Текст книги "Насилие над разумом"

Автор книги: Джуст Меерлу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Факт в том, что демагог не обращается рациональному и зрелому в человеке; он обращается к тому, что является самым иррациональным и самым незрелым. Пытаться логически ответить на его бред, это пытаться делать невозможное. Сначала мы принимаем его поле боя, и затем обнаруживаем себя пойманными в ловушку аргументов на выбранных им условиях. Врага всегда легче победить на своей собственной земле и на своих условиях. Кроме того, демагог либо не способен, либо симулирует неспособность к такому виду логики, который сделает обсуждение и разъяснение возможными.

Он мастер смены тем. Для нас это даже хуже чем преступление, вовлечь себя самих в бесконечные, бессмысленные и неизбежно гневные споры с людьми, которые меньше обеспокоены правдой, социальным добром и настоящими проблемами, чем получением неограниченного внимания и власти для себя самих.

В своей защите от психологических атак на свободу, людям для начала нужен юмор и здравый смысл. Постоянное одобрение или тихое принятие любого террора – провоцирующая стратегия, которая приведет только к крушению нашей демократической системы. Беспорядок подрывает уверенность. В такой стране как наша, где голосующая общественность различает правду, абсолютно необходимо универсальное знание методов, используемых демагогами, чтобы обманывать или убаюкивать общественность.

Суд, как инструмент запугивания

Внушаемость человека может нести серьезную ответственностью перед ним и его демократической свободой в еще одном важном отношении. Даже когда нет преднамеренной попытки к манипуляциям общественным мнением, бесконтрольное обсуждение происходящих событий, таких как политические или уголовные процессы, на первых страницах газет и среди сторонников, помогают создавать коллективную эмоциональную атмосферу. Для непосредственно вовлеченных, это затрудняет поддержку их весьма необходимой объективности и суждения в соответствии с фактами, вместо внушения и субъективного опыта.

Кроме того, любой судебный процесс, получивший широкую огласку, оказывает психическое давление на общественность в целом. Таким образом, не только участники процесса, но и все население, могут стать эмоционально вовлеченным в слушания. Любое разбирательство может быть либо действием силы либо действием правды. Очевидно, объективное расследование может стать оружием контроля, просто действуя внушением, которое неизбежно его сопровождает. Как акт проявления силы тоталитарного правительства, судебные процессы могут иметь пугающие последствия. Суды во время чистки в Москве и случай с пожаром в немецком Рейхстаге – главные примеры.

В нашей стране, конечно, нет таких ужасающих пародий на справедливость, но наша тенденция превращать судебные разбирательства в праздник для газет, радио и телевидения, ослабляет нашу возможность достигнуть справедливости и правды. Было бы лучше, если бы мы откладывали обсуждения достоинств любого судебного дела до вынесения вердикта. Как мы уже увидели, признание могут потребовать у любого человека. Жестокий процесс промывки мозгов не единственный способ достигнуть этой цели; человека можно считать виновным просто по обвинению, особенно когда он слишком слаб, чтобы выступить против влияния коллективной ярости и общественного мнения.

В обстоятельствах неестественного страха и предубеждений, люди сильнее, чем в других случаях чувствуют потребность в козле отпущения. Следовательно, людей можно легко обмануть ложными обвинениями, которые удовлетворяют их потребность в ком то для осуждения. Таким образом жертвы линчующих толп в нашей собственной стране принесены в жертву массовой страсти, а также некоторым так называемым предателям и коллаборационистам. В публичном суждении, само судебное дело становится вердиктом "виновности".

Расследования конгресса

Позвольте для начала заявить, что я твердо полагаю, что право Конгресса заниматься расследованиями и разработкой законодательствао на основе таких расследований – одно из наших самых важных демократических гарантий. Но как и любым другим общественным институтом, Правом конгресса заниматься расследованиями можно злоупотреблять и использовать его во вред. Власть занимающаяся расследованиями может стать властью занимающейся разрушением, нападая не только на человека, но и на психическую целостность тех, кто, так или иначе является свидетелем расследования. Течение расследования Конгресса может оказать на наше население тонкий принудительный эффект. Некоторые диктаторы одержимы болезненной потребностью заниматься расследованиями и расследования Конгресса проводятся по их заказу. Все, кто не согласен с ними, кто не склоняет низко голову и подчинятся, подозревается и подвергается потоку дискредитации и поношения. Склонность со стороны общественности состоит в том, чтобы не верить демагогии противника и терпеть некритические заявления, сделанные теми кто либо уступил запугиванию, либо согласился с ним, потому что они верят в цели к которым он стремится.

В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ОТНОШЕНИИ, ВАЖНО ПОНЯТЬ, ЧТО ПРОСТОЙ ФАКТ ДАЧИ ПОКАЗАНИЙ И РАССЛЕДОВАННИЯ ОКАЗЫВАЕТ ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ ВЛИЯНИЕ. Как только человек попадает под перекрестный допрос, он может быть парализован процедурой и признаться в поступках, которые он никогда не совершал. В стране, где распространено принуждение к расследованиям, растет подозрение и нестабильность. Все заражаются чувством всемогущества следователя. У прослушивания телефонных разговоров, например, есть такая сила; ему доступны тайны других. В психологических кругах, уделяют теперь большое внимание воздействию опросов и допросов на людей. Психологически допрашивающий должен знать о различных межличностных процессах, вовлеченных в этот вид общения; если он не будет этого знать, то не сможет узнать, где находится правда. Вместо этого он получит ответы, которые скрыты в его собственных вопросах, ответы которые могут иметь мало общего с реальной правдой. Этого не происходит только в тогда, когда оба и допрашивемый и человек, который допрашивает – недобросовестны. Это может случится несмотря на их лучшие намерения. Каждый привносит в допрос суммарный итог всех его более ранних межличностных отношений. В начальных вербальных "пробах и ошибках", которые мы можем назват периодом разнюхивания, каждая сторона мобилизуется, чтобы узнать слабые места и ожидания другой стороны, в то же время пытаясь скрыть свои слабые места и подчеркивая свои преимущества. Человек с улицы, которого внезапно допрашивают, имеет тенденцию отвечать то, что ожидает допрашивающий.

Каждый разговор, каждое вербальное общение, повторяют по крайней мере до некоторой степени, форму раннего вербального общения ребенка со своими родителями. Для мужчины или женщины под следствием, следователь становится родителем, хорошим или плохим, объектом подозрения или подчинения. Так как сам следователь часто не знает об этом неосознанном процессе, результат может запутать битву подсознательных или полубессознательных тенденций, в которых произнесенные слова часто являются просто прикрытием для полного подозрения разговора между более глубокими уровнями обоих лиц.

Все люди, которые систематически опрашиваются или в суде во время запроса конгресса, или устраиваясь на работу или проходя медицинское обследование, чувствуют себя беззащитными. Этот факт сам по себе вызывает странную защитную психическую позицию. Эти отношения могут быть полезными и защитными, но иногда они могут быть вредными для человека. К примеру, когда человек ищет работу, он заволноваться и в своём рвении "произвести хорошее впечатление" и "постараться изо всех сил", он может произвести плохое впечатление и пробудить подозрение. Поскольку не только то, что мы говорим, но и то, как мы говорим, может указать на нашу честность и устойчивость. Нервные звуки, жесты, паузы, минуты молчания или заикание, могут нас разоблачить. Агрессивное рвение может спровоцировать у нас излишние высказывания. Сдерживание может воспрепятствовать нашей излишней разговорчивости.

Ответчик в судебном иске или в расследовании, защищается не только от выдвинутых против него обвинений или вопросов, на которые он должен ответить, он защищается еще больше от своей собственной неосознанной вины и своих сомнений относительно своих возможностей. Множество моих коллег по медицине и психиатрии, которые привлекались, как свидетели-эксперты в судебных делах, рассказывали мне, что в тот самый момент, когда они находились под перекрестным допросом, они чувствовали себя обвиняемыми и почти осужденными. Перекрестный допрос часто казался им не сколько способом достичь правды, сколько формой эмоционального принуждения, которое оказывало большую плохую услугу и фактам и правде. Это причина того, что каждый вид официального расследования, легко может стать официальным принуждением. Свидетели и подсудимые страдающие от острогой фазы испуга, могут стать отвратительным оружием тоталитаризма.

Поскольку для психологов и психиатров эти факты представляют ценость, в их кругах сейчас имеется сильная тенденция, применять то, что мы можем называть, как «пассивная техника опросов». Когда вопросы задающего не направлены ни на какой определенный ответ, они способствуют ответам по личной инициативе опрашиваемого человека, из-за его собственного желания общаться. Нейтральный вопрос, "Что сделали затем?" вызывает более свободный и более честный ответ, чем вопрос "После этого Вы пошли домой?"

Свидетель и его субъективные показания

В последние годы мы видели длинный парад отрекшихся коммунистов, которые свободно и открыто свидетельствовали о своём прошлом. В настоящее время у нас есть другой тип парада: отрекающийся рассказчик. Как мы можем узнать правду во всем этом болоте противоречивых свидетельств? Как мы можем оградить себя от запутанности противоречивых свидетельств мужчин и женщин, чьи слова могут повлиять на направление нашей национальной активности? Как научиться оценивать, что они говорят? В психологическом отношении, насколько надежны их свидетельства, дружественные ли они или нет?

В целом мы можем сказать, что те, кто больше всех выступает с оскорбительными заявлениями – наименее надежен. Многие из них – мужчины и женщины, в прошлом принявшие тоталитарную идеологию из-за своего собственного внутреннего чувства ненадежности. Позднее наступил момент, когда они почувствовали, что избранная идеология их подвела. Не смотря на то, что она неуклонно удерживала их разум заключенным в тюрьму в течение долгого времени, с этого момента они стали способными полностью отбросить систему. Они это сделали благодаря процессу внутренней реструктуризации старых наблюдений и убеждений. Однако то, что они потеряли, было просто особым набором жестких идеологических правил. Большинство из них вместе с этими правилами не потеряло ни своей скрытой ненависти, ни изначальной ненадежности. Возможно, они подчинились политической идеологии, которая предложила им защиту и оправдания, но они сохранили свое негодование.

Достаточно легко найти людей, которые ищут насущное святилище в некоторых других строго организованных институтах. Поскольку теперь они видят вещи иначе, старые факты и понятия приобретают другое значение. Все же, все время, когда-либо – присутствующее стремление к самооправданию и самоискуплению, которое функционирует во всех людях и которое в этих случаях мотивировало прежнюю преданность Коммунизму, работает. Теперь они должны доказать свою невинность и свою преданность недавно принятым идеям. Их эмоции, теперь уже в новом облачении, все еще направлены на цель самооправдания.

В глазах новообращенного, новый взгляд – новое расположение внутренних требований и способов их удовлетворения – логичен и рационален также, как и его бывший набор ожиданий и удовлетворений. Теперь он вновь открывает некоторые события из давнего прошлого. Его бывшие друзья становятся врагами; некоторые из них выглядят, так это или иначе, как заговорщики. Он сам не способен различать правду и фантазию, фактическую и субъективную потребность. Следовательно, может иметь место, полное искажение восприятия и воспоминаний. Он может ошибаться в своих собственных воспоминаниях и этот процесс – один из преобразующих процессов, о которых сам новообращенный в большей части не знает. Я ярко вспоминаю один пример такого поведения во время Второй мировой войны. Бывший нацист стал храбрым членом антифашистского подполья. Он стремился исправить свое прошлое поведение нет только борьбой с нацистами, но также и распространяя все виды провоцирующих беспокойство слухов о своих бывших друзьях. Он думал, что заставляя их выглядеьб более жестокими, он сможет показать себя более преданным.

Точно так же, опровержения и ошибочные заявления, которые могут быть сделаны новообращенным перед судом или Комитетом Конгресса, часто – не так сильно осознаются неправдой, поскольку они – продукты новых внутренних соглашений. Каждое обвинение новообращенным своего прошлого, может быть сплетено им в новый инструмент для применения в процессе самооправдания. Только у некоторых людей есть моральная храбрость признать сделанные в прошлом реальные ошибки. Расстояния между ложью во спасение и избирательной забывчивостью и подавлением, часто очень коротки. Я открыл это для себя во время исследования участников сопротивления, которые были в руках нацистов. Я обнаружил, что от них было почти невозможно получить объективную информацию о том, что они сообщили врагу после пыток. Сообщая о своём принудительном предательстве, они немедленно окрашивали свои истории ложью во спасение и вторичными искажениями. В зависимости от своего чувства вины, они либо слишком обвиняли себя, либо вообще не находили никаких недостатков в своём поведении.

Право на молчание

Недавно, в работе комиссии Конгресса по расследованию, появилась серьезная официальная атака на право молчать в случае, когда предоставление информации, сталкивается с совестью. Эта атака может стать серьезным вторжением в частную жизнь человека и его ограничения. Подрыв ценности индивидуальности и частной совести, настолько же опасен для сохранения демократии, как и угроза тоталитарной агрессии.

Мы должны понять, что свидетелю часто трудно сделать выбор между неуважением к Конгрессу и неуважением к человеческим качествам. Руководители возможно смогут обнаружить некоторых предполагаемых "предателей", заставив свидетелей предать своих бывших друзей, но в то же время они заставят людей предать дружбу. Дружба это одно из наших самых ценных человеческих качеств. Любое правительство или агентство, могут добиться признания под видом "неуважения к Конгрессу", но передача сведений может вызвать предательство прежней преданности. Сопоставимо ли это с принуждением, которое делают тоталитаристы? И в какую цену это обходится?

Мы получаем псевдочистку, результирующую слабости характера и беспокойство жертвы. Кроме того, мы нарушаем один из основных принципов демократии – уважение силы характера человека. Мы всегда полагали, что лучше позволить десяти виновным людям выйти на свободу, чем позволить казнить одного невиновного – в прямой оппозиции к тоталитарной концепции, что лучше повесить десять невиновных людей, чем позволить одному виновному человеку выйти на свободу. Мы можем наказать вину, с такой стратегией принуждения человека говорить, когда совесть заставляет его молчать, но мы, конечно так же, ломаем невинность, разрушая их совесть. Судьи Верховного суда Дуглас и Блэк в своих особых мнениях о конституционности закона о Неприкосновенности 1954 года (См." Нью-Йорк Таймс", 27 марта 1956 года), подчеркивают право на молчание, как Конституционное право, данное Пятой Поправкой – гарантией личной совести и личного достоинства, а также свободу самовыражения. Вне власти Конгресса, заставить кого либо признаваться в своих преступлениях, даже когда гарантирована неприкосновенность.

Потребность человека НЕ предавать свою прежнюю верность – даже когда он сделал ошибку в политическом суждении в период меньшего понимания – настолько же морально важна, насколько важна потребность в помощи государству в определении местонахождения оппозиционеров. Давайте не забывать, что предательство сообщества имеет корни в измене самому себе. Вынуждая человека предавать свои внутренние чувства и самого себя, мы фактически облегчаем ему предательство большого сообщества в будущем. Если закон вынуждает людей предавать свою внутреннее моральное чувство дружбы, даже если это чувства основаны на детских привязанностях, то этот закон сильно подрывает целостность человека и начинается принуждение с промывкой мозгов. Совесть человека играет огромную роль в выборе между преданностью оппозиции и пассивным следованием. Закон также должен защищать человека от нарушения его личных моральных стандартов; иначе, человеческая совесть проиграет в сражении между личной совестью и правомочием. Моральные оценки начинаются с человека, а не государства.

Психический шантаж

Понятие промывки мозгов уже приводит к некоторым правовым последствиям, а они приводят к новым аспектам предполагаемого преступления. Поскольку отчеты о коммунистической промывке мозгов военнопленных в Корее и Китае были широко изданы в прессе, они пробудили беспокойство среди непрофессионалов. Как упоминалось в третьей главе, несколько шизофреников и пограничных пациентов ухватились за это довольно новое понятие промывки мозгов, используя его в качестве объяснения специфического вида заблуждения, которое их окружило – заблуждение в том, что они находились под влиянием. Некоторые из этих людей имели, так сказать, чувство, что их разум был вскрыт, как будто извне и мысли управлялись с помощью радиоволн или некоторой другой мистической связи. В течение последних лет я получил несколько писем от таких пациентов, жалующихся на свои ощущения непрерывной промывки мозгов. Новое понятие политического психического принуждения, вписалось в систему их заблуждений. Несколько адвокатов консультировались со мной для получения информации о клиентах, которые хотели предъявить иски к своим воображаемым промывателям мозгов.

То же понятие, упомянутое выше, как причина патологического подозрения, может злонамеренно использоваться для обвинения и предъявления иска кому-либо, кто дал людям профессиональный совет или попробовал повлиять на них. В этот самый момент (осень 1955 года) продолжаются несколько судебных процедур, на которых ответчикам предъявляют иски в преступлении по промывке мозгов третьим лицам. Они обвиняются в том, что давали кому-то советы в их профессиональной области, чтобы сделать что-то против интересов истца. Теперь стряпчий адвокат в состоянии напасть на тонкие человеческие отношения и превратить их в коррупционный материал. Это древнее зло, которое использует сочувствие не для сочувствия, а для антипатии и нападения. Таким образом, обвинитель может неправильно использовать колебания человека предавать гласности эти человеческие отношения; обвинитель также использует странную ситуацию в Соединенных Штатах, в которой даже невиновный победитель в судебной процедуре должен оплачивать затраты на свою юридическую помощь. Практически, это означает, что в сложном судебном деле, он должен заплатить по крайней мере тридцать тысяч долларов, прежде чем он сможет достичь Верховного Суда – если это дело рассматривается в Верховном суде – и обратиться к высшей форме справедливости в нашей стране.

Из-за этой новой стороны промывки мозгов, которая развилась в течение нескольких прошлых лет, профессия психиатра стала более уязвимой для необоснованного нападения. В одном случае третье лицо чувствовало, что ей причинили боль психологическим лечением, которое сделало пациента более независимым в неприятной коммерческой ситуации, в которой раньше он был довольно покорен. В другом случае предъявили иск доктору потому, что он смог освободить своего пациента от подчинения любовной интриге и неоднозначного обещания брака. В третьем случае, пациент во время лечения избавился от коммерческой деятельности, которая ужасно влияла на него. Во всех этих случаях, разочарованная сторона могла предъявить иск на основе так называемой промывки мозгов и злонамеренного влияния. В нескольких случаях такой формы шантажа были достигнуты расточительные договоренности до суда, потому что процедура суда будет намного более дорогостоящей.

Практикующий психиатр, на которого таким образом нападают, испытывает не только финансовое давление, оказываемое на него потерпевшей стороной и злонамеренным адвокатом, но в некоторых странах суд даже не признает тайны его профессиональной присяги.

В клятве Гиппократа говорится:

Независимо от того, в связи с моей профессиональной практикой или нет, что я увижу или услышу о жизни людей, о чем не следует широко говорить, я не буду разглашать это, считая что все должно оставаться в тайне.

Некоторые суды придерживаются того, что только физическое обследование и лечение считаются медицинским лечением, которое не подлежит разглашению; личный разговор – квинтэссенция психиатрического лечения – не считается медицинским лечением. Сокрытие профессиональной тайны расценивается, как неуважение к суду. Дополнительная трудность в том, что это обвинение в незаконных действиях по отношению к третьему лицу – не самим пациентом – не покрывается обычной страховкой от незаконных действий.

Важность такого вероломного нападения на психологические отношения – сейчас, однако, эти редкие случаи – в том, что это открывает дорогу для многих других форм психического шантажа. Это значит, что тонкие личные отношения могут подвергаться нападению и преследоваться в суде, просто потому, что третье лицо чувствует себя или исключенным, или забытым, или пострадавшим в финансовом отношении. Я не могу предъявить иск своему брокеру, за то, что он дал мне неверную финансовую консультацию, но я могу предъявить иск психологическому консультанту за злоупотребление служебным положением потому что он "промыл мозги" моему клиенту.

Какие открываются возможности для психического шантажа и хитрых обвинений! Мы постепенно можем сделать наказуемым неверное намерение и предчувствие, нонконформистский совет и управление, и наконец, простое честное человеческое влияние и оригинальность – вещи, которые уже считаются преступными в тоталитарных странах.

Слово "шантаж" первоначально использовалось в приграничной войне между Англией и Шотландией. Шантаж был соглашением, заключенным с грабителями, о том, чтобы не грабить или не покушаться на фермеров – в обмен на деньги или рогатый скот. Слово происходит из Среднеанглийского слова "maille", означающего или арендную плату или налог.

Французский эквивалент слова "шантаж" приближает нас к понятию психического принуждения. Оно означает принуждение другого человека "спеть", признаться в вещах против своей воли с помощью угрозы физического наказания или угрозы раскрыть секрет. Это, в конечном счете, является психическим принуждением.

Мы можем назвать психический шантаж усиливающейся тенденцией переступать через человеческие ограничения и достоинство. Это тенденция злоупотребления глубокими знаниями того, что происходит в дальних уголках души, чтобы ранить и смутить собрата. ПСИХИЧЕСКИЙ ШАНТАЖ НАЧИНАЕТСЯ ВЕЗДЕ, ГДЕ ПРЕЗУМПЦИЯ ВИНЫ ЗАНИМАЕТ МЕСТО ПРЕЗУМПЦИИ НЕВИНОВНОСТИ. Мы очень часто видим, проводимую желтой прессой охоту за грязью и сенсациями для смущения жертвы. Это не только поддержка непристойности, но и в то же время это подрыв человеческого суждения и мнения. И их сенсационность, препятствует и вредит справедливости в судах.

Как слабый ребенок может совершенствоваться в своем нытье со слезами и надутыми губами, недовольный обвинитель может совершенствоваться в своих фантазиях о злонамеренном влиянии и промывании мозгов. Склонный к суициду пациент может проявлять такой же вид давления.

Я убежден, что в будущем Верховный Суд создаст правила, которые будут управлять этими новыми формами обвинительных актов; все же ядро проблемы, в нашу переходную эру, находится в росте подозрения внутри человека. Мы шантажируем человеческие умы множественными мерами безопасности, с секретными файлами; мы шантажируем сплетнями с хитрым воздействием внутри политических групп, давлением внутри лоббирующих групп и даже отказом в нашей дружбе.

Судья и присяжные заседатели

Что же относительно людей, которые призваны отделять правду от неправды, выносить прямые и беспристрастные вердикты? Судья и присяжные заседатели влияют друг на друга и находятся под влиянием внешних фактов и внутренних потребностей, стоящих за поведением других исполнителей в судебном деле. Все же, как предполагается, они возвышаются над своим окружением, их личные нужды, желания и вынесение вердикта в соответствии с доказательствами, непоколебимы любым предубеждением или субъективными желаниями. И давайте примем во внимание то, что это не только те, кто связан с делом официально и принимает решение по этому поводу, это все, кто об этом знает. Вы и я, общественность, также являемся и судьями и присяжными заседателями.

Судья и присяжные заседатели сталкиваются с трудной задачей поиска и выяснения на основе одних фактов, и все же даже у них, под влиянием сильных групповых эмоций, может иметь место эмоциональная перестановка находящихся в памяти фактов.

Судья и присяжные заседатели находятся под влиянием коллективной эмоциональной атмосферы, окружающей спорные вопросы, им трудно поддерживать свою весьма необходимую объективность. Обычный присяжный заседатель уже подчиняется широко распространенной эмоциональной потребности прежде, чем начнется заседание, как например это доказывают некоторые судебные дела о расовом преследовании.

Недавно два авторитета по праву атаковали систему суда присяжных, первый (Пек), из-за их сдерживающего действия на процесс правосудия, другой (Ньюман), рассматривал их, как устаревший способ вершения правосудия. Суд присяжных, этот пережиток тринадцатого века, он намеревался заменить на магическое испытание судом божьим – боги и единомыслие определяют вину – и заменяют испытание сражением – физическая сила и мастерство решают чья сторона будет виновна. Заседание суда пэров, из тех кто знает обвиняемого и обстоятельства инкриминируемого преступления, в течение долгого времени служившее своим целям в довольно просто организованных сообществах.

Но в нашем сложном обществе, где люди мало знают друг о друге и где тысячи коммуникаций внедряются в сознание, изменилось существо вещей. "Обычные присяжные заседатели раскачиваются эмоциями и предубеждениями своей наследственности и бытовыми навыками". (Ньюман) Наши присяжные не всегда в состоянии следовать запутанной интерпретации фактов за и против. Кроме того, множество адвокатов знает, как очаровать присяжных, как поймать их разум и повлиять на их суждение. Кроме того, отбор присяжных заседателей будет все больше и больше задерживать судебный процесс.

Как простой пример того, как отдельное, личное и социальное внушение может затронуть текущие реакции присяжного заседателя, давайте посмотрим на внутреннее заблуждение, обычно называемое словом "предатель". У нас есть эмоционально нагруженное слово-включатель. Если кто-то обвиняется в том, что он предатель или оппозиционер, на основании бесспорных фактов, любого научного подтверждения, психологическое описание поведения этого человека основывается уже на коварном интеллектуализме. Консенсус достигается в том, что предатель должен быть наказан; он принадлежит к отбросам общества, лучше дать ему умереть. Даже адвокат, который его защищает перед судом, может быть обвинен в участии в измене.

Все мы знаем множество разных слов-включателей, которые немедленно вызывают замешательство в нашем объективном восприятии и суждении, потому что они затрагивают нераскрытые, неосознанные чувства. Такие слова как "коммунист" и "гомосексуалист", например, могут стать вводящими в замешательство словами-включателями, которые запускают огромную массу мрачных чувств. Демагогам нравится использовать такие слова, чтобы вызывать массовые чувства, которые они не могут контролировать, но которые, как они верят, очень подходят для моментальной стратегии. Однако, это может стать, игрой с динамитом. Любого из нас можно поколебать намеком на такое клише, как: "Нет дыма без огня" или "Вор всегда вором остается". Я однажды наблюдал это во время занимательных горячих дискуссий, где однажды кого-то ругали за то, что он был "грязным моногамистом". Как только было сделано обвинение, общественное мнение повернулось против него.

Даже судью могут поколебать его собственные эмоциональные трудности, а особенно предвзятые показания свидетелей, которые могут попытаться ввести его в заблуждение. Суды в Великобритании великолепно осведомлены об эффекте предвзятого отношения со стороны присяжных заседателей. Судебный процесс там в значительной степени защищен, главным образом посредством предотвращения досудебных обсуждений и рассуждений, независимо от непопулярности обвиняемого.

Трансляция допроса по телевидению

Открытый официальный допрос затрагивает всех, кто его наблюдает – и сам факт, что их это затрагивает, может повлиять на результат допроса. Различные слушания дел о преступлениях в нашей стране, к примеру, были представлены людям посредством телевидения. Сидящие в комфортных домашних условиях граждане, вдалеке от происходящих событий видят, как защитники оперируют фактами или дают инструкции своим клиентам (среди которых были известные боссы криминалитета) так, чтобы они выглядели в благоприятном свете. Даже при том, что их действия, возможно, были очевидными уловками с чертами фиктивной борьбы, в итоге не очень весело выглядящие жертвы преступников поднимались на смех, в то время как преступники выглядели лучше, невозмутимо, уверенно, в полном спокойствии. Жертвы часто не могли выдержать своего нахождения в центре внимания; это заставляло их как минимум неприятно себя чувствовать и смущаться.

С другой стороны, преступники, либо отвергали каждое обвинение с тоном справедливого негодования, либо делали признания, которые перерастали в истеричные поиски жалости. Оказываемый магический эффект на всех анонимных зрителей – в связи с тем, что свидетель или ответчик воображал их одобрение или неодобрение – влиял на результат слушания. Все мы, наблюдавшие их, подчиняли свои собственные субъективные ожидания, чтобы выдержать эти слушания.