Текст книги "Следы на песке"
Автор книги: Джудит Леннокс
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)
Глава пятнадцатая
Отпуск пошел наперекосяк с самого первого дня. Чтобы избавить Ральфа от тягот путешествия в поезде и на пароме, Фейт купила билеты на самолет до Парижа. Во время полета Ральф не переставал ворчать:
– Отвратительно. Тебя везут, как сардину в банке. Не успеешь опомниться, а путешествие уже закончилось.
В Париже Фейт в качестве особого и крайне дорогого сюрприза для отца забронировала номер в отеле «Крийон». Но Ральфу там не понравилось. Он без конца жаловался на персонал («холуи, лизоблюды») и на еду («сплошная мешанина»), поэтому Фейт была рада, что через два дня они могут оттуда уехать. Помогая отцу в поисках потерявшейся перчатки, она то и дело поглядывала на часы.
– Я куплю тебе новые перчатки, папа. Мы опаздываем на поезд.
– Не могу же я просто так бросить здесь вполне приличную пару перчаток. Нечего ворчать, Фейт. Опоздаем на этот поезд, сядем на следующий.
– Но у нас уже куплены билеты! В вагон первого класса!
– В первый класс? Зачем ты это сделала? Во втором классе попутчики гораздо интереснее, я всегда тебе это говорил. Кстати, куда мы едем? – спросил Ральф, сверкнув глазами.
– В Бордо. А во вторник мы поедем в Ниццу и проведем три дня там, затем – в Марсель. Потом мы четыре дня будем гостить у Николь, затем…
– Я не хочу ехать в Бордо. У меня о нем плохие воспоминания. В двадцатые годы мы с Поппи держали там бар, ты помнишь, Фейт? Я хочу в Бретань. – Ральф протиснулся за спинку кресла и через минуту выбрался оттуда, триумфально сжимая в руке перчатку. – Я никогда не видел знаменитых каменных столбов в Карнаке. Я всегда хотел посмотреть на них.
– Но, папа, – возразила Фейт. У нее засосало под ложечкой – такое часто бывало во время разговоров с отцом. – Мы не можем ехать в Бретань. Я все спланировала заранее – гостиницы, поезда, все.
– Ты не можешь спланировать все! – зарычал он. – Какое может быть удовольствие от поездки, если все идет по плану?
– Папа…
– Самые лучшие моменты в жизни – те, что случаются неожиданно! Неужели ты не знаешь этого, Фейт?
В итоге они отправились в Бретань – в битком набитом вагоне второго класса, в одном купе с кюре, монахиней, сельскохозяйственными рабочими и школьниками. Ральф спорил с кюре и монахиней о религии и объяснял рабочим устройство ирригационной системы, которой он пользовался на своем огороде. Потом вынул из кармана фотографию и показал ее всем пассажирам купе.
– Это мой сын, Джейк. Мальчик сейчас путешествует – быть может, вы встречали его?
Попутчики цепляли на нос очки, рассматривали фото и качали головами. Фейт прикусила губу и отвернулась к окну.
В Юэльгоа они гуляли вдоль озера и ели в кондитерской пирожки с черносливом. В Роскофе бродили по берегу, глядя на серое штормовое море и рыбачьи лодки, покачивающиеся на волнах. В Карнаке Ральф обошел всю длинную линию менгиров, то и дело трогая ладонью древние камни с нескрываемым изумлением на лице.
Они останавливались на ночлег в маленьких пансионах, переезжали с места на место на автобусах и поездах. Однажды, когда выдался погожий день, Ральф настоял на том, чтобы взять напрокат велосипеды. Фейт крутила педали с замирающим сердцем, стараясь не отстать от отца, который бесстрашно бросался в поток машин. Она все реже смотрела на часы и не задумывалась о том, какое сегодня число и день недели. В Кемпере она купила старинные кружева и керамические миски, расписанные в изумительных красных, синих и зеленых тонах, а в лавке старьевщика обнаружила отрезы старой парчи, несколько пар пожелтевших шелковых чулок и свернутые в рулон, обтрепавшиеся по краям афиши довоенных певцов.
Кто-то сказал ей, что в Ване есть крытый средневековый рынок, и они направились туда, чтобы побродить по узким средневековым улочкам. Тамошние лавки напоминали пещеры с сокровищами. Фейт забыла о Ральфе, забыла о «Холли-Блю» и о загадочном шантажисте. Роясь в дырявых свитерах и заношенных корсетах, она откопала вечернее платье сливового цвета на тонких бретельках и кружевную юбку викторианских времен. Чем глубже зарывалась она в кучу старой одежды, тем сильнее стучало сердце. Наконец она вытащила свое сокровище и, расплатившись с хозяином лавки, понесла добычу на солнечный свет. Увидев Ральфа, сидящего за столиком уличного кафе напротив, Фейт закричала:
– Посмотри, что я нашла, па!
Машины со скрежетом затормозили, когда она бросилась через дорогу.
– Это же Поль Пуаре, явно под влиянием балетных костюмов Лео Бакста![54]54
Лев (Лео) Бакст (1866–1924) – русский живописец, график и театральный художник, один из ведущих декораторов «Русских сезонов» Дягилева в Париже.
[Закрыть]
Ральф прищурил глаза.
– Я видел «Шехерезаду» в Париже в тысяча девятьсот десятом году… или это было в одиннадцатом?
Фейт села и осторожно, с благоговением развернула платье.
– Какие изумительные цвета, па. Да, я понимаю, что сейчас оно не производит впечатления, но просто потому, что оно грязное. Когда я его почищу…
– Разве я не говорил тебе, Фейт, что мы не зря съездим в Бретань? – самодовольно проговорил Ральф. – Хозяин кафе только что сказал мне, что, возможно, видел Джейка несколько лет назад, правда, у него волосы, видимо, были длиннее и он выглядел старше, и не казался таким уж высоким, но ведь и наша фотография не слишком хорошего качества. Я ясно могу представить, как Джейк бродил здесь, а ты? Прекрасная новость. – Ральф положил три ложки сахара в маленькую чашечку кофе и, улыбаясь, повторил: – Прекрасная новость.
«Я продержусь до конца летнего семестра, – думал Оливер, – а потом скажу родителям, что бросаю медицинскую школу». Он еще не решил, то ли нарочно завалить экзамены и тем самым отрезать пути к отступлению, то ли сдать как можно лучше, чтобы не дать повода сомневаться в своих способностях, а уж затем объявить об уходе.
Элизабет предлагала ему поговорить с родителями еще до отъезда в Эдинбург. «Легче сказать, чем сделать», – думал Оливер, сидя в поезде и глядя на уплывающий назад Лондон. Он никогда или почти никогда не говорил родителям правду, он всегда говорил им то, что они, по его мнению, хотели услышать. Оливер боялся, что его решимость может поколебаться, как только он столкнется с обидой матери и замешательством отца. До сих пор его симпатии склонялись на сторону матери, но эмоциональные предпочтения сместились после того, как он заподозрил, что у нее есть любовник. Правда, первоначальная уверенность исчезла, и иногда Оливер спрашивал себя, не истолковал ли он неправильно совершенно невинный разговор.
Под гнетом подозрений он отправился в колледж раньше срока, заявив, что ему надо работать. Но возвращение в Эдинбург не принесло облегчения. «Что, черт побери, – в отчаянии думал Оливер, – я буду делать, если брошу медицинскую школу?» Перспектива жить дома ужасала его, а любая достойная карьера требовала либо капитала, либо долгих лет учебы, либо того и другого вместе. Деньги, завещанные дедушкой, предназначались для получения профессии врача, других средств у Оливера не было.
Собственная нерешительность раздражала его. «Мне уже девятнадцать лет, – говорил себе Оливер, – а я все еще беспокоюсь о том, что подумают обо мне мама и папа!» Он мечтал, чтобы произошло что-нибудь драматическое, катастрофическое, что сделало бы его решение очевидным. Шагая из лекционной аудитории в больницу, а из больницы – в меблированные комнаты, где он жил, Оливер рисовал в воображении, как улицы Эдинбурга вздрагивают от землетрясения или как смерч врывается в духоту дома на Холланд-сквер.
Но его ждала катастрофа совсем другого свойства. Оливер был у себя в комнате, лежал в постели и читал роман «На дороге»,[55]55
Роман американского писателя Джека Керуака (1922–1969), в котором отражено мировоззрение битничества. Роман получил шумную известность в конце 50-х гг.
[Закрыть] сожалея о том, что живет не в Америке (он предпочел бы жить где угодно – в Канаде, в Австралии, – только не в этом чертовом Эдинбурге), когда хозяйка постучала в дверь и позвала его к телефону. Оливер спрятал книгу под подушку и спустился вниз.
Телефон находился в прихожей, самой неуютной части дома, где стояли резиновые сапоги, висели мокрые куртки и постоянно ходили туда-сюда люди. Оливер взял трубку.
– Алло?
– Оливер? Это Элизабет.
После его возвращения в колледж Элизабет несколько раз писала ему длинные письма, страстное содержание которых не сочеталось с ее округлым школьным почерком. Ответные письма Оливера были более сдержанны: он всегда представлял, что кто-то критически наблюдает за ним из-за спины, – вероятно, это был пережиток школы-интерната.
– Лиззи? – Оливер удивился. – Я не думал, что ты знаешь мой номер.
– Я спросила у оператора. – Возникла пауза. – Дело в том, что…
Что-то в ее тоне смутило Оливера; он повернулся спиной к хозяйке, которая замешкалась в прихожей.
– Лиззи? С тобой все в порядке? Где ты?
– Я дома. Папа ушел на прогулку, а я осталась, сказала, что болит голова.
Снова пауза. Распахнулась входная дверь и вошли два студента, смеясь и громко болтая. Оливер сердито покосился на них.
– Оливер? Ты меня слышишь? – Голос Элизабет звучал где-то очень далеко. – Дело в том, – начала она снова, – что есть одна проблема…
Миссис Фелпс-Браун была последней пациенткой Гая; распрощавшись с ней и закрыв дверь, он посмотрел в свой ежедневник – слава Богу, вечер свободен – и направился домой. Гай предвкушал, как устроится в кресле у камина, съест бутерброд с сыром (в последние дни Элеонора, занятая благотворительными делами, редко ужинала вместе с ним), почитает хорошую книгу и ляжет пораньше спать. Боже, как скучно, думал он, шагая по Чевиот-стрит. Уныние кружило над ним, как большая черная птица.
Но мечты о тихом и спокойном вечере рассеялись, едва он вошел в гостиную дома на Холланд-сквер и увидел сидящих там Оливера и Элеонору.
– Оливер? – удивленно произнес Гай.
Тот встал, не вынимая рук из карманов спортивной куртки, сделал шаг или два навстречу, затем снова отступил назад.
– Я рад видеть тебя, Оливер, но… ведь сейчас июнь… ты должен быть в Эдинбурге… скоро экзамены…
Его перебил резкий голос Элеоноры:
– Скажи ему.
Гай посмотрел на жену. Она сидела неестественно прямо, с бледным лицом, плотно сжав губы.
– Скажи ему, Оливер, – повторила она.
– Что он должен мне сказать?
– Я не буду сдавать экзамены, папа.
Гай растерянно моргнул.
– Может быть, я что-то перепутал? В своем последнем письме ты писал… – Но он не смог вспомнить, о чем писал Оливер в последнем письме. В последние недели, а может, и месяцы никаких писем не было.
– Я не вернусь в Эдинбург.
Увидев решительное выражение на побелевшем лице сына, Гай наконец-то начал понимать, о чем идет речь. Сердце неприятно сдавило, и он опустился в кресло.
– Это вздор! – сердито сказала Элеонора. – Объясни ему, Гай, что он несет вздор.
Оливер избегал смотреть в глаза матери.
– Никакой это не вздор. Я не собираюсь возвращаться в медицинскую школу. Я уже сказал об этом своему преподавателю.
Гай слышал слова, но не мог сразу понять их значение. Это напоминало известие о внезапной смерти. Смерти его надежд: он всегда полагал, что Оливер пойдет по его стопам. То, что Оливер станет врачом – как оба деда и сам Гай, – никогда даже не ставилось под сомнение. Это был единственный вопрос, в котором между ним и Элеонорой было полное согласие. Глядя на Оливера, Гай понял, насколько неустойчива ситуация: одно неверное слово, и будущее изменится до неузнаваемости.
– Сядь, Оливер. Давай обсудим это.
Оливер, насупившись, сел на диван.
– Я бросил школу, вот и все. Я ненавижу медицину. Всегда ненавидел.
«Этот слегка пренебрежительный тон специально рассчитан на то, чтобы вызвать мое раздражение», – подумал Гай.
– Ты видишь, Гай? – воскликнула Элеонора. – Что ты сидишь и смотришь? Почему ты не скажешь ему, что это просто смешно? – Она повернулась к сыну. – Оливер, ты не должен так говорить. Ты всегда хотел быть врачом.
Оливер уставился в пространство широко раскрытыми синими глазами.
– Это вы всегда хотели, чтобы я стал врачом. А я терпеть не могу медицину, я же сказал вам. Эти запахи… эти страдания.
Гай решил, что он понял, в чем дело. Он тоже мог припомнить подобные чувства. Он подошел, сел на подлокотник дивана рядом с сыном и мягко проговорил:
– У каждого студента-медика когда-нибудь возникают сомнения. У меня они тоже были.
– Ты говоришь об этом, как о какой-то религии, папа, – с сарказмом сказал Оливер. – О потере веры.
– Я помню, как я в первый раз удалял гланды – я чуть не потерял сознание. – Гай осторожно положил руку на напряженное плечо сына. – А что касается человеческих страданий – да, это самое тяжелое в нашем деле. Но ведь ради этого мы и работаем. Мы имеем возможность сделать жизнь лучше, облегчить мучения людей, воплотить в жизнь свои идеи…
– Ты говоришь о себе? – Оливер неприятно улыбнулся, и рука Гая соскользнула с его плеча. – «Сделать жизнь лучше… облегчить мучения» – какая нравоучительная болтовня. Ты говоришь об идеях – но ведь это чушь. – Презрительная улыбка не сходила с его лица. – Посмотри на себя, папа. Какие у тебя идеи? Что для тебя медицина, как не возможность пополнить банковский счет?
Гай ни разу не ударил Оливера, пока тот был ребенком, но испытал сильное желание сделать это сейчас. С трудом сдержавшись, он сказал:
– Не смей говорить так со мной, Оливер. Ты не имеешь на это права.
И сам почувствовал, как напыщенно и неубедительно звучит его голос. Пытаясь успокоиться, он отошел к окну. Небо все еще было светлым, на горизонте виднелись пятна сиреневых туч. «Что для тебя медицина, как не возможность пополнить банковский счет?» Гай сжал кулаки.
– А на что ты собираешься жить? – спросил он, не оборачиваясь. – Деньги, оставленные дедом, предназначены для обучения в медицинской школе. Или ты рассчитываешь, что я буду содержать тебя?
– В этом нет необходимости, папа. Все будет в порядке.
Что-то в тоне Оливера заставило Гая повернуться и посмотреть на сына.
– Видишь ли, я собираюсь жениться, – сказал Оливер и улыбнулся.
Гай услышал, как ахнула Элеонора. Сам он смог лишь невнятно повторить последнее слово, произнесенное сыном.
– Жениться?
– Да, папа.
– Ты не можешь – даже не думай!.. Жениться! – Протесты Элеоноры напоминали отрывистые автоматные очереди.
Гнев Гая снова прорвался на поверхность.
– Так вот, значит, в чем дело? Ты решил, что влюбился в какую-то девчонку, и ради этого намерен бросить карьеру? Господи, Оливер, я считал, что у тебя больше здравого смысла. Подумай как следует! Будь практичен! Пройдут годы, прежде чем ты получишь финансовую независимость.
– Лиззи – наследница хорошего состояния, поэтому мне не придется думать о деньгах. Разве это плохо? – Глаза Оливера блеснули. – Я больше не буду зависеть от тебя, папа. Мне не придется клянчить на новый костюм или на то, чтобы уехать на недельку-другую из этой сырости. Я буду свободен.
Он подошел к буфету, достал бутылку шерри, наполнил три бокала и поставил один перед Элеонорой.
– Разве вы не довольны? Разве вы не хотите поздравить меня?
– Поздравить! – Элеонора отпихнула бокал в сторону. – С чем? С тем, что ты собираешься сломать себе жизнь из-за какой-то шлюхи?
Гай увидел, что глаза Оливера вспыхнули гневом, и поспешно сказал:
– Речь, видимо, идет о том, что ты хочешь обручиться? – Он взял бокал из рук Оливера, поскольку отказ выглядел бы слишком нарочитым. – Тогда это другое дело – мы не станем возражать против помолвки, правда, Элеонора? – «Ранняя помолвка и ответственность, которую накладывает этот шаг, пойдут Оливеру на пользу», – решил он.
– Речь идет о свадьбе, папа, – холодно возразил Оливер. – Я женюсь.
Гай увидел в лице сына решительность и упрямство, которые так часто обезоруживали его в Элеоноре.
– И как давно ты ее знаешь… как ее зовут?
– Лиззи, – ответил Оливер. – Лиззи Кемп.
Оливер продолжал говорить: «Если полностью, то Элизабет. Элизабет Анна Кемп. Звучит аристократически, ты не находишь, папа?», но Гай его почти не слышал. Комнату заполнила навязчивая барабанная дробь. Гай не сразу понял, что это бокал, зажатый в его руке, стучит о подоконник. Взглянув на Элеонору, он увидел, что она бела, как мел. Ее рот был полуоткрыт, как будто заявление Оливера в буквальном смысле лишило ее дара речи. За все годы их мучительного брака Гай не мог припомнить ни одного случая, когда бы ему удалось заставить жену так надолго замолчать.
Оливер, споткнувшийся посредине своего монолога, озадаченно переводил взгляд с отца на мать и обратно.
– В чем дело? Что я такого сказал?
– Оливер… Повтори имя твоей невесты.
– Лиззи. Ее зовут Лиззи, – недоуменно повторил он.
Элеонора молча смотрела на Гая, словно умоляя опровергнуть эту кошмарную новость.
– Как ее фамилия, Оливер?
– Лиззи Кемп. Черт, почему вы на меня так смотрите? – сердито спросил он.
– Ее отец…
– Занимается чем-то в Сити. Исключительно респектабельный человек. – Оливер попытался вернуться к прежней браваде. – Великолепный загородный дом. Чертовски огромный. И она – единственная дочь.
– Дэвид Кемп?
Оливер кивнул, и вопль Элеоноры заглушил все остальное.
– Ты его знаешь, папа? Встречался с ним в клубе или где-то еще? Я пока что с ним не знаком. Кажется, год или два назад ему дали рыцарское звание, так что теперь он сэр Дэвид Кемп, но…
Элеонора схватила бокал и залпом выпила шерри. Чужим, еле слышным голосом она проговорила:
– Он хочет жениться на дочери Николь Мальгрейв. – И вдруг сорвалась на визг: – Ты не можешь на ней жениться! Ты не женишься на ней!
Потрясенный Оливер резко возразил:
– Я женюсь, на ком захочу, черт побери!
Элеонора немного пришла в себя. Пошатываясь, она подошла к сыну.
– Тебе девятнадцать лет, Оливер. А этой девушке… этой девушке…
– Семнадцать.
Если бы сознание Гая не было парализовано шоком, он мог бы подсчитать это сам.
Глаза Элеоноры победно блеснули.
– Пока тебе не исполнится двадцать один год, Оливер, ты не сможешь жениться без нашего согласия. А мы его не дадим.
– Дадите, мама, – жестко сказал Оливер. – Дадите. Не только согласие, но и благословение. И отец Лиззи тоже.
Гай понял, что сын не пойдет на уступки, что он готов к жесткому открытому противостоянию.
– Никогда, – прошептала Элеонора. – Никогда.
– Тебе придется сделать это, мама. Дело в том, что я должен жениться на Лиззи. – Оливер улыбнулся. – Она беременна.
Воцарилась тишина. Затем Элеонора повернулась к Гаю.
– Ты, конечно, находишь все это забавным? – дрожащим голосом проговорила она.
– Совсем нет, – удивленно ответил он.
Он хотел добавить что-то вроде: «Я шокирован, как и ты», но увидел, что она его не слушает.
– Видимо, ты считаешь, что я заслуживаю всего этого из-за Фредди…
Гай не понимал, о чем она говорит, и не мог вспомнить никого по имени Фредди. Элеонора смотрела на него, вытаращив глаза.
– Сядь, пожалуйста, – сказал он. – Я принесу тебе воды. Я понимаю, что это тяжелый удар…
Она остановила его, схватив за рукав.
– Ведь это ошибка, Гай? Скажи мне, что это ошибка.
Гай не мог говорить, он лишь покачал головой. Пальцы Элеоноры крепче вцепились в ткань пиджака.
– Нет, – громко сказала она. – Нет, я не допущу этого. Я не позволю, чтобы мой сын женился на дочери этой женщины.
– Послушай, Элеонора, – устало проговорил Гай, – Элизабет ждет ребенка от Оливера. Слишком поздно. Мы ничего не сможем сделать.
Глаза Элеоноры полыхнули ненавистью. Она прошептала:
– Они победили, да? – И бросила в его непонимающее лицо: – Эти Мальгрейвы. В конце концов они победили.
– Элеонора…
– После всего, что я сделала для тебя, после всего, что я сделала для Оливера… Этот дом, твоя карьера, гости… Я всегда исполняла свой долг, я делала то, что положено… – Ее голос снова сорвался на визгливый тон. – А теперь мы должны жить в их мире – среди них, с их неопрятной одеждой и отсутствием манер… Мне пришлось стоять сегодня в метро – никто не уступил мне место. А эти торговцы? А служанки – неряшливые, безалаберные… ни «спасибо», ни «пожалуйста», гадкий язык… – Она захлебывалась, слова сбивались, путались, но из этой неразберихи вдруг вырвался отчаянный вопль: – Мой сын и ее дочь! Эта сучка – хитрая пронырливая сучка! Такая же, как ее мать! Как эта сука Фейт! Все они шлюхи – тащат в постель каждого мужика, который им приглянулся! Господи! Чтоб они все сгинули!
Гай ударил ее по лицу, ладонью, со всего размаха. Он услышал, как хлопнула дверь, простучали быстрые удаляющиеся шаги Оливера. Элеонора смотрела не мигая, ее открытый рот зиял широким темным овалом. Потом она повалилась на диван и зарыдала. А Гай бросился на поиски сына.
Он нашел его на скамейке, под пыльными лавровыми деревьями в скверике напротив дома. Оливер сидел, опустив голову, прижав ладони ко лбу. Когда Гай окликнул его, он поднял голову. Лицо его было бледно.
С убежденностью, которой на самом деле не испытывал, Гай сказал:
– Не волнуйся, Оливер, она скоро успокоится. Это просто шок.
Оливер сунул руки в карманы куртки и отвернулся. Гай сел рядом с ним.
– Нам надо поговорить.
– Разве мы не достаточно разговаривали? Мама не хочет, чтобы я женился на Лиззи, а я все равно на ней женюсь, и этим все сказано.
– Я должен рассказать тебе о Мальгрейвах. – Увидев, что ему удалось привлечь внимание сына, Гай продолжил: – Видишь ли, Элеонора не хочет, чтобы ты женился на Элизабет Кемп, потому что много лет назад у меня был роман с ее матерью, Николь Мальгрейв.
Все это казалось сейчас неправдоподобным. Гай говорил о себе как о другом человеке, жившем в другой стране. И хотя он хорошо помнил, как увидел Николь и по ошибке принял ее за Фейт, как в тот вечер выпал снег, скрывший разрушения от бомбежек, было невозможно вернуть чувства, которые он испытывал тогда.
Наступила долгая тишина. Потом Оливер, слабо улыбнувшись, сказал:
– Ну, это уж чересчур, папа, – выдумать такое.
– Это правда. Это случилось очень давно. Тебе тогда было два года, а Элизабет была совсем малышкой.
– А-а. Что ж, хорошо хотя бы, что мы не брат и сестра. Никакого кровосмешения. – Оливер прищурился. – Это был бы единственный способ удержать меня, так?
– Ну, что ты, Оливер.
Гай хотел дотронуться до плеча сына, но не решился.
– Как ты встретил ее, Оливер? Где ты познакомился с Лиззи Кемп?
Повисла пауза, затем Оливер сказал:
– В «Холли-Блю». Это магазин, который ее тетя держит в Сохо. Там мы и встретились.
– «Холли-Блю», – прошептал Гай.
Господи, «Холли-Блю». Раковина прошлого действительно раскрылась.
– Как-то давно я нашел в твоем бумажнике карточку этого магазина, – пояснил Оливер. – Я решил, что ты что-то покупал там… – Он замолчал, потом вдруг произнес: – Фейт. Мама что-то сказала про Фейт…
«Эти девки Мальгрейв… все они шлюхи… чтоб они сгинули…»
– Ты знаком с Фейт, папа?
Лимит правды на сегодняшний день был исчерпан. Гай не мог признаться: «Знаешь, Оливер, с Фейт у меня тоже был роман…»
– Я знаю всех Мальгрейвов, – сказал он. – Ральфа и Поппи – Поппи погибла во время войны. И их детей – Фейт, Джейка и Николь. – Он сделал глубокий вдох. – С Николь Мальгрейв – Николь Кемп – у меня был любовный роман, который начался в декабре сорок первого года. Я мог бы попытаться найти какие-то объяснения или оправдания, но вряд ли тебе это будет интересно. Николь бросила мужа и маленькую дочь и ушла жить ко мне. Это длилось недолго, и в конце концов я вернулся к Элеоноре. Николь уехала за границу. Кажется, после этого она несколько раз была замужем. – Стараясь быть объективным, он добавил: – Теперь ты понимаешь, почему матери трудно смириться с твоей женитьбой на Лиззи.
– Да. Боже мой, – печально рассмеялся Оливер. – Да.
Гай вспомнил истерику Элеоноры, слова, которые гнев и ревность исторгли из ее груди, звонкий звук удара ладонью по ее бескровному лицу. Его рука еще болела. Ужасно, что Оливер видел это.
– Если бы ты хоть как-то предупредил нас… Намекнул, что встречаешься с кем-то… что ты влюблен…
Гай умолк, осознав, какая огромная трещина выросла между ним и сыном за прошедшие несколько лет. Он почувствовал глубокий стыд и обиду.
– Я не хотел, чтобы так получилось, – пробормотал Оливер. – Я не планировал этого.
– А медицинская школа? Почему ты не сказал мне, что тебе там не нравится?
Оливер пожал плечами.
– Не знаю, – промямлил он. – Я не знал, как это сделать.
Гай был не в состоянии скрыть боль.
– Ты боялся поговорить со мной откровенно?
Оливер поморщился, потом сказал задумчиво:
– Наверное, я просто не хотел ломать привычный образ жизни. Считал, что все должно идти так, как идет. Иногда забываешь о том, что можно что-то изменить, сделать лучше.
«Он скрывал от меня большую часть своей жизни, – подумал Гай, – так же, как я сам прятал от него самые ценные воспоминания, свои страхи и неудовлетворенность».
– Так, значит, ты… дружишь с Фейт?
Оливер кивнул.
– Как она? – не мог не спросить Гай. – Как Фейт?
– Хорошо. Думаю, очень хорошо.
– А Джейк?
Ему не терпелось узнать все новости. Мальгрейвы так много значили для него; он только сейчас понял, что, отдалившись от них, намеренно отрубил часть своей жизни.
– Джейк – это дядя Лиззи? Он умер. Она говорила мне, что он утонул. – Увидев, что Гай изменился в лице, Оливер, в первый раз за весь вечер, рбеспокоенно посмотрел на него. – Прости, папа. Я не хотел расстроить тебя. Ты дружил с ним?
– Очень. – Ему было трудно говорить.
– Мне пора, я опаздываю, – сказал Оливер. – Меня ждет Лиззи. – Он осторожно положил руку на стиснутые пальцы отца. – Ты себя нормально чувствуешь, папа?
Гай заставил себя улыбнуться и кивнуть, но за этой улыбкой была пустота и безнадежность. Глядя вслед Оливеру, он понял, что потерял сына, так же как до этого потерял Фейт, Джейка и Николь. Даже если считать разговор, который только что состоялся, началом восстановления дружбы между ним и сыном, все равно это произошло слишком поздно. Скоро Оливер станет женатым мужчиной, у него будет свой ребенок. Они с Элеонорой уже не могут претендовать на первое место среди привязанностей Оливера. Гай сидел в пыльном сквере, пока не зашло солнце, а затем пошел домой, поскольку не смог придумать ничего другого.
Оливер направился в кафе «Черная кошка». Он всегда терпеть не мог метро из-за темноты и духоты, поэтому шел пешком по людным тротуарам, сунув руки в карманы и опустив голову.
Элизабет ждала его внизу, за тем же столиком, что и обычно. Он понял, что она ждет уже давно: булочка с сыром превратилась в гору крошек, а недопитый остывший кофе подернулся тошнотворного вида молочной пенкой. Услышав его шаги, Лиззи резко вскинула голову.
– Было ужасно? – спросила она.
Оливер сел напротив.
– Довольно-таки.
Он попытался улыбнуться, но губы не слушались. Элизабет протянула руку, но он отдернул свою.
– Сигареты есть?
Элизабет покачала головой, глядя на него огромными темными глазами.
– Сейчас принесу.
Она вышла из-за стола и через минуту вернулась с пачкой сигарет и коробкой спичек. Оливер разорвал целлофан, и сигареты высыпались из пачки. Он не без труда зажал одну между губами, затем последовала унизительная борьба со спичками.
– Черт, – пробормотал он, когда первая спичка сломалась, не зажегшись. – Черт, черт, черт! – Голос его начал срываться на повышенный тон, горсть спичек высыпалась на колени.
– Дай, я зажгу, – предложила Элизабет.
Но он уже встал, опрокинув стул. На них стали оборачиваться.
– Идем отсюда, – сказал он и побежал вверх по ступенькам.
Под гудки автомобилей он перешел улицу и направился к реке.
Дойдя до набережной, Оливер оперся локтями о высокий парапет и прижался лбом к рукам. Почувствовав, что Элизабет гладит его по волосам, он проговорил:
– Прости. Я не думал, что будет так.
– Это не важно, что они думают, – мягко сказала Элизабет. – Главное, что мы есть друг у друга, правда?
Он поднял голову и посмотрел на нее. Лицо Элизабет казалось более худым, под глазами появились темные круги.
– Мама не одобрила все это. Возникла неожиданная трудность.
Лиззи молчала, не сводя с него глаз.
– Небольшая палка в колесах. – Он хотел рассмеяться, но не смог. – Видишь ли, твоя мать и мой отец…
– Моя мать и твой отец? – повторила Элизабет. – Что? Что, Оливер?
– У них был роман, – сказал он, снова опустив голову.
– О-о.
Не услышав ничего другого, Оливер повернулся и уставился на Элизабет.
– И это вся твоя реакция? О-о?
– Когда это случилось? Когда у них был роман?
Мозг Оливера, работавший с нетипичной медлительностью, не сразу нашел ответ. Затем, припомнив подробности ужасного разговора с родителями, он сказал:
– Когда ты была младенцем. В декабре сорок первого года. Да, именно так. Это длилось несколько месяцев. Видимо, увлечение военного времени.
– Мама ушла от папы в ноябре сорок первого года.
– И тебя это не смущает?
Элизабет задумалась.
– Нет. Нет, не особенно. – Она посмотрела на него своими ясными карими глазами. – Видишь ли, у мамы было множество мужей и любовников. Папа называет их обожателями. Они все ужасны, и каждый раз появляется новый обожатель. Вообще-то, папа редко говорит о них или о том, что произошло между ним и мамой, но тетя Фейт рассказывала мне кое-что. Понимаешь, мама хочет найти идеального мужчину.
– Идеального? – переспросил Оливер.
– Идеального для нее. Чтобы он был потрясающе красив, модно одевался, чтобы любил ту же музыку, что она, и те же книги.
– Как смешно, – сказал Оливер. – Идеальных людей нет.
– Разве? Я думаю, это зависит от того, как посмотреть. Если любишь кого-нибудь достаточно сильно, тебе начинает нравиться то, что любит этот человек, потому что это часть его. В любом случае, – Элизабет сочувственно посмотрела на Оливера, – для меня мама всегда была такой, какая она есть, и я к этому привыкла. Тебе сложнее, ты воспринимал родителей определенным образом, а теперь тебе придется посмотреть на них по-другому.
Он вдруг почувствовал себя гораздо моложе, чем она, несмотря на то, что был на полтора года старше.
– О Боже! – с отчаянием проговорил он и сел на скамейку. – Значит, тебя не смущает, что наши родители… что они…
Элизабет стояла у него за спиной и ласково гладила его волосы.
– Это было так давно, Оливер.
Ее руки успокаивали. Он закрыл глаза.
– Нас это совершенно не касается, – сказала Элизабет. – Единственное, что меня волнует, так это то, что папе будет неприятно.
– Я не знаю, как теперь предстану перед ним…
– Сначала я с ним поговорю. Не беспокойся.
– Наверное, он меня убьет.
Элизабет прижалась щекой к его макушке.
– Наверное, он захочет тебя убить, но не убьет, потому что я скажу ему, как сильно я тебя люблю. И как мы будем счастливы вместе.
– А может быть, они ссорились из-за этого? – вдруг сообразил Оливер. – Из-за того, что отец…
Элизабет обогнула скамью, села Оливеру на колени и обвила руками за шею.
– Если ты влюбишься в кого-нибудь еще, я ее возненавижу, Оливер. И ужасно рассержусь на тебя.
Сквозь мягкое тепло ее карих глаз блеснула стальная решимость. Оливер потер рукой лоб и задумчиво проговорил:
– Понимаешь, это снимает с меня вину. Я всегда думал, что они ненавидят друг друга из-за меня. Что я во всем виноват.
