Текст книги "Ожерелье голубки. Райский сад ассасинов"

Лысый сосед принес кипяток. Скоро задымился чай в глиняных пиалах. Другие жители деревни подсели к гостям.

Орландо увидел только стариков и детей.

‑ Где остальные?

‑ Мужчины за работой. Они перевозят рис от Каспийского моря по горным перевалам на юг. Их жены закрывают окна и двери, если в деревни есть чужие.

‑ Ваши полногрудые жены боятся нас? – спросил Орландо.

‑ Не они, а их мужья.

‑ Такие горячие пылкие ваши женщины?

‑ Нет, но мужчины, – засмеялся Заид. – Ты уже возлежал с одной из носящих чадру?

‑ Да, – ответил Орландо.

‑ Это было действительно так прекрасно, как говорят?

‑ Еще лучше.

‑ Если это так с обычной женщиной, то сколько же блаженства должно быть с гурией в саду Аллаха!

Поджаренные кролики оказались очень вкусными. Аппетит Заида был также неутолим, как и его любопытство:

‑Действительно ли христиане едят свиней? Попадают ли в рай все, кто умер за истинную веру? Даже те, кто туда не хотел?

‑ Разве такое бывает? – рассмеялся Орландо.

‑ Мой дед, да пошлет ему Аллах вечный мир, умер под Акконом в битве с крестоносцами. Он обычно молился так: «Господи* избавь меня от вечного блаженства в вечнозеленых садах. Я люблю пустыню, бой, насилие. Кто хочет спать с ангелом, послушным, бледным и девственным? Я хочу опытную проститутку, горячую и чернокожую. Самые черные ягоды имеют самый сладкий сок». А что думаешь ты о бабах?

‑ Мудрец Соломон говорил: «Прекрасная женщина – это золотое кольцо в рыле свиньи».

Теперь они смеялись все, мужчины и женщины. Они ржали как старые кони с беззубыми ртами. Их лица напомнили Орландо людей его родины. В них жили та же грубость и добродушие, одинаковой была их нерушимая вера в передаваемую из поколения в поколение глупую житейскую мудрость. Они распространяли то же запах, едкий запах давно не мытого тела

Уже отъезжая от деревни, Орландо увидел его и остановился.

Он висел на уровне глаз на внешней стене мазанки. Орландо прижал его к себе как коронационный меч. Его глаза засветились от радости.

‑ Что это? – спросил Заид.

‑ Волчий капкан.

Когда Орландо привязывал капкан к лошади, из лачуги к нему вышел молодой мужчина с повязкой на лбу. Он спросил:

‑ Это твой капкан?

‑Д а, – ответил Орландо. – Эта вещь принадлежит мне.

‑ А как же он попал в это забытое Богом место? – посмеялся Заид.

‑ знает только сам дьявол.

‑ И я, – сказал мужчина с повязкой на лбу, но они уже ускакали.

‑ Горе тебе! – Селянин сжал кулаки. – Ангел мести, ангел адского огня ожидает тебя. Твои дни на земле сочтены.

* * *

Вечером следующего дня Заид и Орландо были в башне Тадж аль‑Аламе в Аламуте. Они облачились в белоснежные праздничные одеяния.

Каим восседал перед огнем как гора, из‑за которой восходит солнце. Его тень легла на них как рука судьбы.

‑ Кто увидел собственными глазами рай, не будет колебаться. Он предпочтет сменить жалкое земное существование на небесное. Только для немногих он открыт, сад Аллаха. Его сияние дает бессмертие!

К полночи Заид и Орландо добрались до большой пещеры туннеля смерти. Теперь самая трудная часть пути туннеля осталась позади. Они медленно продвигались вперед. Обычно такой оживленный Заид вел себя апатично. Улыбка играла на его губах. Эликсир блаженства сделал свое дело.

Араб в красной феске ожидал их у входа в пропасть. Это был евнух, рослый, безбородый и жирный. Он наполнил вином кубок и протянул его Орландо. Снова тот сладкий запах Кимийиа ас‑са ада Орландо хотел отказаться. Хасим, который сопровождал их до этого места, заставил его осушить кубок.

‑ Пей! Никто, далее Каим, не входит в сад, не выпив его. Есть вещи, которые требуют покрывала, сумерек. Жесток яркий свет солнца, неподкупен, как разум. Все прекрасное живет за счет колдовства нашей фантазии.

Тогда Орландо осушил кубок.

Араб провел их в высокое помещение, закрытое куполом. Золотые камни мозаики на голубом полу сверкали как звезды. Внизу переливался бассейн с холодной водой. Они положили Заида на диван. Горячий, крепкий кофе из необолокенных зерен разбудил его.

‑ Где я? – прошептал он. Свет упал на его лицо. – Какое блаженство!

Там был плеск прохладной воды в драгоценной мраморной ванне, шелест соблазнительных женских одежд, семенящие шаги на облицованном плиткой полу. Орландо чувствовал себя легко, как пушинка на ветру. На него смотрели глаза – подведенные сурьмой девичьи глаза.

О Аллах! Откуда все эти красавицы? Они возлежали на шелковых покрывалах. Их обнаженные ноги, полуприкрытые струящимися тканями, дразнили и манили как бутоны. Алым цветом сверкали ногти на ногах. Серебряные колокольчики и кольца на щиколотках звенели как стекло. Были наполнены бокалы, предложены яства. Девичий рот, губы светятся красным. Мед вытекает из желто‑золотого печенья. Глаза Орландо взволнованно следовали за движением кончика языка. Он облизал пальцы божественно непристойным движением. Половину арбуза держали тонкие руки. Белые зубы кусали розовую мякоть. Из‑под пальцев брызгал сок, капал на полуобнаженную грудь, смачивая живот и бедра.

Звуки флейты наполнили помещение. Это была дикая мелодия без начала и конца, которая звучала как вздохи страстного сердца.

Пальцы коснулись его, осторожно, почти по‑воровски.

Чудесная прохлада окутала кожу Орландо. Где его одежда? Совсем рядом находился Заид. Каким бледным и юношеским оказалось его обнаженное тело! По‑девичьи длинные волосы!

Вода омывала их, теплая, перламутровая.

Одежда упала на пол. Вперед выскочили девушки, нагие груди коснулись его, бесконечно мягкие губы обласкали лицо. Орландо почувствовал смех, который проснулся в животе девушек, когда они прижали свои гибкие тела к его спине. Его плоть уже давно поднялась. Как влажное мыло девушки ускользали из его жадных рук, они изворачивались, словно угри, ускользая из его объятий. Орландо услышал тяжелое дыхание Заида. Неприкрытая похоть выражалась на лице друга.

Забили барабаны… нет, это были удары сердца в виски! Неожиданно флейта стихла. Распахнулись двери. Кастаньеты, бой татарского барабана, тамбурины и дикие, протяжные звуки скрипки дьявола. Женщина как пламя. Ее руки двигались, будто змеи. Браслеты на руках, цепи, золотые украшения, янтари на горячей коже. Фата колебалась, взлетала и падала. Ее нагой живот вертелся, дрожал, толкался. Бедра колебались волнообразно. Почти нагая, прикрытая только распущенными волосами, она была как райское воплощение всех телесных радостей.

Крик. Так кричат течные верблюдицы. Заид оказался возле нее, мокрый и обнаженный. Его остро торчащий член дрожал. Она уклонялась от него, дразнила и уводила его. Потом он вошел в нее, раздираемый водоворотом удовольствия, который был могущественнее, чем Сцилла и Харибда, сильнее, чем смерть и парус времени.

А после явилась Хирузан! Ее влажная грудь блестела как слоновая кость. Волосы до бедер – трава на ветру. Глаза, утонувшие в нем, парализованные, преданные. Пламя жара, полет и падение в бездну, небо и ад. Пурпурно‑красные и черные цвета. Это смерть или жизнь?

Луна была огромной. Тепла и безветренна ночь. Ее рот – большой и сверкающий как месяц. Аромат лавра и мирта, плюща и розового масла.

Это не Заид ли? Упав на гору подушек, он лежал как убитый. Сытая улыбка преобразила его мальчишеские черты. Он открыл, моргая, глаза.

‑Аднан, брат, подойди! Ляг рядом со мной. Мы еще живы? Нет, мы мертвы. Мы должны быть мертвыми. Так чудесна не может быть жизнь.

Он махнул девушке, черной как смоль.

‑ Чем чернее ягоды, тем они слаще.

Она встала перед ним на колени. Его губы искали соски ее груди. Волчица, которая кормит своих щенков.

Широкие мясистые ягодицы. На шее коралловая нить. Красно‑вишневые бусины сверкали на бархатно‑черной коже как стручки перца. Ее лобок был безволосым, как лоно ребенка. Похоть чавкала в его плоти как виноградное давило. Ее губы – голые улитки на бледной коже внутренней стороны его бедер, влажно скользящие, глотающие. Утомление, обморок, пробуждение, голод.

Накрытый стол. Празднично одетые женщины с венками из цветов на волосах. Нагой юноша наполнил их бокалы. Белое мясо рыбы, птицы с поджаренной золотистой корочкой, темное мясо дичи, распаренные докрасна речные раки, холодные паштеты, горячее рагу, посыпанное шафраном и карри. Сладкие желе, морские огурцы в коричном меду, мусс из фиги и кокосовое молоко. Поистине, это награда и усердие ваше отблагодарено! И снова она!

«Аллах, какой бамбуковый побег!»

Старец Горы сидел с Орландо перед огнем в башне. Он неотрывно смотрел на пламя. Только его губы двигались.

‑Я знаю, Адриан, ты не веришь в сад предсказания, ты никогда не верил в него. Ты считаешь его банальным. Однако позволь сказать тебе: все земное по своей сути банально.

Возьми прекрасную женщину. Внешне это законченное совершенству Внутри же – кровь, слизь, кишечник, разложение.

Даже слово Аллаха сохранилось для нас только потому, что было написано на коже шелудивой козы. Нет света без тени. Нет жизни без разложения. Нет существования без унижения. Не может быть по‑другому и с раем. Форма банальна, идея же могущественна.

Повелители земли собирали огромные армии, то были истинные рои саранчи бряцающих оружием воинов.

Мой сад способен воздействовать сильнее, чем все их военные слоны, осадные машины и леса копий. Какая польза им от дорогих доспехов, если солдаты обращаются в бегство, потому что они страшатся за свою жизнь!

Возьми Мелик‑шаха и его столь знаменитого канцлера назымульмулька. «Повелитель всех повелителей» – называл он себя. Сто тысяч всадников подчинялись его приказу и четыре раза по стольку босоногого люда. Много ли добра принесло это ему? Он и его канцлер умерли от руки смертника. Система запугивания гораздо менее дорогостояща, чем настоящие военные действия. Террор и покушения, которые на первый взгляд кажутся такими недостойными, на деле более угоды Богу, чем опустошения, приносимые войсками. Война проглатывает все: женщин и детей, скот и полевые плоды.

Сила террора стоит на признании банального факта: страх ужаснее, чем смерть. Внушать смертельный ужас действеннее, чем убивать!

Не разрушение и смерть, а страх и постоянная угроза подтачивают противника. Мои враги страшатся меня, потому что от меня нет защиты. Они предоставлены мне как неизменному всемогуществу Аллаха, и это всемогущество коренится на вере в лучшую жизнь после смерти, в рай, в который ты никогда не верил.

Для чего ты рисковал своей жизнью? Зачем ты пришел к ассасинам? Зачем ты покинул своих?

Орландо ответил:

‑ Когда я был еще ребенком, отец подарил мне волчонка. Мы спали с ним в одной постели. Я любил его как своего брата. Он следовал повсюду за мной. Однажды он исчез. Зов крови оказался сильнее. И я вернулся к своему роду, последовал голосу моего призвания.

‑ А Хизуран? Ты любишь эту девушку? Конечно, ты любишь ее. Это нехорошо, когда у мужчины твоего возраста нет жены. Я дарю тебе их. Женщины принадлежат тебе.

‑ Женщины?

‑ Хизуран и ее рабыня. Они останутся пока в саду. Ты можешь посещать их там.

‑ У меня есть женщина, женщина, которая меня любит! Я – тамплиер! Куда все это приведет? Чем закончится? Как я должен вести себя? Если рыбаки возвращались с богатым уловом, мне было жаль рыбу. Если сети были пусты, то я жалел людей. Так уж заведено. Где истина? Где ложь? Господи, научи меня! Дай принять правильное решение! Но есть ли у меня выбор? Господи, сделай так, чтобы я…

‑Тебе не стоит утруждать Бога, – сказал голос Адриана. – Он уже давно все решил.

* * *

После занятия Орландо сказал Хасиму:

‑ Каим отдал мне Хизуран в жены. Когда я могу видеть ее?

‑ Так часто, как тебе позволяет время. При этом следует придерживаться правил, которые нужно выполнять непременно. Сад разрешено посещать только при свете луны. С восходом солнца ты должен отправляться обратно. Ты получишь одежды для себя и твоих женщин в Дворце большой воды. Аиша покажет тебе все.

‑ Кто такая Аиша?

‑ Девушка Хизуран. И еще: только смертнику принадлежат все гурии сада. Ты можешь обнимать лишь Хизуран и Аишу. От других держись подальше! Если в саду тебе потребуется совет, обращайся к черному евнуху. Он единственный из обитающих там, чьи уста не запечатаны.

‑ Они все немы? – спросил Орландо.

‑ Все.

‑Зачем это нужно? – хотел знать Орландо. ‑ Угурий нет голоса.

‑ Для чего немы девушки в саду? – настаивал Орландо.

‑ Все недоразумения возникают от речи. Без нее не было бы ни лжи, ни оскорблений. Пророк Иса проповедовал: «Но да будет слово ваше: да, да, нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого». Не нем ли сам Аллах? Он выслушивает нас – возможно, но он не говорит с нами. В любом случае не собственным языком.

Смеясь, он добавил:

‑ Бог подарил женщинам удивительное тело, рот же ей дал дьявол. Изгнание из рая состоялось, когда Ева открыла свой рот, чтобы сглодать не яблоко, а нервы Адама. Язык женщины – божественный орган, пока он не создаст ни одной фразы.

Язык – это одеяние для мыслей. Знание передается словами. Чувства требуют более изысканных способов: взгляда, прикосновения, поцелуя. Умнаясупруга – хорошая собеседница за столом, но жалкая возлюбленная в постели. Эрос и ум исключают друг друга, как красота и болтливость. Никто не смог

бы выдержать бранящееся произведение искусства, будь оно даже совершенно. Я не знаю ничего более благородного, чем арабский чистокровный конь, сокол или молодой охотничий гепард. Но представь себе, что они бы прожужжали тебе все уши женской болтовней.

Когда Орландо бросил вопрос, не будет ли грехом, создать во имя Всемогущего искусственный райский сад, Хасим процитировал шестую суру:

«Аллах – тот, который произвел сады с подставками и без подставок, пальмы и посевы с различными плодами, и маслину, и гранаты, сходные и несходные».

‑ Как видишь, нет никакой разницы между природными и искусственными садами. Все они созданы Аллахом, так же как и наш.

Орландо целыми неделями не виделся с Сайдой.

‑ Твой гарем совсем не оставляет тебе времени для друзей? – усмехнулась она, когда он встретил ее возле лошадей. И добавила серьезно: – Мне не хватает тебя.

‑ Мне тоже, – признал Орландо.

‑ Почему бы нам не изменить это? Он навестил ее в тот же вечер.

‑ Ты ее любишь? – спросила Сайда. Орландо промолчал.

‑ Что ты за человек! – укорила его она. – Когда ты приехал к нам впервые, ты ничем особенно не выделялся. Ты был ассасином среди других ассасинов. Лишь после несчастного случая на охоте, когда они принесли тебя ко мне, чтобы я зашила твои раны, которые оставила тебе циветта, я раздела тебя полуживого. Вот тогда я впервые хорошо рассмотрела тебя. Ты мне понравился. Но все твои мысли были о Хизуран. Ты лежал здесь, тебя била лихорадка и ты звал ее как утопающий, который молит о помощи

Она налила в их чашки горячий жасминовый чай и сказала:

‑ Как я завидовала Хизуран и твоей любви! Я сидела у твоей постели, делала холодные компрессы и слушала тебя: «Я сделаю это для тебя. И я вернусь», – снова и снова твердил ты. Твои слова звучали как торжественная клятва перед лицом Всевышнего.

Она поднесла к губам чашку с чаем, не выпуская его из виду. Ее вопрошающий взгляд смутил Орландо.

‑ Я возвратился.

‑ Ты ли это?

Это прозвучало двусмысленно. В ее лице было что‑то заговорщическое и опасное.

«Что она знает обо мне?» – вертелось в голове Орландо. Его недоверие забило тревогу. Он смотрел на нее так, будто видел впервые.

Кто была эта необычная женщина? Какую роль она играет в этой тайне, которую он должен раскрыть? Он взглянул в зеленые глаза, глаза, от которых ничто не скроется. Они выдавали силу и трезвый ум. Губы, изогнутые в насмешливой улыбке, демонстрировали превосходство, нос с крупными крыльями свидетельствовал о чувственности и чувствительности. «Какая женщина! Я должен остерегаться ее. Она опасна. Если она меня выдаст…» Он не хотел заканчивать фразу. Ему еще не приходилось убивать женщин.

Она, будто разгадав его мысли, добавила:

‑ Я спрашиваю тебя, действительно ли ты тот, кто вернулся из любви к Хизуран? Потому что ты полгода провел в Аламуте, ни разу ее не навестив, ни задав о ней ни одного вопроса. Разве так ведет себя влюбленный?

‑ Меня не допускали к ней. Это было частью нашего испытания. В конце концов Каим отдал ее мне в жены. Что же еще мне желать?

‑ Прости мне мои вопросы. Я вмешиваюсь в дела, которые меня не касаются, – сказала Сайда. – Хизуран и я – мы живем в разных мирах. Она пленница. Я – свободна. Ты и я, мы ведем наши беседы. С ней тебя связывают немой язык тела, язык растений и зверей. Самое главное различие в том, что она совсем юна, а я уже давно немолода.

‑ Но не для меня, – рассмеялся Орландо.

‑ Порой я слишком стара даже для себя, – возразила Сайда.

Она посмотрела в зеркало, поправила волосы и процитировала на певучем арабском.

Я женщина гарема.

Красота моя судьба

Плен мое проклятие.

Я одета в парчу

И презренна.

Я отдаюсь мужчине –

Вот мое ремесло

Утехи – бремя мое.

Госпожа многих служанок,

Сама я – рабыня

Как сокровище меня берегут.

Как коня загоняют.

Я – игрушка,

Ангел немой

Перед вратами ада

Орландо повторил последние две строки:

…ангел немой

Перед вратами ада

‑ Не умаляй значение беседы, – сказала Сайда – Язык – то, что возвысило человека над зверем. Шехерезада осталась в живых не потому, что умела хитро использовать свое тело, а потому, что владела искусством рассказчика и удерживала внимание собеседника тысячу и одну ночь.

‑ Что сделали с женщинами в саду? – спросил Орландо. – Почему они немые?

‑ Их обрезали, как обрезают кастратов.

‑ Пророк дозволил это?

‑ Нет, конечно, нет. Как и в случае с евнухами, они передают это грязное дело неверным.

Сайда взглянула на Орландо и спросила –Ты хочешь знать, что случилось с Хизуран? Ты ее любишь?

И поскольку Орландо молчал, она сказала: –Я хочу тебе рассказать. Ты слышал о Дамиетте? Город, светящийся как драгоценный камень в шести днях езды от Александрии, расположенный на рукаве Нила, сверкающее украшение арабского строительного искусства, щедро одаренный сладкой водой и плодородной почвой, окруженный зеленью финиковых пальм и виноградниками… Дамиетта.

Здесь выросла Хизуран с четырьмя братьями. Ее отец был купцом. Его корабли бороздили моря до янтарного берега.

Ее жизнь разбилась в один день.

Войско крестоносцев отрезало город от страны и воды.

Голод и эпидемия царили за городскими стенами. Многие умерли. Когда султан узнал, что Дамиетта не продержится дольше, он обещал христианам возвратить Святой град Иерусалим, если они пощадят Да‑миетту. Кельгеймец отказался.

‑ Кто? – спросил Орландо.

‑ Людовик Кельгеймский. Как регент императора он руководил осадой. Да будет ад уготован жадному! Он повинен в море крови! Город штурмовали. Резня была неописуема. Все мужское население, от ребенка до старика, было вырезано. Женщин разделили вместе с добычей. Все дорогие предметы, золото и серебро, произведения искусства и старые тексты достались имперскому регенту. В числе захваченного им оказались все чистопородные кони и дочери городской знати. И Хизуран, еще совсем ребенок, перешла в его власть. Ее отправили в Александрию вместе с другими девушками. Там им обрезали голосовые связки. Тех, кто выжил после операции, оберегали как верблюдицу, на которой дозволено ездить лишь кадию и халифам.

‑ Людовик Кельгеймский, – сказал Орландо. – Почему он допустил это?

‑ Знаешь, сколько платят на невольничьем рынке за девушек с запечатанными устами? Кельгеймец сделал себе целое состояние на этих девушках.

Мужчины жестоки в своей корысти. Они изготавливают для себя игрушку, не считаясь с ее чувствами. Женщина годами воспитывается для того, чтобы доставлять удовольствие мужу. Большинству мужчин совершенно безразлично, что испытают при этом их женщины. Это несправедливо, потому что оргазм мужчины, по своему естественному определению, является только дополнением для женского удовольствия. Он служит женскому удовлетворению ради поддержания рода Сад мужского удовольствия – какой печальный обман! Какой самообман этот рай!

Не ходи туда никогда, не накурившись гашиша. Не делай этого! Как все идеалы, рай может оставаться только мечтой. Сад Кайма – лишь наркотик, вызывающий видения, полные страсти, вспомогательное средство, вроде благовоний у возлюбленной. Они состоят из мускуса, розового масла, лепестков миндаля, веществ, которые не имеют с ней самой ничего общего. И однако же эти искусственные средства вызывают у страстно вспоминающего грезы, которые всегда прекраснее действительности. Рай не окружает нас. Он находится внутри нас. Человек не приходит в рай. Рай приходит в человека. Ты сам владеешь ключами от врат.

Прежде чем Орландо ушел, она сказала:

‑ Настоящее требует трезвого ума, будущее – фантазии. Только прошлому, полному унылых воспоминаний, принадлежит рай. Что может дать сердцу рай, который не в силах напомнить о матери, о колыбельной песне, сказке? Сад без детей – может он быть раем?

И упрямо добавила:

‑ Сад для мужчин – может ли он быть наградой справедливого Бога? Вечно юные услужливые гурии – для вас. Но какое блаженство приготовил Аллах нам, женщинам? Об этом нет ни одной строчки в Коране.

* * *

Сразу после захода солнца Орландо добрался до сада. Бледный месяц висел прямо над долиной. Облака плыли по небу.

Девушка поджидала его у мостков, закутанная в шерстяную одежду, которая покрывала ее как монашеская ряса. Капюшон скрывал волосы. Орландо взглянул в почти детское лицо с большими глазами полными ожидания. Она протянула ему кубок. Запах сладкого наркотика ударил в нос.

‑ Ты Аиша?

Она радостно кивнула, потому что он узнал ее.

‑ Я – Аднан.

Она схватила его руку и повела его в темноте, легко ступая. Хизуран ожидала его у входа Дворца большой воды. Ее белое платье ниспадало до пола. На голове у нее был венок из цветов жасмина.

Как невеста, подумал Орландо. Невеста для тамплиера.

У начала лестницы, которая вела на второй этаж, стоял евнух. Он поклонился:

‑Добро пожаловать, господин. Да пошлет вам Аллах мир и сострадание.

Орландо вошел в помещение, похожее на шатер бедуина, с острым потолком, задрапированное тканью. За ограждениями находилась ванна, облицованная фаянсовыми плитками бирюзового цвета. На прозрачной как слеза воде плавали душистые лепестки лаванды. Наркотик усиливал все запахи и цвета. Чувства Орландо были готовы к восприятию как широко открытые чашки бутона. Ему показалось, что он больше не ощущает тяжести собственного тела. Так чувствуют себя мотыльки, когда они порхают в солнечном свете. Какая радость – жить! Аромат ее волос, шорох женского платья. Его раздели, опустили в теплую ванну. Кожа терлась о кожу, мыльная пена вздувалась и лопалась на колеблющейся плоти. Смеющиеся девичьи губы, сверкающие капли воды, нагота. Вожделение охватило его. Дико и требовательно, почти яростно он взял ее. Хлопающий ритм его толчков звучал как удары плети. Крики удовольствия, по одному на каждый толчок. Ее лоно двигалось, отвечая на прикосновения. Бедра и губы открывались и закрывались, они дрожали от удовольствия. Какое вулканическое извержение!

Смерть и пробуждение.

Где я?

Где‑то плещется фонтан, распространяя свежесть, музыка слышится вдалеке.

Аиша наполнила полупрозрачные, хрупкие чаши горячим чаем жасмина. Хизуранвстала возле него на колени.

Она так низко склонилась над ним, что он чувствовал нежное прикосновение ее соска. Ее распущенные волосы рассыпались на нем. Она медленно встала, чуть извиваясь. Так двигаются змеи. Покачиваясь, ее волосы скользнули по его голой спине. Волны желания охватили его.

Прошла целая вечность, пока он понял игру ее пальцев. Слова, немые и нежные, беспрерывные поцелуи, объятья.

Пчелы и муравьи так общаются друг с другом, подумал Орландо. Они телом воспринимали немую беседу. Язык плоти создавал ощущения, которые не в состоянии передать голос.

Так говорят матери с новорожденными, так говорят умирающие, которые хватаются за наши руки, звери и влюбленные.

Никогда Орландо не пришло бы на ум обмениваться с каким‑либо человеком такими долгими, чуткими и нежными прикосновениями. Диалог их кожи создавал интимность, какой он никогда еще не испытывал и которая все больше и больше захватывал его.

«Пальцы умеют говорить; кожа может слушать!» – услышал этой ночью он голос Адриана.

Хасим сообщил Старцу:

‑ Теперь они совсем неразлучны.

Старец ответил:

‑ Буря должна отбушевать, чтобы горизонты снова стали ясными. Меня радует, что у него есть сила. Твердой воле принадлежит твердая плоть. В этом он не уступает нам.

Поймав вопросительный взгляд Хасима, он добавил:

‑ Христиане – бесполые создания. Их священники не касаются женщин, как евнухи. В сотнях монастырей живут тысячи монахов, пьянствующих и пожирающих свинину, но придерживающихся обета целомудрия, верные своему пророку из Назарета. Они бессильны в чреслах, как кастраты. В их раю нет завлекающих девушек. Бесполые ангелы играют на лирах, поют и ликуют. По какому только поводу? Какое печальное блаженство!