Текст книги "Следы на песке"
Автор книги: Джудит Леннокс
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)
– В доме такой беспорядок!
– Правда? Я не обращал внимания. Видимо, горничная опять уволилась. Хозяйка дома одержала очередную победу, но теперь ей приходится работать за двоих.
Это была старая затасканная шутка: ни одна приходящая прислуга не задерживалась в их доме больше, чем на полгода. Оливер заставил себя улыбнуться.
– Хочешь виски? Сигарету?
Оливер покачал головой. Он не любил терять контроль над собой, а двух больших порций джина с тоником, выпитых в гостях у Фейт, оказалось достаточно, чтобы вызвать у него легкое головокружение. Курить же он бросил еще в шестнадцать лет.
– Не возражаешь, если я выпью?
– Конечно, нет, папа.
Отец плеснул на дно стакана виски и зажег еще одну сигарету. В комнате было душно, хотя и не особенно тепло.
– Как дела в колледже?
– Отлично. – Одна ложь громоздилась на другую. Оливер пытался вспомнить, что он изучал в этом семестре – все это казалось уже таким далеким. – Получил «А»[51]51
Высшая оценка в британской образовательной системе.
[Закрыть] с минусом за реферат по сосудистой системе.
– Превосходно, Оливер, превосходно. – Гай явно был доволен.
Оливер сглотнул слюну и сделал глубокий вдох.
– Папа… дело в том, что…
– Ну, говори же.
– Дело в том, папа, что я немного поиздержался.
Гай подошел к письменному столу и вынул из бумажника десятифунтовую банкноту.
– Рассматривай это как запоздалую премию за отличный реферат.
Оливер набрал воздуха, словно приготовившись нырнуть в очень глубокий бассейн.
– Папа, спасибо за десятку, но дело в том, что этого недостаточно.
Еще не договорив, он понял, что выбрал слова, которые, скорее всего, вызовут недовольство отца.
– Недостаточно? Что ты хочешь сказать, Оливер?
– Это не позволит мне продержаться следующий семестр, – запинаясь, проговорил Оливер. – Мне пришлось заплатить за… – Он замолчал, пытаясь вспомнить, на что же потратил всю свою весьма не маленькую стипендию. Видимо, на Мэри. Мэри, которая скрашивала его пребывание в Эдинбурге в течение последних шести месяцев, но требовала множество дорогих подарков. Оливер думал, что влюблен в нее, но сейчас с трудом мог сообразить, как она выглядит: вспоминались только черные волосы, тусклые глаза и маленькие острые зубы. Его воспоминания о ней были отрывочными, как кусочки головоломки, которую никак не удается собрать.
– Оливер?
– Мне пришлось купить теплый свитер и еще кое-что из одежды… И книги…
– Содержание, которое оставил тебе дедушка, достаточно велико. Ты не мог потратить все деньги, отпущенные на семестр. Большинство студентов вынуждены жить на гораздо меньшие средства. Когда я учился в медицинской школе…
Голос отца звучал монотонно, и Оливер тут же отключился. Обо всем этом он уже слышал много раз. О трудностях изучения медицины в Средние века. О том, что не было угля для очага, что приходилось продавать последнее пальто, чтобы купить учебник анатомии Грея. Оливеру хотелось хлопнуть дверью и убежать. Но он не стал поступать, как обидчивый юнец, а заставил себя остаться.
– Я понимаю, – сказал Гай, – что тебе, вероятно, тяжело видеть, как некоторые молодые люди твоего возраста, которые уже самостоятельно зарабатывают деньги, могут позволить себе развлечения и собственную машину. Но ведь в конечном итоге твоя учеба окупится, разве не так?
Оливер пожал плечами. Подняв глаза, он поймал на себе пристальный взгляд отца.
– Ты уверен, что хочешь заниматься медициной, дружище?
– Разумеется, папа, – пробормотал он, отводя глаза. – А что мне еще делать?
Наступило короткое молчание. Затем Гай сказал:
– Я рад. Мы с твоей матерью гордимся тобой.
Можно было бы пригласить отца в паб, подумал Оливер. Смягчить его пинтой пива и доверительным разговором. Но прежде чем Оливер высказал свое предложение вслух, зазвонил телефон.
Гай взял трубку.
– Сильвия? Да. – Он вздохнул и посмотрел на часы. – Тогда через полчаса. Вряд ли это требует неотложной помощи, но на всякий случай я приеду. – Гай положил трубку. – Боюсь, мне придется поехать на вызов. Поговорим позже. Но помни, Оливер, нет ничего страшного в том, чтобы немного пострадать ради своих идеалов.
«Лицемер, – подумал Оливер, глядя на хрустальный стакан для виски и пачку дорогих сигарет. – Чертов лицемер». Но вслух произнес обиженным тоном, рассчитанным на то, чтобы вызвать у отца чувство вины:
– Ладно, папа. Раз не можешь помочь, не надо. Как-нибудь выкручусь. – И вышел из комнаты, с преувеличенной аккуратностью закрыв за собой дверь.
Мать проявила больше сочувствия и дала ему двадцать фунтов («Какая скупость со стороны твоего отца»); из гордости он не стал просить больше. Оливер уже начал сожалеть о том, что так рано вернулся домой. Все его лондонские приятели были так или иначе заняты: либо развлекались завидным образом, например, катались на лыжах в Австрии, либо трудились, устроившись на пасхальные каникулы в бар или на фабрику. Но перспектива таскать металлические болванки в литейном цехе ужасала Оливера еще больше, чем удушающая атмосфера Холланд-сквер.
Вечером в пятницу мать повела его с собой в оперу. Он терпеть не мог оперу и не понимал, как это может кому-то нравиться, но, не желая раздражать мать, держал свои мысли при себе. Скука ввела его в состояние почти полного оцепенения. Сидя в ложе, он чувствовал странную отрешенность от происходящего. Маленькие фигурки на сцене, исполняющие какой-то кошачий концерт, блестящая публика и даже сидящая рядом Элеонора – все, казалось, принадлежало к другому миру.
В антракте мать представляла его бесконечной череде своих знакомых. «Пенни, Ларри, вы ведь знакомы с моим сыном Оливером?» или «Саймон, Джун, это мой сын Оливер. Он изучает медицину». На что обычно следовал ответ: «Медицина?! Какой он способный!», после чего Оливера пристально рассматривали, как какой-нибудь необычный экспонат, выставленный в музее. Некоторые говорили: «Наверное, он пошел в отца», а Элеонора сухо возражала: «Скорее, в деда. Мой отец умер два года назад, но он был бы очень доволен успехами Оливера».
После спектакля мать привезла его на машине домой.
– Сделать тебе какао, дорогой? – спросила она, вставляя ключ в замок.
Оливер посмотрел на дом, на пустые глазницы квадратных черных окон. Внезапная волна паники застала его врасплох, и он чуть не задохнулся.
– Я, пожалуй, прогуляюсь, мама, если ты не возражаешь, – быстро проговорил он. – Мы так долго сидели в театре, надо размять ноги.
Не обращая внимания на обиженное выражение, появившееся на лице Элеоноры, Оливер повернулся и зашагал по дороге. Он шел быстро, не выбирая направления, пытаясь преодолеть мрачное настроение. Чем дальше уходил он от Холланд-сквер, тем легче становилось дышать. Чтобы сбросить груз родительской любви и ожиданий, нужно отвлечься, решил Оливер. Например, выпить в приятной компании. Но с кем? Насколько он знал, все знакомые разъехались или были заняты. Пойти в клуб в Сохо? У него слишком мало денег. И тут Оливер вспомнил о племяннице Фейт и ее застенчивом приглашении.
– Она же не в твоем вкусе, – пробормотал он себе под нос.
И пошел по направлению к реке.
На голых кирпичных стенах «Черной кошки» – маленького студенческого кафе – висели только рекламные афиши с названиями малоизвестных французских фильмов. Небольшой зал был заполнен столиками, накрытыми клетчатыми скатертями. Пройдя сквозь толпу и не найдя Элизабет, Оливер заметил лестницу, ведущую вниз, в подвальное помещение.
Он спустился и, остановившись на нижней ступеньке, огляделся. В комнате было темно, как в пещере. По периметру мерцали свечи. Единственная тусклая лампа освещала девушку с гитарой, устроившуюся на высоком табурете. Когда девушка допела песню, раздались аплодисменты.
Оливера окликнули по имени. Он увидел Элизабет и стал пробираться к ней меж столов и стульев. Ее глаза сияли в свете свечей. Она похлопала ладонью по табурету рядом с собой, и Оливер сел.
– Как здорово – я не думала, что ты придешь.
Элизабет радостно лепетала, глотая слова. На ней был мешковатый свитер и вельветовые брюки, похоже, те же самые, что и в прошлый раз. Люди, сидящие за ее столиком, были одеты примерно так же. Оливер, в своем смокинге, чувствовал себя несколько неловко.
– Извини за такой наряд. Я прямо из оперы.
– Бедняга. – Она скорчила гримасу. – Моя мама иногда берет меня с собой, но это скучно до зевоты. Давай я познакомлю тебя с остальными.
Она без остановки перечислила имена, которые Оливер тут же забыл. Глядя на людей, сидящих вокруг стола, он испытывал лишь презрение. Обтрепанные свитера, шарфы университетских цветов, значки с призывом запретить атомную бомбу. Такие серьезные. Такие скучные.
– Оливер будет участвовать в марше вместе с нами.
Бородатый мужчина бросил на него быстрый взгляд.
– Супер. Чем нас больше, тем веселее.
– Жанетта приезжает из Бретани, – сказал кто-то. – На ночном пароме, как и в прошлом году.
– А помнишь того парня, который приехал на велосипеде из Корнуолла? Он потом упал в обморок от истощения. Ему вызывали «скорую помощь».
– А я ехал на машине Джимми Партриджа. В Эндовере у нас сел аккумулятор, и пришлось ехать без остановки до самого Олдермастона.
– На эту Пасху будет самый грандиозный поход. Пусть политики призадумаются.
Оливер перестал слушать. Он не мог представить, что могло бы его так воодушевить. Ну, может быть, девушка, и то на время. Или новая машина. Но никак не смутная, аморфная, пустая идея.
Девушка с гитарой снова начала петь. Публика притихла. Мужчина, сидящий рядом с Оливером, негромко стучал по столу в ритм музыке. На Оливера накатила волна скуки, такая же отупляющая, как и в опере.
– Оливер? – Элизабет тронула его за локоть. – Ты как? У тебя такой скучающий вид.
Он моргнул.
– Пожалуй, я бы выпил чего-нибудь.
– Кофе? Молочный коктейль?
– Вообще-то, я имел в виду пиво или что-то в этом роде.
– О-о. – Она смутилась. – Боюсь, здесь не продают алкоголь. Можно принести свое вино, если заказываешь ужин, но…
– Ладно, это не важно.
– Если хочешь, мы можем пойти в другое место.
Оливер внимательно посмотрел на нее.
– А как же твои друзья? Тебе ведь надо было с ними о чем-то договориться?
– Все уже решено. Я сделаю транспаранты, а Брайан и Джеф узнают расписание нашего поезда. Вообще-то, я уже собиралась ехать домой, но не обязательно отправляться прямо сейчас.
– А Фейт тебя не потеряет? Уже почти полночь.
– Тетя Фейт уезжает на выходные в деревню, к дедушке. Я поеду к себе домой, в Уилтшир. Все равно материал для транспарантов у меня там. А ты не хочешь помочь? – неожиданно спросила она.
– В чем?
– Сделать транспаранты?
Оливер был озадачен.
– Но ведь ты собиралась в Уилтшир?
– Ты мог бы поехать со мной, на машине. – Она замолчала и опустила голову. Водопад темных волос скрыл глаза. – Нет. Конечно, нет. Что за глупая идея. У тебя наверняка масса важных дел.
Оливер не видел ее лица, но почувствовал, что она покраснела.
– Ты предлагаешь мне поехать с тобой в Уилтшир? – переспросил он.
– Извини. Ты, наверное, считаешь меня идиоткой. Тебя ведь родители ждут.
«Побег из Лондона, ночное путешествие на машине под звездным куполом – это захватывающее предложение», – промелькнуло у него в голове.
– Я могу позвонить им.
Он услышал удивленный и радостный возглас Элизабет.
– А твои родители не станут возражать, если ты привезешь кого-то домой?
– Их обоих нет дома.
Она начала рассказывать, куда уехали ее родители, но Оливер не слушал. Он всегда любил путешествия. Особенно неожиданные. Конечно, ему придется написать несколько лозунгов на транспарантах и сделать вид, что его интересует антиядерное движение, но восхитительное чувство свободы того стоит.
Вечеринка проходила в доме актрисы Клио Бетанкур на южном берегу реки. Зеркала на стенах, многочисленные портреты хозяйки. Фейт поймала свое отражение – шелковое платье оливкового цвета, собранные на макушке светлые волосы, ожерелье и серьги из черного янтаря, которые когда-то принадлежали Поппи.
Кто-то тронул ее за локоть, и голос над ухом произнес:
– Наша дорогая Клио, видимо, затевает какой-то грандиозный и дорогой проект. Сегодня здесь весь цвет общества.
Фейт повернулась и улыбнулась Пэдди Колдеру, бухгалтеру «Холли-Блю». Это был крупный коренастый мужчина с всклокоченными светлыми волосами и красноватым лицом. Его было легче представить работающим на стройке или в доках, чем за письменным столом.
– Рада видеть вас, Пэдди. – Она поцеловала его в щеку.
– Я нашел вам отличный дом, Фейт. – Пэдди постоянно пытался уговорить ее вложить сбережения в недвижимость. – Три этажа и подвал. Старинные двери и камин. И в таком районе, который скоро станет фешенебельным.
– Спасибо, Пэдди, но мне хорошо и там, где я живу.
Он залпом выпил рюмку шерри.
– Я уже говорил, что не стоит просто держать деньги в банке, Фейт. Это смешно.
– Почему? – Она решила поддразнить его. – А где мне тогда держать деньги? Под половицей?
– Вот упрямая женщина! – добродушно присвистнул он и взял себе еще шерри. – Вы же не бедны, Фейт, зачем вам жить, как цыганка? И потом, разумнее вложить деньги в недвижимость. Я давно это вам твержу.
– Мне нравится моя квартира. Я привыкла к ней, я люблю ее. Утром я просто спускаюсь по лестнице вниз и…
– Совсем не обязательно жить в том доме, который вы купите.
– Тогда какой в нем смысл?
– Делать деньги, дорогая моя, – терпеливо сказал Пэдди, – делать деньги. – Он достал из кармана блокнот и карандаш и начертил несколько линий. – Вот доход, который вы получаете, храня деньги в банке. А вот какую прибыль можно получить, вложив их в недвижимость.
Фейт никогда не понимала графиков. Работая в «Холли-Блю», она упорно трудилась, чтобы восполнить широкие пробелы в своем образовании, и теперь могла с легкостью складывать, вычитать, умножать и делить. Она понимала разницу между дебетом и кредитом, прибылью и товарооборотом. Нередко ей казалось, что ее жизнью управляют денежные потоки. Она заставила себя выучить все это ради «Холли-Блю». Но графики оставались для нее загадкой.
– Дело в том, Пэдди, что квартира над магазином нужна мне, потому что это удобно, а каждые выходные я езжу в Норфолк из-за папы. Было бы довольно расточительно разрываться между тремя домами. – Увидев разочарованное выражение его лица, она поспешно добавила: – Но я посмотрю дом, если хотите. Обещаю.
– Сегодня, после вечеринки?
Фейт растерянно моргнула.
– Ну, хорошо.
Пэдди схватил поднос у проходящей мимо официантки, но, посмотрев на слоеные пирожки, вздохнул:
– Опять волованы. Худшее, что можно придумать. Тесто рассыпается во рту, как труха, начинка непонятная.
Он запихнул в рот три маленьких пирожка и протянул поднос Фейт. Она покачала головой.
– Этот настойчивый покупатель… он больше не давал о себе знать? – спросил Пэдди, пережевывая крошки слоеного теста.
Фейт поморщилась. С начала года она получила несколько писем, все анонимные, в которых ее пытались принудить продать магазин. Тон писем был неприятным, даже слегка угрожающим.
– На днях пришло еще одно письмо, – призналась она.
– Вы обращались в полицию?
Она пожала плечами.
– Да, но они мне сказали, что пока ничего не могут сделать. Не за что зацепиться. Подписи нет, только лондонский почтовый штемпель. И потом, автор писем не причиняет мне вреда.
– Пока не причиняет, – сказал Пэдди. – Я не хочу заставлять вас волноваться, Фейт, но это место дорого стоит, я уже объяснял. Центр Лондона. От самого магазина, конечно, мало толку, но вместе с соседним пустырем…
– Я не буду продавать магазин, Пэдди. Меня не запугать.
– Конечно, нет. Но сейчас появились такие беспринципные дельцы. Я беспокоюсь, как вы там одна.
– Я привыкла жить одна, вы это знаете. И когда этот тип поймет, что ничего не добьется, он отстанет от меня. Я в этом не сомневаюсь. Вопрос исчерпан.
Пэдди вздохнул и спросил:
– Как там Кон?
Фейт улыбнулась.
– Кон бесконечно рада, что ушла на пенсию. Почти все время она занимается ткачеством. Делает прекрасные ткани. Правда, у нее развилась дальнозоркость, и ей трудно работать с тонкой пряжей. Это ее раздражает.
– А как ваш отец?
– Хорошо. Мы с ним скоро собираемся в отпуск. Запоздалый подарок ко дню рождения.
– Куда поедете? – поинтересовался Пэдди, стряхнув крошки со смокинга.
– Во Францию. Папа так давно не был во Франции. Я хочу, чтобы путешествие запомнилось, поэтому забронировала нам места в лучших отелях. – Она вспомнила о кипах туристических брошюр и транспортных расписаний, которые ей пришлось просмотреть. – Я хочу, чтобы ему было хорошо…
– Фейт, дорогая! – послышался громкий возглас. – Какое прелестное платье! Ты должна сделать для меня такое же!
– Клио. – Фейт обняла хозяйку дома.
– Только цвета липы, а не оливкового. Мой зеленый – это цвет липы.
Толпа гостей засосала Фейт, отделив от Пэдди. Они встретились спустя три часа, когда Фейт вышла из жаркого дома в холодную весеннюю ночь. Пэдди помог ей надеть пальто и поймал такси. Некоторое время они ехали молча. Потом он сказал:
– Мне кажется, вы замерзли. Дайте мне ваши руки.
Он сжал ее холодные пальцы между своими большими мясистыми ладонями. «Как начинка в сэндвиче», – подумала Фейт. Вскоре такси остановилось на незнакомой улице. Пэдди расплатился с водителем и вынул из кармана ключ.
– Этот дом пока не выставлен на продажу. Мой брат дал мне знать.
Брат Пэдди был агентом по продаже недвижимости. Весь прошлый год Пэдди возил Фейт смотреть бесчисленные дома, разбросанные по всему городу.
Он открыл дверь и включил свет. Они прошлись по комнатам.
– Фантастические карнизы… и посмотрите на паркет… массив березы… створчатые окна… выходят на юг… пять спален.
На верхнем этаже они остановились. Луна, обрамленная чердачным окном, бросала серебристые мазки на голые половицы.
– Я понимаю, что он немного запущен, но… Что вы скажете, Фейт?
– Очень милый дом, Пэдди. – Она попыталась придать этим словам хоть немного энтузиазма.
– Стоящее вложение денег.
– Но он слишком большой… пять спален… Зачем мне пять спален?
Он пожал плечами и отошел к окну. Пальцы теребили шнур фрамуги.
– Я думал, вы захотите иметь семью. Большинство женщин хотят этого.
– У меня есть Ральф, Элизабет, Николь и Дэвид, – беспечным тоном сказала Фейт. – А еще Кон и вы, Пэдди. Чем не семья?
– Но… дети. Как насчет детей?
– Мне тридцать восемь лет, Пэдди. Уже поздно думать об этом.
– Моей матери было сорок два, когда она родила меня. Я пытаюсь сказать вам, Фейт… – Он безнадежно вздохнул и покачал головой. – Я не умею говорить красиво.
Взяв его под руку, Фейт ласково проговорила:
– Ральф и «Холли-Блю» отнимают у меня столько сил и времени, что для остального ничего не остается. Не обижайтесь, Пэдди.
Но, вернувшись домой, она задумалась о том, были ли искренни ее слова. Почему она отвергла этот дом и самого Пэдди? Потому ли, что в ее насыщенной деловой жизни нет места для семьи? Или потому, что в глубине души она была уверена, что это не тот дом и не тот мужчина, которые ей нужны? Фейт долго лежала без сна, а когда наконец уснула, элегантная пышность особняка Пэдди смешалась в ее грезах с простотой заброшенного дома в Норфолке, где по углам висела паутина. Того самого дома, куда они когда-то давно приезжали вместе с Гаем и где на полу остались отпечатки их тел. Во сне Фейт пыталась сосчитать дома, где она жила. Начиная с младенческих лет, когда Ральф и Поппи бродили по миру, таща на буксире детей и Квартирантов, до квартиры над магазином, где она жила сейчас. Образы мелькали один за другим. Церковный колокол, неестественно громко и весело, звонил по ушедшим годам.
Она проснулась. Это звонил телефон. Фейт бросила взгляд на часы – три часа ночи. «Папа! – в панике подумала она. – Что-то случилось с папой». Путаясь в одеяле и ночной сорочке, она «ыбралась из постели и схватила трубку.
– Мисс Мальгрейв?
Голос был незнакомым. Мужской, слегка хрипловатый. Врач отца, или полицейский, или…
– Вы подумали насчет продажи магазина, мисс Мальгрейв?
Страх сменился шоком. Значит, этот тип перестал писать письма, теперь он начал звонить.
– Кто вы такой? – Ее голос дрожал от негодования. – Как вы смеете звонить среди ночи?
– Я прислал вам подарок, мисс Мальгрейв. Пойдите и посмотрите у входной двери. И подумайте еще раз.
Раздались гудки. Телефонная трубка выпала из рук Фейт. Не мигая, она смотрела на занавешенное окно. Где сейчас этот тип? Наверное, на улице, следит за ней, ждет, когда она спустится вниз. Что, если он подкарауливает ее в тени магазина?
Оставаться наверху, в неведении, было невыносимо. Надев пальто прямо поверх ночной рубашки, она прихватила на кухне скалку и на цыпочках спустилась вниз. На лестнице угрожающе чернели неясные тени. Она открыла дверь в магазин. Если включить свет, он сразу поймет, что она здесь. Сквозь жалюзи витрин просачивались янтарные лучи уличных фонарей. На коврике под почтовым ящиком что-то лежало. Фейт услышала свой испуганный возглас. Прищурившись, она попыталась разглядеть непонятный предмет. Небольшой, темный, продолговатый. А вдруг это бомба? Она подойдет, сработает какой-нибудь взрыватель, и тому, кто позвонил ей среди ночи, даже не придется сносить здание магазина…
Что за чушь, сурово одернула себя Фейт. Чем ближе к двери, тем больше становилась тень на коврике. Когда Фейт наконец оказалась достаточно близко, чтобы распознать непонятный предмет, у нее подкосились ноги, и, опустившись на колени, она затряслась от смеха.
Крыса. Он хотел запугать ее, подбросив в почтовый ящик дохлую крысу. Если бы он знал, думала Фейт, задыхаясь от сдавленного хохота, сколько крыс водилось в амбаре в Ла-Руйи. И сколько крыс видела она во время бомбежек: вытравленные пожарами из своих нор, они шныряли у нее под ногами, когда она загружала носилки с ранеными в машину «скорой помощи». Фейт не боялась крыс. Взглянув на скалку, все еще зажатую в руке, она рассмеялась еще сильнее. Потом вытерла слезы рукавом пальто, осторожно взяла тварь за хвост и выбросила в мусорный бак во дворе.
Небо расчистилось, и как только они выехали за город, Оливер, взглянув вверх, узнал знакомые созвездия: Большую Медведицу, Кассиопею, Орион. Уверенность, с которой Элизабет чувствовала себя за рулем светло-зеленого «морриса», удивила Оливера. Они ехали быстро – городки и деревни мелькали мимо. Местность становилась все более холмистой. По обочинам маячили деревья с освещенными луной ветвями. Мрачное настроение Оливера улетучилось, его сменило радостное возбуждение и ощущение свободы.
Он задремал, потом внезапно очнулся, не понимая, сколько времени прошло. Решив, что Элизабет устала, он предложил сменить ее за рулем, но она покачала головой.
– Спасибо, Оливер, но я люблю водить машину. Меня научила тетя Фейт. Во время войны она работала водителем на «скорой помощи», ты разве не знал?
Оливер снова заснул, а когда проснулся, увидел в свете фар, что они едут по широкой пустынной равнине.
– Где мы?
– Это одно из моих любимых мест.
Элизабет притормозила. Из ночной тьмы поднялся круг огромных каменных глыб, возвышающихся над равниной, вечных, как звезды, которые бросали на них свой свет.
– Стонхендж?[52]52
Крупнейшая культовая постройка из каменных плит и столбов, относящаяся ко 2-му тысячелетию до н. э. Находится в графстве Уилтшир близ г. Солсбери.
[Закрыть]
– Да. Правда, красиво?
Оливер поежился, чувствуя себя ужасно маленьким и жалким. Вскоре каменный круг остался позади, а небо на горизонте начало светлеть.
– Осталось всего несколько миль, – сказала Элизабет.
Дорога спустилась в долину, и пустоту ландшафта смягчили деревья. Оливер зевнул и провел рукой по спутанным волосам. Автомобиль свернул с главной дороги в березовую аллею. Оливер начал было приводить в порядок смятый костюм, но в это время Элизабет проговорила.
– Вот он. Это Комптон-Деверол. Вот мы и дома, Оливер.
Оливер поднял глаза и замер, забыв о расстегнутом воротничке и незавязанном галстуке. Увидев этот дом с многочисленными окнами, башенками и внутренними двориками, он потерял дар речи.
Такой большой. Такой старинный. «Вот мы и дома, Оливер». Как было бы здорово жить в усадьбе, похожей на эту. Быть частью этого. Какая свобода. Какое могущество.
– Есть хочешь? – спросила Элизабет. – Я ужасно проголодалась. Могу приготовить что-нибудь. Или предпочитаешь вздремнуть?
– Я не устал.
Они вошли в холл. Оливер невольно вспомнил прихожую в доме на Холланд-сквер: узкий длинный коридор, застеленный дорожкой персикового цвета со следами грязных ботинок, и полукруглый столик у стены, на котором лежала свежая почта, стояла ваза с цветами и две фотографии – его самого и дедушкина. Холл Комптон-Деверола имел мало общего с прихожей. Он был потрясающим.
На потолке виднелись выцветшие геральдические эмблемы. Предметы мебели, огромные и темные, отбрасывали чернильные тени. Никаких баров или тумбочек под телевизор, ничего вульгарного. Только резные комоды, буфеты, шифоньеры и большой, богато украшенный камин.
Спохватившись, что он стоит и смотрит, раскрыв рот, Оливер придал лицу небрежное выражение и сказал:
– Вообще-то, наверное, уже действительно время завтракать.
Он прошел следом за Элизабет на кухню. Наблюдая, как она разбивает яйца и срезает шкурку с бекона, он поймал себя на том, что смотрит на нее другим взглядом. Да, на локте мешковатого свитера виднелась дырка, а ногти были обкусаны до основания, но Элизабет уже не выглядела просто неуклюжей школьницей: деньги и собственность придавали ей загадочность.
– Ты – единственный ребенок? – спросил он.
Она кивнула и поставила перед ним кофейник.
– А ты? Правда, хорошо было бы иметь брата или сестру?
Оливер налил две чашки кофе.
– Пожалуй, проблем было бы меньше, – сказал он. – От единственного ребенка ждут слишком многого.
– У меня нет даже кузенов.
– У меня тоже. Ни дяди, ни тети.
– Ну, у меня есть тетя Фейт. – Элизабет перевернула ломтики бекона. – Был еще дядя, но он утонул.
Оливер пробормотал какие-то соболезнования, а потом, не в силах остановить себя, спросил:
– Значит, когда-нибудь ты унаследуешь все это?
– Да, – подтвердила Элизабет, намазывая маслом хлеб. – Отвратительно, правда? Я бы с радостью отдала дом тем, кому он действительно нужен, но есть какие-то условия, которые трудно будет обойти. И, кроме того, мне здесь нравится. Некоторых моих друзей шокируют уборные и холод, но я люблю этот дом.
Она поставила перед ним тарелку с яичницей и беконом.
– Я проведу тебя по дому, если хочешь. Покажу свои любимые уголки.
В ее взгляде было нечто, от чего у Оливера застучало сердце, а по спине побежали мурашки.
Закончив завтрак, они отправились осматривать дом. Солнечный свет струился сквозь окна, переплеты отбрасывали на старые дубовые половицы ромбические тени. В некоторых дальних комнатах на штукатурке виднелась плесень, а деревянная обшивка была влажной на ощупь. Сверху злобно косились гротескные фигуры демонов, вырезанные на потолочных балках. Когда Оливер, изображая демона, высунул язык и дурашливо закатил глаза, Элизабет едва устояла на ногах от смеха.
В галерее, которая шла вдоль всего дома, она показала ему портреты своих предков. Поколения строгих темноглазых Кемпов холодно смотрели со стен на Оливера. Он почувствовал себя недостойным их, безродным, неприкаянным. Элизабет убрала свою длинную челку под широкую ленту, открыв высокий лоб, длинный прямой нос и изогнутые дугой брови. Оливер понял, что ошибался, считая ее некрасивой: просто ее черты принадлежали другому веку, эпохе этих бледных дам в тугих корсетах, хозяйничавших здесь во времена Тюдоров. Ему вдруг захотелось погладить ее безупречно чистую кожу, ощутить тяжесть шелковистых темных волос. Смущенный своими мыслями, Оливер прошел вдоль галереи и спустился по лестнице вниз. Он всегда предпочитал наивным девушкам искушенных женщин; видимо, сказывается ночь, проведенная почти без сна, решил он. Однако спать почему-то не хотелось.
Спустившись следом вниз, Элизабет сказала:
– Сегодня такой теплый день. Будем делать транспаранты во внутреннем дворике. Там достаточно места, чтобы разложить их, и можно не бояться испачкать пол. – Она внимательно посмотрела на Оливера, все еще одетого в смокинг, и добавила: – Если хочешь, можешь переодеться. Я принесу тебе отцовский свитер.
– Да, пожалуй. Конечно, если ты считаешь, что твой отец не будет против.
Элизабет бросилась вверх по ступенькам. Оливер остался ждать. Прислонясь к перилам и закрыв глаза, он попробовал представить на мгновение, что ему принадлежит такой дом, как этот. Он воображал, как кладет зонтик в подставку, небрежно вешает на крючок плащ. Топот быстрых шагов на лестнице заставил его очнуться от грез.
– Боюсь, он немножко дырявый, – сказала Элизабет, протягивая ему свитер. – Папа не покупает себе одежду, новые вещи ему обычно привозит мама, а она не была здесь целую вечность.
– Твоя мама не живет здесь? – спросил Оливер, натягивая свитер через голову.
– Нет. Иногда она живет в Америке, иногда в Европе. Мои родители в разводе.
– Сочувствую. Наверное, тебе…
– Я не переживаю из-за этого. – Темно-карие глаза Элизабет смотрели прямо на него. – Нисколько. В школе считали, что я должна переживать, но это совсем не так. Мама уехала, когда я была совсем маленькой, поэтому я не помню, как она жила с нами. Не помню, как потеряла ее.
Они вытащили во дворик охапку старых простынь, наполовину пустые баночки с краской и кисти. Элизабет разложила полотнища на покрытых лишайником плитах террасы.
– Пожалуй, я сошью полотнища вместе. Тогда транспаранты можно будет растянуть на всю ширину дороги и они будут сразу бросаться в глаза.
Оливер принес ей швейную машинку и нашел в сарае подходящие шесты. Практичность Элизабет удивила его: это как-то не увязывалось с ее увлечением маловразумительными политическими идеями. Он понимал, что все это – лишь бесцельная трата времени, но, странным образом, ему было приятно выполнять ее поручения, писать на полотнищах лозунги и ни о чем не думать. Солнце припекало все сильнее, и около полудня Оливер отложил кисть в сторону и пошел в дом. На кухне он взял ломоть сыра, булку хлеба, пакет яблок и бутылку вина. Поначалу его несколько шокировало то, что в этом великолепном доме из дырок в диванной обшивке торчит вата, а парчовые портьеры выгорели на солнце так, что их первоначальный цвет уже нельзя определить. На Холланд-сквер мебель меняли, как только она начинала терять вид, и мать настаивала на том, чтобы каждые пять лет покупать новые ковры и шторы. Сам Оливер вычурной пышности Холланд-сквер предпочитал новый стиль с чистыми обтекаемыми линиями. Но, бродя по Комптон-Деверолу, он понял, что у него, возможно, посредственный вкус.
Сложив провизию в плетеную корзинку, Оливер взял из буфета в гостиной два бокала для вина и вернулся во дворик. Увидев его, Элизабет положила кисть.
– Оливер, какой ты догадливый. Я обожаю пикники.
Они отнесли корзинку на дальнюю лужайку у ручья и охладили вино в журчащей воде. Элизабет объяснила, что по ручью проходит граница их владений. Отец время от времени подумывает о том, чтобы продать несколько акров земли, чтобы выручить деньги для ремонта дома, но никак не может решиться на это. Оливер вспомнил Лондон, где на крохотных участках земли возводят офисные здания, а целые улицы старых домиков сносят, чтобы построить многоэтажные жилые кварталы. Он представил, сколько денег можно было бы извлечь из этого места. Когда Элизабет показала на поле рядом с рощей, где даже овец не пасли, Оливер невольно нарисовал в воображении ряд домиков, заполняющих пустое пространство.
