Текст книги "Звезда морей"

Автор книги: Джозеф О’Коннор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

И, словно очнувшись от затянувшегося сна, он вдруг осознал, что люди вокруг него говорят о Великом голоде.

Почтовый агент громко спорил с Диксоном:

– Не все землевладельцы так уж плохи, голубчик. Многие ссужают деньгами арендаторов, чтобы те могли эмигрировать.

Американец презрительно фыркнул:

– Чтобы избавиться от слабейших и оставить на своей земле лучших.

– Пожалуй, они хотят поставить земледелие в своих владениях на коммерческую ногу, – заметил капитан. – Тяжко, конечно, но что поделать.

Нетрудно догадаться, что Диксон в ответ посмотрел на него волком.

– А трюмных пассажиров вы содержите в таких условиях тоже из соображений коммерции?

– Пассажиров содержат в лучших условиях, которые мы можем им предоставить. Мне приходится действовать в рамках ограничений, наложенных моими хозяевами.

– Вашими хозяевами? Кто же это, капитан?

– Я имел в виду хозяев судна. Компанию «Серебряная звезда».

Диксон мрачно кивнул, точно ожидал именно такого ответа. Мерридит заключил, что он был в некотором смысле радикалом и в глубине души радовался существующей несправедливости: легко прослыть нравственным человеком, возмущаясь несправедливостью.

– Он в чем-то прав, Локвуд, – вмешался доктор. – В конце концов, эти люди в трюме – не африканцы.

– Негритосы почище будут, – захихикал почтовый агент.

Сестра доктора пьяно икнула от смеха. Брат бросил на нее предостерегающий взгляд. Она мгновенно придала своему лицу выражение скорби.

– Если с человеком обращаются как с дикарем, он и будет вести себя как дикарь. – сказал Мерридит. Голос его дрожал, и это его немного пугало. – Любой, кто знаком с Ирландией, это знает. Или Калькуттой, или Африкой, или другими краями.

При упоминании Калькутты некоторые украдкой взглянули на махараджу. Но он дул на лож ку супа. Странное занятие, учитывая, что суп уже ОСТЫЛ.

Грантли Диксон пристально смотрел на лорда Кингскорта.

– Забавно, Мерридит, что именно вы это говорите. Не знаю, как люди вашего сословия умудряются спать по ночам.

– Уверяю вас, старина, я сплю отлично. Но на ночь я непременно читаю вашу новую статью.

– Я осведомлен, что ваша светлость умеет читать. Раз уж вы написали моему редактору жалобу на меня.

Мерридит посмотрел на него из-под полуопущенных век и презрительно ухмыльнулся.

– Порой я даже храплю, так что жена не может заснуть.

– Ради Бога, Дэвид. – Леди Кингскорт вспыхнула. – Что за разговоры за столом.

– Величественное зрелище – периодическое извержение вулкана Диксона Малого. Когда же ваш долгожданный роман наконец выйдет, к нашему удовольствию, он, несомненно, подействует на меня столь же успокоительно, сколь и прочие ваши излияния. Смею предположить, что я буду спать как Эндимион.

Диксон не присоединился к смущенному смеху.

– Вы обрекаете ваших людей на крайнюю бедность – ну или почти. Они гнут спину, дабы оплатить ваше положение, после чего вы прогоняете их, когда вам заблагорассудится.

– Никого из моих арендаторов не прогнали без компенсации.

– Потому что некого прогонять: ваш отец выдворил половину арендаторов. Обрек их на работные дома или смерть в канаве.

– Диксон, пожалуйста, – негромко произнес капитан.

– Сколько их сегодня ночует в работном доме в Клифдене, лорд Кингскорт? Супруги живут раздельно: таковы тамошние порядки. Детей младше ваших отрывают от родителей, отдают в рабство. – Он достал из кармана смокинга записную книжку. – Вы знаете их имена? А хотите, я их назову? Вы хоть раз заглянули туда, чтобы прочитать им сказку на ночь?

Лицо Мерридита горело, точно от солнца.

– Не смейте оскорблять моего отца в моем присутствии, сэр. Никогда. Вы поняли меня?

– Дэвид, успокойтесь, – тихо попросила его жена.

– Мой отец любил Ирландию и боролся за ее свободу против скверны бонапартизма. А я использовал то, что вы, мистер Диксон, именуете «моим положением», дабы добиться реформы работных домов. Каковых не было бы вовсе, и они не оказывали бы той помощи, что сейчас, если бы не такие, как мой отец.

Диксон еле слышно фыркнул. Тон Мерридита становился все резче:

– Я часто поднимал этот вопрос и в палате лордов, и в других местах. Но вряд ли ваших читателей это заинтересует. Скорее их увлекут сплетни, скандалы, примитивные пародии.

– Я представляю свободную прессу Америки, лорд Кингскорт. Я пишу о том, что вижу, и всегда буду верен себе.

– Не обманывайтесь, сэр. Никого вы не представляете.

– Джентльмены, джентльмены, – вмешался капитан. – Ради всего святого. Плыть нам еще долго, так давайте оставим наши разногласия, будем добрыми спутниками и товарищами.

Сконфуженное общество молчало. Точно за стол уселся незваный гость, и никто от растерянности не решается на это указать. Арфистка доиграла сентиментальную кельтскую мелодию, из глубины зала донеслись жидкие равнодушные аплодисменты. Диксон нерешительно отодвинул тарелку, в три глотка осушил стакан воды.

– Давайте отложим политическую дискуссию до тех пор, пока дамы не встанут из-за стола. – Капитан выдавил смешок. – Кому еще вина?

– Я сделал все, что в моих силах, дабы облегчить участь обитателей работных домов, – продолжал Мерридит, стараясь не повышать голос. – Например, лоббировал закон о смягчении условий пребывания. Но это очень трудный вопрос. – Он позволил себе встретиться взглядом с Диксоном, в чьих глазах горел странный огонек. – Давайте об этом в другой раз. – И добавил: – Это очень трудный вопрос.

– Бесспорно, – неожиданно вмешалась его жена. – С ними надо строже, Дэвид, иначе они воспользуются добротой своих помощников. Я бы сказала, условия следует устрожить.

– Дорогая, дело не в этом, я уже объяснял.

– Нет, в этом, – спокойно возразила она.

– Нет, не в этом, – сказал Мерридит. – Я вам уже говорил: вы заблуждаетесь.

– Иначе получается, мы потворствуем безволию и лени, которые и довели их до плачевного состояния.

Мерридита вновь охватила злость.

– Будь я проклят, если стану выслушивать поучения от вашей милости. Будь я проклят. Вы меня поняли?

Капитан отложил нож с вилкой, уныло уставился в свою тарелку. Сидящий за соседним столом методистский священник повернулся и осовело посмотрел на них. Диксон и почтовый агент замерли. Доктор с сестрой понурили головы. Махараджа невозмутимо ел суп, с присвистом втягивая жидкость.

– Прошу меня извинить, – хрипло проговорила леди Кингскорт. – Мне сегодня нездоровится. Я лучше пойду на воздух.

Лора Мерридит чопорно встала из-за стола, промокнула губы и пальцы салфеткой. Мужчины привстали ей поклониться – все, кроме мужа и махараджи. Махараджа не кланялся никогда.

Он снял очки, осторожно подышал на стекла и принялся тщательно протирать их краем золотистого шарфа.

Капитан махнул стюарду.

– Иди за графиней, – пробормотал он. – Проследи, чтобы она не выходила за ограждение первого класса.

Стюард понимающе кивнул и вышел из зала.

– Туземцы пошаливают? – ухмыльнулся почтовый агент.

Иосия Локвуд не ответил.

– Скажите мне, капитан. – Махараджа озадаченно хмурился. Сидящие за столом изумленно уставились на него. Точно и забыли, что он умеет говорить. – Та прелестная юная леди, которая играет на арфе…

Капитан недоуменно воззрился на махараджу:

– Вы, несомненно, поправите меня, если я ошибаюсь…

– Ваше высочество?

– Но ведь она… ваш второй механик?

Все обернулись или наклонились, чтобы рассмотреть арфистку. Пальцы ее порхали по струнам, как по ткацкому стану, выплетали пылкие арпеджио.

– Силы небесные, – смущенно произнес почтовый агент.

Сестра доктора засмеялась было, но, заметив, что все остальные молчат, резко оборвала смех.

– Сажать за арфу простого матроса как-то неправильно, – пробормотал капитан. – На нашем корабле блюдут приличия.

Глава 3
ПРИЧИНА

В которой автор честно описывает некоторые противоречивые и прискорбные события в Ирландии, а также защищает себя от клеветы некоего лорда

«Нью-Йорк трибыон», 10 ноября 1847 года, среда

Тема дня

Почему же Ирландия голодает?

Автор – м-р Г. Г. Диксон, наш специальный корреспондент в Лондоне

Пишущий эти строки считает своею обязанностью ответить на недавно опубликованное в нашей газете письмо некоего лорда, который подписался «Дэвид Мерридит из Голуэя», но также известен как лорд Кингскорт Кашела и Карны, о голоде в Ирландии.

Апокалипсис, ныне свирепствующий в сельской местности Ирландии, разразился из-за страшного сговора четырех его всадников. Стихийного бедствия, сокрушительной нищеты, крайней зависимости бедняков от одной сельскохозяйственной культуры, подверженной заболеваниям, и крайней душевной черствости их лордов и хозяев – словом, в силу тех же ужасных причин, из за которых голодают бедняки всего света. И сие не «несчастный случай», а неизбежное их следствие. Что, кроме зла, могло вырасти на столь пагубной почве?

Нельзя не предположить, что любому, кто окончил Оксфорд (как лорд Кингскорт), это прекрасно известно. Нынешний голод не первый: у него было множество предшественников. (В одной лишь Ирландии за последние тридцать лет их было четырнадцать; в середине восемнадцатого столетия из-за болезни посевов там разразилась настоящая катастрофа.) Искрой, воспламенившей эту пороховую бочку, послужило начавшееся два года назад грибковое поражение картофеля, основной пищи ирландских крестьян. Название этой болезни пока неизвестно.

Л вот название экономической системы, в рамках которой разразилась подобная катастрофа, известно отлично. Она зовется «свободой торговли» и имеет множество почитателей. Она тоже, подобно Дэвиду Мерридиту из Голуэя, скрывается под псевдонимом. Это вообще свойственно и преступникам, и аристократам. Ее nom de guerre[14]14
  Nom de guerre – вымышленное имя, псевдоним (фр.).


[Закрыть] – «Laissez-Faire»[15]15
  Laissez-Faire – политика невмешательства государства в экономику, принцип свободы торговли (фр.).


[Закрыть]: она учит, что все в мире определяет жажда наживы, в том числе и кому жить, а кому умереть.

Вот вам свобода, которая позволяет ирландским продовольственным негоциантам вчетверо поднимать цены в голодающих областях, которая позволяет ирландским ранчеро отправлять в Дублин и Лондон обозы с непопорченным продовольствием в сопровождении вооруженной охраны, в то время как их соотечественники гибнут от голода среди гниющих полей. (Ни в столовых дублинских богачей, ни во дворце его высокопреосвященства архиепископа никто не голодает.)

Проявлениям гуманизма не дозволено вмешиваться в эти величественные механизмы свободной торговли. Ни воображению человеческому, которое подарило нам шедевры Ренессанса. Ни воле к Свободе, даровавшей нам Америку. Ни естественному сочувствию к нашим страдающим братьям, – слышен лишь скрежет двигателя торговли, вырабатывающего прибыль, более ничего.

И это не преувеличение. Ирландские и английские лорды полагают нелепостью утверждение, что единственная задача неработающих аристократов – не дать умереть от голода тем, из кого они, точно пиявки, сосут кровь. В самом деле, считается de rigueur[16]16
  De rigueur – в порядке вещей (фр.).


[Закрыть] попрекать бедняков тем, что они бедны, собственное же богатство мнить замыслом Божьим. У тех, кто трудится тяжеле всех, меньше всего денег, у тех, кто ничего не делает, только ест, их без счета.

Большинство облеченных властью, с чьего попустительства вершится уничтожение ирландской бедноты, – британцы, и это установленный факт, но и ирландцев среди них много. Об этих британцах последнее время писали немало, а вот об ирландцах почти ничего. Некоторые винят в этом истреблении Британию, хотя осуществляет его не Британия и жертва его – не Ирландия. Ситуация гораздо сложнее, но от этого не менее жестока.

Большая часть британских правящих кругов чурается ответственности, в то время как миллионы их ирландских подданных умирают едва ли не самой страшной смертью за всю страшную историю Ирландии, в то время как многие состоятельные ирландцы, одной крови (и не только крови) с несчастными жертвами, молча отводят глаза. Приведу памятное выражение лорда Кингскорта: «Голод убивает всех бедняков без разбора. Ему не важно, чьи они граждане». Несомненно, если бы голод опустошал Йоркшир, вряд ли правительство взирало бы на него со столь удручающим бездействием. Но если кто-то предполагает, будто достопочтенный лорд Джон Рассел (премьер-министр Великобритании, первый граф Рассел, виконт Эмберли, виконт Ардсалла, третий сын его светлости шестого герцога Бедфорда) поднимет налоги своим закадычным друзьям-лордам, дабы помочь голодающим Лидса, то пусть его дворецкий приготовит ему холодную ванну.

Правительство Рассела действительно посылало голодающим продовольствие, о чем с гордостью упоминает лорд Кингскорт в недавней своей эпистоле. Однако, как ни прискорбно, зачастую этой помощи оказывается недостаточно – скверно спланированной, скверно организованной, скверно распределенной, да и качества она столь скверного, что практически бесполезна, оказывают ее не там и не тогда, слишком мало и слишком поздно. И многочисленные ирландские поклонники лорда Рассела (их действительно немало) должны разделить вину с ним и его правительством.

Ирландские земледельцы из числа тех, что побогаче, не сделали абсолютно ничего, чтобы помочь голодающим, однако существенно увеличили свои капиталы, огородив наделы, оставленные бедняками. Легион землевладельцев, признающихся в любви к народу Ирландии, на деле изгнал тысячи бедняков со своих наследственных феодов. И семья лорда Кингскорта – такая же шайка. Он называет себя «ирландцем, который родился и вырос в Голуэе». Интересно, вспоминает ли он об этом там, где живет обычно – в своем доме в Челси.

Некоторые винят в случившемся «народ Британии», поскольку тот поддержал правительство, которое пальцем не шевельнуло, чтобы помочь голодающим. Это в некотором роде несправедливо. Ни один человек из неимущего класса этого королевства никогда не голосовал за свое растленное правительство, отягощающее страдания голодающих Ирландии. Причина проста. У людей нет права голоса.

На милостивой родине демократии (в невыби-раемой «палате лордов» которой с таким удовольствием разглагольствует Дэвид Мерридит) лишь богатство, а не гражданство дает право голоса. Британцы – не граждане, а подданные ее величества королевы. Девятнадцать из двадцати британцев не имеют права голоса. Мнение «народа» не имеет никакой ценности на острове под властью олигархов, прежде властвовавших и нами. Какое счастье, что мы продолжаем их красивый старинный обычай и лишаем гражданских прав ту половину нашего населения, которая не обладает способностью отрастить бороду[17]17
  Имеются в виду индейцы.


[Закрыть].

Недавно лорд Кингскорт выступил с предостережением в этой газете: «все, что связано с голодом в Ирландии, намного сложнее, нежели представляется». Пусть так. Однако же его светлость, в отличие от множества жертв голода, наслаждается привилегией быть живым и спорить о сложностях.

Бесспорно, разделение сельской Ирландии на богатую и нищую не вполне справедливо. Есть там и мелкие фермеры, и прочие, чьи скудные средства на волосок отделяют их от пресловутой темницы под названием «работный дом». Многим, возможно, даже хватит денег на гроб, хотя большинству не хватает, и лорд Кингскорт непременно это заметит, если поднимется из-за письменного стола и подойдет к окну. Зачастую землю делят на участки помельче и негласно сдают внаем бедным семьям (даром или за скромную плату), что приводит к масштабному истощению и без того оскудевших почв, а следовательно, к голоду и новым невзгодам. Некоторые живут в нищете и не имеют ничего. Нет у них ни восьми долларов, чтобы отправиться за границу (стоимость ужина в лондонском клубе лорда Кингскорта), ни какой-либо собственности, которую можно продать и купить билет: эти люди умирают десятками тысяч, пока мы занимаем себя интересными сложными вопросами. Только за этот год умерли четверть миллиона. Больше, чем население Флориды, Айовы и Делавэра, вместе взятых.

Действительно, все, что связано с голодом, очень сложно. Все, кроме страданий его жертв: старых, молодых, бедных и беззащитных. Именно их трудами дворянство Ирландии имеет блаженный досуг и, подобно своим английским собратьям, нежится в постели до полудня. Неудивительно, что эти лорды и леди так устают. Достаточно пролистать «Иллюстрированные лондонские новости» за последние годы, чтобы понять, что охоты, балы и прочие утомительные развлечения светской загородной жизни продолжаются в несчастной Ирландии в то самое время, когда голодающие имеют наглость дохнуть в канавах.

К кому же теперь обратиться за помощью этим людям, которых так подло предали те, кто выжал из них все соки? Быть может, к нашим глубокоуважаемым коллегам из британского четвертого сословия. Вот что пишут в передовице лондонской «Таймс» (где, кстати, регулярно печатают лорда Кингскорта): «Мы считаем картофельную гниль величайшим благом. Как только кельты перестанут быть картофелефагами, они неминуемо превратятся в мясоедов. С тягой к мясу придет и аппетит к нему. А с ним порядок, устойчивость и стабильность».

В последнем номере «Панча» (антиамериканского журнала, редактор которого частенько гостит у лорда Кингскорта) поддержали план вынужденной массовой эмиграции. «Мы уверены, если этот план претворить в жизнь как следует, он станет величайшим благом для Ирландии с тех самых пор, как святой Патрик изгнал из нее змей».

И люди действительно бегут из Ирландии. Пройдет лет тридцать, и в Америке ирландцев окажется больше, чем в той жестокой и несправедливой стране, где они родились и где к ним относятся как к паразитам.

Это не расчетливое убийство целой нации, однако же, несомненно, чье-то превратно понятое учение. Тут лорд Кингскорт прав. (Мать, чьи дети голодают, бесспорно, утешится мыслью, что это не чей-то злой умысел.) Голод поразил несчастных вовсе не из-за глупости и лени (во всяком случае, их собственных), несмотря на вопиюще озлобленные уверения в обратном, которыми ныне изобилуют лондонские газеты. Мистер Панч – отнюдь не единственная злорадствующая марионетка, уподобляющая ирландцев зверям и головорезам. И подобные глупости повторяют с обеих сторон. Немало ирландских священников учат паству, что англичанин, по определению, выродок и безбожник, дикарь, кровожадный язычник. Другие тоже препоясывают чресла на сечу – чуть более скрытно, однако столь же опасно. Член революционного общества из сельской местности Голуэя (лишенный земли арендатор самого лорда Кингскорта) недавно признался пишущему эти строки:

«Я ненавижу англичан, как ненавижу сатану. Все они подлецы. Они были дикарями, идолопоклонниками, когда наши люди были святыми. В этой стране разразится священная война за то, чтобы их изгнать. Всех до единого. И мне наплевать, сколько веков они здесь – это не их страна, они подчинили ее пытками. Их отшвырнут прямиком в выгребную яму, где им и место, этих ублюдочных псов и с ними их сук. Я убью каждого из их стаи – и почту это за благословение».

У многих из нас есть истинные друзья в Великобритании и Ирландии, и все мы обязаны своим наследием этим странам. Поэтому необходимо, чтобы Америка в этот страшный час по возможности повлияла на лондонское правительство. В противном случае голод на целый век испортит отношения меж достойными и умеренными жителями обоих островов.

Не вызывает сомнений, что еще многие и многие умрут от голода. И если срочно не оказать помощь бедным, тысячи погибнут от его ужасных последствий: клинков, артиллерийских снарядов, штыков и пуль. Быть может, среди них будут даже благородные лорды: разумеется, это будет большое горе. С их окончательным истреблением страницы читательских писем многих американских газет понесут тяжелую утрату.

РЕКЛАМНОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ ПУТЕШЕСТВУЙТЕ ПАРОХОДАМИ «СЕРЕБРЯНОЙ ЗВЕЗДЫ»

Роскошные каюты Предупредительное обслуживание: изысканные блюда на борту Ежедневные рейсы из Нью-Йорка в Ливерпуль Стоимость билета в оба конца в первом классе с шампанским – 120 долларов Заказывайте места заблаговременно

Мне жаль, что священник наложил на тебя столь тяжкую епитимью. Обязательно приезжай в страну, где любовь и свобода. Мне здесь очень нравится. Ты не поверишь, сколько у меня кавалеров. Думаешь, ни одного? У меня их полдюжины. Я стала совсем как янки, и если бы вернулась домой, парни так и увивались бы за мною. Что тут еще добавить?

Из письма Мэри Браун кузине в Уэксфорд

Глава 4
ГОЛОД

Четвертый вечер путешествия, в который мы узнаем о замыслах убийцы, его жестоких намерениях и беспощадном коварстве

17°22’W; 51°05’N

5.15. пополудни

Убийца Пайес Малви бродил по залитой водой носовой палубе, волоча за собой больную ногу, точно мешок шурупов. Море было серым, как лезвие ножа, в крапинах черных водоворотов. На четвертый день после отплытия из Кова наползали сумерки. Тонкий месяц обломком ногтя маячил среди клубов угольных туч; невдалеке с неба лили яркие струи дождя со снегом.

Малви мучила боль. Ноги гудели. Костяшки и кончики пальцев обжигал холод. Сырая одежда леденила влажную кожу, губила душу, как ведьмин яд.

Несколько дней после отплытия из Кова в кильватере «Звезды» летали кайры и серебристые чайки, кружили, пикировали, ныряли в волны, садились с дружным пронзительным криком на леера. Кое-кто из трюмных пассажиров ловил их на крючок с наживкой, ища утешения, скорее, в соперничестве, сопряженном с этим промыслом, нежели в пахнущем рыбой волокнистом мясе изумленной добычи. И даже когда Ирландия скрылась из виду, тупики и бакланы скользили над волнами, касаясь крыльями барашков, – обитатели каменистых, давно заброшенных островов, тянувшихся от юго-западного побережья, словно чернильные кляксы, разбрызганные небрежным картографом. Теперь не было птиц. Теперь не было ничего.

Кроме неумолчных стонов и скрипов корабля, от которых сжималось сердце. Тревожного шелеста обмякающих парусов. Рева матросов, когда с севера налетал шквал. Плача детей. Криков мужчин. Какофонии, которой они оглашали ночь, слезливых песен любви и мести, сдавленного воя волынок. Визга животных в клетках на палубе. Нескончаемой трескотни женщин, особенно молодых.

Каким-то окажется Нью-Йорк? Какие наряды носят в Нью-Йорке? Какие звери живут в зоопарке Нью-Йорка? Что там едят? Какую музыку слушают? Китайцы и правда желтые? А индейцы краснокожие? Правда ли, что у чернокожих эта штуковина, ну вы понимаете, больше, чем у христиан? Американки на людях действительно ходят с голой грудью? Малви часто, особенно в юности, думал, что морские походы – занятие одинокое: жизнь, в которую можно убежать от прошлого. Теперь же ему казалось, что он очутился в аду, где ему и место. Прошлое держало его цепко, точно швартовый канат. И чем дальше уходил корабль, тем сильнее оно тянуло.

Общество женщин, особенно молодых, было невыносимо. Отчасти потому, что ему больно было видеть их исхудалые лица, их потухшие глаза и костлявые руки. Горящую в них пугающую надежду – клеймо тех, кто лишился всего. Он всю ночь слонялся по кораблю, лишь бы не слышать их, и спал весь день, чтобы не слышать мужчин.

Мужчины были в основном выселенные с земельных наделов фермеры из Коннахта и Западного Корка, нищие батраки из Карлоу и Уотерфорда, бондарь, несколько кузнецов, скупщик старых лошадей из Керри, двое рыбаков из Голуэя, ухитрившихся продать свои сети. Беднейшие из бедных остались умирать на причале: у них не было ни денег на билет, ни сил просить милостыню у тех, у кого они были.

Мужчины сильнее женщин страдали от морской болезни. Малви не понимал почему, но так оно, похоже, и было. Двум рыбакам из окрестностей Лино-на приходилось хуже прочих. Они обитали на высоких утесах Делфи, ставили в глубоких водах бухты Киллари ловушки на омаров и крабов. Ни один из них никогда не ходил далеко в море. Они шутили, что привязаны к суше, эти двое неправдоподобно красивых братьев. О себе говорили с иронией, в третьем лице, точно их забавляла собственная беспомощность и страх. Рыбаки, которые никогда не выходили в море.

Убийца с грустью наблюдал, как они рисуются перед девицами, как борются друг с другом, как в одних чулках бегают взапуски по палубе. Даже их доброта наводила на него грусть. Они постоянно делились пайком с детьми трюмных пассажиров, пели патриотические баллады, если товарищам случалось приуныть. Младший скоро умрет, это ясно как день. В его веселье сквозит надрыв. Он уже не жилец.

Малви знавал голод, его хитрости и повадки, как он обманом внушает тебе, будто ты вовсе не голоден, чтобы потом внезапно напасть, словно кричащий разбойник с безумным взором. Он знавал голод и в Коннемаре, и на дорогах Англии. Всю его жизнь голод крался за ним тенью, точно шпион. И теперь ковылял вместе с ним по палубе. Казалось, Малви слышит рев его хохота, чувствует смрад дыхания.

Позапрошлой ночью он взглянул на верхушку грота и увидел, что из вороньего гнезда[18]18
  Воронье гнездо – наблюдательный пост в виде открытой бочки, закрепленной над марсовой площадкой фок-мачты парусного судна.


[Закрыть] на него смотрит покойный отец. Позже на полубаке Малви заметил маленькую драчливую птицу, убийцу с орлиным клювом и ярко-синими крыльями, хотя откуда взяться птице так далеко в море? А вчера вечером, ближе к закату, сквозь чугунную решетку, отделявшую первый класс, Малви увидел еще один призрак. Темноглазая девушка, которую он когда-то обманул, гуляла по палубе за руку с плачущим ребенком.

Глядя на это видение, Малви осознал нечто странное. Если бы перед ним в эту минуту явились изысканные яства на золотых блюдах, он не сумел бы проглотить и куска. Скорее, его стошнило бы от отвращения.

Нужно быть осторожным. Так голод изводит человека своими чарами. Опасность грозит не тогда, когда чувствуешь голод. А когда уже не ощущаешь. Тут-то тебе и смерть.

Мэри видит змею, милый юноша сильнее удава.

Все началось на второе утро после отплытия из Кова. Перед самым рассветом Малви стоял возле трапа на верхнюю палубу, смотрел на тускнеющие звезды. Он думал о шотландце, которого знавал в детстве, инженере по имени Ниммо, работавшем на правительство. Ниммо прислали в Коннемару в 1822 году, когда на западном побережье случился неурожай. Малви с братом были в числе местных парнишек, у кого еще оставались силы работать: они таскали булыжники для новой дороги из Клифдена в Голуэй. Надсмотрщик-шотландец отличался бескорыстием, охотно общался с парнишками, вместе с ними носил и разбивал булыжники, порой рассказывал им что-нибудь о науке и инженерном деле. Повеселил их, объяснив с точки зрения второго закона Ньютона, почему река никогда не потечет вверх. Не то чтобы им требовалось это объяснять, но наблюдать за ним было куда приятнее, чем работать. «И не делите на ноль. Это, голубчики, одиннадцатая заповедь». Он научил Пайеса Малви бессмысленной фразе, чтобы запомнить расположение планет относительно Солнца: «Мэри видит змею, милый юноша сильнее удава».

Малви снова и снова прокручивал в памяти это предложение, наблюдая за тем, как светлеет небо на востоке. Слова его успокаивали. Ему нравился их ритм. А потом ему вдруг показалось, что он видит кита. Справа по носу, в полутора милях от судна, громадного сизого финвала, какого некогда видел на страницах бестиария в витрине лондонской книжной лавки. Сперва появился хвост, ударил по волнам. Пролетело мгновенье. Малви замер от изумления. Потом из воды выскользнула вся неприлично огромная туша, от головы до плавника: немыслимо длинная, немыслимо черная, из челюстей хлещет пенная струя воды; кит был широкий и гладкий, точно диковинное существо, пугающее чудовище из глубины кошмара.

Кит нырнул в воду: казалось, гора обрушилась в море.

Не в силах пошевелиться, Малви смотрел ка море, потрясенный громадиной, которую только что видел. Он уже сомневался, что действительно видел финвала. Ведь больше никто не видел Ни пассажиры. Ни экипаж. А если и видел, то не обмолвился словом. Но ведь они наверняка рассказали бы. Не могли же они молчать? Ведь кит в длину как пол корабля!

Целый час (или даже больше) он не сводил глаз с моря: ему казалось, он сходит с ума. Ему доводилось видеть, как такое случается с голодающими. Так было с его бедным безумным братом. Наблюдая за вздымающимися волнами, Малви вспомнил последнюю ночь в Коннемаре. Такое забыть невозможно. Оно врывается в сознание, точно угрызения совести старика за преступления юности.

Как он ни умолял их, они оставались непреклонны. «Наши люди будут на причале в Нью-Йорке. Наши люди будут на корабле. Если этот подлец-англичанин сойдет по трапу, считай, ты покойник. Мы не лжем, не думай. Ты умрешь смертью предателя, ублюдок чертов. Ты увидишь, как твое сердце вырежут из груди и сожгут».

Каменные братья с дубовыми кулаками. Он молил избавить его от этой патриотической задачи. Тот, кто его обвинил, явно ошибся. Он не убийца. Он в жизни никого не убивал. Это как посмотреть, ответствовал их вожак.

– Я оставляю свою землю. Разве этого мало?

Повезло тебе, что у тебя есть земля, которую можно оставить.

– У этого человека дети, – сказал Малви.

А у нас? Разве у нас нет детей?

– Что угодно. Но это я делать не буду.

Тут его вновь принялись избивать.

Он помнил их глаза, испуганные и уверенные одновременно. Их капюшоны и маски из дерюги в черных пятнах. Прорези для рта. Орудия их труда превратились в оружие – косы, мотыги, лопаты, секачи. У них не осталось средств: незачем и трудиться. В один оглушительный миг у них украли века. Украли труд их отцов, наследство их сыновей. Отняли у них все одним росчерком пера.

Черная земля. Зеленые поля. Накрывшее стол зеленое знамя в потеках его крови. Блеск оружия, которое они вынудили его взять, рыбацкий нож, приставленный к его дрожащей груди, пока они распинались о свободе, земле и воровстве. Выгравированные на клинке слова «ШЕФФИЛДСКАЯ СТАЛЬ». Он чувствовал его сейчас в кармане пальто, у искромсанного бедра. Он помнил, что они грозились сделать с ним этим ножом, если он не перестанет скулить, мол, убийство слишком тяжелое бремя. Его схватили, принялись резать, и лишь тогда Малви заорал, что пойдет на убийство.

Он убьет человека, с которым никогда не встречался, не то что не говорил. Англичанина, землевладельца – следовательно, врага. Землевладельца без земли, англичанина, родившегося в Ирландии, – но что проку искать объяснения. Убьет за его сословие, происхождение, преступления его отцов, за род, к которому он принадлежит. За церковь, которую посещает, за молитвы, которые возносит. За это все, а еще за его фамилию – одно-единственное слово, которое он даже не выбирал.

Мерридит.

Эта троица слогов приговорила того, кто носит это имя, к убийству, запятнала виною. Родословное древо стало его виселицей. И то, что он ничего не сделал, ничего не значило – лишь приносило пустые сложности. Мучители Малви тоже не сделали ничего, но это не помогло им, когда настал час рас платы. Их земли больше нет. Они лишились цели. Голодные, измученные – наконец, побежденные.

Некогда их плуг бороздил землю – теперь их чело избороздили морщины невзгод. Они избивали Малви до полусмерти, а он чувствовал, что от них до сих пор пахнет землей. Их холщовые рукавицы, их крестьянские башмаки, облепленные мертвой черной землей. Пальцы, которые сажали, растили, ласкали, теперь душили, мучили, рвали его лицо. Они дали ему убежать и поймали снова, точно хотели сказать: от нас не убежишь. У одного была дворняга, у второго охотничий пес. Больнее всего было вспоминать собачий вой и лай, горячее и влажное дыхание голодных псов, как царапают их когти, как хозяева натравливают собак на жертву. Из канавы достали ком земли с гравием, забили ему в глотку, так что он подавился. Его побили камнями, но и на этом истязания не прекратились. В каждом ударе, тычке, плевке он ощущал то же, что, должно быть, ощущали они. Кровь заливала ему глаза, и все равно мучители казались ему жалкими, напуганными. Их унизили, они это чувствовали и понимали. Случившееся с его обидчиками было сродни изнасилованию. «Ты это сделаешь, Малви, или никогда не увидишь света. На корабле за тобой будут следить, чтобы убедиться, что ты это сделаешь». Он согласился – сквозь выбитые зубы. Он сделает это.