Текст книги "Звезда морей"

Автор книги: Джозеф О’Коннор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Глава 16
СИЛЫ ТЬМЫ

Тринадцатый день, или середина путешествия; в этот день капитан записывает кое-какие любопытные суеверия, столь характерные для моряков, и приходит на помощь ирландкам

20 ноября 1847 года, суббота

Осталось плыть тринадцать дней

Долгота: 36°49.11’W. Шир.: 51°01.37’N. Настоящее поясное время по Гринвичу: 11.59 пополудни. Судовое время: 09.32 пополудни. Напр. и скор, ветра: N.N.W, 342°, 5 узлов. Море: неспокойное. Курс: S.S.W. 201°. Наблюдения и осадки: очень густой туман. Видимость всего 400 ярдов. Скорость сократилась до двух узлов.

Прошлой ночью собрали тела девяти наших братьев и сестер и ныне утром предали морю. Кармоди, Когген, Дезмонд (двое), Долан, Марнихан, О’Брайен, Рурк и Уилихан.

Сегодня днем в полумиле от судна был замечен огромный торос (айсберг) – величиной примерно с высотный лондонский дом. Трюмные пассажиры высыпали на палубу полюбоваться им, поскольку никогда прежде не видали этакого зрелища.

Кок, Генри Ли, пришел ко мне с предложением, как облегчить страдания трюмных пассажиров, не вводя компанию в расход (Боже упаси). Порой после обеда и ужина на тарелках пассажиров первого класса в обеденном салоне остается недоеденная пища. Кости, хрящи, чешуйки и прочее, но бывает и кожа, и жирные куски рыбы. Кок предложил не выбрасывать эти объедки и не скармливать свиньям (как обычно делается), а варить из них похлебку для голодных и тем самым поддержать их. Я счел это предложение милосердным и согласился. (Поистине каждый христианин должен устыдиться, что язычник выказывает более сострадания, чем многие из спасенных.)

Сегодня вечером на корабле стоит непонятная и премерзостная вонь. Я не имею в виду обычный запах, исходящий из трюма, несчастные пассажиры которого выживают как могут: я говорю о подлинном зловонии. Это неописуемо.

Я велел отдраить все судно морской водой с уксусом, но отвратительный запах чувствуется даже сейчас, когда я пишу эти строки. Я впервые сталкиваюсь с подобным гнилостным зловонием, какое, должно быть, исходит от выгребных ям запущенных скотобоен. Ни в пассажирском, ни в грузовом трюме ничего тухлого не обнаружено. Ума не приложу, как быть: вонь беспокоит пассажиров и некоторых матросов. И то, что именно в такой день нам довелось столкнуться с подобным явлением, обстоятельство поистине неудачное и неминуемо посеет тревогу.

Середина любого плавания считается несчастливой, как и тринадцатый день. Если же оба совпадают, как случилось сегодня, для моряков это очень дурной знак. Один матрос, Тьерри-Люк Дюфи из Порт-о-Пренса, утром отказался покинуть каюту и заступить на вахту, утверждая, что сочетание этих сил свидетельствует о «вуду». (Вдобавок сегодня суббота, день «шабаша ведьм», согласно этому суеверию.) Дюфи сказал Лисону, что ночью слышал странный крик – не то кошачий, не то птичий. Обычно он покладистый малый, почти мой ровесник, у нас за плечами немало общих походов, между нами давно установились дружеские отношения, и я спустился в общую каюту, чтобы узнать, в чем дело. Дюфи сказал, что сегодня бесовской день и он работать не станет. Я выговорил ему за богохульные речи: того и гляди, он зажарит родную мать на костре и разделит ужин с бароном Субботой[47]47
  Барон Суббота – в религии вуду: одна из форм невидимых духов лоа, связанная со смертью.


[Закрыть]. (У вудуистов этот высокородный джентльмен почитается дьяволом, однако же, как половина палаты лордов, носит цилиндр, дабы спрятать рога.) Дюфи посмеялся, но на работу выходить отказался.

Он ответил, что если верить в загробную жизнь, дьявола и власть тьмы – богохульство, то богохульствует весь христианский мир и почти все до единого на корабле. Каждый волен верить в то, что считает нужным, сказал Дюфи, лично он не знает, что это за бог, который отправил собственного сына умирать на кресте. Что же до каннибализма, римские католики охотно признают, что едят плоть и пьют кровь: получается, сам Папа Пий – зомби из вуду.

Я заметил, что негоже столь неуважительно отзываться о великом и славном (пусть и ошибочном) вероучении, которое исповедуют многие пассажиры. Он извинился, сказал, что пошутил, и добавил: жена у него католичка (с острова Элеутеры, что на Багамах), а младшая дочь готовится стать монахиней. Впрочем, никакие уговоры не помогли – Дюфи на всё отвечал, что скорее откажется от пищи, позволит заковать себя в кандалы и посадить под замок, чем выйдет в такой день на вахту. В конце концов я согласился освободить его от вахты, но предупредил, что вычту у него из жалованья. Он не возражал.

Когда я уходил, он что-то пробормотал, но я не понял ни слова.

Вечером мне пришлось наказать одного из матросов, Джозефа Картигана[48]48
  Капитан Локвуд допустил ошибку, что на него не похоже. В команде «Звезды» было с десяток матросов из Ливерпуля, но никто из них не носил фамилию «Картиган». В судовой роли числятся Джозеф Карриган и Джозеф Хартиган. Из проведенных гораздо позже расспросов уцелевших членов экипажа удалось выяснить, что матрос, о наказании которого пишет капитан, скорее всего, был Хартиган. – Г.Г.Д.


[Закрыть] из Ливерпуля, который приставал к трюмным пассажиркам и делал им постыдные предложения, намереваясь воспользоваться их плачевным положением. Взамен обещал дать им еды. Я не люблю наказывать матросов, однако им известно: я не допущу, чтобы на моем корабле покушались на честь порядочных девиц. Я позвал Картигана к себе в каюту, спросил, есть ли у него жена и дочь, он ответил, нету. Тогда я спросил, есть ли у него мать, и как ему понравится, если к ней отнесутся как к шлюхе? Он ответил, что мать его такова и есть, самая известная шлюха в Ливерпуле: от клиентов нет отбоя. (Клянусь, у него даже уши зашевелились от этакого бесстыдства.)

Чосер в Прологе Мажордома пишет «Чуть перезрел – ложись, приятель, в гроб»[49]49
  Дж. Чосер. Кентерберийские рассказы. Пер. И. А. Кашкина.


[Закрыть] . Коли так, эта грязь со дна Мерси[50]50
  Река на северо-западе Англии.


[Закрыть], этот негодяй, гоняющийся за юбками, перезрел до такой степени, что забродил.

Он оправдывался, что не позволил де себе ни чего такого и что желание его вполне естественно, учитывая продолжительность путешествия и проч Я велел на три дни уполовинить паек этого сквернавца – с тем чтобы остаток отдать какой нибудь бедной девице из третьего класса. Я многажды убеждался в истинности замечания покойного адмирала У. Блая (первый капитан, при ком я служил еще мальчишкой – чертил карты и измерял глубину Дублинского залива), что, ежели некто в оправдание объявляет свой поступок «естественным», он непременно ведет себя хуже всякой скотины и практически без исключений обходится дурно с теми, кто его слабее.

Вонь меж тем сделалась воистину нестерпима. Точно корабль гниет или плывет по сточной канаве.

Видели бы вы старого Дэнниса Дэнихи: никогда еще он не пребывал в столь добром здравии, и глядит записным красавцем, не то что на родине. Можете быть уверены, у него масса табаку, и он велел мне сообщить об этом Тиму Мерфи. Видели бы вы Дэнниса Рина, когда Дэниел Дэнихи переодел его в наряд, обычный в этих краях, вы бы приняли его за начальника или стюарда: нам не хватит слов, чтобы описать наше теперешнее счастье. Девицы, которые дома ходили по болотам, так наловчились болтать по-английски, что вы удивились бы.

Письмо Дэниела Гини из Буффало, штат Нью-Йорк

Глава 17
ЖЕНИХ

Из которой мы узнаем о подлинных и тягостных событиях юности Дэвида Мерридита

В 1836 году Дэвид Мерридит приехал домой на Рождество в увольнительную, из которой так и не вернулся во флот, и его обручили с единственной дочерью помещика Генри Блейка, соседа Кингскортов, владельца Талли и Талли-Кросс. Дэвиду уже двадцать три года, сказал отец, подходящий возраст, чтобы надеть хомут на шею. Затягивать негоже: потом придется согласиться на любую ослицу. Это не Лондон. Выбирать здесь почти не из кого. Земли Блейков кой-где граничат с Кингскортом. У Блейка водятся деньги, а Кингскорт требует вложений. Счастливое совпадение, присовокупил отец, но, разумеется, отнюдь не главная причина. Однако ж, коли объединить два поместья, с этакой силой поневоле придется считаться. Мы поставим на место даже Мартинов из Баллинахинча, не говоря уже об этих заносчивых гадюках Д’Арси из Клифдена. Да и мисс Эмилия, в конце концов, первая красавица графства.

До сего дня Дэвид Мерридит не задумывался о женитьбе, но решил, что отец в чем-то прав. Эмилия Блейк – не худшая невеста. Правда, они родственники, но такие дальние, что вряд ли у них родятся косоглазые дети с перепонками между пальцев. Он давно ее знает, не раз танцевал с нею на свадьбах. Она радует глаз. Они оба любят лошадей. Она не то чтобы умна, однако же и не дура.

Дэвид Мерридит и Эмилия Блейк. В их именах слышался приятный ритм неизбежности. Эмилия была веселая неугомонная девица с мягкими чертами лица и на удивление язвительными шуточками, то и дело сверкавшими в свойственной ей безмятежности, как петарды в ночном тумане. Порой Дэвида смущал ее сарказм. Дружбу Эмилия заводила оригинальным манером: вызнавала, кого ты не любишь больше всего, и принималась донимать этого человека так часто и настойчиво, как могла. Дэвиду Мерридиту это не нравилось, да и немного нашлось бы тех, кого он недолюбливал. В знак приязни Эмилия распускала руки. Пошутишь, а она шлеп тебя по плечу: вульгарная привычка. А после бокала хересу и вовсе набрасывалась с кулаками. Вскоре Мерридит поймал себя на том, что побаивается шутить в ее присутствии (и уж тем более поить ее хересом): его смущало, что нареченная его бьет.

Через две недели после объявления о помолвке Дэвид в одиночку отправился в графство Уиклоу на ежегодную охоту к виконту Пауэрскорту. Стрелять он не любил (и толком не умел), но желал научиться, почувствовать запах пороха в студеном воздухе. За ужином его усадили против мальчишески резвой и красивой англичанки: девица смеялась так беспечно, что Дэвид не сводил с нее глаз. Она впервые приехала в Ирландию, и та ее совершенно очаровала. Ее лучшая подруга, с которой они вместе учились в Швейцарии, – вторая дочь хозяина поместья, прославленного Уингфилда из Пауэрскорта. Дэвид потанцевал с англичанкой. Она подшучивала над его неуклюжестью в лансье[51]51
  Лансье – бальный танец, разновидность французской кадрили в пять фигур.


[Закрыть], неповоротливостью в затейливых фигурах. Они погуляли по освещенной факелами веранде, полюбовались фонтаном в стиле рококо, украшавшим декоративный пруд. Отец ее подруги купил фонтан в Италии, сказала англичан ка, это копия работы великого Бернини. Все дума ют, это оригинал, но она знает, что это копия. У нее талант отличать подделку, добавила англичанка. Ей хотелось бы побывать в Италии. И она непременно там побывает.

Беседа ее была проникнута смыслом и уверенностью, каковую Мерридиту еще не приходилось встречать в женщинах. Она не походила ни на его сестер, ни, уж конечно, на тетушку Эдди, и не была хохотушкой, как Эмилия Блейк. Англичанка держалась смело, почти дерзко, совсем как та, о которой он теперь почти не вспоминал. Ночью после знакомства с Лорой Маркхэм он не сомкнул глаз. Он чувствовал, что их общение не прервется, хотя еще и не понимал, кем они станут друг другу.

Назавтра он поймал себя на том, что, вместо того чтобы стрелять или наблюдать в бинокль, как стреляют другие, он смотрит на Лору. Она с прочими барышнями сидела на веранде: укутавшись в пледы, они пили кофе. Одни играли в шахматы, другие щипали струны гитар, но Лора Маркхэм все утро читала «Таймс». Мерридита это заинтриговало. Кажется, он ни разу не видал, чтобы женщина читала газету. Он надеялся, что она отыщет повод выйти на луг, но этого не случилось, она сидела и читала.

Обед выдался шумный и немного хмельной. Потом играли в комнатные игры, тоже шумно: какофония кокетливых фраз и извинений за случайные прикосновения. Перед ранним ужином все отправились на поиски остролиста. Дэвид пошел с Лорой Маркхэм. Она смело взяла его под руку; так они прошагали по гравийной дорожке, похрустывавшей под ногами, пересекли верхнюю лужайку, похожую на ковер, изучили ряд величественных чужеземных деревьев: целая армия садовников заботилась о том, чтобы они не погибли в климате Уиклоу. Поиски остролиста мало интересовали Дэвида и Лору – если они что и искали, так только тихий уголок, где их никто не потревожит. В удлиняющихся тенях от ощипанных кустов и фигурных изгородей, остриженных под гиппогрифов и диковинных птиц, веяло жутью. Но с Лорой Мерридиту было покойно и легко. Оглянувшись, он заметил на заиндевелой траве неряшливую цепочку их параллельных следов. Это зрелище вселило в него умиротворение. Вскоре они дошли до нижнего кладбища домашних животных, где Уингфилды отдавали своим любимцам последние почести, каковых не удостаивали даже арендаторов.

Лора обвела непроницаемым взглядом изысканные сады. Поодаль в тумане светились огни дома, точно на корабле из прекрасного сна.

– В Голуэе так же?

– Нет, Голуэй не такой ухоженный.

Она села на узорчатую плиту из порфира, под которой покоился жеребчик, дважды участвовавший в скачках в Дерби, и с веселым вздохом сложила руки. Из куста рододендрона с криком выпорхнула испуганная сипуха.

– Йоркшир, Бретань и подобные им грая Эти приукрашенные сады навевают на меня тоску Все равно что затянуть фею в корсет. Вы не находите?

Мерридит смутился. Чопорные дамы из его окружения ни за что не произнесли бы прилюдно слово «корсет». А Эмилия Блейк, наверное, и мысленно его не произносила.

– Как-нибудь приезжайте к нам в гости. В Голуэй.

– Хорошо. Быть может, вы пригласите меня на свою свадьбу, – улыбнулась она. – Мне хотелось бы посмотреть на вас в естественной среде обитания.

Он и не знал, что она осведомлена о его помолвке: интересно, как она выяснила это, подумал Мерридит. Получается, он ее заинтриговал, раз она расспрашивала о нем. При мысли об этом у него екнуло сердце.

– А если приглашу, вы потанцуете со мной? – только и нашелся он.

– Пожалуй. – Она устремила взгляд на пруд. По воде скользила гондола с горящими факелами. – Но лучше вам сперва подучиться танцевать. Вы согласны?

Он вспомнил, как впервые прикоснулся к ней.

В тот воскресный вечер на ней было белое платье с небесно-голубым поясом, который подчеркивал ее тонкую талию. Возле ямки на шее поблескивал крестик. Они танцевали вальс, и у Дэвида онемели руки: так неловко он обнимал ее.

– Неужто в Голуэе не вальсируют? – спросила она. – Будьте любезны, принесите мне бренди. И давайте выпьем.

От бренди у него кружилась голова, причем всегда: любовь матросов к этому напитку отравила ему службу. Но ей он принес бренди и смотрел, как она пьет. Лора негромко подпевала изящной музыке, подшучивала над неуклюжими танцорами, касалась его запястья.

На лестничной площадке третьего этажа они полюбовались портретами предков, давно умерших Уингфилдов. У двери своей комнаты она пожала ему руку. И, точно медалью, наградила его поцелуем в щеку. Он опомниться не успел, как она закрыла дверь, и он остался один под строгими взглядами портретов, с пустым бокалом из-под бренди в руках.

Она была единственной дочерью промышленника из Сассекса, дом ее отца находился неподалеку от побережья. Отец владел фабриками по производству керамической и фаянсовой посуды. Лора была тремя годами моложе Дэвида Мерридита, но уже дважды была помолвлена: первый ее жених был лейтенант кавалерии, второй – коммерсант, знакомый отца. Кавалерист скончался от чахотки, вторая помолвка расстроилась по воле Лоры. Она не жалеет.

Когда охота закончилась и гости утомленно разъехались, чтобы подготовиться к следующей утомительной охоте, виконт Карна остался в Пауэрскорте. Впоследствии ему казалось, что эти дни, это счастливое время, сменившееся не таким счастливым, защищал невидимый панцирь. А если прогнать из памяти Мэри Дуэйн (он уже к этому привык), то это была самая счастливая пора его жизни.

Мерридит и Лора Маркхэм отправились с Уингфилдами в Дублин, посещали спектакли, концерты, побывали на бал-маскараде у герцога Ленстер-ского. Пьяненький старый герцог, полюбовавшись их вальсом, подошел и поздравил их с прекрасным событием. «Я и не знал, Мерридит, что у вас такая чудесная невеста. Если бы знал, беспременно сам посватался бы к ней. Она как чистокровная лошадка среди пони».

Старик обдал их парами джина и дурным запахом изо рта, ушел прочь, а они засмеялись его словам. Но после этого танцевали уже с новым чувством. Точно герцог нашел название совершавшемуся между ними. И они признали это благодаря разрешенной танцем близости.

Мерридит сопровождал ее в итальянский цирк, по утрам катался с нею верхом в Феникс-парке. Под несущиеся из зоосада крики просыпающихся обезьян они наблюдали за сменой караула. К концу проведенных вместе двух недель Лора и Дэвид были почти неразлучны. Когда она уезжала в Сассекс, он поехал с нею в Кингстаун – проводить на паром. Падал снег. Вдоль причала тянулась очередь эмигрантов. Возле сходен Дэвид попытался поцеловать Лору, она молча отстранилась, но взгляд ее вселил в него надежду. Он вновь потянулся к ней, но она вновь отстранилась. Да, у нее действительно есть к нему чувства, тихо призналась Лора, но она считает несправедливым обманывать другую девушку.

Перед Мерридитом стоит выбор, и Лора его не ревнует, ни о чем его не просит и не настаивает ни на чем. Истинные его чувства известны ему одному. Он должен поступить так, как считает правильным, и только. На кону счастье нескольких людей. Причинить боль той, кому обещался – серьезное решение, его нельзя принимать легкомысленно. Он должен обдумать все спокойно и основательно, сказала она. Какое бы решение он ни принял, оно подразумевает отказ. Какое бы решение он ни принял, она поймет его и будет с нежностью вспоминать о нем. Но, если ему угодно и впредь с ней общаться, он должен первым снестись с нею. И только после того, как разорвет помолвку с Эмилией Блейк.

Возвращаясь в Голуэй в почтовой карете, Мерридит уже знал, что сделает. В сдержанности Лоры чувствовалось благородство, лишь распалившее его чувство к ней: она держалась с достоинством, которого, пожалуй, не хватало ему самому. Ведь он обручен, и при этом без зазрения совести объяснялся в любви другой. И пошел бы дальше, если бы это было возможно. Осмыслить это непросто, что бы оно ни значило, но если он не сделает этого, вечно будет жалеть.

В сгущавшихся сумерках карета переехала через Шаннон. После снегопада река вышла из берегов, фермеры в мокрых дождевиках раскладывали мешки с песком. Вскоре пейзаж изменился, роскошные заливные луга сменились каменными стенами и кустарниками Голуэя. В стылом воздухе запахло морем и торфяным дымом. Мерридит никогда не забудет, с каким страхом увидал вдали огни Кингскорт-Мэнор.

Отец сидел за столом в библиотеке, разглядывал в лупу желтое яйцо размером с кулак и делал пометки в гроссбухе с кожаным переплетом. Мерридит не видел отца всего три недели, но тот словно постарел на несколько лет. Недавно он перенес второй удар: теперь он почти ослеп, у него тряслись руки. На листе промокательной бумаги ядовитым пауком растопырилась черная кожаная перчатка, которую лорд Мерридит обычно носил на правой руке.

Дэвид постучал. Отец, не поднимая глаз, пробормотал:

– Войдите.

Мерридит робко шагнул за порог, но дальше идти не решился.

– Я хотел бы с вами поговорить, сэр.

– Я в добром здравии, Дэвид. Спасибо, что спросил.

– Простите, сэр. Разумеется, мне следовало спросить.

Отец угрюмо кивнул, но глаза на сына так и не поднял.

– И о чем ты хочешь со мной поговорить? Уж не о том ли, что превратил мой дом в постоялый двор, куда наезжаешь отдохнуть между светскими увеселениями?

– Нет, сэр, не об этом. Прошу прощения за длительное отсутствие, сэр.

– Что ж. Тогда в чем дело? О чем ты хочешь поговорить?

– О моих отношениях с мисс Блейк, сэр.

– И что же?

– Я… Кажется, я… – Собравшись с духом, он проговорил: – Я привязался к другой особе, сэр.

Граф невозмутимо достал из ящика маленькую кисточку и неверной рукой принялся очищать яйцо от пыли.

– Что ж, – негромко, точно разговаривая сам с собой, произнес он наконец, – привязался, так отвяжись, да побыстрее. Ты понял меня? – Он поднял яйцо, оглядел его в бледно-золотистом свете камина, обвел пальцем вокруг него, точно ждал, что из яйца вылупится птенец. – Если мне не изменяет память, – шепотом продолжал лорд Кингскорт, – былые твои «привязанности» нельзя назвать разумными. Их тоже пришлось развязать.

– На этот раз все иначе, сэр. Я в этом уверен.

Отец наконец посмотрел на него. Взгляд его был стеклянным. Чуть погодя лорд Мерридит поднялся из-за стола, натянул перчатку.

– Подойди ближе, – пробормотал он. – К свету.

Дрожа всем телом, Мерридит приблизился к отцу.

– Что с твоими плечами, Дэвид?

– Что… что вы имеете в виду, сэр?

Лорд Кингскорт моргнул медленно, точно сонная корова.

– Сделай божескую милость, стой прямо, когда со мной разговариваешь.

Дэвид исполнил приказ. Отец впился в него взглядом. Ветер стучал в окна, выл в каминной трубе. На крыше маслобойни хлопали плиты сланца.

– Ты боишься, Дэвид? Отвечай как на духу.

– Немного, сэр.

Прошло немало времени, прежде чем лорд Кингскорт кивнул.

– Не стыдись. Я знаю, что такое страх. – Он медленно и тяжело проковылял к буфету красного дерева, нащупал графин, неловко открыл его. Осторожно налил себе бокал бренди, хотя рука его так тряслась, что он едва не разлил. Не оборачиваясь, спросил: – Выпьешь со мной?

– Нет, сэр, благодарю.

Рука с графином зависла над вторым бокалом, точно принимая решение, которое повлечет за собой далеко идущие последствия.

– Неужели, чтобы выпить с собственным сыном, мне нужно ехать за этакой честью в Дублин?

Дедовы часы щелкнули, зажужжали. Они ошибались на много часов. Где-то в библиотеке тикали часики, словно мелочно возражали своим величественным предшественникам.

– П-простите, сэр. Да, конечно, выпью с удовольствием. Спасибо. Немного вина.

– Вино не напиток, – возразил лорд Кингскорт, – оно годится лишь на то, чтобы французы и всякие спесивые фаты полоскали свои почки.

Он до краев наполнил бренди второй бокал, поставил его на столик у рояля. Мерридит подошел к столику, взял бокал. Тот холодил руку.

– Твое здоровье, Дэвид. – Лорд Кингскорт одним глотком осушил полбокала.

– И ваше, сэр.

– Я гляжу, ты не пьешь. Значит, пожелание твое неискренне.

Мерридит отпил глоточек. Съеденное подступило к горлу.

– Еще, – велел отец. – Я хочу выздороветь.

Дэвид отпил глоток, и от отвращения на глазах его выступили слезы.

– До дна, – настаивал лорд Кингскорт. – Ты же знаешь, я очень болен.

Он допил бокал. Отец налил ему еще.

– Можешь сесть, Дэвид. Если угодно, вон туда.

Мерридит подошел к мягкой кушетке, сел, отец его, отдуваясь от натуги, неловко опустился в темное кожаное кресло. Он был без чулок, в непарных домашних туфлях. Волдыри покрывали костистые щиколотки, на сизо-багровых рубцах виднелись следы ногтей.

Лорд Кингскорт молчал. Мерридит гадал, что будет дальше. Вдалеке нелепо заревел осел. Наконец отец продолжил, тщательно выговаривая и подчеркивая каждое слово (после удара он все время разговаривал в такой манере, чтобы скрыть нетвердую речь, точно пьяный, притворяющийся трезвым).

– В твоем возрасте я иногда боялся твоего деда. Мы с ним не были так близки, как близки мы с тобой. Порой он бывал сущим тираном. В духе былых времен. По крайней мере, так мне казалось. И лишь недавно я осознал, что он желал мне добра. То, что я принимал за строгость, на деле было нежностью и добротой. – Он сглотнул – с трудом, словно пропихивал в горло хрящ. – В юности отцы кажутся нам тиранами. Вполне естественное чувство для молодого человека.

Меридиту было неловко: он не знал, что ему ответить.

– И на войне мне часто бывало страшно. – Отец поджал бледные губы и печально кивнул. – Да. Ты, кажется, удивлен, но это так. Во время битвы за Балтимор[52]52
  Битва за Балтимор – сражение на море и на суше в ходе англо-американской войны 1812–1814 гг.


[Закрыть] я думал, что умру, Дэвид. В один момент мы оказались отрезаны. И мне стало страшно.

– Страшно умереть, сэр?

Отец рассеянно смотрел в свой бокал, точно в его испарениях ему рисовались странные картины. В комнате было холодно, но борода его, казалось, потускнела от пота.

– Да. Пожалуй, что так. Пожалуй, я боялся боли. Если молодой человек видел, как умирают другие молодые люди, когда он по долгу службы посылал их на верную смерть, он знает, что смерть вовсе не величественна, а отвратительна. – Он вздрогнул, машинально отряхнул рукав. – Мы разглагольствуем о гибели за отчизну. Но это ложь, ничего боле, Дэвид. Варварство и ложь.

– Сэр?

– Я пришел к мысли, что эти благоглупости нужны, чтобы мы не боялись. Они убивают страх, который мог бы сплотить нас. Религии. Философии. Даже государства: они тоже ложь. Я так думаю.

Мерридит смутился.

– В каком смысле, сэр?

– Я имею в виду, внутри мы все похожи. Люди. Если проткнуть нас насквозь. – Он снова кивнул, сделал большой глоток бренди. – Разумеется, кроме французов. Эти дикари едят чеснок.

– Да, сэр.

Отец нахмурился.

– Я пошутил.

– Извините, сэр.

– И ты меня извини.

Он рассмеялся, коротко к горько.

– Признаться, порой мне кажется, что старый лягушатник прав. Свобода, равенство, братство и так далее. – Он обвел мрачную холодную комнату таким взглядом, точно она внушала ему омерзение. – Я бы не отказался от свободы. А ты? – В словах его сквозила насмешка, которой Дэвид Мерридит не понимал.

– Да, сэр. Я бы тоже не отказался.

– Ну конечно. Ну конечно. И я бы не отказался. Из глубины дедовых часов раздался звон: печальный усталый звук, точно хронометр кашлянул. Двигались тени. Шипело пламя. Крутился храповик, приспосабливаясь к своей тяжелой работе. Отец посмотрел на покоробленный коричневый потолок, потом на часы, потом на сына.

– О чем я тебе говорил, Дэвид?

– Вы говорили о смерти, сэр.

– Правда?

– Да, сэр. О битве за Балтимор.

Отец медленно продолжал:

– Чего я боялся. Еще больше. Чем этого… – Из глаз лорда Кингскорта полились слезы.

Мерридит перепугался так, словно отца вдруг послабило. Тот сидел неподвижно, уронив голову на грудь, левой рукой вцепившись в серебряный позумент, якобы украшавший подлокотник. Плечи лорда Кингскорта вздрагивали от беззвучных рыданий. Из груди рвались всхлипы, однако он старался одолеть дрожь. Слышно было, как он покряхтывает. Старик покачал головой. Он дышал прерывисто, с трудом, словно каждый вдох причиняет ему боль.

– Что… что с вами, сэр?

Лорд Кингскорт не поднял глаз на сына.

– Принести вам воды?

Ответа не последовало. Где-то лаяла собака – упрямое визгливое тявканье, слышался свист пастуха, подзывавшего пса. Лорд Кингскорт поднес ко лбу дрожащую ладонь, прикрыл ею глаза, точно стыдясь чего-то.

– Прости меня, Дэвид. Я сегодня не в духе.

– Ну что вы, отец. Чем я могу помочь?

– Твоя мать… была лучшим человеком на свете.

– Да, сэр.

– Сколько в ней было сострадания. Как она умела прощать. Я постоянно чувствую утрату. Как лишившийся конечности калека.

По щекам его вновь потекли слезы, но Мерридит боялся вымолвить хоть слово. Чтобы не расплакаться самому.

– Со временем ты узнаешь, Дэвид, что бывают хорошие дни и плохие дни. Разумеется, я был ее недостоин: она заслуживала гораздо большего. Я часто ее огорчал. Своей злостью и глупостью. Мне больно при мысли о том, сколько я потерял. Но не смей думать, что между нами не было любви.

– Как скажете, сэр.

– Потому что. В ту ночь в Балтиморе я боялся. Не просто боли, не телесной боли. А того, что я никогда. Не увижу тебя и твою мать. Особенно тебя. Не обниму. Моего единственного сына. Мне никогда не было так страшно.

– Сэр, прошу вас, не терзайте себя этими воспо-минаниями.

Отец скорбно кривил рот.

– Это я тебя прошу. Пожалуйста, никогда не бойся обращаться ко мне в трудную минуту, пусть даже по пустякам. Никогда, Дэвид. Все можно преодолеть. Знай: ты не один. Обещаешь?

– Конечно, сэр.

– Пожми мою руку.

Мерридит подошел к отцу, сжал его протянутую безжизненную руку. Никогда в жизни отец не был ему так близок: этой нутряной, звериной близости он не чувствовал ни к кому. Отец плакал, как осиротевший мальчик, Дэвид Мерридит держал его за руку. Ему хотелось обнять отца, облечь его, как облекает броня, но он не решился, и миг был упущен. Может, так даже лучше. Отец не любит, когда к нему прикасаются.

Лорд Кингскорт вытер глаза, улыбнулся сдержанно и храбро.

– Значит, ты влюбился. Поворот из романов.

– Да, сэр. Похоже на то.

– Ты уверен?

– Да, сэр.

Отец неожиданно захихикал, хлопнул его по плечу.

– Думаешь, твой старый злодей не знал этой хвори?

– Вовсе нет, сэр.

– Знал. Еще как. Не всегда же я был такой развалиной, как теперь. В свое время и я тревожил женские сердца. И вполне понимаю твои чувства, мой мальчик.

– Благодарю вас, сэр. Я верил, что вы войдете в мое положение.

– Да. Я прекрасно тебя понимаю. Нет ничего естественнее.

Он налил себе еще бренди.

– Смазливое личико. Глазки блестят. Наряжена изящно. Не сомневаюсь. – Он натужно кашлянул и отвернулся вытереть губы. – Все это прекрасно. С кем не бывало. Но для брака этого мало.

– Да, сэр, я понимаю.

– Необходимо помнить долг. Брак – это договор.

– Да, сэр.

– Сейчас только и разговоров что о любви. А ты знаешь, что такое любовь?

– Что, сэр?

– Готовность держать слово, Дэвид. Не более и не менее. И всегда выполнять свой долг, хочется тебе этого или нет.

– Да, сэр.

– Животные делают, что хотят. И животное может быть красивым. Такова природа красоты. Но у людей есть моральные принципы. Это отличает нас от животных. И это единственное, ради чего стоит жить.

– Разумеется, я намерен сдержать слово, данное мисс Маркхэм, сэр. И думаю, что это будет очень приятно. Вы наверняка согласитесь со мной, когда познакомитесь с нею.

Отцова улыбка погасла: так гаснет уголек, подумал Дэвид Мерридит. Наконец отец произнес – спокойно и с пронизывающим холодом в голосе:

– Я говорил о твоем слове мисс Блейк и ее отцу.

В камине с треском взметнулось пламя. Из камина выкатилось горящее полено, зашипело на решетке.

– Вдобавок у тебя есть обязательства перед обитателями этого поместья. Ты об этом подумал?

– Сэр…

– Я дал слово, что как только ты женишься, получишь за женою приданое и у нас появятся средства, мы употребим их на благоустройство. И что же ине теперь – сказать им, что мое слово ничего не значит? А слово, которое ты дал невесте и ее отцу, значит и того меньше?

– С-сэр… я сегодня написал мисс Блейк, объяс нил положение, и капитану тоже. Что же до арендаторов…

– Ясно, – перебил отец. – Ты, значит, им написал. Какая смелость. Значит, этот наш разговор – пустая формальность.

– Я думал, что обязан известить капитана об изменившемся положении, сэр.

Отец невесело ухмыльнулся.

– Разве капитан тот дурак, который тебя воспитал, мистер? Разве капитан тот дурак, который тебя кормит?

– Я… постарался вам все объяснить, сэр.

– Хочешь сказать, ты отменяешь мой приказ? Это твое последнее слово? Подумай хорошенько, мистер. Твои поступки повлекут за собой последствия. – Лорд Кингскорт подошел к сонетке, рукой в перчатке взялся за шнурок. – Ты сейчас на распутье, Дэвид. Решать тебе. Так прими решение, как мужчина.

– Я же г-г-говорю, положение изменилось, сэр. Мои чувства.

Лорд Кингскорт отрывисто кивнул и дернул за шнурок. Из глубины дома донесся звон.