Текст книги "Страна смеха"

Автор книги: Джонатан Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Живя в Нью-Йорке, Франк большую часть времени проводил у Лученте - либо в бюро, либо в квартирке за конторой. Но по воскресеньям, каждое воскресенье, он выезжал на природу с Туртонами. Это были карлики. Он познакомился с ними, когда случайно зашел в их кондитерскую лавку. Все трое любили жареных цыплят и железнодорожные поездки, поэтому каждую неделю они до отвала наедались курятиной в ресторанчике, а потом шли на Гранд-Сентрал или на Пенн-стейшн и отправлялись куда-нибудь в пригород. Супруги Лученте в таких развлечениях не участвовали, но когда Франк вечером возвращался, то обязательно рассказывал, куда они с Туртонами ездили и что видели. Лученте так до конца и не понял, почему Франк уволился. Чем дольше он работал, тем больше, казалось, очаровывало его это занятие, но однажды он пришел и заявил, что в конце месяца уезжает. Сказал, что отправляется на Средний Запад к своему дяде. Когда я вернулся домой, у моих дверей стоял один из интернатских ребят. - Мистер Эбби, у вас какая-то женщина. Наверное, попросила мистера Розенберга впустить ее. Я открыл дверь и уронил портфель на пол. Захлопнув дверь ногой, зажмурился. Вся квартира пропахла кэрри. Терпеть не могу кэрри. - Привет! - послышался голос. - Привет. Э-э, привет, Саксони. Она появилась из-за угла, держа в руке мою старую деревянную мешалку, к которой пристало несколько зернышек риса. Саксони улыбалась - пожалуй, слишком усердно,- и ее лицо раскраснелось. Отчасти, догадался я, от стряпни, отчасти от неловкости. - Что ты затеяла, Сакс? Поварешка медленно поникла, и улыбка исчезла. Саксони потупилась. - Я подумала, раз ты весь день был в городе, то, наверное, не ел как следует, со всеми этими разъездами... - Фразу Саксони не закончила, но снова подняла мешалку и сделала ею несколько вялых пассов, будто волшебной палочкой. Возможно, хотела, чтобы та договорила за нее. - Послушай, да ладно тебе... Это в самом деле очень мило с твоей стороны! Что я, что она были в полном замешательстве, так что я поспешно ретировался в ванную. - Томас, ты любишь кэрри? Уже к середине трапезы мой язык трубил пожарную тревогу громче любой сирены, но я утирал слезы, и кивал, и восторженно жестикулировал вилкой: "...Обожаю!" Наверное, это был наихудший обед в моей жизни. Сначала ее банановый хлеб, теперь это кэрри... Но Господь в своей милости повелел ей купить на десерт хлебцы от Сары Ли, и после трех стаканов молока огонь у меня во рту улегся. По завершении трапезы я начал рассказывать Саксони о недоразумении с таксистом и дошел до того места, где Туто (с ударением на первый или второй слог) высаживает меня из машины, но тут Саксони закусила губу и отвернулась. - Что такое? - Я хотел было поинтересоваться, не наскучил ли ей своим рассказом, но вовремя понял, что, пожалуй, не стоит. - Я... - Она взглянула на меня, потом в сторону, на меня - в сторону. Сегодня днем я здесь была по-настоящему счастлива, Томас. Пришла сразу после твоего звонка и... Мне было так хорошо здесь, готовить... Понимаешь, о чем я? - Взгляд ее утратил пронзительность, и она закусила губу, но смотрела на меня, не отрываясь. - Конечно, конечно. Ну то есть, разумеется, понимаю... А кэрри было просто великолепным! Потом, когда я подарил ей огромный альбом с куклами, она только взглянула на него - и расплакалась. И больше не притрагивалась к нему, а встала со стула и подошла ко мне, обвила руки вокруг шеи, крепко-крепко обняла и не отпускала. Начались ласки, и мы переместились на кровать, где стали раздевать друг друга со всей поспешностью. Но достаточно быстро не выходило, так что мы разделились и расстегнулись самостоятельно. Хотя Саксони и повернулась ко мне спиной, я помедлил, глядя, как она стягивает через голову рубашку. Люблю смотреть, как женщины раздеваются. Не важно, собираешься ли с ней лечь, или просто подглядываешь в окно - есть в этом что-то трепетное, удивительно возбуждающее. Я коснулся большим пальцем ее спины и медленно пересчитал позвонки, сверху вниз. Она посмотрела через плечо и состроила гримаску. - Можно попросить об одном одолжении? - Проси. - Я очень стесняюсь раздеваться перед кем-то. Извини, ты не мог бы закрыть глаза или пока смотреть в сторону?.. Я перегнулся через кровать и чмокнул ее в плечо. - Конечно, конечно. Меня это тоже смущает. Прекрасно. Терпеть не могу стягивать штаны перед незнакомой женщиной. Так что отлично получается: значит, я отвернусь, сниму штаны, пока она снимает свои, мы одновременно залезем под простыню, выключим на какое-то время свет... Дз-з-з-з-и-и-н-н-нь! Я только успел вынуть одну ногу из своих спортивных трусов, как зазвонил телефон. Мне никогда никто не звонит, особенно в двенадцать часов ночи. Телефон был в другом конце комнаты, и я метнулся голышом к нему. Саксони издала вопль, и я машинально обернулся к ней. Зеленые трусики ее были стянуты до колен, и, судя по выражению ее лица, она не знала, то ли снять их совсем, то ли натянуть снова. - Томас, где ты был? Я несколько дней пыталась тебе дозвониться! - Мама? - Да. Тебя только среди ночи и можно застать. Получил трусы, которые я посылала тебе из "Блумингдейла"? - Трусы?! Ну, мама... - Я зажал микрофон ладонью и взглянул на Саксони. - Мама интересуется, получил ли я трусы, которые она послала мне из "Блумингдейла". Сакс тут же посмотрела на трусики у себя в руках, потом на меня. Мы дружно покатились со смеху, и я постарался закруглиться с разговором как можно скорее. Следующие несколько недель мы больше и больше времени проводили вместе. Сходили в театр в Нью-Хейвене, однажды вечером съездили поужинать в Стёрбридж-Виллидж, переждали грозу с градом в коттеджике моей матери на род-айлендском побережье. И вот однажды она робко спросила, нельзя ли ей съездить в Гален. - Да, но только если обещаешь взять меня с собой. Часть вторая Глава 1 - Саксони, ты не сможешь взять все эти чемоданы! Мы что, по-твоему, Дикий Запад осваивать собрались? Чтобы довершить коллекцию, не хватало лишь древнего пароходного кофра. Здесь была желто-красная плетеная корзина, потрепанный рюкзак, толстый, чуть не лопающийся, как сарделька, и коричневый кожаный саквояж с латунными замками и уголками. Плюс несколько одежек прямиком из химчистки, в пластиковых пакетах и на железных вешалках. Бросив на меня сердитый взгляд, она обошла пикап сзади, распахнула дверцу и засунула первую из своих вещей. - Не доводи меня, Томас, ладно? У меня и так сегодня паршивый день. Только не доводи меня. Я похлопал пальцами по баранке, глянул в зеркало заднего вида на свою новую стрижку и прикинул, стоит ли начинать бой. Целую неделю я твердил ей, что в эту поездку нужно брать как можно меньше вещей. Так как после моего нью-йоркского визита мы были вместе почти каждый день, я уверился, что у нее примерно три рубашки, два платья и белый халатик, напоминавший крестьянские обноски. В какой-то момент я хотел купить ей индийское платье, которым она восхищалась в витрине, но она не позволила, несмотря на мои настояния. - Не сейчас,- сказала она, и я мог лишь предполагать, что это означало. Так что же она напихала в эти сумки? Мне представился новый кошмар бакалейные товары и плитка. Всю дорогу в Гален она собирается готовить! Банановый хлеб... кэрри... яблочный чай... - И все-таки что у тебя в этих баулах, Сакс? - Нечего на меня орать! Посмотрев на нее в зеркальце, я увидел, что она стоит, уперев руки в бедра. Мне подумалось, как хороши эти бедра без одежды. - Ладно, извини. Но почему все-таки столько всего? Послышался хруст гравия, и вот она уже стоит у моей двери. Я посмотрел на нее, но она была занята развязыванием тесемок на корзине. - Вот взгляни. Там были рукописные заметки, журнальные вырезки, чистые желтые блокноты, желтые карандаши и ее любимые розовые ластики. - Это моя рабочая сумка. Можно мне ее взять? - Сакс... - В рюкзаке вся моя одежда... - Слушай, я же не говорю... - А в саквояже несколько кукол, над которыми я сейчас работаю. - Она улыбнулась и щелкнула замками. - К этому ты должен привыкнуть, Томас: когда я куда-нибудь еду, я всегда беру с собой всю мою жизнь, словно отправляюсь навсегда. - Да, в последний путь. - Ах, как смешно. Какой ты умный! Июньская церемония выпуска состоялась несколькими днями раньше, так что в кампусе было по-летнему зелено и тихо, и даже немного грустно. Школы без учеников всегда мне кажутся странно зловещими. Классы слишком чистые, полы слишком натерты. Когда звонит телефон, эхо разносится по всему зданию, и только звонков через восемь-девять кто-нибудь соблаговолит ответить или на другом конце поймут, что никого нет, и повесят трубку. Мы миновали огромный бук, мое любимое дерево, и я понял, что теперь уже долго не посижу под ним. Саксони включила радио. - Грустно уезжать, Томас? Звучал последний куплет "Hey, Jude", и мне вспомнилась девушка, с которой мы встречались в Нантакете в шестидесятых, когда эта песня только появилась. - Грустно? Да, немного. Но в то же время я рад. Время идет, и вдруг замечаешь, что говоришь и двигаешься будто в трансе. В этом году я проходил "Гекльберри Финна" четвертый раз, с очередными оболтусами. Да, конечно, книга великая, но еще чуть-чуть - и читать я бы уже просто не смог. Талдычил бы одно и то же на автопилоте. В таких уроках ничего хорошего. Мы дослушали песню до конца. Наверное, по радио передавали ретроспективу "Битлз", так как следующей зазвучала "Strawberry Fields Forever". Я вырулил на автостраду. Саксони сняла у меня с рукава нитку: - Тебе никогда не хотелось быть актером? - Актером?! Нет, после отца, боже упаси! - Помню, когда я увидела "Новичков", то была без ума от Стивена Эбби. Я фыркнул, но ничего не сказал. Кто в мире не обожал моего отца? - Не смейся - я серьезно! - В ее голосе сквозило, можно сказать, негодование. - Я тогда впервые попала в больницу, и родители принесли мне маленький портативный телевизор. Очень четко помню весь фильм. Программа "Миллионное кино" крутила одну и ту же старую картину каждый день в течение недели, и я ни разу не пропустила ни "Новичков", ни "Янки Дудль денди". - "Янки Дудль денди"? - Да, с Джеймсом Кэгни{19}. Когда лежала в больнице, я была без ума от обоих - от Джеймса Кэгни и твоего отца. - И как долго ты там лежала? - В больнице? Первый раз четыре месяца, а второй - два. - И что они с тобой делали - пересадку кожи и все такое? Саксони не ответила. Я взглянул на нее, но ее лицо ничего не выражало. Совать свой нос куда не просят я не собирался, и поскольку молчание длилось, мне захотелось извиниться, но я не стал. Над холмами впереди назревала серьезная гроза, и мы въехали под нависающую пелену дымчато-жемчужных облаков. Взглянув в зеркало заднего вида, я заметил, что там, откуда мы приехали, по-прежнему сияет солнце. Большинство оставшихся там не подозревали, что ждет их к вечеру. - А когда ты разочаровалась в моем отце? - Томас, тебе действительно хочется узнать о том, как я лежала в больнице? Я никогда не любила рассказывать об этом, но если хочешь, расскажу. В ее голосе слышалась такая убежденность, что я не знал, что и ответить. - Первый раз было ужасно. Меня вымачивали в этих ваннах, чтобы старая кожа сошла и начала расти новая. Помню, там за мной ухаживала одна тупая медсестра по имени миссис Расмуссен, она всегда говорила со мной, как со слабоумной. Остальное - смазано, помню только, что всего боялась и все ненавидела. Наверно, я многое заставила себя забыть. Во второй раз была сплошная физиотерапия, и все обращались со мной гораздо лучше. Наверное, потому что знали, что я снова буду ходить. Тогда я открыла, что люди относятся к тебе гораздо более... не знаю, по-человечески, что ли, когда знают, что ты выздоровеешь. Желтая молния змеей скользнула на фоне туч, за ней последовал резкий раскат грома, из тех, от каких невольно подскакиваешь. По радио слышался практически один треск, и я выключил приемник. Начали падать крупные бусины дождя, но я до последнего момента не включал дворники. Окно с моей стороны было открыто, и я ощущал, как жара спадает и воздух становится свежее. Мне представилась маленькая Саксони Гарднер, сидящая на больничной койке, словно аршин проглотила, со своими детским ножками, перебинтованными сверху донизу. Картина была такой грустной и трогательной, что я улыбнулся. Будь у меня такая дочка, я бы с головой завалил ее книжками и игрушками. - А каково это - быть сыном Стивена Эбби? Я глубоко вздохнул, чтобы на минуту ее отвлечь. За то время, что мы были вместе, она задавала мне мало вопросов о семье, и я был чертовски благодарен ей за это. - Моя мама звала его Панч. Иногда он уходил со съемок в середине дня, брал нас и вез куда-нибудь - на пляж или на "Ноттс-берри-фарм"{20}. Он суетился, покупал нам всякие хот-доги и кока-колу и спрашивал, разве, мол, это не лучшее время в нашей жизни. По-всякому с ума сходил, но нам это нравилось. Если он уж слишком безумствовал, мама говорила: "Спокойнее, Панч",- и я ненавидел ее за это. Отец всегда должен был быть душой компании, но поскольку мы так редко его видели, то все не могли насытиться. Дождь падал прозрачным занавесом, и было слышно, как под колесами плещется вода. Я ехал в правом ряду, и когда кто-то нас обгонял, то на ветровое стекло летело столько воды, что бедные дворники еле справлялись. Теперь гром следовал за молнией сразу, и я понял, что гроза прямо над нами. - Однажды, когда снимали "Пожар в Виргинии", он взял меня в студию. В некотором смысле это был, наверное, один из лучших дней в моей жизни. Все, что я помню,- это как кто-нибудь постоянно предлагал мне мороженое, и как я заснул, и меня отнесли в его уборную. Когда я проснулся, отец стоял надо мной, как белая гора, улыбаясь своей знаменитой улыбкой. На нем была белоснежная рубашка и огромная кремовая панама с черной лентой. - Я покачал головой и выстучал пальцами по баранке быструю мелодию, гоня воспоминание. Мимо, как в замедленной съемке, проплыл тяжелый трейлер компании "Гранд Юнион". - Ты любил его? - Ее голос звучал робко; наверное, она побаивалась. - Нет. То есть да. Не знаю - как можно не любить своего отца? - Запросто - вот я своего не любила. Величайшая мечта всей его жизни сбылась, когда один из его учеников поступил в Гарвард. - Что ты хочешь сказать? Твой отец был учителем? - Угу. - Ты никогда не говорила мне об этом. Я бросил на нее быстрый взгляд, а она надула щеки, так что стала похожа на белочку с полным ртом орехов. - Наверное, так нельзя говорить, но он был кошмарный тип - по всему, что я о нем помню. - Саксони положила руки на "торпеду" и стала тихонько выбивать какой-то африканский ритм. - Он любил есть консервированный ананас и читать вслух "Гайавату" мне и маме. - "Гайавату"? Как там... "На прибрежье Гитчи-Гюми/И под толщей вод глубоких/Гайавата с корешами/Режутся на деньги в покер"{21}. - А-а, да ты, наверно, тоже учитель английского!.. Небо так потемнело, что я включил фары и сбросил скорость до сорока миль. Я часто задумывался, какой была Саксони в детстве. Это же милое, бледное, как луна, лицо, но в миниатюре. Я мог представить ее в темном углу темной гостиной, как она играет со своими марионетками, пока в девять часов мама не погонит ее спать. Белые сползающие чулочки и черные лакированные туфли с золотыми пряжками. - Знаешь, Томас, когда я была маленькой, единственное, что было интересного в нашей семье,- это летние поездки на озеро Пич-лейк по выходным. Я часто обгорала. - Правда? А для меня единственное интересное - это была "Страна смеха" и шипучка "Хайрс" в больших стеклянных бутылках. Куда делась эта шипучка в стеклянных бутылках? - Брось! Уж не скажешь ли ты, что жить среди этих знаменитостей было не здорово? Не пытайся меня утешить. - Утешить? И не собирался. По крайней мере, у тебя был нормальный отец! Послушай, быть сыном Стивена Эбби - это все равно что жить в птичьей клетке. Стоит лишь тебе рот открыть - кто-нибудь тут же начинает сюсюкать или распинаться в любви к "папиным" фильмам! На кой черт мне были его фильмы? Господи, я был маленьким мальчиком! Все, что мне было нужно,- покататься на велосипеде. - Не кричи. - Я не обязан... - Я хотел что-то добавить, но увидел съезд на площадку для отдыха и воспользовался этим. Темнота была хоть глаз выколи, и я скинул скорость до пешеходной. Площадка была забита фургонами и легковыми автомобилями с переполненными верхними багажниками. Крышка во многих случаях даже не предусматривалась, так что открытые дождю чемоданы, детские коляски и велосипеды блестели от воды. Я нашел свободное место, когда белый "фиат" с оклахомскими номерами чуть не протаранил меня, выезжая оттуда задним ходом. Я выключил мотор, и мы молча посидели вдвоем, пока дождь колотил по крыше. Саксони держала руки на коленях, я по-прежнему стискивал руль. Хотелось вырвать его с корнем и вручить ей. - Перекусим, что ли, или как? - Перекусим? С чего бы это? Мы едем всего час. - Ах да, извини, дорогая - я не должен быть голоден, да? Мне не позволяется съесть что-нибудь без тебя? - Я говорил, как мальчишка, который только что открыл для себя сарказм, но еще не научился им пользоваться. - Томас, умолкни. Выйди и купи фишбургер или еще что-нибудь. Делай что хочешь, мне все равно. Я не заслужила твоей злобы. Мне ничего не оставалось, как выйти. Мы оба понимали, что я выставляю себя полным идиотом, но я уже не знал, как остановиться. На месте Саксони мне бы здорово надоел такой напарник.