Текст книги "Следы на песке"

Автор книги: Джудит Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

– Бедный Оливер. – Она начала целовать его. – Разве мог ты быть виноват? Разве ребенок может быть в чем-то виновен? – Она взяла его за руку и прошептала: – Вот. Потрогай. Что бы ни случилось с нами, он ни в чем не виноват.

Пробившись сквозь слои одежды – рубашку, майку, джинсы, – ладонь Оливера коснулась ее гладкой кожи. Живот Элизабет был плоским, еще не округлившимся.

– Я читаю книгу об этом, – сказала она. – Через несколько недель я уже смогу чувствовать, как он шевелится.

Глядя в ее глаза, Оливер увидел огромную, безусловную радость.

Николь снимала дом в Маре-Пуатвен. Вокруг было множество ручейков и речушек, затененных ивами и заросших изумрудно-зелеными водорослями. Вместе с Николь жили две собаки, несчетное количество кошек, канарейка в клетке, лохматый ослик и Стефан.

Николь нашла Стефана в Риме.

– Он наполовину поляк, наполовину итальянец, – пояснила она. – Признайся, что ты не встречала более потрясающего мужчины.

Фейт согласилась, что Стефан очень красив.

– И он божественно играет на фортепьяно, правда, слегка злоупотребляет педалью. Мне приходится петь очень громко. – Николь наполнила воздухом грудь, изображая, как она поет в ночном клубе.

Перед отъездом во Францию Фейт обещала Энни, продавщице «Холли-Блю», что будет звонить каждый день. Но в доме Николь не было телефона, и Фейт пропустила пару дней – ей не хотелось ехать ради этого в Ньор. Она вдруг поняла, что не может вспомнить, когда отдыхала в последний раз. Она много спала, много ела и каталась с Николь на лодке, лениво наблюдая, как красивый Стефан работает шестом. Ее любимым занятием было бродить по окрестным рынкам и антикварным лавкам.

Как-то, разбирая свой чемодан, она обнаружила на дне пачку документов, касающихся магазина, с которыми она собиралась поработать во время отпуска. Фейт удивленно уставилась на них, а потом засунула обратно в чемодан. Ее потрясло то, что она совсем не скучает по «Холли-Блю». Она даже стала подумывать о том, чтобы продлить отпуск еще на недельку или две. Потребность продолжить путешествие, поехать на юг оказалась неожиданно сильной. Фейт спрашивала себя, не связано ли ее нежелание возвращаться в Лондон с анонимным шантажистом. Она не могла не признать, что случай с крысой все-таки нарушил ее душевное равновесие и надолго лишил спокойного сна. Ругая себя за трусость, Фейт не раз принимала решение немедленно заказать обратные билеты. «Надо вернуться домой и снова взять в руки бразды правления магазином, – убеждала она себя. – Надо купить скромный уютный дом в Лондоне и переехать туда жить». Но каждое утро ее решимость таяла под яркими лучами солнца.

А потом пришла телеграмма от Дэвида. В ней сообщалось, что Элизабет выходит замуж за Оливера Невилла.

Дэвид и Элизабет гуляли по саду Комптон-Деверола.

– В церкви, Лиззи, – сказал Дэвид. – На этом я настаиваю. Ты будешь венчаться в церкви.

– Но мы не верим ни в какого бога, папа, – попыталась объяснить Элизабет. – Мы с Оливером оба атеисты.

– Мне все равно, атеистка ты или язычница, Лиз. Но все Кемпы со времен реформации венчались в нашей деревенской церкви, и ты тоже будешь венчаться там.

– Но на это уйдут недели! Оглашение имен…<sup>[56]56
  Оглашение имен вступающих в брак производится в церкви три воскресенья подряд.


[Закрыть]</sup> и все остальное! Мы хотели получить разрешение…

– Нет. – Голос Дэвида был тверд. – Свадьба моей дочери должна пройти как положено. Придется подождать пару месяцев.

– Но это будет ужасно, папа! Родители Оливера… и мама… И потом, уже будет заметно, – смущенно добавила она.

– Об этом нужно было думать до того, как… – Он остановился, увидев выражение лица дочери. – Прости, родная. Мне не следовало говорить этого.

– Ладно, папа. – Она взяла его под руку. – В церкви так в церкви. Хотя ты знаешь, что я ненавижу все эти платья с оборками. – Помолчав, Лиззи робко спросила: – Оливер тебе понравился, папа?

Дэвид, сунув руки в карманы, стоял на границе своих владений и смотрел на дом и земли. Он улыбнулся, пытаясь скрыть от дочери чувство потери.

– Сказать по правде, Лиззи, нет, не понравился. Я считаю его красивым беспринципным мерзавцем. Но раз ты решила выйти замуж за мерзавца, мне придется примириться с этим. И, может быть, со временем, если он не будет обижать тебя, я научусь относиться к нему более терпимо.

Элеонора сказала Гаю, что уходит от него.

– Мы встречаемся с Фредди уже почти два года, Гай. Я оставалась с тобой из-за Оливера, но теперь Оливер для меня потерян, поэтому нет смысла продолжать все это. – Увидев непонимание в его лице, она раздраженно воскликнула: – Уилфрид Кларк, Гай! Неужели ты не знал?

Он безмолвно покачал головой.

– Ты дашь мне развод, Гай. Можешь сослаться на мою неверность – мне все равно. Сразу после развода мы с Фредди поженимся. Тебе придется подыскать другое жилье, поскольку этот дом записан на мое имя. Постарайся перевезти свои вещи в течение двух недель. – Она окинула его критическим взглядом. – Тебе надо взять себя в руки, Гай. Ты совсем распустился.

Она застегнула жакет, взяла сумочку и перчатки и пошла к двери.

– А как же свадьба? – растерянно спросил Гай.

Элеонора даже не обернулась.

– Какая свадьба? Я не знаю ни о какой свадьбе.

Дверь громко хлопнула. Гай поймал свое отражение в зеркале над камином. Элеонора права – он совсем распустился. Сегодня утром, не найдя чистой рубашки, он надел вчерашнюю, уже не свежую. Проведя рукой по подбородку, он понял, что забыл побриться. Он даже не помнил, когда в последний раз ел.

Последний разговор с Оливером преследовал его. Что бы он ни делал, слова и фразы непрерывно звучали у него в голове настойчивым предупреждающим звоном. «Великолепный загородный дом. Огромный. И она – единственная дочь». Гая передернуло от неприкрытой меркантильности Оливера. Неужели он, желая для сына лучшего, слишком легко согласился с представлениями Элеоноры о том, что значит «лучшее»? Неужели сделка, которую он заключил с женой после романа с Николь Мальгрейв, была продолжением безрассудства, еще большим грехом, чем уже совершенный?

Оливер продемонстрировал ему, как он ошибался. Попытка рассказать сыну об идеалах, которые он когда-то лелеял, выглядела как бессмысленная болтовня попугая. Страсти, принципы – он потерял и то, и другое. Гай не позволил себе отвернуться от этого раздражающего образа в зеркале. Ему было уже трудно представить себя молодым, вспомнить того впервые попавшего на Континент юношу, у которого в Бордо украли деньги и паспорт. Ему не удавалось восстановить в памяти свою первую встречу с Ральфом, свой первый взгляд на Ла-Руйи. О, конечно, он был способен визуализировать картинки прошлого, застывшие во времени, как фотоснимки в альбоме, но не мог ощутить, что чувствовал тогда.

«Вспоминай, – шептал он себе, – вспоминай». Ему хотелось разбить зеркало над камином, прижать к лицу осколки, чтобы боль пробудила чувства. Но драматизм и театральность всегда были чужды Гаю. Он мог только расцарапывать прошлое, надеясь на то, что если тереть шрам достаточно долго, то появится боль.

Однако в памяти всплыли более утешительные фрагменты. Он вспомнил тепло руки сына, когда они сидели рядом на скамейке в сквере. Оливер тогда сказал: «Я считал, что все должно идти так, как идет. Иногда забываешь о том, что можно что-то изменить, сделать лучше». Гай понял, что он тоже застрял в привычной колее, что топчется на месте. Он вспомнил молодого человека, с которым познакомился на вечеринке у Уилфреда Кларка, любовника Элеоноры. Только сейчас Гай признался себе, что в тот вечер столкнулся лицом к лицу с самим собой – молодым, увлеченным. «Там нужны врачи, доктор Невилл! Очень нужны». Сердце Гая забилось быстрее. Он сел к столу, опершись подбородком о кулаки, и задумался, не поздно ли в его годы сделать вторую попытку.

На обратном пути из Франции Фейт все время думала: «Это моя ошибка, это я виновата в том, что Лиззи выходит замуж за Оливера Невилла». Став свидетельницей первой встречи Оливера и Элизабет, она должна была отослать племянницу на другой конец земли. И никогда больше не пускать Оливера на порог «Холли-Блю».

В Лондоне они разделились: Ральф вернулся в Норфолк, Николь поехала в Комптон-Деверол, а Фейт – к себе, в «Холли-Блю». Но радости от возвращения домой она не почувствовала. И магазин, и квартира казались холодными, чужими, неприветливыми. Фейт немедленно начала наводить порядок, но без особого энтузиазма.

Через неделю после возвращения посреди ночи ее разбудил громкий звук. Спустившись на цыпочках вниз, она обнаружила, что кто-то бросил в витрину кирпич. В свете уличного фонаря осколки стекла, попавшие на выставленные в витрине платья, блестели, как бриллианты. Через дыру тянуло сквозняком. Фейт позвонила в полицию, потом убрала мусор и заперла на замок дверь, отделявшую квартиру от магазина. Она снова легла в постель, но уснуть не смогла. Похоже, спокойное и размеренное существование, которое она создала для себя, закончилось. И, что было гораздо, гораздо хуже, Фейт уже не могла понять, хочет ли она, чтобы все шло по-прежнему.

Фейт приехала в Херонсмид, чтобы вместе с Ральфом отправиться в Комптон-Деверол. Она спланировала поездку до мелочей, но в последний момент все планы пошли кувырком: несмотря на начало августа, полил дождь, а Ральф забыл, куда он положил зонт и свадебный подарок. После получасовых поисков и то, и другое обнаружилось в сарае.

Из-за этой задержки они опоздали на поезд из Холта и, естественно, не успели вовремя на пересадку на вокзале Ватерлоо. Когда поезд остановился в Рединге, Ральф настоял на том, чтобы пойти в вокзальный буфет за чаем и бутербродами: «Я не завтракал, Фейт, я не смогу вынести это безобразие без завтрака», оставив Фейт в вагоне переживать, как бы дежурный не махнул флажком до того, как отец вернется. Приехав в Солсбери, Фейт обнаружила, что их никто не встречает, такси не видно, идет дождь, а стрелки часов неумолимо бегут вперед.

– Чертова страна, – ворчал Ральф. – Чертова погода. Не нервничай, Фейт.

Они прошли примерно полмили, потом их подобрал автобус и довез почти до места. Пробежав по аллее, они оказались на пустом церковном дворе. Через древние стены церкви доносилось пение. Ральф широким шагом взошел на крыльцо и, протиснувшись внутрь, тут же начал громко подпевать.

Фейт успокоила дыхание только к тому моменту, когда Оливер и Элизабет пошли по проходу. «Как прелестна Лиззи и как красив Оливер!» – думала она, пытаясь найти в сумочке приготовленный рис. Она повертела головой, ища глазами Ральфа, но он куда-то исчез. Мокрые от дождя волосы Фейт слиплись на шее в крысиные хвостики. Платье из шелка, вручную расписанного Кон, не было водостойким: желтовато-зеленая краска растворялась в воде, превращаясь в бирюзу и оставляя голубоватые следы на коже. Толпа нарядно одетых гостей двинулась на улицу. Кто-то наступил ей на ногу, чей-то локоть ткнул ее под ребро. Фейт повернулась и оказалась лицом к лицу с Гаем Невиллом.

«Я – призрак на этом торжестве», – думал Гай. Хорошо, что все устроилось таким образом, что он не станет смущать Кемпов своим присутствием слишком долго.

Гай сидел один на пустой скамье. Он надеялся, что Элеонора передумает и придет, и когда посреди церемонии открылась входная дверь, обернулся, ожидая увидеть ее. Но вместо Элеоноры в церковь вошли Ральф и Фейт.

И сразу все встало на свои места. Он мгновенно вспомнил, как в первый раз вошел в кухню в Ла-Руйи. Это была уже не фотография, а настоящий фильм, восстановленный в деталях, со звуками, взглядами, запахами. Букет полевых цветов, который он вручил Поппи. Ее красивое, нежное, усталое лицо. Звуки фортепьяно в отдалении и чье-то пение, врывающееся в душу. Он вспомнил эту огромную пыльную кухню, паутину, натянутую между пустыми винными бутылками под раковиной, кошку, свернувшуюся в лужице солнечного света, льющегося из окна…

Он понял, что тогда, много лет назад, он влюбился. Слепо, безвозвратно, в первый раз в своей жизни. Он понял, что любил всех их, только по-разному. Ральфа, Поппи, Фейт, Джейка, Николь. И, конечно, Ла-Руйи. Хотя за прошедшие годы его страсть изменилась, она не оставила его полностью. Эти люди давали то, чего ему не хватало в жизни.

Служба закончилась. Гай поздравил Оливера и Элизабет и затем, когда новобрачных поглотила толпа друзей и родственников Кемпов, начал пробираться туда, где стояли Мальгрейвы. Гости столпились у выхода, с трудом просачиваясь через узкую дверь на крыльцо, и в какое-то мгновение Гай потерял из виду Ральфа и Фейт. Он тревожно взглянул на часы, потом снова осмотрелся и вновь заметил светловолосую голову и синевато-зеленый рукав. Проскользнув мимо всхлипывающих старых тетушек и шумных детей, он поравнялся с Фейт.

Он заговорил с ней, но его слова потонули в общем гвалте.

– Что ты сказал, Гай? – переспросила она.

– Я сказал, что ты прекрасно выглядишь! – громко повторил он.

Другие гости пихали его, Фейт что-то говорила, но он не мог расслышать и только смотрел, как шевелятся ее губы, словно в немом кино.

– Давай выйдем на улицу, – крикнул он и, взяв под руку, повел к выходу.

Но когда они оказались во дворе, Гай растерялся. Он столько хотел сказать ей, но все слова, которые приходили в голову, казались самонадеянными и дерзкими. Разве смел он заговорить с ней о любви после того, как столько раз разочаровывал ее? Разве мог он, помня выражение ее лица во время их последней встречи, признаться, что один лишь взгляд на нее только что возродил его душу?

– Оливер рассказал мне о смерти Джейка, – сумел произнести он. – Трудно поверить, что его нет.

Фотографы устанавливали камеры, гости выстраивались группами, чтобы сделать снимок на память. Кто-то окликнул их и помахал рукой, приглашая присоединиться.

– Джейк утопился, – сказала Фейт. – Тело так и не нашли. – Ее слова были сухими, холодными. – Он просто вошел в море у побережья Корнуолла, недалеко от школы, где преподавал. Одежда осталась лежать на скале, аккуратно сложенная. Это не похоже на Джейка, правда?

Гай хотел обнять ее, смягчить боль, которую он увидел в ее глазах, но кто-то громко произнес его имя, и, обернувшись, Гай увидел, что к ним идет Ральф.

– Папа продолжает верить, что Джейк жив, – поспешно сказала Фейт. – Я стараюсь не говорить с ним об этом.

– Гай! – крикнул Ральф. – Гай Невилл! Как восхитительно!

Едва не задушив Гая своим необъятным мокрым пальто, Ральф заговорил о проповеди: «Приторно-сладкие лицемерные изречения. Терпеть не могу этих чертовых попов!»

Гай снова посмотрел на часы и увидел, что стрелки движутся с невероятной скоростью.

– Гай, идем с нами в Комптон-Деверол. Банкет будет там.

– Боюсь, я не смогу быть на банкете.

– После того как я столько времени выслушивал эту религиозную болтовню, мне просто необходимо выпить. Ты должен составить мне компанию.

– Честно говоря, я пытаюсь бросить пить. И потом, я не хочу никого смущать своим присутствием.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– О Николь.

– Ах, об этом. – Ральф пренебрежительно махнул рукой. – Все давно забыли.

Гай повернулся к Фейт. Он чувствовал себя так, как будто его разрывают надвое.

– Дело в том, что мне надо ехать, – объяснил он.

Улыбка на лице Фейт погасла.

– Если я не уеду сейчас, то опоздаю на самолет, – в отчаянии сказал Гай.

– Уезжаешь? – В голосе Ральфа звучала зависть. – Куда?

– В Африку, – ответил Гай.

– В Африку, Николь! На два года! Более далекого места и придумать нельзя. – Фейт посмотрела в окно. Лужайка позади Комптон-Деверола была усеяна столами, стульями и брошенными зонтиками. Они с Николь выдержали парадный обед и торжественные речи в большом зале, а потом уединились в маленькой гостиной, на диванчике у окна. – Впрочем, это уже неважно. Все закончилось много лет назад.

Николь поставила на столик бокал с шампанским.

– И что ты намерена предпринять?

– Предпринять? Почему я должна что-то предпринимать?

– Но… Ты ведь всегда хотела быть с Гаем.

– Боюсь, прошло слишком много времени. – Ее мысли вернулись к разговору на церковном дворе. – Помнишь тот ресторан, в который мы обычно ходили в Эксе? Папа говорил, что там готовят лучшее кассоле<sup>[57]57
  Рагу из бобов с мясом, запеченное в глиняной посуде.


[Закрыть]</sup> в Провансе. Каждый раз, когда мы ужинали там, нам приходилось ждать часами, но папе было все равно, потому что он напивался, а мама тоже не возражала, поскольку она могла просто сидеть и отдыхать, и ей не надо было готовить обед. Но для нас это было невыносимо.

Николь кивнула, припоминая:

– Джейк обычно умирал от голода.

– А к тому моменту, когда обед подавали, мы уже не могли съесть ни кусочка. Папа ужасно сердился, а мама думала, что мы заболели. Но мы были здоровы, просто у нас пропадало желание есть, потому что мы слишком долго ждали.

Фейт вспомнила свою последнюю встречу с Гаем в маленьком кафе, где почти не было посетителей – лишь какие-то юнцы в кожаных куртках и мужчина в кепке. Тогда она запретила Гаю звонить ей, приходить к ней, даже узнавать ее на улице. И вот теперь, когда она так хотела поговорить с ним, когда каждый атом ее существа жаждал поделиться с ним успехами и разочарованиями этих лет, прошедших после разлуки, он взял и уехал в Африку.

Она посмотрела на Николь.

– Наверное, у нас с Гаем получилось то же самое. Мы слишком долго ждали.

– Глупости, Фейт. Это совсем не то же самое. Ты не можешь устать любить. Любовь не скисает, как молоко в бутылке.

– И кроме того, я подозреваю, что Гай во всем винит меня.

– В чем?

– Во всем этом. – Она показала жестом на лужайку. Было слышно, как где-то в глубине дома Ральф поет песенку про мадемуазель из Арментьера. – Если бы я запретила Оливеру приходить в «Холли-Блю»…

– Перестань, Фейт. – Николь обмакнула в шампанское печенье и сказала, жуя: – Быть может, Оливер – это как раз то, что надо Лиззи. Она ведь тоже Мальгрейв. Внешне она похожа на Дэвида, но внутри она такая же, как мы. Мне потребовались годы, чтобы понять это, но теперь я знаю, что права. Она страстная. И если бы не Оливер, она могла бы угодить в тюрьму за участие в какой-нибудь чертовой демонстрации против атомной бомбы. А так вся ее страстность будет направлена на Оливера и, конечно, на ребенка. И потом, мы с тобой обе были влюблены в Гая. Так что нет ничего удивительного в том, что Элизабет влюбилась в его сына. – Николь улыбнулась сияющей улыбкой. – Спасибо за платье, Фейт. Оно великолепно. Я боялась, что Лиззи захочет венчаться в джинсах и свитере.

– Кон придумала фасон, а я сшила. Фата старинная – принадлежала еще бабушке Дэвида.

– Я тоже венчалась в этой фате, помнишь? – сентиментально вздохнула Николь. – Ну что ты грустишь, Фейт? Это же свадьба! Ты должна веселиться.

– Дело в том, – проговорила Фейт после короткого молчания, – что я не могу представить, чтобы они были счастливы.

Вопреки ожиданиям Фейт, Николь не спешила рассеивать ее страхи.

– Конечно, они очень молоды. – Она откинула со лба светлый завиток. – Я не исключаю, что все это покажется Лиззи невыносимым, как и мне. Но, с другой стороны, у нее более постоянная натура, ты так не считаешь?

– Трудно представить менее постоянную натуру, чем у тебя, Николь, – сухо заметила Фейт.

Николь не обиделась.

– Странно, правда? Я никогда не думала, что стану такой. Скорее наоборот. – Она нахмурила лоб. – Лучше настроиться оптимистично. Может быть, Лиззи способна любить всю жизнь одного мужчину, как ты, Фейт. Сейчас это трудно понять.

– А как у тебя со Стефаном? – спросила Фейт.

Николь вздохнула.

– Боюсь, он мне не подойдет.

– Правда? Почему?

– Он чавкает за обедом.

– Попробуй воспитать его…

– Я пыталась, поверь. Он был бы идеален, если бы не суп. – Николь хихикнула. – Тебе не кажется это смешным… ты и я… ты такая практичная, Фейт, а я всегда была безнадежно романтична. – Ее голубые глаза искрились от смеха. – И при этом ты влюблена в единственного мужчину целую вечность, а я…

– В поисках своего Единственного влюблялась в дюжины других, – закончила Фейт, тоже смеясь.

– Некоторые из них были просто ужасны. Помнишь Мигеля?

– Он играл на гитаре… довольно плохо…

– А Саймон? Он писал сонеты. – Николь затряслась от смеха. – А Руперт – он был потрясающе красив, но мне кажется, вряд ли он по-настоящему любил женщин…

– А этот русский…

От смеха у Фейт по щекам потекли слезы. Николь, немного успокоившись, сказала:

– Вообще-то, я нашла своего Единственного много лет назад, но тогда я была слишком глупа, чтобы понять это.

Фейт вытерла глаза.

– Это Дэвид?

– Конечно. Понимаешь, по натуре я – бродяга, как и Ральф. И то, о чем я, как мне казалось, мечтала – красавец возлюбленный, прекрасный дом, карьера певицы, – пришло ко мне так быстро, что я этого не оценила. То есть сначала я, конечно, была довольна, но потом все это мне наскучило. Знаешь, Фейт, я пела в таких отвратительных местах. В маленьких клубах, где приходилось переодеваться в дамском туалете. В обветшалых театрах с шаткой сценой. Временами публика была пьяна, временами играла в карты, а случалось, что публики вообще не было.

Она замолчала и сделала несколько глотков шампанского. Потом спросила:

– Ты знаешь, что Гай и Элеонора разводятся?

Фейт узнала об этом от Лиззи, во время примерки свадебного платья. И чуть было не проглотила булавки, которые держала во рту.

– Да. Элеонора изменила ему, – прошептала она.

Николь снова начала хихикать.

– Можешь представить, как аккуратно она снимает свой твидовый костюм перед тем, как броситься в объятия своего любовника?

Когда они обе перестали смеяться, Николь неожиданно сказала:

– Как жаль, что здесь нет Джейка! Без него все не так. Он бы спорил с папой, танцевал с Лиззи, а все ее прыщавые подружки тут же влюбились бы в него. Представляешь, как было бы весело!

У Фейт защипало глаза. «Слишком много шампанского», – решила она.

– Ты думаешь?.. – Она внимательно посмотрела на Николь. – Папа до сих пор убежден…

– Я не знаю, – грустно сказала Николь. – Я действительно не знаю.

Элизабет снимала свадебное платье. Вообще-то, считалось, что в этом деле невесте должна помогать мать, но матери рядом не было, поэтому помогал Оливер.

Он расстегнул молнию и обвил Элизабет руками за талию.

– Тебя это смущает? – с неожиданной тревогой спросила она.

– Что?

Элизабет похлопала себя ладонью по животу. Во время церемонии ей пришлось нести довольно большой букет.

– Это.

Не отвечая, Оливер сдвинул платье с ее плеч, обхватил ладонями груди и со вздохом наслаждения уткнулся в них лицом.

– Оливер, сюда могут войти.

Он поднял голову, но только для того, чтобы глотнуть воздуха и сказать:

– Ну и что? Теперь нам это позволено.

Чтобы привыкнуть к этой мысли, требовалось время: ощущение запретности еще не ушло.

– Мне придется надеть этот ужасный костюм. В нем будет так жарко.

– Вообще-то, – продолжил Оливер, словно не слыша ее последних слов, – я просто обязан это сделать.

– Почему?

Свадебное платье соскользнуло на пол, напоминая огромный пышный кремовый омлет.

– Чтобы брак считался законным, мы должны вместе лечь в постель.

От этих слов у Элизабет пересохло во рту. Последние два месяца она провела в Комптон-Девероле и только сейчас поняла, как соскучилась по его ласкам.

– Я считаю, что твой отец совершил замечательный поступок, поехав работать в Африку, – неожиданно сказала Элизабет. – Наверное, ты ужасно гордишься им.

Оливер, начавший стягивать с нее трусики, на мгновение остановился.

– Пожалуй, – с некоторым удивлением признал он.

– Как тебе сегодняшний день? – спросила она.

– Свадьба? Жуть. Совершенная жуть.

– Вот именно, – с жаром согласилась она. – Самый длинный и самый утомительный день в моей жизни.

Оливер ласкал языком ее пупок. На секунду подняв голову, он сказал:

– Как ты думаешь, их все еще влечет друг к другу – твою мать и моего отца, с поправкой на возраст, конечно?

Элизабет скорчила гримасу.

– Они оба слишком стары для этого, – твердо сказала она.

Оливер начал целовать ее слегка округлившийся живот. Она задрожала и закрыла глаза. Его золотистые волосы щекотали ей бедра.

– О, Оливер, – проговорила она. – Нам ведь не обязательно ждать, пока мы приедем в гостиницу, правда?

Ральф, совершенно пьяный, сидел на ступеньках, громко разговаривая с друзьями Элизабет по антиядерному движению. В большом зале граммофон играл рок-н-ролл и гости танцевали. Элизабет и Оливер уехали на медовый месяц в Корнуолл. Величественное спокойствие Комптон-Деверола нарушалось топотом ботинок, громкими голосами, бумажными флажками. Дождь давно прекратился, и на террасе кто-то бренчал на гитаре. Часть гостей бродила по саду, оставляя бокалы на клумбах. Несколько юношей, видимо, приятели Оливера по колледжу, делали на кухне коктейли из остатков шерри и шампанского, украшая бокалы вишнями и ломтиками ананаса. «Несмотря на усилия Дэвида, – подумала Николь, – свадьба получилась скорее в духе Мальгрейвов».

Гости потихоньку разъезжались, огни машин исчезали в березовой аллее. Николь прошлась по комнатам. Странно, но здесь, как нигде в другом месте, она чувствовала себя дома. Временами, лежа на средиземноморском пляже или накладывая грим в грязной задней комнатушке какого-нибудь клуба в Лос-Анджелесе, она тосковала по этим гулким, наполненным тенями коридорам и по запаху берез под дождем.

Николь отыскала Дэвида в портретной галерее.

– Когда-то мне казалось, – проговорила она, подходя ближе, – что они не одобряют меня.

– Мои предки? – Он повернулся к ней и улыбнулся. – Вовсе нет. Они бы обожали тебя, а меня сочли бы занудой.

Они остановились у портрета одного из Кемпов, жившего в начале XVII века.

– Не могу представить тебя с серьгой в ухе и локоном на лбу, – сказала Николь, беря Дэвида под руку.

– Вот об этом я и говорю. – Он посмотрел на нее. – Я сбежал в поисках тишины. А ты зачем сюда пришла?

– Искала тебя, разумеется. – Она провела по его лицу тыльной стороной ладони. – Бедный Дэвид. Тебе противно все это?

– Семь часов, – сказал он. – Эта чертова свадьба продолжается почти семь часов.

– Не волнуйся, – ласково проговорила она. – Элизабет будет счастлива. Я это знаю.

– Она так юна! Еще школьница. – Он покачал головой. – А этот мальчишка…

– Фейт очень хорошо отзывалась об Оливере. А она неплохо разбирается в людях. Гораздо лучше, чем я. – Николь с нежностью посмотрела на Дэвида. – Мне никогда не удавалось понять, на кого можно положиться, а на кого нет.

Он наклонился и поцеловал ее. После паузы Николь сказала:

– Не переживай так сильно, Дэвид. Ради Лиззи. И, может быть, ради меня. Я мало о чем сожалела, но о том, что было между мной и Гаем, я действительно сожалею. Немного.