Текст книги "Следы на песке"

Автор книги: Джудит Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

II
Чужие берега
Июль 1940-декабрь 1941

Глава четвертая

Лондон был опустевшим, серым и пыльным. Днем под ярким солнцем поблескивала черепица, и аэростаты воздушного заграждения, проплывая в жарком мареве, отливали то золотом, то серебром, а то становились сапфировыми, под цвет летнего неба. А по ночам в кромешной тьме мерцали одни только звезды. Выглядывая из окна своей комнаты, Фейт не могла отделаться от ощущения, что улицы и здания исчезли навсегда.

Руфус Фоксуэлл предложил им с Джейком пожить в доме, который он снимал на Махония-роуд в Айлингтоне. Дом стоял в длинном ряду зданий в георгианском стиле, которые теперь изрядно обветшали. Также Руфус рекомендовал Джейку паб, где нужен был бармен, и свел Фейт со своей знакомой, искавшей платную компаньонку. Руфус разрешил их самые насущные проблемы: где жить и как прокормиться. Остались только ночные кошмары. Фейт преследовали видения их первой ночи в Англии. Проведя целые сутки в море, Мальгрейвы причалили к берегу близ крохотной рыбачьей деревушки на южном побережье, и Ральф настоял, чтобы они немедленно двинулись дальше, в Лондон. Но ближайшая железнодорожная станция находилась в нескольких милях пути, и, прошагав в сгущающейся темноте пару часов, они поняли, что заблудились. Поппи разрыдалась от усталости. Она просто сидела на своем чемодане и горько плакала в носовой платок. В ту ночь они спали в поле, посреди колосящихся хлебов, словно потерпевшие кораблекрушение у чужих берегов. Фейт тоже тихо плакала, глядя на звезды: по Франции, по тому, что все они потеряли.

А утром они обнаружили, что автобусная остановка всего в каких-то ста шагах от места их ночлега. Автобус довез их до железнодорожной станции в Вудли. Фейт на свои сбережения купила всем билеты до Лондона. Грязные и изможденные, Мальгрейвы явились на порог дома Айрис, сестры Поппи, имея на всех одиннадцать шиллингов и шесть пенсов. Та приняла их, но держалась отчужденно: ведь все эти двадцать лет они с Поппи не встречались и не обменивались письмами. Айрис предложила Ральфу, Поппи и Николь разместиться в ее летнем домике в Норфолке. Фейт и Джейк остались в Лондоне, с Руфусом.

Они сразу же вошли в постоянно и легко меняющийся круг его друзей, среди которых было немало военных, которые появлялись на один вечер, много курили, пили и танцевали, а наутро уходили. Город быстро пустел, все вокзалы были запружены военными и эвакуируемыми. Дух ожидания, напряженного нетерпения, слухи о нападении, сирена воздушной тревоги, пока что ложной, – все это владело мыслями Фейт. Она надеялась, что в Англии будет себя чувствовать в безопасности, но ошиблась. Здесь она испытывала смятение, неприкаянность и потерянность. Хотя Мальгрейвы всегда путешествовали, в их странствиях была последовательность. Их вели Ральфовы причуды, Ральфовы мечты. Предсказуемый лишь в своей непредсказуемости, он, тем не менее, был неподвижным центром их вечно вращающейся вселенной. Теперь же, когда его вынудили приехать в страну, к которой он питал отвращение, он как-то сник. Семья Мальгрейвов раскололась надвое. Убегая из Франции, они не только потеряли кров и деньги, но и были вынуждены резко изменить привычный образ жизни.

В первое время дни Фейт проходили в поисках рукоделия, которое хозяйка постоянно убирала в разные места, или в прогулках с ее собакой, а вечера полностью занимали импровизированные походы в пабы и шумные, слезливые проводы друзей Руфуса на фронт. Но потом она вдруг рывком преодолела оцепенение, сковавшее ее в Лондоне, просмотрела справочник в публичной библиотеке и отыскала фамилию Гая. «Доктор Г. Невилл, Мальт-стрит, 7». Фейт списала номер телефона. Сердце ее бешено забилось. Она не видела Гая уже три года. А что если, позвонив, она заметит в его голосе досаду, неудовольствие или напускное радушие? Или еще хуже – назвав себя, услышит, как он молчит, судорожно вспоминая, кто же она такая?

Гай жил в квартале, где теснились друг к другу хилые домишки и особнячки побольше, из потемневшего от сажи красного кирпича, обсаженные кустами лавра и бирючины с посеревшими от пыли листьями. Дом Гая и был одним из таких особнячков, с извилистой дорожкой, ведущей к подъезду, маленькими башенками по углам крыши и расписными наличниками. У ворот Фейт замешкалась.

– Как ты думаешь?.. – она взглянула на Джейка. – Как ты думаешь, он нас вспомнит?

– Идем, дурища! – он ухватил ее за руку и потащил к дому.

Они позвонили, и пока за дверью приближались шаги, Фейт успела закрутить кружевной шарф в тугой узел. Дверь распахнулась, и она увидела на пороге Гая. Поначалу в глазах его она прочла изумление, а потом, к своему безмерному ликованию, – радость.

– Фейт! Вот это да! Глазам не верю!

И чувство неприкаянности покинуло ее, едва она услышала стук его сердца рядом со своим.

Он провел их в дом. Она замечала каждую деталь: красивый витраж входной двери, ухоженные цветы в бронзовых жардиньерках, портьеры в тон обоев.

Из соседней комнаты послышался женский голос:

– Ты нас не познакомишь, Гай?

Заглянув туда и увидев сидящую на диване молодую темноволосую женщину, Фейт уже открыла рот, чтобы сказать: «Гай, ты никогда не рассказывал нам, что у тебя есть сестра», но он опередил ее:

– Элеонора, познакомься, это мои близкие друзья – Фейт и Джейк Мальгрейвы. Фейт, Джейк, – это Элеонора, моя жена.

В голове у Фейт пронеслись болезненные воспоминания. «Я не собираюсь ни в кого влюбляться… У меня есть дела поважнее». Какой же наивной надо было быть, чтобы решить, что Гай останется верен такой пустяковой клятве. Наверное, он позабыл об этих своих словах еще до того, как ушел с берега, тогда как она, несчастная дурочка, хранила их в своем сердце.

Она пригляделась к нему и поняла, что он изменился. Его буйная шевелюра теперь была коротко острижена, аккуратный костюм сидел отлично. Когда Гай подошел к Джейку, чтобы пожать тому руку, Фейт обратила внимание, что он прихрамывает.

Сама же она, казалось, приросла к полу после его слов, забыв, что полагается в таких случаях делать. Только удивление и гнев, промелькнувшие на лице Джейка, вывели ее из ступора. Она жизнерадостно воскликнула:

– А мы и не знали, что ты женился, Гай. Поздравляю. И дом у вас просто великолепный.

Она сама не знала, радоваться ли своей неожиданно открывшейся способности лицемерить или презирать себя за это.

– Элеонора здесь все переделала, – сказал Гай. – Когда я вернулся из Франции, то с трудом узнал собственный дом.

– Присаживайтесь, мисс Мальгрейв, – предложила Элеонора. – И вы, мистер Мальгрейв. Не желаете ли чаю?

– С большим удовольствием.

Фейт взглянула на Джейка. «Никогда не подавай вида, что тебя это волнует». Он понял намек и обаятельно улыбнулся.

– Вы очень любезны, миссис Невилл. Мы не хотели бы вас обременять…

– Глупости! Мы очень рады, что вы заглянули к нам. У нас так редко бывают гости, правда, милый? Мы превращаемся в обычную супружескую пару! – Элеонора засмеялась.

– Ты недавно был во Франции, Гай? – спросил Джейк.

– Пару месяцев назад. Военным хирургом при Британском экспедиционном корпусе.

– Бедный Гай был ранен, – Элеонора погладила мужа по руке. – Мы за ним ухаживали, пока он не поправился.

– Ничего героического – сломал лодыжку, когда спрыгивал в канаву. Кости сместились, черт бы их побрал!

– Гай.

– Прости, дорогая. Это меня здорово подкосило.

Элеонора вышла из комнаты. Воцарилось молчание. Гай улыбнулся:

– А вы? Так здорово снова видеть вас обоих. Вот уж не подумал бы, что вы приедете в Лондон. Ральф всегда говорил, что он Англию терпеть не может.

– Так и есть. – Фейт тут же перестала трястись. Она даже сумела сложить губы в улыбку. – Это мы с Николь его застращали.

– Не вы, а Женя, – поправил Джейк.

– Мы не оставили ему выбора.

– У нас самих не было выбора, – уточнил Джейк. – Мы рисковали оказаться в лагере.

Вернулась Элеонора с чайными приборами. Фейт взяла протянутую чашку, и только когда чай стал переливаться на блюдечко, заметила, что накидала туда уже с полдюжины кусков сахара.

– Ой, простите! Наверное, я оставила вас без сахара…

– У Элеоноры есть заначка.

– Да, я научилась делать запасы, – шутливо отозвалась Элеонора. – Вы что-то рассказывали, мисс Мальгрейв?

Фейт отошла к окну и вдохнула тяжелый, одуряющий аромат лилий.

– Джейк ехал на велосипеде, а я вела машину. А от Ла-Рошели мы плыли по морю. Вообще-то, все это было бы очень забавно, если бы не папина ненависть к Англии. Он теперь все время в таком отвратительном настроении, что нам с Джейком тяжело это видеть, и мы решили остаться в Лондоне.

– А где сейчас Ральф и Поппи?

– Они живут в Норфолке, в маленьком коттедже. Папе там все не нравится. В деревне его считают чудаком, потому что он все время ходит в черном пальто и шляпе – помнишь его старую шляпу, Гай? – даже когда тепло. – Фейт говорила слишком громко и слишком много, и сама это понимала, но никак не могла остановиться: – Николь – это наша младшая сестра, миссис Невилл, – тоже живет с ними, но собирается вскоре уехать и стать знаменитой певицей.

– А Ральф с Поппи останутся в Норфолке?

– Больше им податься некуда, все деньги – не скажу, правда, что их было много, – мы потеряли, когда бежали из Франции.

– Немцы конфисковали все вклады, принадлежащие англичанам, – пояснил Джейк.

– Так что мы нищие. Хотя, должна сказать, Мальгрейвам бедствовать не впервой.

– И что вы собираетесь делать?

Впервые после слов Гая: «Это Элеонора, моя жена» Фейт взглянула ему в лицо. «Это несправедливо, – подумала она, – ну почему теперь я ему больше не дорога, а он не стал мне ни более чужим, ни менее нужным?!»

– У меня есть работа, Гай. Я помогаю одной пожилой леди. Руфус нашел для меня это место.

– Руфус?

– Руфус Фоксуэлл. Он художник, но его призвали во флот. Он будет служить на транспортном корабле. Мы с ним познакомились в Париже. Миссис Чилдерли – его хорошая знакомая. Она очень старенькая, и ей нужен кто-то, с кем можно было бы поговорить и кто мог бы выгуливать ее собачек. Руфус решил, что я для этого подойду. А Джейк работает в пабе «Кузнечик», да, Джейк?

– Да, хотя меня тоже призывают.

– А какая служба вас больше привлекает, мистер Мальгрейв?

– Пожалуй, в сухопутных войсках. Видите ли, я воевал в Испании.

– Джейк у нас офицер, – сказала Фейт. У нее начинала болеть голова, и ей хотелось поскорее откланяться. – А ты, Гай?

– Я из-за своей чертовой лодыжки демобилизован. И, наверное, это к лучшему. Боюсь, скоро мои услуги потребуются здесь.

– Думаешь, немцы станут бомбить Лондон?

– Это неизбежно, согласитесь. – Он повернулся к Элеоноре, накрыл ладонью ее руку и нежно проговорил: – Но вы с Оливером поедете в деревню, там безопаснее.

– А кто такой Оливер? – Фейт ожидала, что Гай скажет: «Мой пес» или «мой тесть».

– Наш сын.

Она услышала, как Джейк, чтобы заполнить затянувшуюся паузу, начал дискуссию о войне в Атлантике, и до боли сжав пальцы в кулак, заставила себя спросить:

– И сколько же ему, миссис Невилл?

– Шесть месяцев. Он родился на Новый год. Мы с Гаем поженились на прошлый Новый год, так что Оливер стал для нас чудесным подарком к первой годовщине свадьбы.

Гай предложил:

– Хочешь на него взглянуть, Фейт? Я отведу тебя в детскую.

– Не стоит, Гай, – возразила Элеонора. – Ты же знаешь, как он чутко спит.

Он погладил ее по плечу.

– Мы тихонечко, обещаю. А если он проснется, я его опять убаюкаю. – Он улыбнулся. – Знаешь, Фейт, Оливер – единственное существо на белом свете, которому нравится, когда я пою.

Фейт вслед за Гаем поднялась в детскую. При свете ночника она увидела у стены кроватку. Розовощекий Оливер спал на спине, раскинув ручонки и сбросив одеяло. Фейт прошептала:

– У него же золотые волосы!

Гай улыбнулся и шепотом ответил:

– Мы даже думали, что его подменили эльфы. Он настолько симпатичнее и умнее, чем мы оба. – Он наклонился и поцеловал сына в лобик.

Фейт почувствовала, что при виде спящего малыша у нее на глаза наворачиваются слезы. Она думала о том, что ее будущее так же темно и туманно, как этот огромный город, но не забыла сказать:

– Он такой славный, Гай. Представляю, как ты им гордишься.

Джейк ждал ее в передней. Гай настоял, чтобы Фейт оставила ему свой адрес. Буквы у нее получились неровные. Они с Джейком вышли, и когда уже оказались на улице, по лицу Фейт потекли слезы.

Джейк выругался и сказал:

– На, вытрись о мой рукав.

Фейт промокнула лицо о его протянутую руку и издала тяжкий полувсхлип-полувздох. Джейк возмущенно вопрошал:

– Как он мог? Как он мог жениться на ней?

– Что здесь такого? Почему Гай не может жениться, на ком хочет?

– Потому что ты его любишь!

– Не глупи, Джейк, – рассердилась Фейт. – Гай никогда мне ничего не обещал. И кроме того, – она вспомнила убранство комнат, – ты же видел, как у него в доме красиво и уютно. Занавески в тон диванных подушек. А какие цветы… Мне в жизни так не сделать.

Джейк продел ее руку в свою, и они быстро зашагали по темным, незнакомым переулкам.

Гай спросил:

– Ну, как они тебе? Замечательные, правда?

Они были на кухне; Элеонора убирала посуду. Она сказала:

– Джейк очень обаятелен. Конечно, несколько неотесан и резок, но все равно обаятелен. Я приглашу его как-нибудь на ужин.

– А Фейт?

Элеонора стояла к нему спиной и начищала серебряные ложечки.

– Мисс Мальгрейв показалась мне весьма скучной особой.

– Она почему-то нервничала…

– А уж платье! – Элеонора рассмеялась.

Гай не мог вспомнить, что было надето на Фейт. Кажется, что-то длинное и воздушное.

– У нее на юбке сзади подол отпоролся, – сказала Элеонора, – и на ней не было ни чулок, ни перчаток. А эти сандалии на веревочной подошве… Бог мой! Рядом с братом она кажется простушкой.

– По-моему, Элеонора, ты к ней придираешься. Им ведь пришлось бежать из Франции буквально в том, что на них было надето.

Она аккуратно сложила полотенце и повесила сушиться перед плитой.

– Разумеется. И я вовсе не хотела сказать ничего плохого. Просто воспитание, которое получила мисс Мальгрейв, чувствуется и в ее манере разговаривать. И это понятно, ведь Мальгрейвы, судя по всему, вели цыганский образ жизни. – Привстав на цыпочки, она поцеловала мужа в щеку.

Сверху донесся знакомый звук.

– Оливер плачет.

Элеонора прислушалась.

– Это плохо! – сердито сказала она и отодвинулась от него. – Его кормили всего полтора часа назад, а в книге говорится, что в этом возрасте он должен выдерживать промежуток в четыре часа между кормлениями.

– Дети не всегда следуют тому, что написано в книгах, душа моя. – Гай поцеловал ее в нахмуренный лоб. – Хочешь, я к нему подойду? Может, ему просто жарко.

– Как досадно, что мы не можем найти хорошую няню.

Все работящие деревенские девушки, которых присылала престарелая миссис Стефенс, быстро сбегали на фабрики или в какие-нибудь конторы, где платили больше. Гай мягко сказал:

– Может быть, нам надо было оставить Бидди?

– Бидди была бестолкова и истерична.

Гай вышел из кухни в благословенную прохладу и тишину темного коридора. Поднявшись наверх в детскую, он взял разбушевавшегося сына на руки. Болела лодыжка, и Гай чувствовал усталость во всем теле, хотя было всего девять часов. В начале месяца он возобновил прием пациентов. Хотя больных теперь стало меньше – многие матери с детьми были эвакуированы, а молодые мужчины призваны на военную службу, – работы хватало.

Малыш успокоился. Гай опустился в плетеное кресло, стоящее в углу комнаты, и прижал Оливера к груди. Закрыв глаза, он вдыхал сладкий младенческий аромат. В течение последних полутора лет события следовали одно за другим в таком сумасшедшем темпе, что у него не было времени их осмыслить. Помолвка с Элеонорой была быстрой, скромное венчание – поспешным, поскольку война казалась уже неизбежной. В трудностях, с которыми столкнулся их брак, Гай винил себя. Его отказ от предложения Сельвина Стефенса разделить с ним практику на правах партнера, конечно же, огорчил Элеонору. Гай объяснил ей, что стал врачом для того, чтобы помогать тем, кто больше всего в этом нуждается, и думал, что в конце концов она его поняла.

Странно, но причина их первой настоящей ссоры была тривиальной. Гая вызвали к умирающему, и после того как он сделал все возможное, чтобы облегчить последние минуты пациенту, ему пришлось задержаться у вдовы, чтобы не оставлять ее одну, пока не придут другие родственники покойного. Когда он наконец вернулся к себе на Мальт-стрит, было уже почти десять часов. Войдя в дом, он с удивлением обнаружил, что на вешалке в передней висят чьи-то пальто, а из столовой доносятся голоса. Ему потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить: у Элеоноры сегодня званый ужин.

Она вела себя как обычно, пока гости не разошлись. Но как только за последним из них закрылась дверь, обернулась к Гаю с такой холодной злобой во взгляде, что он оторопел.

– Я все это затеяла ради тебя, – заявила она. – Три месяца уговаривала Джона Тейлор-Квеста принять приглашение. С его помощью ты мог бы сделать блестящую карьеру! И где же ты был? Попивал чаек с какой-то поденщицей! Как ты мог, Гай?

Ее холодный тон, ее злость оказались заразительны. Помнится, он тогда сказал:

– Мне не нужна ничья помощь, чтобы сделать карьеру. А в тот момент я был гораздо нужнее миссис Таттл, чем этому Джону Тейлор-какому-то.

Элеонора не разговаривала с ним два дня и отворачивалась в постели, заставляя его тосковать по ее гладкому, упругому телу. И только увидев за завтраком ее необычно бледное и осунувшееся лицо, Гай расспросил ее и понял то, чего она еще сама не сознавала: она беременна. Он принес ей огромную охапку цветов, и они помирились. В январе родился Оливер. Практически сразу после этого Гай получил повестку; в марте он отбыл во Францию, а через два месяца раненый вернулся домой.

Оливер крепко заснул. Гай не спешил положить его обратно в кроватку, он сидел, наслаждаясь теплом спящего младенца. Он обожал сына, однако понимал, что Элеоноре нелегко ухаживать за ним, и потому она часто утомляется и раздражается. Конечно, он будет по ним скучать, но если Элеонора с Оливером уедут в Дербишир, к старой миссис Стефенс, деревенский воздух будет им только на пользу.

Гай вспомнил, с каким выражением Фейт смотрела на малыша. Как здорово, что они опять встретились – словно недостающая деталь головоломки легла на свое место. И каким облегчением было узнать, что Мальгрейвов не смела та приливная волна, что прокатилась через всю Францию. Гая не обманула легкость, с какой Фейт говорила об их кошмарном бегстве. За внешней бравадой скрывался страх, и Гай увидел его в глазах Фейт.

Николь не собиралась надолго оставаться в Норфолке. Она намеревалась стать знаменитой певицей и, кроме того, мечтала влюбиться. Она с удовольствием гуляла в компании с Минни по серебристым болотам, ей нравилось смотреть на виднеющееся вдалеке море, серо-зеленые волны которого иногда освещали огни. К большому ее разочарованию, пляж был загорожен колючей проволокой на случай высадки вражеского десанта. Летний домик тети Айрис, Херонсмид, был совсем маленьким: две комнаты и туалет на первом этаже и две спальни на втором. Сад был несоразмерно велик и весь зарос бурьяном и крапивой, которую Поппи немедленно принялась выкашивать. Николь пыталась развеселить Ральфа, но он упорствовал в своем нежелании веселиться.

– Кошмарное место! Тут живут какие-то полоумные! Точно тебе говорю, Николь, – еще немного, и я полезу в петлю.

Лето шло к середине, и в местной газете наряду с результатами игр в крикет указывалось число самолетов, сбитых в ходе «Битвы за Англию». На последней странице этой же газеты Николь нашла объявление о том, что в Кромере проводится конкурс эстрадных дарований. Она отправилась туда на древнем велосипеде тетушки Айрис, посадив в корзину, прикрепленную к рулю, свою любимицу Минни. В конкурсе принимали участие еще двенадцать человек, в основном – певцы и танцоры, за исключением одного жонглера и одного чревовещателя. Пианино было расстроено, поэтому Николь исполнила народную песню «Был у меня милый», отказавшись от аккомпанемента. Когда-то давно этой песне ее научил кто-то из Квартирантов. Особенно нравились ей последние строки: «Поставлю серебряный парус и к солнцу я уплыву, и мой обманщик заплачет, когда я навеки уйду». Когда она допела до конца, маленькая аудитория неистово зааплодировала. Мэр города вручил ей первый приз: книжку о Кларке Гейбле<sup>[24]24
  Гейбл (Gable) Кларк (1901–1960) – американский киноактер.


[Закрыть]</sup> и плитку шоколада – ею Николь поделилась с Минни и остальными конкурсантами, – а чревовещатель сказал:

– Вот что, а не съездить ли вам в Кембридж, на такой же конкурс? По-моему, вы чертовски здорово выступили.

Николь попросила у кого-то карандаш и на обертке от шоколадки записала подробности. У нее не было ни гроша, но она сумела очаровать мистера Фиперса, владельца бакалейной лавки, и он дал ей взаймы денег на проезд. Конкурс, куда более солидное мероприятие, чем в Кромере, проводился в небольшом театрике на Ньюмаркет-роуд. И хотя другие девушки, прежде чем выйти на сцену, спешно пудрились и красили губы в туалете, Николь просто пробежалась расческой по волосам, поцеловала Минни и дала пианисту ноты.

Она пела «Что моя жизнь без тебя» из оперы Глюка «Орфей в аду». Этой арии ее научил Феликс, и когда она пела о любви и утрате, ей вспоминался Ла-Руйи, его виноградники и леса, где рос дикий чеснок и водились гадюки. Николь выиграла, как и следовало ожидать. По пути домой, в битком набитом вагоне, она обдумывала, как распорядиться пятью призовыми фунтами. Два шиллинга и шесть пенсов – мистеру Фиперсу. Один фунт – отцу, чтобы поднять ему настроение. Десять шиллингов – на материал для платья и на нитки. Остальное – на поездку в Бристоль, где будет проходить прослушивание для Би-би-си. Один из членов жюри сказал ей, что она обязательно должна там показаться.

Фейт протерла каждую из нескольких сотен книг своей хозяйки, постригла лужайку за домом, тупыми садовыми ножницам подровняла живую изгородь и выкупала всех трех дряхлых и капризных собак. Зной усиливался, ни одна травинка не колыхалась в неподвижном воздухе. Фейт поймала себя на том, что мечтает о чем-нибудь драматическом, о событии такого масштаба, чтобы смогло заполнить гулкую тишину у нее в голове. Несколько приятелей Руфуса мнили, что влюблены в нее; она позволяла им себя целовать и танцевала с ними. В танце она порой забывала о том, что случилось, но как только музыка смолкала, отчаяние и горечь унижения вновь возвращались. Ее поклонники казались такими же чужими, как и Лондон, но, провожая их на вокзал, откуда они отправлялись в казармы или на корабли, она изо всех сил старалась их полюбить.

Как-то раз поздно ночью на Махония-роуд вернулся Руфус, скинул вещмешок и свалился на диван. Утром Фейт принесла ему кофе. Руфус был в своей моряцкой форме, небритый, невыспавшийся. Он зевал и тер глаза.

Она присела рядом, пока он пил. Была суббота, поэтому ей не надо было идти на работу. Проглотив кофе, он поцеловал ее в щеку, поцарапав щетиной, и сказал:

– Мне нужно принять ванну. Фейт, душечка, а как насчет гренков?

Наготовив стопку гренков, она постучалась в дверь ванной.

– Эй, все готово. Ты в приличном виде?

– Не совсем, но ты можешь на меня не смотреть. Входи, поговори со мной.

Вода в ванне была мутной от мыла и грязи. Фейт сказала:

– Ванну позволено наливать вот до этой черной полоски, Руфус, а не по самую шею. – Она отдала ему тарелку и примостилась на сиденье унитаза, подтянув колени к подбородку.

Он курил сигарету, стряхивая пепел прямо в воду.

– Залезай ко мне, Фейт, – ради экономии, разумеется.

Она помотала головой. Глубоко запавшие глаза и щетина на подбородке придавали Руфусу порочный пиратский вид. Он скользнул под воду, лег затылком на изогнутый бортик ванны и прикрыл веки. Только его спутанные волосы и коленные чашечки виднелись из воды.

– Надолго тебя отпустили?

Он всплыл на поверхность.

– На три дня. Но завтра я должен буду съездить к матери. А где Джейк?

– Спит.

– Буди его. Мы отправляемся в город.

Небольшая волна перехлестнула за борт ванны, когда Руфус начал вылезать.

Они кружили по улицам, подцепляя друзей, как магнит – железные опилки. В полдень перекусили хлебом с сыром и яблоками в парке Хэмпстед-Хит, а потом отправились от одного паба к другому и закончили этот поход в «Кафе Ройял».<sup>[25]25
  Фешенебельный старинный ресторан.


[Закрыть]</sup> К столику, за которым они сидели, подкатил толстяк лет пятидесяти.

Руфус небрежно махнул ему рукой.

– Бруно, позволь представить тебе Джейка и Фейт Мальгрейв. Ребята, это Бруно Гейдж. Он пишет жутко ядовитые рецензии. – Руфус выразительно закатил глаза. – Джейк, ты, кажется, говорил, что твой отец сочинил какую-то книгу?

Бруно Гейдж взглянул на Джейка.

– Мальгрейв? Был такой писатель… «В твоих молитвах, Нимфа»?

Джейк погасил сигарету.

– Единственная папина литературная авантюра.

– Читала ее, Линда? – Бруно посмотрел на женщину, которая подошла к ним. Та покачала головой. У нее были светлые, гладко зачесанные волосы. – Помнится, это был скандальный успех. Я прочел его еще в школе. В свое время этот роман считался верхом неприличия. А по нынешним меркам он вполне безобидный. Я его прятал в ящике стола под фруктовым пирогом.

– Как чудесно, когда у тебя знаменитый отец, – проговорила Линда.

– Я всегда считал, что эта книга – полная чушь, – сказал Джейк. – Мне не удалось осилить и половины.

– Надеюсь, вы представите меня своему отцу? Я почту за счастье познакомиться с Ральфом Мальгрейвом. – Бруно взглянул на часы. – А теперь идемте все ко мне домой. Я опустошаю свои погреба. Грядет пирушка.

– Бруно созвал просто сотни гостей, – сказала Линда, не сводя своих бледных глаз с Джейка.

– Это мой пир «apres nous le deluge»,<sup>[26]26
  «После нас хоть потоп» (фр.).


[Закрыть]</sup> – объяснил Бруно. – Мы должны выпить все шампанское и съесть всего консервированного лосося, чтобы когда придут немцы, им ничего не досталось.

Они вышли из ресторана. Бруно Гейдж жил в красивом четырехэтажном особнячке в Найтсбридже. Когда открыли высокие, доходящие до пола окна, в гостиную проник аромат жасмина и роз из сада. При залпе пробок от шампанского одна из девушек вскрикнула, сначала испуганно, потом с облегчением.

– Я думала, это… я думала, что это… – она не смогла закончить свою мысль.

– Если они войдут сегодня, я собираюсь напиться до бесчувствия, – сказал кто-то.

Другой голос подхватил:

– Если они войдут сегодня, я не буду шафером на свадьбе у своей кузины и мне не придется надевать этот чертов фрак.

Ответом на это был взрыв хохота.

Кто-то поставил пластинку «Ты заставила меня влюбиться в тебя, а я ведь не собирался…». Руфус подхватил Фейт, и они стали танцевать на лужайке перед домом. Когда он прижал ее к себе, Фейт закрыла глаза и подумала: «Я почти забыла». Последние несколько недель ей казалось, что образ Гая отпечатан у нее в сердце и ей необходимо стереть его или заменить другим. Но иногда ее страдания отчасти вытесняла ярость: было унизительно осознавать, что она значит для Гая гораздо меньше, чем он для нее.

Пирушка становилась все шумнее и разгульнее. В поисках ванной комнаты Фейт наткнулась на какую-то девицу, которую тошнило в китайскую вазу, и на парочку, обнимающуюся на лестнице. Когда она вернулась, Руфус сказал: «Может, пойдем?» – и Фейт кивнула.

Она была сильно пьяна; по дороге домой они хором распевали песни, и Руфус рассказывал очень неприличные анекдоты. Анекдоты казались ей невероятно смешными, и она уже не стеснялась того, что фальшивит. Руфус обвил рукой ее талию и поддерживал, когда она спотыкалась. Уже почти стемнело, поэтому, когда они вышли на угол Махония-роуд, Фейт сначала не узнала мужчину, стоявшего перед дверью ее дома. Услышав за спиной смех и взвизгивания, он повернулся. Она прошептала: «Гай».

Руфус неуверенно покачнулся. Фейт привалилась к нему. Гай перешел на их сторону улицы.

– Я тут был поблизости и решил зайти, – сказал он. Фейт увидела, как он скривил губы, окинув взглядом ее и Руфуса. – Но вам явно не до меня.

Он повернулся и пошел прочь. Фейт тихонько ахнула и зажала рот рукой.

– Вежливый малый, – пробормотал Руфус.

Фейт повернулась к нему:

– Ну, мы идем домой?

Руфус вставил ключ в замок. Фейт взбежала наверх. Если бы у нее было время подумать, решимость покинула бы ее. У себя в спальне она расстегнула платье, и оно соскользнуло на пол. Руфус обхватил ее за талию и поцеловал сзади в шею. Она была рада, что единственная лампочка под потолком дает мало света и Руфус не видит, что комбинация на ней старенькая и застиранная. Он коснулся губами ямки между лопаток Фейт. Когда они были уже в постели, он помедлил и внимательно посмотрел на нее своими бархатными темными глазами:

– Ты ведь уже делала это раньше, а, Фейт?

– Ну конечно.

Она ожидала ощутить экстаз или ужас и была разочарована. Когда все было кончено, Фейт испытала облегчение: она перешла мост и оставила жизнь, которую уже переросла, позади.

Джейк успел перетанцевать с десятком девиц, одну или двух поцеловать и выпить уйму великолепного шампанского Бруно. Разыскивая туалет, он, спотыкаясь, обошел дом, заглядывая во все двери. Лак и позолота роскошно обставленных комнат что-то напоминали ему, но не Ла-Руйи: эта разнузданная пышность ничем не походила на увядающее величие Жениного замка. Джейк старался не думать о том, что сталось с Ла-Руйи, затерянным в полосе оккупированной зоны, которая протянулась по всему западному побережью Франции.

У него за спиной раздался голос:

– Любуетесь декором? На мой взгляд, чересчур затейливо. У меня от этой красоты через некоторое время начинает болеть голова.

Он обернулся. В дверях стояла та блондинка из ресторана. Джейк сказал, смутившись:

– Я думал, что вы с Бруно…

– Муж и жена? – она улыбнулась. – Пугающая перспектива. – Она вошла в комнату, прикрыв за собой дверь. – Я – Линда Форрестер. – Она протянула руку.

Он подумал, что она настоящая красавица: высокая, очень стройная, с плечами, как у балерины, и платиновыми волосами.

– Я все не могу отделаться от мысли, что Бруно поторопился, – сказала она. – Маловероятно, что скоро через этот сад будут топать немецкие солдаты. Вы можете себе это представить?

Джейк посмотрел на сад, на лужайку в темно– и светло-зеленую полоску, на аккуратно подстриженные кусты и разноцветные однолетники. Ему наконец удалось поймать ускользавшее от него воспоминание, и он понял, что этот дом похож на шато, где он провел ночь во время своего последнего отчаянного путешествия по Франции. Ему вспомнились разбитые окна и бледные пятна на стенах, там, где раньше висели картины.

Он сказал:

– Я легко могу себе это представить, – и обвел комнату взглядом. – Богатая пожива. Сезанн и… Дюфи,<sup>[27]27
  Дюфи (Dufy) Рауль (18771953) – французский живописец, график, театральный художник.


[Закрыть]</sup> кажется? Я бы сказал, что этот дом будет одним из первых в списке.