Текст книги "Следы на песке"

Автор книги: Джудит Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

Он нашел магазин на узкой улочке, все еще хранившей следы бомбовых ударов. С одной стороны какой-то сомнительный клуб, с другой – поросший кипреем пустырь с остатками фундаментов когда-то стоявших здесь домов. Начался дождь; струйки воды буравили заброшенную землю. Но название магазина сразу бросилось в глаза всплеском цвета. «Холли-Блю», синева и золото. И снова эти слова смутно отозвались в памяти. Что-то перевернули в сердце. Перейдя через дорогу, он посмотрел на платья на витрине. Простые силуэты, без излишеств, легкие воздушные ткани, чистые оттенки розового, лимонного, мятно-зеленого. Цвета мороженого, сильно отличающиеся от темно-синих и вишнево-красных, которые предпочитала Элеонора.

Укрывшись в пабе напротив, Гай заказал себе пиво и сел у окна. Несколько покупателей вошли в магазин. Кто-то вышел, неся в руках большую коробку. Фейт не было видно.

Гай вынул из кармана монетку. Если выпадет «орел», он возвращается домой и никогда больше не приходит сюда; если «решка» – войдет в магазин. Он подбросил монету. «Орел». И все же он вошел.

Интерьер «Холли-Блю» напоминал внутренность морской раковины. Светлые стены – оттенки слоновой кости, лазури, перламутра, никаких излишеств, так же как и в платьях на витрине. Помещение казалось просторным, полным воздуха. Казалось, если закрыть глаза, можно уловить дальний запах моря.

В магазине было оживленно. Женщины деловито рассматривали платья на вешалках. Из ближайшей примерочной донесся голос: «Вот это, у которого рукава с раструбами, милочка. Я надену его на премьеру».

Фейт по-прежнему не было видно. Вообще-то, Гай предполагал, что, не застав ее, испытает облегчение, но вместо этого почувствовал сокрушительное разочарование. Открылась внутренняя дверь, и у него забилось сердце. Но лишь на мгновение: к нему подошла немолодая женщина в кремовом платье, худая и высокая, с выбивающимися из узла на затылке седыми волосами.

– Вам помочь, сэр?

Он схватил первую попавшуюся под руку вещь: шарф, собранный из переливающихся лоскутков замысловатой формы.

– Я возьму вот это.

Женщина сложила и упаковала шарф, вложив внутрь карточку с названием магазина.

– С вас два фунта семь шиллингов и шесть пенсов, сэр.

Он расплатился и быстро вышел из магазина. Дождь усилился. Желтоватые потоки стекали в канаву.

– Дурак, – вслух обругал себя Гай.

Случайный прохожий повернулся, посмотрел на него и ответил:

– Сам дурак.

Гай со злостью швырнул сверток в ближайшую урну. На углу его остановил голос.

– Гай! – донеслось до него. – Гай!

Он повернулся и увидел ее.

Фейт объяснила, что была в примерочной с клиенткой, когда услышала его голос. Правда, она не призналась, что у нее подкосились ноги и кровь застучала в висках.

– Я узнала твой голос, – сказала она. – Голоса ведь не меняются.

– Но я произнес только пару слов.

Когда-то она узнавала звук его шагов. А сейчас стояла рядом с ним под дождем, боясь, что он исчезнет, растворится, снова ускользнет в мечты и воспоминания.

– Ты промокнешь, – пробормотала она.

Он раскрыл зонтик.

– Мне надо вернуться в магазин. – Она вдруг поняла, что ей нужна передышка. – Я оставила одну из наших лучших клиенток в примерочной, в одном белье и с моей мерной лентой в руках.

– Во сколько вы закрываетесь?

Она бросила взгляд на часы.

– Через двадцать минут.

– Я подожду тебя в пабе.

Фейт вошла обратно в магазин. Ее слегка покачивало. Кон, стоя у кассы, прошептала:

– Шальные глаза и дорогой костюм. Будь осторожна, Фейт.

Сурово глядя на себя в зеркало примерочной, Фейт внушала себе: «Это просто смешно. Тебе тридцать лет. Ты должна отослать его прочь».

Когда магазин закрылся, Фейт отыскала Гая в пабе. Он сидел за столиком в углу, перед ним было два стакана, оба нетронутых.

– Ты зашел случайно? – спросила она.

– Пару недель назад я встретился с Джейком. Он сказал, что ты работаешь здесь.

Она скользнула на стул напротив и подняла свой стакан.

– За нашу блистательную карьеру. Ты явно на взлете, Гай, – такой шикарный костюм.

Они чокнулись.

– Я занимаюсь частной практикой, так что костюм обязателен. Я стал старым, богатым и скучным. А ты… ты замечательно выглядишь, Фейт. – В его глазах было восхищение. – Такая элегантная.

– Правда? Хозяйка магазина обязана стремиться к элегантности.

Фейт попыталась убедить себя, что после десяти лет разлуки он стал для нее лишь напоминанием о прошлой жизни, старым другом, на которого она может смотреть спокойно, без особого интереса.

– Расскажи мне о магазине. Джейк сказал, что ты открыла его несколько месяцев назад?

– Да, мы все еще торгуем с убытками, и это меня тревожит. Мы с Кон уже несколько лет занимаемся шитьем на заказ. Она в молодости работала у Люсиль, а я занимаюсь на вечерних курсах. А еще веду бухгалтерию и делаю основную часть закупок. У нас есть несколько постоянных клиенток. В основном это художницы, писательницы, актрисы. Многие женщины считают наши платья экстравагантными, но некоторые их обожают.

Она заметила мелкие морщинки в уголках его глаз и седину, припорошившую виски. Да, он стал другим, и это к лучшему.

– После войны, – продолжила она, – мы перешивали старые платья. Тогда негде было взять новую ткань, а я всегда любила бродить по барахолкам, ты ведь знаешь. Поэтому я начала делать вещи из лоскутков – блузки, шарфы. Наподобие того, что ты выбросил в урну.

– Его ты сделала?

Фейт кивнула.

– Тогда я должен немедленно его спасти.

Двойные двери паба распахнулись, и он выбежал под дождь. Оставшись одна, Фейт уставилась в окно. Дождь растекался по стеклу, размывая мужской силуэт, искажая темную фигуру.

Он локтем открыл дверь, победно сжимая в руке измятый сверток.

– Вот.

– Гай, ты совсем промок…

– Ральф и Джейк в ссоре? – перебил он. – Джейк не стал отвечать на мои вопросы…

– Джейк не разговаривает с папой уже десять лет. Он винит папу в маминой смерти. У папы была любовная связь на стороне, – хмуро добавила она. – Мама все узнала. Они поссорились, и она пошла на прогулку, чтобы успокоиться, а немецкий самолет расстрелял ее. Поэтому Джейк винит папу. А папа, конечно, винит себя.

– Боже мой. Я не знал.

– Откуда тебе было знать? Ты был поглощен другим.

Гай покраснел.

– Извини. – Фейт отодвинула в сторону свой пустой бокал. – Мне надо идти.

– Пожалуйста, не уходи. Я хочу объяснить.

– Ты был влюблен в Николь, Гай. – Старая боль снова вспыхнула, и это разозлило Фейт. Она заставила себя говорить спокойно. – Это было. Было очень давно. Сейчас это не имеет значения.

Она повернулась, чтобы взять свою сумочку, но Гай схватил ее за руку.

– Я был увлечен Николь, страстно. Но никогда ее не любил. Думал, что люблю, но на самом деле не любил.

– Любовь… страсть… какая разница?

– Любовь не проходит.

Фейт не могла пошевелиться; чувство, похожее на страх, буквально сковало ее. Она услышала, как Гай произнес:

– Я был без ума от Николь…

– Нет. Нет, Гай, я не желаю ничего знать! – слишком громко, слишком резко проговорила она.

– Пожалуйста. Я понимаю, что прошу слишком многого, но… Пожалуйста, Фейт.

Она вырвала руку, но ей не хватило воли, чтобы уйти. Гай говорил, а она молча сидела, глядя на дождь за окном.

– Когда ты уехала из Лондона, поначалу я был ужасно зол. Мне казалось… Понимаешь, ты ведь сказала, что любишь меня, а на следующий день уехала. Ничего не объяснив. Я решил… Я решил, что ты передумала. Или попыталась поставить меня на место. Что мои признания были нежеланными, что они смутили тебя. – Он допил остатки своего виски и добавил: – После твоего отъезда мне было так одиноко. Все казалось бессмысленным. А потом я встретил в Лондоне Николь. Я не могу объяснить, что произошло, я сам этого до конца не понимаю. – Гай нахмурил лоб и тяжело вздохнул. – Как-то, в студенческие годы, я по ошибке вдохнул эфир. Тогда все вокруг поплыло, исказилось. Встреча с Николь была подобна такому глотку эфира. Впрочем, я не пытаюсь найти себе оправдание. И не пытаюсь приуменьшить ни того, что совершил, ни того, что чувствовал. Все те годы, что я был женат на Элеоноре, мне не хватало страсти, но страсть – это еще не все. Мы – Николь и я – не знали, как жить дальше. Вне постели мы были чужими людьми, случайно оказавшимися в одной комнате. Мы не знали, что есть, что делать, как убить время. Мы не смогли бы преодолеть даже самых малых трудностей. Я понял это через несколько недель. Тогда произошло ужасное несчастье…

– Поппи, – прошептала Фейт.

– Да, Поппи. – Он помолчал. – Если бы мы действительно любили друг друга, трагедия сблизила бы нас. Но этого не случилось. Мы стали еще более чужими. Конечно, рано или поздно мы все равно бы расстались, и это событие только приблизило разрыв, но… После рая начался ад. Я был не в состоянии утешить Николь, успокоить ее. – Он коротко усмехнулся. – Даже странно – она без малейших переживаний бросила мужа и ребенка, но смерть матери едва не сломила ее. Временами я боялся за ее рассудок. Она так страдала.

Фейт почти не могла вспомнить месяцы, последовавшие за гибелью матери. Они были одинаково мрачны и унылы, лишены событий и чувств, которые делают прошлое запоминающимся.

– А потом Николь вдруг снова изменилась, – продолжил Гай. – Она начала ходить по клубам, театрам и в гости к немногим оставшимся друзьям. Но уже без меня. В конце концов она сказала мне, что все кончено. Я ждал этого. Я был рад. Меня уже начала возмущать ее способность к выживанию. К тому времени я понял, что моя собственная жизнь разрушена. Я потерял семью, дом, работу. И я потерял тебя. А она – она так ужасно страдала, а потом все это слетело с нее, как шелуха, не оставив следов. Если бы она осталась, я бы ее возненавидел.

Заставив себя взглянуть на него, Фейт спросила:

– Так ты вернулся к Элеоноре?

– Я вернулся к Оливеру.

Она вспомнила об Элизабет, о сильной и болезненной любви, которую испытывала к маленькой племяннице.

– Как он?

– Хорошо, – улыбнулся Гай. – У него такие успехи в школе, что его перевели в следующий класс досрочно.

– Это замечательно. А как Элеонора? – спросила Фейт, разглядывая свои руки. – Наверное, счастлива, ведь она получила все, что хотела.

– Нет. – Он зажег сигарету и покачал головой. – Я не думаю, что Элеонора счастлива. Она была счастлива во время войны, когда работала в Женской добровольной службе. Ей так и не удалось найти другое подходящее занятие. После войны она пыталась устроиться на работу, но то ее не принимали из-за возраста, то не хотели брать, потому что она женщина, то работа оказывалась слишком скучной.

Фейт всегда представляла Элеонору такой, какой она видела ее в последний раз, с отблеском триумфа в глазах. Трудно было поверить в то, что эта женщина тоже страдала.

– Сейчас Элеонора тратит всю энергию на семью, – сухо пояснил Гай. – На меня, потому что от моих успехов зависит ее положение, и на Оливера, потому что любит его. – Он затянулся сигаретой. – Понимаешь, Фейт, я заключил сделку. Элеонора приняла меня обратно и позволила снова увидеть сына на условиях, что я стану партнером ее отца. Большую часть своих собственных пациентов я потерял. Если врач бросает семью ради женщины легкого поведения – а именно такое мнение сложилось о Николь, – его пациенты начинают разбегаться. Меня привыкли считать образцом добродетели, а я совершил неподобающий поступок. Без помощи Сельвина мне вряд ли удалось бы получить практику снова. Так что, видимо, все сложилось к лучшему. – Он криво усмехнулся. – Но в последнее время мне стало казаться, что я заплатил за это слишком большую цену. Когда я увидел Джейка – с разбитой головой, с синяком под глазом, после драки с каким-то бандитом в пабе, – так вот, когда я увидел его, я вдруг почувствовал, что мне еще хуже, чем ему.

– Не лги мне, Гай. Не придумывай того, чего нет.

– Но это правда.

– У Джейка ничего нет, Гай. – Ее голос дрогнул. – Ничего постоянного. Ни дома, ни работы. Я потеряла счет его профессиям и его женщинам… Деньги, которые я даю ему в долг, он никогда не возвращает. А сколько раз я вытаскивала его из полицейского участка, куда он попадал по пьянке… Я только и делаю, что разгребаю хаос, который он создает. А он губит себя, и я не в силах остановить его. Так чему же ты завидуешь, Гай?

– Тому, что он, по крайней мере, честен. А я… я научился жить во лжи. Научился находить оправдания, вроде того, что богатые нуждаются в хорошей медицине не меньше бедных, что деньги создают свои проблемы. И прочие лицемерные доводы. Понимаешь, иногда мне кажется, что я продаю душу, – с горечью добавил он. – И тем самым отравляю всех – себя, Элеонору, даже Оливера.

Дождь за окном почти перестал, редкие капли широкими кругами расплывались в лужах на мостовой.

– Нам пришлось жить в трудное время, Гай. Правила все время менялись. Мы с трудом приспосабливались к ним.

– «Любой ценой держаться вместе, – с улыбкой процитировал он. – Не подавать вида, что тебя что-то волнует».

– Правила Мальгрейвов… Странно, что ты их помнишь.

– Я помню все, – с жаром проговорил он. – Я помню Ла-Руйи… И как мы плавали на лодке по озеру… Я помню лес и ту гадюку…

Две маленькие ранки, следы от змеиных зубов на коже. Но боль от укуса осталась в прошлом.

– Ты возвращалась туда?

Фейт покачала головой.

– Джейк был там. Во время войны, в сорок третьем. Он участвовал в Сопротивлении. Джейк хорошо знает Францию, и Дэвид Кемп организовал для него секретную работу.

Она замолчала, потому что не хотела ни говорить, ни думать о Ла-Руйи.

– Ла-Руйи разрушен? – с тревогой спросил Гай. – Наверное, его разбомбили в сорок четвертом, во время высадки десанта…

– Нет, Гай. – Понимая, что ей все равно не уйти от этого рассказа, Фейт сделала глубокий вдох и начала монотонным, лишенным эмоций голосом: – В августе сорокового немцы решили занять замок. Женя попыталась остановить их. Она всегда говорила, что будет сопротивляться. Она заперлась вместе с Сарой внутри и подожгла дом. Но оказалось, что спалить замок дотла не так-то легко. Сгорели только крыша и чердак. Женя и Сара выжили во время пожара.

Фейт замолкла, потом с усилием продолжила:

– Их отправили в концентрационный лагерь. Женя была полькой, а Сара – еврейкой. После войны Джейк навел справки. Они обе погибли в Освенциме.

– Боже мой, – прошептал Гай.

После паузы Фейт сказала:

– Когда я навещала Ральфа в Норфолке, я поехала покататься на велосипеде и наткнулась на дом, который напомнил мне Ла-Руйи. Конечно, он гораздо меньшего размера, и это Англия, а не Франция, но есть какое-то сходство. Ставни на окнах, лес, заросший сад. Дом пустой… он продается. Пока его еще не купили.

До сих пор Фейт никому не рассказывала о доме в лесу. Даже Кон. Почему она заговорила об этом с Гаем? Возможно, это был жест примирения. Прощения.

– Ты хочешь его купить?

Она рассмеялась.

– Гай, там нет водопровода и электричества, но все равно он стоит гораздо больше, чем я могу заплатить. Но, должна признаться, я начала копить деньги. У меня есть банка из-под варенья, куда я кидаю шестипенсовики. Этот дом – моя мечта.

Он улыбнулся, сунул руку в карман и достал монетку в шесть пенсов.

– Тогда позволь мне сделать вклад. Твои мечты должны осуществиться. Мои – давно в прошлом. – В его голосе прозвучала горечь. – Мне пора, – сказал он, бросив взгляд на часы, и поднялся на ноги. – Время ужина. Если хочешь, позвони мне. Моя приемная на Чевиот-стрит. Номер телефона есть в справочнике. – И, уже повернувшись, добавил: – Я любил Николь за ее сходство с тобой, Фейт. Отличия всегда больно царапали душу.

Глава одиннадцатая

Фейт закрыла магазин и отправилась на Лестер-сквер на встречу с Руфусом. Вокруг уличных фонарей и светящихся вывесок клубился туман. В ресторане, когда ужин подошел к концу, Руфус вручил ей плоский сверток.

– С днем рождения, Фейт.

Она развернула бумагу. Внутри была небольшая акварель: две голубые бабочки.

– Руфус… – Фейт обняла его.

– Тебе нравится?

– Очень. Такая красивая картина. Спасибо, что нарисовал ее для меня.

Он предложил проводить ее домой. Туман сгустился; на спутанных медно-рыжих волосах Руфуса поблескивали капли влаги.

– Я хотел поговорить с тобой, Фейт. Дело в том, что мой отец уже давно настаивает, чтобы я начал работу в семейном бизнесе. Ты знаешь – импорт древесины. До сих пор я отказывался, но теперь, возможно, соглашусь.

– А как же живопись? Ты ведь всегда говорил, что…

– Да, я всегда говорил, что не запятнаю свою душу художника таким грязным делом, как торговля, что я не могу жить без искусства и прочее. – Его сигарета мерцала красной точкой в тумане. – Но я не в состоянии больше писать картины, и в этом весь ужас.

– Ты же нарисовал для меня эту прелестную акварель.

Они вышли на Шефтсбери-авеню. Машины медленно ползли сквозь туман, их бледные фары расплывались до размеров луны.

– Мне помогло то, что я делал это для тебя. И день был удачный, – сказал Руфус. – Время от времени я еще могу создавать маленькие вещицы. Но ничего серьезного. Я ведь хотел быть великим художником, ты помнишь, Фейт? Выдающимся. Война все изменила. То, что я способен создать, никто не захочет повесить к себе на стену.

Они ступили на мостовую, чтобы перейти улицу, и Фейт взяла Руфуса под руку.

– Но канцелярская работа не для тебя…

– Я всегда считал ее невозможной, но в последнее время все чаще думаю: а что в этом плохого? – Туман приглушал его голос, лишая привычного тембра. – Приходишь каждый день в одно и то же время, отвечаешь на письма и телефонные звонки, ходишь на совещания. Когда-то я презирал однообразие, монотонность, но сейчас – нет. Меня это даже привлекает. Я буду знать, что мне делать. Художник должен сам планировать свой день и свою жизнь. Похоже, я больше не в силах делать это. И даже если канцелярская работа мне не понравится, она даст мне кое-что другое. Я смогу купить дом и выбраться из этой дыры в Айлингтоне. У меня будут деньги.

Воздух пронизывали нити ледяного тумана, но Фейт внезапно бросило в жар. Она поняла, что сейчас скажет Руфус.

– Я прошу тебя выйти за меня замуж, Фейт. Я делал это не один раз, и ты всегда отвечала «нет», но в этот раз я настаиваю, чтобы ты подумала.

Они шли через узкий лабиринт улиц Сохо. Из одного подъезда доносились сиплые звуки саксофона, из другого слышалась ругань и звук пощечины, приглушенный туманом, – мужчина и женщина ссорились.

– Я смог бы дать тебе нечто лучшее, – с жаром продолжил Руфус. – Достойную жизнь, красивый дом с садом. Когда-то я с презрением относился к желанию иметь земные блага, но сейчас я изменился. И если бы ты стала хозяйкой в моем доме, я был бы счастлив.

В его голосе звучала любовь.

– А как же магазин?.. – промямлила Фейт.

– Я не стану просить тебя бросить магазин. Я знаю, как много он значит для тебя. Мы могли бы жить где-нибудь в пригороде, и ты приезжала бы сюда. – На его лице появилась мечтательная улыбка. – Домик в Метроленде, а, Фейт? Я куплю «форд», ты будешь печь печенье и ходить в гости. Если захочешь. У нас будут дети. Я знаю, что ты обожаешь детей. Ты так привязана к Лиззи.

Они свернули к магазину. Из дверей паба напротив выползали темные фигуры подвыпивших посетителей. У входа валялась скомканная газета с прилипшими к ней остатками чипсов.

– Неужели тебе нравится все это? – спросил Руфус.

Фейт подняла глаза. Позолота на вывеске магазина вдруг показалась ей поблекшей и безвкусной.

– Я люблю тебя, Фейт. – Он взял ее за руки. – Люблю много лет. Я знаю, что ты не испытываешь ко мне того же, но, по крайней мере, я тебе нравлюсь. И это чувство могло бы вырасти, если ты дашь ему волю. Я предлагаю тебе обеспеченную жизнь, комфорт и любовь. Это так мало?

– Это очень много, – прошептала она и отстранилась.

Наступило молчание. Фейт стояла, прижав кончики пальцев к стеклу витрины, и смотрела, как стекают вниз струйки воды.

– Но не достаточно для тебя, – медленно проговорил Руфус. Не услышав ответа, он сказал: – Я понял. Значит, ты никак не можешь забыть этого парня, врача?

Фейт ненавидела себя.

– Гай уже пятнадцать лет как женат, Руфус.

– Но это не помешало ему завести роман с твоей сестрой.

– Если бы у меня было хоть немного здравого смысла, я бы приняла твое предложение, Руфус. Ты сможешь сделать счастливой какую-нибудь другую женщину.

– Не думай, что только ты способна к постоянству.

– Прости, Руфус. Прости.

Звук его удаляющихся шагов быстро стих. Фейт подняла воротник пальто и вставила ключ в замок. «Ты никак не можешь забыть этого парня, врача?» Слова Руфуса кричали у нее в голове, будоража, разжигая борьбу, которая шла в ее душе с того дня, когда Гай заглянул в «Холли-Блю». Девять недель. Это было девять недель назад.

Она вошла в квартиру и высыпала на стол содержимое кошелька в поисках шестипенсовиков. Было холодно, и снимать пальто не хотелось. Фейт просмотрела почту, которую принесли вечером. Письма от Ральфа и Лиззи, открытки от друзей. От Джейка и Николь – ничего. Впрочем, это неудивительно. Они оба никогда не помнили дней рождения, ни своих, ни чужих. «С днем рождения, Фейт», – пробормотала она и обвела глазами комнату, фокусируя взгляд на открытке, которую сделала Лиззи, и подаренной Дэвидом авторучке. На глаза попалась банка, почти полная шестипенсовиков. Фейт прижала к глазам кулаки. Ей тридцать один год, а она проводит свой день рождения в одиночестве, получая подарки от чужих мужей и чужих детей. Она только что отвергла то, о чем мечтала, то, что имеют многие другие женщины – дом, семью. Ее мечта – купить дом в лесу – недостижима, она столь же утопична, как и экстравагантные фантазии Ральфа.

– Нечего жалеть себя, – сурово произнесла она вслух. – Ты сама предпочла быть одна в этот вечер, ты сама отвергла Руфуса.

Упрек не помог. Теснота маленькой гостиной душила, вплотную к оконным стеклам подступал туман. Фейт спустилась вниз, в магазин. Она провела рукой по отрезам мягкого бархата и прохладного мерцающего шелка, навела порядок в ящичке, смахнула пыль. Телефонный аппарат, примостившийся в уголке прилавка, казалось, заполнил всю комнату, приковывая взгляд Фейт. «У тебя есть работа, которую ты любишь, и жилье, – сказала она себе. – Многие не имеют и этого. У тебя есть друзья и родные. Ты путешествовала, ты посмотрела мир. Этого должно быть достаточно».

Она коснулась кончиками пальцев телефонной трубки, провела по круглым отверстиям наборного диска. Руфус был прав, этого не достаточно. Ей не хватает взрослой любви. После войны у нее было несколько романов, но все быстро заканчивались. Она вкладывала всю свою энергию в «Холли-Блю», а не в любовников. Сейчас она даже с трудом могла вспомнить, как они выглядели. «Ты самая скучная из моих детей», – сказал ей когда-то Ральф, и всеми своими действиями она, похоже, доказывает правоту его слов. Может быть, все дело в возрасте: когда тебе за тридцать, остается все меньше возможностей, меньше открытых дверей. Но Фейт помнила, как заколотилось ее сердце, когда она, стоя в примерочной с мерной лентой в руках, услышала голос Гая. «Он женатый человек, – сказала она себе. – Что может он предложить, кроме фрагментов своей жизни?» Отойдя от прилавка, она взяла три своих лоскутных шарфика и набросила их на спинку стула. Это всего лишь лоскутки ткани, но как они блестят, как они красивы! Фейт снова подошла к прилавку и сняла телефонную трубку. Ей не нужно было искать номер в телефонной книге, она выучила его наизусть. Впрочем, уже поздно, и, конечно, Гай давно ушел домой.

Но в трубке раздался щелчок и мужской голос произнес:

– Доктор Невилл слушает. Чем могу помочь?

Она сглотнула слюну.

– Гай, это Фейт.

– Фейт. Где ты?

– Дома. В квартире над магазином.

– Я приду?

Она не стала медлить с ответом.

– Да, Гай. Да.

Фейт открыла дверь. Туман осел на плечах его пальто крохотными мерцающими влажными жемчужинами.

– Дрянная погода, – сказал он. – Едва не заблудился…

Не слушая, она привлекла его к себе, и он обхватил ее руками, едва не раздавив в объятиях. Потом отстранился, но только для того, чтобы начать целовать ее: глаза, лоб, рот. А затем шею, и дальше вниз, к ямочке между ключицами, прослеживая губами все изгибы, расстегивая пуговицы блузки. Фейт снова притянула его к себе. Только сейчас, почувствовав прикосновение его губ и рук, она осознала всю глубину своего желания. Они упали на пол, Гай стащил с нее юбку. Послышался треск разорвавшегося шва, последние клочки одежды улетели в сторону.

Некоторое время спустя Гай сказал:

– Фейт, моя ненаглядная Фейт, поговори со мной. – Он коснулся ее лица. – Ты замерзла, любовь моя. Я куплю тебе ковер, чтобы прикрыть этот холодный линолеум.

Гай держал ее в объятиях, пока она не перестала дрожать. «Как же долго я ждала этого, – думала Фейт, – сидеть вот так, прильнув друг к другу, кожа к коже, косточка к косточке».

– Ты так и не согрелась, – сказал он, взяв ее за руки. – Пойду заварю чай. Конечно, это не очень романтично, следовало бы выпить шампанского, но у тебя тут как в леднике.

Надев брюки, Гай пошел на кухню. Фейт завернулась в его рубашку и крикнула вслед:

– Когда-то я считала, что, раз ты спас мне жизнь, – ты помнишь ту гадюку, Гай? – значит, я навеки твоя.

– Так и есть. – Он на мгновение появился в дверях кухни, держа в руках коробку с чаем. – Конечно, ты моя. И наоборот, разумеется.

Фейт сидела, обхватив руками колени, и слушала позвякивание чашек и ложек. Гай принес поднос с посудой и сказал:

– Ты ведь и сейчас так считаешь, разве нет? Господи, Фейт, – я никогда не был здесь раньше, но чувствую себя как дома.

Он налил чай и вложил чашку в ее замерзшие руки. Потом присел у газового камина и начал что-то подкручивать, пытаясь извлечь больше тепла из нескольких жалких трубок.

– Но тогда, во время войны, когда ты уехала… – не оборачиваясь, проговорил он. – Я все пытаюсь понять, что произошло. В прошлый раз ты сказала, что у Ральфа была связь с какой-то женщиной, Джейк узнал об этом и, видимо, рассказал тебе. Ты из-за этого не пришла на свидание в парк? Из-за этого уехала? Потому что в то время внебрачные связи осуждались особенно сурово?

– Отчасти поэтому. – Хотя прошло уже десять лет, Фейт отчетливо помнила тот душный августовский день. – Понимаешь, Гай, я слишком долго ждала. Я никак не могла принять решение. Я знала, чего хочу, но я так же хорошо знала, что должна делать. Элеонора ясно объяснила мне это.

– Элеонора? – резко переспросил Гай.

– Я разговаривала с ней накануне той встречи. Разве она тебе не сказала? Впрочем, конечно, нет. В общем, она дала мне понять, что я – и остальные члены нашей семьи – неразборчивы в связях, ненадежны и безответственны. – Фейт рассмеялась. – То, что случилось потом, подтвердило ее правоту.

Гай стукнул ладонью по боковой стенке камина, и голубые языки пламени ярко вспыхнули.

– Значит, Элеонора попросила тебя не встречаться со мной?

Фейт кивнула.

– Поэтому меня охватили сомнения, а тут появилась мама и сказала, что Николь в тяжелом состоянии, почти умирает после родов. В общем, я уехала в Комптон-Деверол ухаживать за новорожденной Элизабет. Мне казалось, что будет лучше, если я оставлю тебя в покое и исчезну из твоей жизни.

– А потом я встретил Николь… – Он покачал опущенной головой. – Господи, ты должна ненавидеть меня за это.

Фейт поставила чашку и опустилась на колени рядом с ним, перед камином.

– Как ты думаешь, Гай, можем мы откладывать друг для друга кусочки наших жизней? – Она с улыбкой протянула руку и откинула назад прядь темных волос, упавшую ему на лоб. – Как я откладываю шестипенсовики в банку из-под варенья?

Гай начал целовать ее. Сейчас его близость переполняла Фейт; она так долго представляла эти моменты в своем воображении, что реальное счастье было трудно вынести. Ей требовались время, тишина, одиночество, чтобы пережить этот перелом судьбы.

Фейт посмотрела на часы. Было почти одиннадцать.

– Тебе пора идти, Гай, – негромко сказала она. – Элеонора ждет тебя.

– Я не хочу уходить. – Он уткнулся лицом ей в плечо.

– Ты должен. – Она прикоснулась губами к шелковистым темным волосам.

Когда он, наконец, ушел, слова, образы, запомнившиеся ощущения заполнили ее сознание, рассыпаясь каскадом игральных карт из колоды. Свернувшись клубком на диване, закутавшись в одеяло, Фейт смотрела на огонь и вдыхала запах, еще сохранившийся на ее коже.

Они разработали правила. Не правила Мальгрейвов, другие. Свидания украдкой в музее или в парке – десять минут, которые наполняли обычный день радостью. Время от времени – час или два в номере гостиницы. Когда встретиться не удавалось, говорили по телефону, и ни один не хотел класть трубку первым. Никаких писем – письма могут выдать. «Если никто не будет знать, – говорили они себе, – никто не будет страдать».

Ему хотелось покупать ей подарки, но она отказывалась: «Твои деньги принадлежат Элеоноре», – говорила она. Однажды, когда и жена, и тесть Гая были в отъезде, они провели вместе целую ночь. Они не спали, пока холодный рассвет не окрасил лондонские крыши в серебристо-серый цвет.

Это была зима шестипенсовиков в стеклянной банке. Фейт никогда не была счастливее.

Джейк начал преподавать в Хитервудской подготовительной школе для мальчиков в середине весеннего семестра 1952 года. Он долго сопротивлялся идее, которую подал ему в прошлом году Гай Невилл, но в конце концов понял, что без работы станет таким же бродягой и бездельником, как Ральф, и откликнулся на объявление в газете. К его удивлению, директор, капитан Манди, прислал ответ, приглашая приехать немедленно.

Хитервуд-корт примостился на пустынном побережье северного Корнуолла. Школа занимала большой дом в эдвардианском стиле. Полы были застелены коричнево-серым линолеумом, а стены выкрашены в кремовый и светло-зеленый цвета. В первый день, наблюдая, как маленькие мальчики с тоской прощаются с родителями после весенних каникул, Джейк ужаснулся и произнес вслух:

– Они похожи на беженцев!

Преподаватель истории, немолодой человек по фамилии Стрикленд, повернулся к нему и сказал:

– Учиться здесь – привилегия, Мальгрейв. Не забывайте этого.

В голосе Стрикленда слышалась легкая насмешка.

Школьные правила совершенно сбивали Джейка с толку. Учителя и ученики ходили по разным лестницам; в некоторых помещениях, беспорядочно расположенных по всей школе, ученикам не разрешалось разговаривать. Каждую среду после обеда всех выгоняли на продуваемую ветрами площадку играть в спортивные игры, правила которых Джейк не смог выучить даже за месяц. Он был рад, когда из-за кашля его освободили от наблюдения за тренировками по регби. Школьная заведующая хозяйством, сердитая полька, сын которой учился в классе у Джейка, дала ему банку мази и посоветовала подышать свежим воздухом. Мазь Джейк выбросил, но совет насчет свежего воздуха принял и отправился на прогулку вдоль утесов.