Текст книги "Звезда морей"

Автор книги: Джозеф О’Коннор

В семь часов я видел Мерридита в обеденном зале. Он был опрятно одет, как всегда, и казался здоровым. На корабле лютый холод, почти все в зале сидели в пальто, но Мерридит, поборник этикета, был без пальто. Мы толком не разговаривали, но мне запомнилось, что все его речи были толковы. Он, как водится, несколько раз прошелся на мой счет, но в этом не было ничего необычного.

Тем вечером я ужинал с капитаном, почтовым агентом Уэлсли, старшим механиком, махараджей, преподобным Дидсом и миссис Мэрион Деррингтон. Доктор Манган совершенно измучился, свалился с желудочной болезнью и передал извинения через свою весьма расторопную сестру. Мерридиты сидели отдельно, за столиком на двоих. Говорили мало, но не ссорились. Лорд Кингскорт съел порядочный ужин, хотя и в первом классе мы теперь вынуждены были довольствоваться галетами и вяленой треской, пожелал всей компании спокойной ночи и ушел. Мы как раз говорили о литературе Он вставил несколько замечаний, но ничего особенного не сказал. Помню, на прощанье пожал мне руку, чего прежде ни разу не делал, за исключением, пожалуй, того вечера в Лондоне шесть лет назад, когда мы познакомились. «Продолжайте работать, старина, – сказал он. – Важен не материал, а подача».

Вернувшись к себе в каюту, он сделал несколько набросков: довольно изящные кабинеты в аристократических особняках, крестьянский мальчик с холмов Коннемары, в котором некоторые наблюдатели подметили сходство с автором. Других поразило сходство с его сыновьями, в особенности, по их словам, с Джонатаном. Должно быть, в тот вечер ему трудно было рисовать по памяти. Однако наброски не лишены умиротворения. Мальчик явно беден, но так же явно не умирает. Никто не умирает. Дома его, наверное, ждут родители. Если это портрет одного из арендаторов графа – а многие утверждают, что так и есть, – то наверняка написан по далеким воспоминаниям.

Около четверти одиннадцатого он велел подать стакан горячего молока, однако дежурный стюард ответил, что молока на корабле не осталось. Тогда он попросил стакан кипятка или горячего сидра с пряностями. Еще спросил у стюарда, нельзя ли раздобыть Библию – скажем, у капитана или доктора Мангана. Стюард отправился в каюту Локвуда, но капитана там не оказалось и Библии в шкафу не было. Тогда он пошел к преподобному Дидсу, и ему дали требуемое. Стюард принес Библию лорду Кингскорту и получил щедрые чаевые. Ему велели не сторожить за дверью.

Кажется, Мерридит пошутил, что под стражей не сможет заснуть («и помочиться, если рядом кто-то есть»): то и другое отравило ему службу во флоте. Стюард ответил, что пост не покинет из соображений безопасности. Лорд Кингскорт взял бритву, открыл лезвие. «Мне хочется, свой щит отбросив прочь, пробиться напролом в бою с тобой[109]109
  У. Шекспир. Макбет. Перевод Б. Л. Пастернака.


[Закрыть], – улыбнулся он. – Никто на этом корабле не сравнится с Мерридитом».

Матрос, несущий вахту на палубе, заметил, что около половины одиннадцатого граф открыл иллюминатор. Ночь выдалась холодная, и матрос подивился такому капризу. Свет притушили, но не погасили. Он выставил туфли за дверь, чтобы их почистили. Снял фрак и аккуратно повесил в гардероб. Надел траченный молью наряд, который, должно быть, привез из Ирландии: парусиновые штаны и шерстяную рубаху: так ходят крестьяне в Коннемаре.

Он прочел и подчеркнул следующие строки из двенадцатой главы Евангелия от Марка:

1. И начал говорить им притчами: некоторый лорд насадил виноградник и, сдав его арендаторам, отлучился.

2. И послал в свое время к арендаторам слугу – принять от арендаторов плодов из виноградника. 3. Они же, схватив его, били и отослали ни с чем. 4. Опять послал к ним другого слугу; и тому камнями разбили голову и отпустили его с бесчестием. 5. И опять иного послал: и того убили; и многих других то били, то убивали. 6. Имея же еще одного сына, любезного ему, напоследок послал и его к ним, говоря: постыдятся сына моего. 7. Но арендаторы сказали друг другу: это наследник; пойдем, убьем его, и наследство будет наше[110]110
  Канонический евангельский текст в переводе изменен в соответствии с изменениями в оригинале романа.


[Закрыть].

В тот же вечер около одиннадцати часов группу из тросов, которые формально несли вахту на верхней палубе, окружили человек двадцать из числа трюмных пассажиров во главе с Шеймасом Мидоузом, получасом ранее вырвавшимся из каюты первого помощника. К тому времени как Мидоуз поднялся на обледеневшую палубу, он «был весь в крови и бушевал», «орал, что сегодня нанес удар противнику свободы». Бунтовщики сорвали с цепей две спасательные шлюпки, спустили на ледяную воду и спрыгнули в них. Один человек очутился в воде и поплыл к берегу. Другие забрались в меньшую из шлюпок и принялись энергично грести. Но грести никто из них толком не умел, и вскоре поднялась паника. Весла уронили в воду, и беглецы в отчаянии пытались грести руками.

Чуть погодя на палубу вышел Пайес Малви и в волнении умолял вторую группу взять его с собой. Его оттолкнули и обругали. В этот миг на палубе сошлись члены второй, большей, группы, всего человек пятьдесят. Среди них была Мэри Дуэйн.

Некоторые пассажиры прыгали за борт. Многие тут же понимали, что совершили ошибку: холодная вода сковывала движения, и большинство не могло плыть. На палубе завязался спор, кого из оставшихся пассажиров взять во вторую лодку. Первыми усадили женщин и детей, затем мужей и женихов этих женщин, а также их родственников-мужчин. Одно из двух оставшихся мест предложили Мэри Дуэйн, последней из присутствующих женщин. Поколебавшись, она согласилась. Место рядом с ней досталось Дэниелу Саймону Грэди, дряхлому старику из Голуэя. Пассажиры его любили, потому что человек он был кроткий и добрый.

Тут Малви вышел вперед и заявил, что место по праву его, поскольку он родственник Мэри Дуэйн.

– Чтоб ты сдох, – ответила Мэри Дуэйн.

В ответ Малви, по словам пассажиров, пробормотал:

– Смилуйся надо мной. Ради Бога, не отнимай у меня последний шанс.

Он плакал, хватал ее за руки. Казалось, он не сомневался, что ему грозит опасность. Все повторял, что не может сойти на берег через таможню вместе с прочими пассажирами, поскольку имеет все основания полагать, что тогда его убьют. И в Ирландию не может вернуться, ведь там его ждет такая же участь, да и не вынесет он тягот пути.

Мэри Дуэйн ответила, что он заслужил все это и даже что похуже.

– Разве я мало страдал, Мэри? Разве мало пролилось крови? Разве тебе этого мало?

Старик из Голуэя спросил ее, верно ли то, что говорит Малви. Он действительно ее родственник? Пусть она скажет правду. Отказываться от родни – ужасный поступок. Слишком многие в Ирландии этим грешили. Слишком многие восставали против кровных родственников. Он никого не винит, но жестоко, что с людьми творится такое. Сердце рвется это видеть. Сосед идет на соседа. Семья на семью. Отвернуться от брата – тягчайший грех. Люди слабы. И часто боятся. Но если она сделает это, нет ей прощенья.

– Твоя фамилия Дуэйн, милая? – спросил старик.

Мэри подтвердила.

– Из Карны?

Она кивнула.

– Такая фамилия делает тебе честь. Твои родители были замечательные люди.

Она не ответила, и ее спросили: неужели она обречет родного человека на страдании? А может, и на смерть. Разве Дуэйны так поступают? В таком случае, добавил старик, я не сяду в лодку. Ничего хорошего из этого не выйдет, это недостойный поступок. Он здесь только благодаря любви близких: дети его живут в Бостоне, они прислали ему деньги на билет. Сами нуждаются, но для него наскребли деньги. Часто ходили голодными, лишь бы спасти его. Никто их не заставлял: ими двигало человеческое сострадание. «Единственное, что помогает нам выжить*. И он не опозорит их имя, помешав родным соединиться. Если он так поступит, жена его на небесах заплачет о нем.

– Садитесь в лодку, – сказала Мэри Дуэйн старику.

Повалил мокрый снег. Старик взял ее за плечо.

– У меня ничего не осталось, – ответил он, по словам очевидцев. Некоторые утверждают, что он добавил по-ирландски: – Ничего в целом свете. Только доброе имя.

Малви вновь вышел вперед, умолял дать ему шанс. Она снова ответила, что он не заслуживает этого. На него плевали, рвали на нем одежду. Он словно и не замечал сыплющихся на него ударов. По словам очевидцев, он трясся от страха и боли, но даже не поднял руки, чтобы себя защитить.

– Ты не сомневаешься, Мэри? Ни капли? Говоришь, этого хотел бы Николас? Разве так исправишь ошибки? Повернешь время вспять? Если хочешь, изволь, я умру. Я уже мертв.

Пожалуй, я знаю, что сам ответил бы ему. Я даже знаю, какие слова произнес бы, знаю каждое проклятье, каждый упрек, каждое обвинение. Я слышал анафему, которую обрушил бы на Пайеса Малви. Я видел, как мой кинжал вонзается в сердце предателя, ощущал пьянящее упоение раскаленной ненавистью. А может, я сказал бы просто: «Я не знаю тебя». Я впервые тебя вижу. Ты мне не родня.

Но Мэри Дуэйн дала иной ответ.

С событий той ночи минуло без малого семьдесят лет, и все эти долгие семьдесят лет не было дня (я не преувеличиваю) – не было дня, чтобы я не силился отыскать объяснение тому, что случилось дальше. Я опросил всех до единого, кто присутствовал при этом: каждого пассажира – мужчину, женщину, ребенка – и каждого матроса. Я обсуждал это с философами, с врачевателями душ. Со священниками, католическими и протестантскими. С матерями. Женами. Этот ответ снился мне долгие годы, снится порой и сейчас. И я верю, что, когда придет мой час, я снова увижу то событие, которого не видал, но знаю по рассказам. Пайес Малви на коленях умоляет спасти ему жизнь. Мэри Дуэйн стоит над ним, дрожит, заливаясь слезами, – потому что в ту ночь на «Звезде морей» она плакала, как может плакать, пожалуй, лишь мать убитого ребенка. Никто и никогда не рисовал Элис-Мэри Дуэйн, чей разоренный отец отнял у нее жизнь. Мать со слезами произнесла ее имя. «Как молитву», – сказал очевидец.

И едва это имя прозвучало, одни начали молиться, а другие расплакались от жалости. Те, кто тоже потерял детей, произносили их имена. Как будто сделать это – назвать их имена – значило произнести ту единственную молитву, которая имеет значение в мире, отвращающем взор от голодных и умирающих. Они были. Они существовали. Их держали на руках. Их родили, и они жили, и они умерли. Я вижу себя на палубе, слышу крик мести, точно это мою супругу измучили до отчаяния, точно с моим беспомощным ребенком расправились так жестоко.

Было ли это прощение? Легковерие? Сила? Утрата? Темная совокупность всего перечисленного – или нечто еще более темное? Ответа, пожалуй, не знал даже Пайес Малви. А может, не знала его и Мэри Дуэйн.

Если то было сострадание – а я не знаю, что это было, – остается только гадать, что заставило Мэри Дуэйн его проявить. Неизвестно, как она нашла его в душе. Но она проявила сострадание. Она нашла его. Когда история представила ей случай свершить возмездие, протянула его, как меч палача, Мэри отвернулась и не взяла его.

Вместо этого она в слезах, опираясь на пассажиров, подтвердила, что Пайес Малви из Арднагри-вы – брат ее покойного мужа, ее единственный живой родственник на три тысячи миль.

Ее спросили, не желает ли она остаться на корабле, рискуя, что их обоих отправят в Ирландию. Поколебавшись, она ответила – нет, не желает.

Они сели во вторую спасательную шлюпку, заняв два последние места, и течение понесло их в сторону порта. Больше их не видели.

Глава 38
НАХОДКА

Тридцать один день, как мы уплыли из Кова

Долгота: 74°02’W. Шир.: 40°42’N. Настоящее поясное время по Гринвичу: 00.58 (9 декабря). Местное время: 07.58 пополудни (8 декабря). Наблюдения и осадки: Нью-Йоркская бухта. Отлив.

†

В этот день, восьмого декабря, в лето Господне тысяча восемьсот сорок седьмое я с прискорбием сообщаю о гнусном убийстве лорда Кингскорта из Карны, нашего друга Дэвида Мерридита, девятого графа. Тело его сегодня на рассвете обнаружила в каюте первого класса графиня Кингскорт. Доктор Манган пришел немедля, но вынужден был констатировать, что смерть наступила накануне вечером около одиннадцати часов. Причина смерти – семь колотых ран в верхней части спины и одна в основании черепа. Но еще ужаснее, что убитому перерезали горло, практически отделив голову от тела.

Орудие убийства не найдено, поиски продолжаются. Должно быть, убийца напал на его светлость неожиданно, поскольку ни на ладонях, ни на руках нет ран, которые указывали бы на то, «что граф сопротивлялся, и криков из его каюты тоже никто не слышал.

Первый класс обыскали самым тщательным образом, в урне на нижней площадке главной лестницы обнаружили клочки странной записки, похожей на письмо шантажистов. Клочки сохранили и передадут полиции Нью-Йорка.

Вся ответственность за безопасность судна лежит на мне как на капитане, и я ухожу в отставку и с поста капитана корабля, и с работы в компании «Серебряная звезда»: отставка вступит в силу, как только мы высадим пассажиров и разгрузимся.

Я отправил на лодке посыльного в порт, сообщил о страшном происшествии на борту и попросил, чтобы мне, учитывая обстоятельства, дозволили причалить, но получил решительный отказ. На борт прибыла большая группа полицейских и эмиграционных чиновников, они допросили многих пассажиров третьего класса и всех прочих. Установили, что Шеймас Мидоуз из Баллинахинча, графство Голуэй, один из тех, кто прошлой ночью бежал с корабля, в прошлом действительно угрожал расправой лорду Кингскорту и прочим ирландским помещикам, таким образом, следует считать его главным подозреваемым или, по меньшей мере, зачинщиком злодеяния. Не только мистер Малви полагал, что ему грозит опасность. Многие пассажиры уверены, «гго в Голуэе Мидоуз был одним из «Людей долга» (о чем, видимо, часто упоминал сам) и несколько раз хвастался, что знает наверняка: лорд Кингскорт не сойдет живым с корабля.

Пассажирам первого класса, скорее всего, через несколько дней позволят высадиться на берег, пассажирам третьего класса придется задержаться на борту до тех пор, пока всех не допросят, не проверят и не подтвердят, что они здоровы.

Я сообщил капитану Дэниелу О’Доуду из полиции Нью-Йорка, что на борту находятся останки нескольких человек (и это неизбежно повлечет за собой последствия), я волнуюсь за здоровье вверенных моему попечению. Я попросил прислать нам побольше крысиного яду, получил ответ, что это невозможно, по крайней мере, пока, однако нам позволят похоронить умерших.

Около полудня пришли два баркаса, мы перенесли на них умерших, в том числе и лорда Кингскорта. У нас не было флага, в который можно было бы завернуть его тело, и мы позаимствовали британский флаг с грот-мачты. К великому огорчению леди Кингскорт и ее сыновей, когда мы спускали флаг, некоторые пассажиры ликовали. Я попросил их перестать хотя бы из уважения к покойному, и они послушались. Сказали, что глумятся не над чужой смертью, а над флагом. Я ответил, что под этим флагом усопший когда-то служил отчизне, и один из пассажиров заметил, что под этим флагом служили многие ирландцы, однако их никто не заворачивал во флаг, как и тех, кто скончался на борту «Звезды». Для них не хлопотали, не спускали флаг, продолжал он. В тот самый день, когда он сел на «Звезду морей», в его родном городе Бантри свалили в братскую могилу девятьсот трупов тех, кто умер от голода. Без креста. Без надгробия. Без гроба. Без флага. Я ответил, что понимаю его чувства (и это правда), но теперь не время для подобных дискуссий, поскольку всем вдовам одинаково тяжело, и маленькие дети, оставшиеся без отца, печалятся одинаково. Мы пожали друг другу руки, и, когда тело лорда Кингскорта несли на баркас, этот человек снял шляпу, хотя прочие повернулись спиной.

Баркас невелик, и места для скорбящих было мало. Нашлись места для леди Кингскорт и ее детей, мистера Г. Диксона как друга семьи, преподобного Дидса и меня как капитана. Трюмные пассажиры, потерявшие близких, очень расстроились, но рулевой объяснил им, что баркас их попросту не вместит. Мистер Диксон сказал, что готов уступить место, но убитые горем мальчики умоляли его остаться. Рулевой собирался отчалить, но его тронули слезы оставшихся на корабле родственников усопших. Он был человек добрый, шотландец с Гебридских островов, видно было, что он сочувствует пассажирам. Наконец он сказал, что готов взять еще одного человека в качестве представителя от всех прочих, если они сумеют быстро выбрать такового. Пассажиры бросили жребий и выбрали Роуз Инглиш, замужнюю женщину из Роскоммона: муж ее был среди усопших.

Нас повезли по каналу Гедни мимо маяка Сидни и далее по каналу Веразано в бухту Лоуэр-Бей. Там нам велели дождаться прилива. Без семи минут час рулевой дал знак. Миссис Инглиш попросила подождать еще несколько минут. Бедная женщина очень волновалась, но старалась сохранять спокойствие. Когда в Нью-Йорке будет час дня, дома будет шесть часов вечера, сказала она. И по всей Ирландии зазвонят колокола, призывая к чтению «Ангела Господня». Рулевой согласился подождать.

Миссис Инглиш, католичка, начала негромко читать на латыни розарий, к ней присоединился помощник рулевого, итальянец из Неаполя. Оставшиеся молча внимали им, молились про себя и в конце произнесли «Аминь». Мальчики храбрились, но как можно оставаться храбрым в таких обстоятельствах? Леди Кингскорт расплакалась, и я заметил, что миссис Инглиш, тоже в слезах, взяла ее за руку.

По знаку рулевого ровно в час дня мы предали останки Дэвида Мерридита морю, вместе с останками остальных девяти мужчин, женщин и детей из Ирландии, и нашего благородного товарища, Уильяма Ганна из Манчестера. С согласия миссис Инглиш преподобный Дидс прочел негромко из «Книги общих молитв»: мы чаем воскресения мертвых (когда море отдаст их тела) и жизни будущего века, дарованной через Господа нашего Иисуса Христа, Чье пришествие преобразит наше тленное тело, и оно уподобится Его славному телу, поскольку Он чудесами своими властвует над всеми и вся.

Пусть Господь всемогущий дарует ему покой. Он оставляет жену, леди Лору, и двух маленьких сыновей: Роберта и Джонатана, десятого графа. Они намерены остановиться в Олбани, штат Нью-Йорк, у замужней сестры мистера Диксона.

Вот имена прочих наших спутников, чьи души мы просим Спасителя помиловать:

Майкл Инглиш, фермер, Питер Джойс, фермер, Джеймс Хэллоран, маленький сын фермера, Роуз Флаэрти, швея, Джон О’Ли, подмастерье кузнеца, Эдвард Данн, мелкий арендатор, Майкл О’Мэлли, поденный работник, Уиннифред Костелло, замужняя женщина, и Дэниел Саймон Грэди, старик из Голуэя, который ехал к детям в Бостон: он поутру умер в трюме. Всего за путешествие скончалось девяносто пять человек.

Полный перечень тех, кто прошлой ночью бежал с корабля, еще не составили, но среди них Шеймас Мидоуз, Грейс Когген, Фрэнсис Уилан, Финтан Мунранс, Томас Боланд, Патрик Балф, Уильям Хэннон, Джозефин Лоулесс, Бриджет Дюгнан, Мэри Фаррелл, Хонор Ларкин и еще человек двадцать пять – пятьдесят, в их числе злополучный калека Пайес Малви и Мэри Дуэйн, няня Мерридитов.

В бухте плавает масса обломков, обе спасательные шлюпки накануне вечером заблудились На рассвете большинство тел выловили из бухты Грейвсенд-бей, некоторые остались лежать на дне. Какие-то, возможно, унесло в открытое море. Полиции Нью-Йорка был представлен полный отчет, но вряд ли можно надеяться, что кто-то из беглецов выжил: течения в здешних водах нещадные.

Что же до меня, я больше никогда не пойду в плаванье. Моряцкая жизнь давно мне прискучила, но я не имел понятия, чем ее заменить, знал лишь, что я великий грешник, а Христос – великий Спаситель. Теперь же, по Его подчас грозной благодати, я понял больше.

По возвращении в Дувр я намерен посвятить остаток своих дней какому-нибудь предприятию, которое способствует облегчению участи обездоленных, будь то в Ирландии, Англии или других краях. Я пока не знаю, что именно это будет, но что-нибудь обязательно сделаю. Нельзя бросать в беде страну бедняков.

И я опасаюсь того, что зреет в этой стране. Боюсь, мы пожнем пагубный урожай.

Глава 39
ИЗ «СБОРНИКА СТАРИННЫХ ИРЛАНДСКИХ ПЕСЕН» Бостон, 1904 г.

Предисловие капитана Фрэнсиса О'Нила из управления полиции Чикаго.

Автор текста баллады неизвестен

НОМЕР ТРИСТА СЕМЬ

«Жернова», или «Отмстим за Коннемару» (поется на мотив «Скибберина»)

А вот еще один сверкающий бриллиант в сокровищнице старинных ирландских баллад. Как и множество тех, что вошли в настоящую антологию, приведенная ниже баллада была записана на корабле, направлявшемся сюда, в Соединенные Штаты Свободы из зеленой, но злосчастной страны за океаном, где свобода, увы, пока что лишь мечта. Балладу услышал человек, который носит доброе имя Джона Кеннеди из Баллиджеймсдаффа, графство Каван, без малого шестьдесят лет назад, в двадцатый свой день рождения, третьего декабря года 1847. Старая калоша называлась «Звезда океанов».

Каждый истинный ирландец понурит голову при упоминании о «черном сорог седьмом», самом страшном годе той злополучной эпохи, когда два миллиона наших соотечественников пострадали от голода, когда старинный враг, страшась ирландских клинков, разил оружием трусости. Каждая скромная девушка и женщина Ирландии ринется в райские врата с мольбой к нашей благословенной Богоматери. О, темная эпоха! Как же ликовал сатана, видя, что католиков, детей Ирландии, истребляют, словно рабов, в собственной стране, подвергают гонениям, как евреев злокозненный язычник-фараон.

Между редакторами сборника и корифеями из чикагского Клуба ирландской музыки завязался дружеский спор по поводу давности и происхождения баллады, однако всякому разумному человеку очевидно, что она возникла в древние кровавые времена сопротивления, когда священство и прихожане в едином порыве восстали против чужеземных грабителей и насильников. Не в первый и не в последний раз, если редакторы смыслят хоть что-то в характере своих соотечественников! Ненависть бывает священной и очищающей. Да будет на то воля Царя Небесного, чтобы красное вино мести вернуло былой румянец на щеки бледной изнасилованной матери Ирландии.

Эту прекрасную и горестную песнь услышал на том корабле мучеников маленький патриот, шести лет от роду. Благослови его Дева Мария! Лучше всего исполнять балладу неспешно и без аккомпанемента, с вниманием и уважением к великолепию слов: она не подходит для хорового пения и массовых сходок.

 
Сходись поскорей, весь Голуэй, послушай песню мою,
Я о тиранах англичанах в Ирландии спою,
О тех, кто кости нам дробит, вгоняет нас в тоску.
Сам богатеет, ну а нас размалывает в муку.
 
 
Они налогами душат нас и отбирают хлеб,
Они нашу кровь, как воду, пьют – вся к видит, кто не слеп:
Им дела нет до наших мук, черней, чем ад, их души,
Доколе мы будем сидеть, ленивые, как клуши?
 
 
Они нас теснят, они нас казнят, О’Нила[111]111
  Оуэн О’Нил (1590–1649) – ирландский военачальник, один из вождей Ирландской Конфедерации. Воевал с англичанами, выступал за независимость Ирландии.


[Закрыть] они отравили,
Они посылают наймитов своих, чтоб родины нас лишили,
Пусть кровь застынет в жилах врага, будь он хоть стар, хоть молод,
У того, кто всё забирает себе, а нас обрекает на голод.
 

 
Неужто это Сарсфилда[112]112
  Патрик Сарсфилд (1655–1693) – ирландский военачальник, один из предводителей якобитов в войне против Вильгельма Оранского.


[Закрыть] край, родина Вольфа Тона?[113]113
  Вольф Тон (1763–1798) – основатель Общества объединенных ирландцев, участник восстания 1798 года в Ирландии.


[Закрыть]
Вы сеяли волю, отчизны сыны, куда же упали зерна?
Куда делись те, кто принял обет, что вольность дарует нам?
В дыму и крови они нас спасли от рабства у англичан.
 
 
Скорее, коннахтцы, сходитесь сюда, где бы ни были вы —
Уж зреет семя свободы, мы скоро пожнем плоды.
Мы всё одолеем, мы их победим, им нас не вогнать в тоску,
Мы их перебьем, спалим их огнем, размелем врагов в муку.
 
 
Кухулин, Медб и все храбрецы, что с Альбионом дрались,
В те славные дни сражались они на смерть, а не на жизнь.
Так грянем же клич за наших святых,
за воинов древней Тары —
И он полетит из конца в конец
«ОТМЩЕНЬЕ ЗА КОННЕМАРУ»