Текст книги "Звезда морей"

Автор книги: Джозеф О’Коннор

 
Говорил, мол, скорей соглашайтесь, ну же!
Я дам вам монет, приготовите ужин.
– Прочь! Твой мундир краснее пламени ада,
Нам твоих соверенов и даром не надо.
 
 
Нас не купить на глупые сказки,
Мы людям в глаза глядим без опаски.
Пусть нам нечем порой прикрыть наготу,
Но мы не станем рядиться в рабов поутру.
 

Последняя строфа далась ему не сразу. В подобных песнях в конце следовало сказать что-то об Ирландии. На Ирландию Малви было плевать (он подозревал, что слушатели равнодушны к ее судьбе так же, как он, если не больше), но гуляки любят покричать на кутежах. И пренебречь этим – все равно что не доделать работу или оставить дом без крыши.

 
И если мы вдруг возьмем в руки мушкет,
То уж не за Англию вовсе, нет-нет!
За свободу Ирландии мечи мы поднимем
И с тебя поутру мы голову снимем!
 

Когда он впервые пропел ее на конной ярмарке в Кладдадаффе в канун Дня всех святых, грянули такие аплодисменты, что он даже испугался. К ногам его посыпались монеты, и душа Пайеса Малви наполнилась светом. Он обнаружил волшебную силу, которая обращает события в вымысел, нищету в изобилие, историю в искусство. Плоть стала хлебом, кровь – вином. Он обрел истинное призвание.

Поздно вечером он встретил девушку с черными-пречерными глазами, и, когда они легли вдвоем в придорожной канаве, Пайес ощутил нечто сродни тому, что ощущал его брат, рассуждая о тайнах Господних. Сперва ты готов отдать всю кровь до последней капли ради страсти, чтобы потом почувствовать мир Божий, который превыше всякого ума[28]28
  Фил. 4:7.


[Закрыть]. Ему было девятнадцать, он стал мужчиной и почувствовал себя королем. Девушка призналась ему в любви, и Малви поверил ей. Он знал, что наконец-то достоин любви.

Вернувшись домой на заре, он застал брата в поле. Николас ступал по камням окровавленными босыми ногами и весело распевал отнюдь не веселый гимн. Пайес сперва решил, что брат играет. Утро стояло холодное, брат же разделся по пояс, и его обнаженная мертвеннобледная грудь была в мурашках и росе. Николас тихо объяснил, что наказывает себя. Смиряет плоть ради душевного блага. Он заслужил наказание: он омерзительный грешник. Если бы люди только знали, какие страсти терзают его душу, с усмешкой сказал Николас, то утопили бы его или сожгли на костре. Когда он повернулся спиной к Пайесу, дабы продолжить кару, тот от увиденного застыл как вкопанный. Окровавленная спина брата была исполосована кнутом.

Пайес вошел в дом: алый кнут вопросительным знаком лежал на утрамбованном земляном полу. К ремням его прилипли клочки кожи Николаса: Пайес дрожащей рукой подобрал кнут и швырнул в огонь. Запахло жареным мясом, и Малви со стыдом (так, словно поймал себя на страсти к родной сестре) почувствовал, как от этого аромата изголодавшийся рот его наполнился слюной. Он смотрел, как кнут коробится, обращается в расплавленную черноту, и вдруг понял, что теперь действительно поменялся местами с братом, выиграл негласное соревнование за старшинство. Пайес ругал себя за то, что когда-то хотел подобного: ведь старшинство влечет за собой ответственность, которой он страшится.

Он привел всхлипывающего брата в дом и поудобнее усадил возле очага. Где же ты был, Пайес? Я искал тебя, ты ушел. Николас Малви говорил негромко, будто спал с открытыми глазами, и дрожал всем телом, как теленок, заразившийся вертячкой. Ради тебя, Пайес. Я сделал это ради тебя. Чуть погодя он умолк, забылся беспокойным, прерываемым бормотанием сном. Малви вышел из дома, встал на дороге. Самые разные мысли проносились в его голове. Куда идти? Кого просить о помощи? Священника? Доктора? Соседа? Кого?

Тогда-то он и заметил оставленную у камня бумагу. Поднял. Развернул. «Последнее предупреждение о выселении» – гласила первая строка, но это была не баллада о храбрецах и не песня о сопротивлении. Братьям Малви дали четыре месяца сроку. Если они не выплатят долг за аренду земли, их прогонят прочь.

Из хижины донесся ужасающий стон, мучительный вопль зверя, угодившего в капкан. Брат его, пошатываясь, ступал по мшистым черным камням, вытянув вперед левую руку, из которой лилась кровь; в правой руке Николас сжимал кузнечный молот. Пайес не успел его подхватить, и Николас свалился в яму с золой, на испитом его лице играла блаженная улыбка, из запястья исхудавшей левой руки торчал обломок шестидюймового гвоздя.

Николаса Малви увезли в сумасшедший дом в Голуэе, но через два месяца он вернулся – уверял, будто излечился. О случившемся в то утро не желал говорить: во всем виноваты голод и усталость, ничего боле. Но Пайес Малви не поверил брату. В его глазах появился новый блеск, неведомый свет, почему-то казавшийся противоположностью света, хотя и мраком его не назовешь. Точно в коже брата ныне жил кто-то другой. Более рассудительный и очевидно спокойный, но только не брат, чью тревожность и безрассудство Пайес знал как собственные и даже по-своему любил.

Рождество в Арднагриве выдалось голодным и холодным. Весь день они пролежали в кровати: из еды остались два сморщенных яблока. Пайес словом не обмолвился брату о полученном предупреждении – опасался, что тот снова спятит. Он успеет рассказать Николасу обо всем, когда тот в состоянии будет выдержать ужасную весть. Пайес еще не знал, что этому разговору не суждено случиться. Слишком поздно делиться страхом.

Николас принял решение. Он стянет священником. Он подумывал уйти в монастырь, но, поразмыслив, предпочел поступить в семинарию. В Коннахте не хватает священников. Бедняки ужасно страдают из-за этого. Судя по всему, в следующем году жди голода. И тогда потребуется множество священников. А не на следующий год, так через год. Голод непременно наступит, в этом Николас не сомневался. Ирландию постигнет страшная кара. Тысячи будут голодать. Может, и миллионы. Люди понесут наказание, и лишь когда покаются, мучения прекратятся. Николас тщательно все обдумал и решил. Прежде он полагал священство пустой тратой времени, но теперь видит – болезнь открыла ему глаза, – что пустая трата времени это все остальное. Никакое другое занятие не принесет ему облегчения. Безумие было послано ему как откровение.

– Побудь со мной еще немного. Пожалуйста, Николас.

– Вот уже много лет я изучаю Писание. Отец Фейгин говорит, меня примут пораньше. И постараются рукоположить как можно скорее.

– Старый пьяница и святоша Микки Фейгин из Дерриклера, который не отличит собственной задницы от дыры в трясине?

– Он слуга Божий.

– Который вечно твердит, что о женщинах думать грешно? И проклинает евреев за то, что распяли Христа?

– Да, порой он говорит неприятные вещи. Но он уже старик.

– А как же земля? Земля твоего отца.

– Я иду возделывать землю отца моего.

– Я в прямом смысле, – пояснил Пайес.

– Я тоже, – ответил Николас.

– Не бросай меня здесь. Я не выживу тут один.

Ради Бога, подожди хотя бы до весны.

– Почему?

– Наше дело табак. Нас вот-вот прогонят отсюда. – Положись на Бога, Пайес. Ты не останешься один.

– Ты слышишь, что я говорю? Я не о Боге!

– Так и я не о Боге. Хотя, пожалуй, следовало бы. – Брат улыбнулся кроткой прелестной улыбкой. – У тебя есть девушка, верно? Я по тебе вижу. Ты последнее время резвый, как апрельский барашек.

– Апрельских барашков режут к Пасхе.

– Ты понял, что я хочу сказать.

– Да, у меня действительно есть девушка. Уж не знаю, что из этого выйдет.

– Не сладится с этой, найдется другая. Таково естество. И твои склонности. Святой Павел учит: «Лучше вступить в брак, нежели разжигаться»[29]29
  1 Кор.7:9.


[Закрыть].

– А ты разве не хочешь жениться? Землю поделим: хватит и на двоих.

– Пол-руда?[30]30
  Руд (род) – английская единица площади, ¹/4 акра.


[Закрыть] На две семьи?

– Многие в Голуэе и того не имеют. Справимся, Николас. Пожалуйста, не уезжай.

Николас Малви негромко рассмеялся, точно брат его сказал глупость.

– Такая жизнь не для всех, Пайес. Мне бы смелости не хватило.

– Разве тебе никто не нравится?

Брат странно вздохнул, посмотрел ему в глаза.

– Порой по ночам я готов расплакаться от страсти. Дьявол умен. Но это не любовь, это всего лишь плоть. Я не смог бы полюбить женщину так, как ты. Ты лучше меня, ты всегда был лучше. Ни у кого на свете нет друга верней.

Ненависть пустила в сердце Пайеса черный росток. Даже в слабости брата он усматривал спесь.

Было пятое января 1832 года, канун Богоявления, когда с Востока к Вифлеемской звезде пришли трое волхвов. Последний вечер, когда братья Малви разделили трапезу, последняя ночь, когда они спали в одной поломанной кровати. На рассвете Николас отправился в семинарию в Голуэе, с материнским молитвенником под мышкой и горстью родной земли в кармане – на счастье; в прощальный подарок брату оставил несведенный завтрак и пару прелых рабочих башмаков, которые ему больше не понадобятся (он так сказал).

В тот же день темноглазая девушка Пайеса Малви, Мэри Дуэйн из Карны, деревушки во владениях лорда Мерридита из Кингскорта, сообщила, что ждет его ребенка и летом должна родить. Мэри плакала; Пайес решил, что от радости. Она сказала, что теперь им придется пожениться. Оно и к лучшему, ведь она любит его, и он не раз говорил, что любит ее. Жить они конечно же будут тут, на земле его родителей. Богатства вряд ли наживут, зато всегда будут здесь. Что бы ни уготовила им судьба, они вместе встретят любые испытания. Проживут здесь и умрут здесь, как родители Малви.

Они подошли к кровати его родителей, разделись, легли и до самого вечера предавались любви. Ветер ревел на болотах. Дождь со снегом барабанил в окна. В тот день они любили друг друга, как одержимые. Будто знали, что это последний раз.

Пайес Малви дождался, пока Мэри уйдет в Карну, и увязал в узелок скудные пожитки. А когда на каменистые поля опустилась ночь, он покинул землю отца и по проселку ушел из Коннемары, положив до конца своих дней не видеть родных краев.

Я подошел [к потенциальному нанимателю в Нью-Йорке] со шляпой в руке, смиренный, как всякий ирландец, и спросил, нужен ли ему человек подобных качеств. «Надень шляпу, – сказал он, – мы все тут вольные люди, пользуемся равной свободой и привилегиями».

Письмо Джеймса Ричи

Глава 13
НАСЛЕДСТВО

Мы возвращаемся на наше доблестное судно в десятый вечер его путешествия, когда лорд Кингскорт пишет нежное письмо любимой сестре в Лондон с размышлениями о своем положении и намерениях, не подозревая, что над ним нависла смертельная угроза

«Звезда морей»

17 ноября 1847 г., среда

Милая моя ресничка, Рашерс![31]31
  Письмо передала Г. Г. Диксону в сентябре 1882 года леди Наташа Мерридит, преподавательница Гёртон-колледжа Кембриджского университета (знаменитая суфражистка). «Рашерс» – семейное прозвище леди Наташи. Лорд Кингскорт называл леди Эмили и леди Наташу «своими маленькими сестричками» (или, как в этом письме, «ресничками»), вероятно, в знак сердечного расположения, поскольку в действительности обе были старше него (леди Э. на два года, леди Н. на год и месяц). – Г. Г. Д.


[Закрыть]

Прости мне широкий небрежный почерк, но у меня одна-единственная сальная свечка, да и зрение мое в последнее время уже не то, что прежде. (Последнее время – а почему, я и сам не знаю – я утратил всю свою веселость[32]32
  У. Шекспир. Гамлет, акт II, сц. 2, пер. М. Лозинского.


[Закрыть], Вилли Ш. Ха-ха.) Впрочем, если уж на то пошло, все чертовы части моего организма уже не те. что прежде.

Наш благонадежный и прозорливый капитан (который, подобно чародею, изучает карты и расписания движения судов и в разговоре оперирует длиииинными словаааааами) сказал, что через неделю или около того мы, возможно, встретимся с бригантиной под названием «Утренняя роса», направляющейся из Нового Орлеана в Слайго с грузом индийской муки, поэтому я царапаю эти разрозненные мысли и приветы в надежде, что они вскорости тебя достигнут. (О капитане шучу. Он во всех смыслах надежное пристанище в бурю. Вчера вечером с картою в руках объяснял мне наш путь.)

Странная штука: порой я сам не знаю, что думаю обо всем, пока худо-бедно не запишу. С тобой такое бывает, милая моя глупышка? Ох и чудак твой братец. Что поделать!

Как вы поживаете – ты, Эмили и конечно же тетя Эдди? Этот полоумный Миллингтон уже сделал Эмили предложение? Жаль, что он так скотски тянет дело. (Мы, старые викемисты, обычно без промедления движемся к цели. Скажи ему, что на кону честь Дома старых учителей.) Если она не поторопится, ты силой загонишь ее к алтарю[33]33
  Леди Эмили действительно вышла замуж за сэра Джона Миллингтона, девятого маркиза Халла (после долгих ухаживаний, причем отношения часто разрывали), однако через четыре года брак распался. Детей у супругов не было. Профессор Мерридит замуж не выходила. Она опубликовала множество сочинений, в том числе «Очерки о правах женщин» (1863), «Рассуждения об учении» (1871), «Образование и бедные» (1872) и несколько томов работ по фундаментальной математике. Вместе со своей близкой подругою, Эмили Дэвис, выступила редактором книги «Высшее образование для женщин» (1866). – Г.ГД.


[Закрыть]. Как там старый добрый Лондон? Когда-то я теперь увижу его…

Признаться, здесь, в океане, мы чувствуем себя отрезанным и от всего. Случись дома революция или война, мы даже не узнаем. Кстати, не самое не приятное ощущение, учитывая, сколько всего приключилось за годы после папиной кончины. Здесь чувствуешь своего рода чарующее умиротворение, особенно по ночам. Море действует на человека, точно целебное снадобье. Поймал себя на том, что говорю (и даже думаю) так же неторопливо, как колышутся волны. Престранная вещь. И, похоже, не я один, а все, кто находится на борту. По ночам океан навевает уныние. Волны плещут о борт корабля и так далее. Небо такое темное, что звезды кажутся ярче: они здесь красивее и блестят даже сильнее, чем в Голуэе. Порой мне хочется остаться тут навсегда.

Мне было очень грустно закрывать двери дома, даже больше, чем видеть его без мебели и обитателей, пустым и заброшенным, словно разграбленная египетская гробница. Я обошел его: каким просторным и голым он мне показался! Ты наверняка догадываешься, что попрощаться со мною стеклись толпы наших бывших арендаторов: им тоже было грустно, многие прослезились. Я провел с ними не один час, так что в конце концов рука заболела от пожатий. (Разумеется, все спрашивали о тебе и Эм.)

Но они понимают, мы не могли поступить иначе, и желают нам всего самого доброго. Проводили меня троекратным ура – в честь фамилии Мерридит. Так что не волнуйся, никто из них не держит на нас зла. Многие умоляли не забывать их и, несмотря ни на что, считать своими друзьями. Пожалуйста, не беспокойся об этом. Мне больно думать, что ты так себя изводишь.

Викерс, оценщик из кредитной компании, заверил меня, что приложит все усилия, дабы продать землю целиком, не деля на участки. Уже что-то Томми Мартин из Баллинахиичя, увы, отказался. У него самого дела идут не лучшим образом, так что он подумывает все распродать и перебраться в Лондиниум. Жаль, он не так уж плох: Мартины, конечно, сумасшедшие, но с арендаторами обращаются не худшим образом. Поговаривают, что старый пьяница и мошенник Генри Блейк не прочь прирастить свою вотчину. Из-за этого проклятого голода земля подешевела, деньжата у Блейка водятся, отчего бы и не воспользоваться такой возможностью. Похоже, он собирается поле за полем скупить всю Коннемару. Так что, возможно, капитан из Талли скоро будет командовать и Кингскортом – или тем, что от него останется. Я сказал Викерсу, что скорее откушу себе голову, чем допущу, чтобы этот вульгарный выскочка получил нашу землю, но, как говорит Викерс, у нас свобода торговли и в нашем положении выбирать не приходится. Не странно ли, милая Нат, как все обернулось? Ну да как вышло, так вышло. Если бы мы только знали, что нас ждет.

К сожалению, почти все детища бедного батюшки пришлось уничтожить. Я написал в несколько музеев и зоологических обществ, также в дублинский Палеонтологический институт и ухитрился пристроить несколько наиболее ценных экземпляров – скелеты, редкие яйца и окаменелости. Взять остальные никто не пожелал, поскольку сырость в доме изрядно им навредила, вдобавок некоторые чучела кишели чешуйницами и личинками (да и теперь таксидермией мало кто интересуется). В утро моего отъезда мимо случилось проходить цыгану из бродячего цирка, он пожелал забрать саблезубого тигра, которого приметил в куче мусора у ледника на конном дворе. Он предложил мне шиллинг, но я отдал даром. Сказать по правде, я даже приплатил бы, чтобы он унес это чучело: оно воняло, как протухшая конина. Джонннджо Берк с братом вырыли у берега яму; куда мы и свалили оставшееся, сожгли и засыпали пепел землей. Зрелище, достойное Иеронима Босха. Если этот чеглок Дарвин со своими дружками-геологами когда-нибудь приедет на раскопки в Кингскорт, его ждет тайна, покрытая мраком.

Что же касается дома, его дальнейшая судьба неизвестна. Мне невыносима мысль о том, что его снесут, но после двух долгих столетий голуэйских штормов бедняга далеко не в лучшей форме. Впрочем, лучше не думать о таких ужасах.

Потом я отправился в Клифден навестить могилу папы. Она ухожена, как и мамина. В то утро к их надгробиям принесли цветы: ему асфодели, ей росянки. Признаться, этот скромный знак внимания растрогал меня до глубины души.

Прости, что не успел ответить на последнее твое письмо, но оно застало меня в Дублине за какой-нибудь час до отъезда. Сама понимаешь, было не до того: мы собирали вещи, возили их на корабль и Бог знает что еще делали. Кто бы мог подумать, что двум маленьким детям и их усталым родителям потребуется больше вещей и всякой всячины, чем целой пехотной дивизии перед вторжением во вражеские пределы.

С нами в Америку едет Мэри Дуэйн, которую ты наверняка помнишь, и Лора очень рада, что у нее такая помощница. Я и сам рад. Мы словно взяли с собой частичку Кингскорта.

В письме ты спрашиваешь о моих коммерческих проектах. Ты совершенно права, до сего дня я держал их в секрете. (Даже Лора не до конца осведомлена о них – и немилосердно язвит меня за скрытность.) Но если я не могу рассказать о них моей милой маленькой Рашерс, тогда, спрашивается, кому я могу о них рассказать?

Тайный мой проект заключается в следующем я намерен войти в строительство особняков – в том стиле, какой нынче в моде у нью Йоркских нуворишей. Но помни: никому не слова. Я не хочу, чтобы меня обскакали. (Или даже «обошли на повороте»? Кажется, можно выразиться и так, и так.)

Конечно, настоящего архитектурного образования у меня нет, однако я тешу себя мыслью, что худо-бедно умею рисовать, вдобавок обладаю кое-чем поважнее и получше: жизненным опытом. Вечером перед тем, как закрыть дом, я обнаружил в бумагах папы чертежи Кингскорта и взял их с собой. Я искал их несколько лет и всё не мог найти (сама помнишь, в каком состоянии пребывали старые бумаги в библиотеке – кипа до потолка, высотой с Колосса Родосского): значит, мне все-таки суждено было наконец на них наткнуться. Точно я получил неожиданное наследство.

Еще я взял с собой эскизы и копии чертежей кое-каких других ирландских особняков: Пауэрскорта, Роксборо, Килраддери, [неразборчиво] и многих прочих: надеюсь, вскоре Кингскорты и Пауэрскорты украсят этот новый город и его окрестности. Я совершенно уверен в успехе.

Некоторые утверждают, будто бы в грядущие десятилетия в Нью-Йорке возникнет мода на здания, уходящие в облака, однако ж я досконально изучил вопрос и убежден, что это невообразимая чушь. Чего в Америке в избытке, так это земли. Вдобавок американцы не относятся к ней с такой сентиментальной привязанностью, как мы, жители Ирландии. А значит, строить они будут вширь, никак не ввысь. Да и может ли быть иначе, если вдуматься?

К тому же всякий, кто мало-мальски смыслит в соответствующей науке, понимает, что здание, высота которого превосходит ширину и глубину, долго не простоит. Тем более в таких городах, как Бостон и Нью-Йорк, расположенных на побережье Атлантики. Таковы законы физики. Мы с тобой по собственному опыту помним, как сильны бывают атлантические ветра. (Помнишь, как зимой всякий раз сдувало сланцевые плитки с крыши маслобойни? Не говоря уж о том, что вам с Эм приходилось пришпиливать шляпки массой булавок, ха-ха.) В Коннемаре способно выстоять лишь дерево с очень длинными корнями – как же уцелеет десятиэтажный дом на продуваемом всеми ветрами американском берегу? Но даже если уцелеет, кто, кроме обезьян, захочет селиться на этакой высоте? И ежели допустить, что подобная глупость возможна, логично предположить, что и англичане уже додумались бы до такого и в Лондоне вырос бы целый лес десятиэтажных чудовищ.

Нет, я твердо верю в успех моего замысла. Прежде мне не раз случалось ошибаться и слушаться не сердца своего, а чужих мнений. На этот раз я настроюсь поотважнее[34]34
  У. Шекспир. Макбет, акт I, сц. 7, пер. Б. Пастернака.


[Закрыть]. И проклят будь, кто первый крикнет: «Стой!»

Что же до денег, то я отложил немного, но самую малость: остается надеяться, что провидение благоволит смелым. Я продал кое-какие старые безделушки из Кингскорта: думаю, вы с Эмили не станете возражать. Картину-другую, ничего особенного. Рояль, о котором ты спрашивала, уже забрали посыльные аукциониста. Мамины украшения я отправил тебе.

Пожалуй, по прибытии в Нью-Йорк мы остановимся в гостинице, но поскольку я никогда там не был, то и не знаю, в какой. Мы наняли домик на Вашингтон-сквер под номером 22, но освободится он только в марте. Я говорю «домик», на деле же это новомодные «меблированные номера», так что мы впрямь будем жить современно. Дороговизна дьявольская, но я рассматриваю это как достойное вложение средств, фешенебельную квартиру, где можно принимать клиентов. (Клиентов – Боже мой, если бы папа это слышал!) Слуг Лора возьмет по приезде. Думаю, мы ограничимся дворецким, одной служанкой, камердинером и, разумеется, кухаркой. Безумствовать ни к чему.

Пока же случившийся на борту диковинный индийский принц поведал мне, что в Нью-Йорке все же есть один более или менее приличный ресторан – «Дельмонико» на Уильямс-стрит, так что голодать нам во всяком случае не придется. (Обстановка там, говорят, в стиле Луи XIV.)

Здесь, на борту, наши условия не столь элегантны, но мы не прочь немного потерпеть. У нас четыре недурственные каюты в отдельной части верхней палубы, чуть в стороне от прочих пассажиров. Наша с Лорой каюта тесновата, но обставлена со вкусом. У Джонатана и Роберта по маленькому дворцу, и они без конца препираются, чья уборная роскошнее. Мэри живет в конце коридора, вверх по лестнице, и еще в нашем распоряжении просторный салон: капитан любезно приказал поставить там замечательный раскладной стол, так что мы завтракаем и обедаем отдельно. Словом, устроились мы весьма удобно, хотя кровати и тесные. К нам то и дело, точно еху, забегают стюарды и слуги: Лору подчас раздражает, что невозможно уединиться, но я считаю, надобно потерпеть. (Гуигнгнмы наверняка забегали бы чаще, ты понимаешь, о чем я[35]35
  «Гуигнгнмы» и «еху», о которых говорит лорд Кингскорт – персонажи романа «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта. Еху – обезьяноподобные вырожденцы-дикари, которые обитают на острове в стране гуигнгнмов. Гуигнгнмы – разумные лошадеобразные существа, которые используют еху в качестве тягловой силы. Любопытно, что Гулливер отмечает: «…в языке гуигнгнмов нет слов, выражающих что-либо относящееся ко злу, исключая тех, что обозначают уродливые черты или дурные качества еху» (IV:9; 11). —Г.Г.Д.


[Закрыть].)

Кормят скучновато, но мы не возмущаемся.

Тоска здесь смертельная, и это мягко говоря. Делать на этой посудине почти что нечего. Общество прескверное. Порой вечером иду в курительный салон, чтобы проиграть махарадже в карты несколько шиллингов. Но как ни ищу, пока что не отыскал на борту ни единой достойной книги. Нашел в салоне стопку старых «Таймс», пытаюсь дуллифицировать[36]36
  «Дуллифицировать» образовано от слова «Духулла» – игра с немыслимо-сложными правилами и системой подсчета очков, которую придумали в детстве дети Мерридит. Они вырезали слова из газет или других ненужных документов и составляли из них ромбовидную сеть пересекающихся анаграмм. Игра удивительно похожа на современные «кроссворды» (в 1840-е о них еще не знали). Духулла – английское название района Коннемары, который по-гэльски называется Dumhaigh Shalach («Ивовый холм»). – Г.Г.Д.


[Закрыть] передовицы в хронологическом порядке. Хоть какое-то развлечение, пусть и чертовски утомительное, в особенности теперь, когда я слепну, как трюмная крыса (ха-ха).

Мальчики чувствуют себя хорошо и шлют тебе привет. Им очень нравится, что они теперь маленькие моряки, но Джонатана никак не оставит его старая напасть. Я надеюсь, причиной тому лишь неустроенность и волнение, и, когда мы обоснуемся в Нью-Йорке, он будет спать как полагается. И нам перестанут приходить огромные счета из прачечной за стирку простыней! Бедняжка последнее время то их мочит. Но радуется, что проведет день рождения на корабле. Роберт молодчина, крепкий, как тяжежикхх, и ест с таким же аппетитом. (Всепоглощает, как сказал бы наш капитан.) Уж не знаю, как в него столько влезает. Как говаривал Джонннджо. «Мать честная, не иначе у его маленькой светлости три горла»

Мы с Лорой последнее время несколько опалились друг от друга, но я отношу это за счет того, что ей не хотелось уезжать из Лондона в Рождество, ты же знаешь, это ее любимое время года, приемы, балы и прочее. Впрочем, беспокоиться не о чем. Она, как всегда, в расцвете сил.

Погода последнее время крайне переменчива (сегодня утром сильно штормило), и твой глупый братец вспомнил свои героические дни в военном флоте, тот первый настоящий поход, когда его, к собственному изумлению и смущению, то и дело била морская болезнь – тот учебный поход на Канары и обратно на трехмачтовом клипере, который гонял по всему Средиземноморью еще некий Н. Бонапарт, эсквайр, отчего тот клипер стал таким же водостойким, как древняя губка. Помню, как старый комендор из Лонгфорда тайком посоветовал мне испытанное средство, id est: проглотить кусок свиного сала на бечевке, после чего быстро выдернуть бечевку из горла. ЕЙ-БОГУ! В процессе я подавился за малым не насмерть, пришлось одному испанцу делать мне искусственное дыхание рот в рот. Не хотелось бы повторять этот опыт.

Сослуживцы потом потешались надо мною: «Поцелуй меня, Харди»[37]37
  Последние слова адмирала Нельсона.


[Закрыть]. Едва ли они знали, что твой немощный братец – сын и наследник «боевого» лорда Мерридита, который вместе с Нельсоном дрался в Трафальгарской битве. Разумеется, я старался об этом не заикаться. Хотя, может, и следовало. Глядишь, я бы уже стал адмиралом!

Мне жаль, что вас донимают кредиторы. Удивительные зануды. Скажи им, твой старший брат велел передать, если они еще раз осмелятся вас побеспокоить, он явится и даст им по носу. А если серьезно, я постараюсь что-нибудь сделать, как только мы прибудем в Нью-Йорк. Кажется, там есть отделение «Куттса», но если нет, наверняка найдется другой банк, который сумеет помочь. Банки есть везде, куда ни приедешь.

Кстати о занудах: ты не представляешь, сколько их в первом классе: как антилоп гну в глухих переулках Тимбукту, только эти в два раза уродливее и в три раза несчастнее. Если бы тебе пришлось иметь с ними дело, ты умерла бы со смеху. Мы с Лорой каждый вечер потешаемся над ними. Должен признаться, без нее мне пришлось бы туго.

Этот идиот-американец Диксон, которого ты видела на одном из Лориных вечеров, на борту, и так же невыносим, как обычно. (Ты видела его в тот раз, когда у нас был Диккенс. Помнишь, он еще разглагольствовал о романе, над которым работает?) Кажется, тетя Эдди назвала его «обходительным» – Диксона, разумеется, не Диккенса, ну да на вкус и цвет образца нет.

Я бы с радостью написал больше, но уже штормит (эгегей, ветер и дождь), так что придется лечь и взять кусок свиного сала. Увы мне!

Не волнуйся, старушка. Все образуется. Бывает, так сперва и не скажешь, но все будет хорошо, и все будут благополучны, и всё обернется к лучшему.

Gaudeamus igitur.

Я очень по тебе скучаю.

Твой любящий братец,

 Дейви

P.S. Вчера вечером слышал, как один старый морской волк насвистывал этот мотивчик. Кажется, Джонниджо Берк тоже напевал что-то похожее?[38]38
  Наверняка лорд Кингскорт удивился бы, узнав, что этот мотив – традиционный ирландский марш под названием «Переход Бонапарта через Альпы». – Г-ГД.


[Закрыть]

В какую бы часть света ни приехал англичанин, каждый никчемный философ-резонер, каждый глупый священник-фанатик упрекает его положением Ирландии.

«Таймс», март 1847 года