Текст книги "Страна смеха"

Автор книги: Джонатан Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

Первый мой изумленный осмотр гостиной Франса выявил следующее: серовато-зеленый деревянный Пиноккио ручной работы с двигающимися конечностями; шестифутовый манекен из универмага двадцатых годов, выкрашенный серебряной краской и напоминающий Джин Харлоу{31} с ее зачесанными кверху волосами; индейский ковер. Наручные куклы и марионетки. Маски! (В большинстве своем, на первый взгляд, японские, южноамериканские и африканские.) Павлиньи перья в глиняном кувшине. Японские гравюры (Хокусай и Хиросиге{32}). Полка, забитая старыми металлическими копилками, жестяными игрушками и будильниками с расписными циферблатами. Древние фолианты в кожаных переплетах. Три квадратные деревянные коробочки из-под шанхайского импортного чая, расписанные желтыми, красными и черными цветами, веерами, женщинами и сампанами. Откуда-то из-за стенки негромко звучало "Кабаре"{33}. Под потолком застыл вентилятор с деревянными лопастями. Мы замерли в дверях, разинув рот. В этой невероятной гостиной жил автор наших любимых книг - и все сходилось, тютелька в тютельку. - Эта комната либо покоряет с первого взгляда, либо приводит в совершеннейший ужас. - Анна протиснулась между нами, мы же как к месту приросли - стояли и озирались. - Моя мама была очень консервативной женщиной. Обожала подушечки, салфеточки и чехольчики на чайник. Теперь все это пылится на чердаке, потому что сразу после ее смерти мы с отцом преобразили гостиную. Сделали такой, как мечтали годами. Я ведь с самого раннего детства любила все то же, что и он. - Потрясающе! Как подумаю обо всех этих книгах и персонажах, а потом вижу это... - Я обвел руками комнату. - Это все он. Маршалл Франс в чистом виде. Анне понравились мои слова. Она так и просияла, затем велела нам войти и сесть. Я говорю "велела", потому что все ее реплики звучали как приказ или категорическое утверждение. Неуверенность была ей совершенно чужда. Однако Саксони двинулась прямиком к наручной кукле, свисавшей с крючка на стене. - Можно попробовать?.. Мне казалось, что просить об этом прямо с порога было не очень вежливо, но Анна разрешила. Сакс потянулась было к кукле, но отпрянула: - Это же Клее{34}! Анна молча кивнула. И, приподняв брови, взглянула на меня. - Это же Пауль Клее! - Саксони ошеломленно перевела взгляд с куклы на Анну, потом на меня. - Откуда у вас... - Хорошо, мисс Гарднер, пятерка с плюсом. Не многие знают, какая это редкость. - Она кукольных дел мастер,- сказал я, пытаясь не остаться в стороне. - Но это же Клее! Попугай из Саксони получался образцовый. Она сняла куклу со стены так, будто это чаша Грааля, и заговорила, но почти неслышно - то ли сама с собой, то ли с куклой. - Сакс, ты что говоришь? - Пауль Клее,- подняла она голову,- сделал пятьдесят таких кукол для своего сына Феликса. Но двадцать оригиналов были уничтожены во время войны, когда бомбили Дессау. Остальные должны храниться в одном швейцарском музее. - Да, в Берне. Но отец и Клее долгие годы активно переписывались. Началось с того, что Клее прислал письмо, как ему понравилось "Горе Зеленого Пса". Когда отец рассказал Клее о своей коллекции, тот прислал ему одну куклу. На мой непросвещенный взгляд, такие куклы делают на уроке труда в четвертом классе. Сакс опустилась в стоящее рядом кожаное кресло, продолжая интимную беседу с Клее. Я посмотрел на Анну и улыбнулся, а Анна улыбнулась мне. Две секунды Саксони как будто не было с нами в комнате. Две секунды я чувствовал, как легко и приятно было бы быть любовником Анны. Это чувство прошло, но отголосок остался. - Ну а вы кто такой, мистер Эбби? Не считая того, что сын Стивена Эбби? - Кто я такой? - Да, кто вы? Откуда вы, чем занимаетесь? - А, понятно. Ну, я преподаю в средней школе в Коннектикуте... - Преподаете? Вы хотите сказать, что вы не актер? Я глубоко вздохнул и положил ногу на ногу. Между отворотом брючины и носком показалась полоска моей волосатой ноги, и я прикрыл ее рукой. На вопрос/утверждение Анны хотелось ответить какой-нибудь шуткой. - Ха-ха, нет, одного актера в семье достаточно. - Да, genug*. [Genug (нем.) - достаточно. - Прим. переводчика.] Я себя чувствую так же. Я бы никогда не смогла стать писателем. Анна невозмутимо посмотрела на меня. И снова возникла эта невысказанная близость, только для нас двоих. Или мне пригрезилось? Я потянул шнурок ботинка и развязал. Пока я завязывал его снова, Анна проговорила: - Какую из книг отца вы любите больше всех? - "Страну смеха". - Почему? - Она взяла с края стола продолговатое стеклянное пресс-папье и стала вертеть в руках. - Потому что ни одна другая книга так не близка моему миру. - Я снял ногу с ноги и наклонился вперед, опершись локтями на колени. - Чтение книг по крайней мере для меня - вроде путешествия в чей-то чужой мир. Если книга хорошая, ты чувствуешь себя в нем уютно и в то же время волнуешься, что будет дальше, что ждет тебя за следующим углом. А если книжка паршивая, это все равно что ехать через Секокас в Нью-Джерси - вонища, и жалеешь, что там оказался, но раз уж заехал, то задраиваешь все окна и дышишь ртом, пока не проедешь. Анна рассмеялась и наклонилась потрепать за ухом Нагелину; толстая короткая башка бультерьера лежала на ее туфле. - Значит, вы непременно дочитываете любую книгу до конца? - Имею такую ужасную привычку. Даже если это самая худшая книга на свете, мне все равно не слезть с крючка, пока не узнаю, чем же там все закончилось. - Очень интересно... Дело в том, что мой отец был таким же. Если уткнется во что-нибудь - хоть в телефонный справочник,- обязательно дочитает до плачевного финала. - Его еще не экранизовали? - Что? - Телефонный справочник. - Я понял, что шутка ужасная, как только произнес, но Анна даже не изобразила улыбки. Мне подумалось, не судит ли она будущих биографов по их чувству юмора. - Извините, я оставлю вас на минутку, ладно? Надо глянуть, как там наш ужин. Нагелина осмотрела нас с Саксони, повиляла хвостом, но осталась лежать на полу. Естественно, я вскочил и начал шарить по комнате. Франс или кто-то в доме явно любил биографии и автобиографии, поскольку множество их было повсюду - с загнутыми страницами и отчеркнутыми абзацами. И подбор был странный - "Волшебный ковер" Ричарда Халлибертона{35}, записные книжки Макса Фриша{36} (на немецком), Алистер Краули{37} и священник, участвовавший во французском Сопротивлении, "Встречи с замечательными людьми" Гурджиева{38}, "Майн Кампф" (на немецком), записные книжки Леонардо да Винчи, "Трое на зубной щетке" Джека Паара{39}. В картонной коробке из-под обуви с изображением Бастера Брауна{40} оказалась коллекция старых открыток. Многие из них, как я заметил, изображали европейские железнодорожные вокзалы. Я перевернул одну, с венским Вестбанхофом, и вздрогнул, увидев внизу подпись - "Исаак". Датировалась открытка 1933 годом. Я не читаю по-немецки, но испытал жгучий соблазн украсть ее и отправить в Нью-Йорк Дэвиду Луису: "Дорогой мистер Луис, я подумал, что вам может быть любопытна эта открытка, посланная Маршаллу Франсу его несуществующим братом Исааком". - Ужин готов! Идите есть, пока все не остыло. Я не осознавал, как голоден, пока мы не вошли и не увидели большие дымящиеся посудины с жареным цыпленком, горошком и картофельным пюре. - Поскольку вы здесь в первый раз, я решила приготовить вам любимое отцовское блюдо. Пока он был жив, то сердился, если этого не подавали хотя бы раз в неделю. Будь его воля, он бы каждый день это ел. Садитесь, пожалуйста. В столовой был накрыт овальный столик с тремя соломенными подставками для тарелок. Я сел справа от Анны, Саксони - слева. Запах пищи сводил меня с ума. Анна положила мне две жирные ножки, кучу горошка и желтое клубящееся облако пюре. Я хотел было решительно приступить, но тут бросил взгляд на свой столовый прибор: - Ой! Удостоверившись, в чем дело, Анна улыбнулась: - Интересно было, как быстро вы отреагируете. С ума сойти, верно? Это тоже папины. Он их специально заказывал у одного нью-йоркского серебряных дел мастера. Моя вилка была сделана в виде серебряного клоуна. Голова его загибалась назад, так что зубцы вилки выходили изо рта. Нож изображал мускулистую руку, сжимавшую продолговатую лопаточку. Не как ракетка для пинг-понга, а что-то явно зловещее - вроде инструмента для телесных наказаний в английских частных школах. Саксони поднесла свои приборы к свету, и они были совсем другие. Вилка - в виде ведьмы на метле: зубья представляли собой прутья метлы, а ручка - палку. - Потрясающе! - Их хватает на шесть персон. Остальные я вам покажу после ужина. Принявшись за еду, я сразу понял, что ужин будет долгим, очень долгим, и подумал, за что же мне такое проклятие - вечно есть ужасную стряпню интересных женщин? Уже во время десерта, отставив чашку беспримерно отвратительного кофе, Анна стала рассказывать про Франса. Время от времени она поигрывала вилкой, крутила ее в пальцах так и эдак, словно начинающий иллюзионист. Рассказывая, она не отрывала взгляда от своих рук, хотя порой замолкала и вскидывала голову, дабы по выражению наших лиц удостовериться, понимаем ли мы, о чем она говорит. - Моему отцу нравилось жить в Галене. Родители еще до войны послали его в Америку - они же были евреями и раньше других поняли, к чему все идет. А его брат Исаак погиб в одном из концентрационных лагерей. - Дэвид Луис сказал мне, что ваш отец был единственным ребенком в семье. - Вы говорите по-немецки, мистер Эбби? Нет? Есть немецкое выражение, которое очень подходит к Дэвиду Луису: "Dreck mit zwei augen". Вы поняли? "Дрянь с глазами". Некоторые перевели бы это как "дерьмо с глазами", но я сегодня настроена великодушно. - Она несколько раз провела вилкой по краю стола. До сих пор ее тон был ровным и дружелюбным, но "дерьмо" вмиг положило этому конец. Сквернословие плохо вязалось с тем ее образом, который успел у меня сложиться. Я вспомнил рассказ Луиса - об Анне, ее кошках и злобном шипении. Кстати, о кошках. Не вижу что-то я никаких кошек. Мне подумалось, что это будет довольно безобидный вопрос, в самый раз чтобы развеять пропитавший атмосферу дух "дерьма": - А кошек вы разве не держите? - Кошек? Ни в коем случае! Терпеть их не могу. - А у вашего отца были? - Нет, он вообще не любил животных. Кроме, конечно, бультерьеров. - Вот как? Но откуда же он так хорошо их знал - судя по его книгам? - Хотите еще кофе? Я так энергично замотал головой, что она чуть не отвалилась. А вот Саксони Анна не предложила еще чаю, и я начинал думать, что она не в восторге от Сакс. В чем тут, интересно, дело - в личной антипатии или просто в том, что они обе женщины? Ревность? Боюсь, что нет. Иногда встречаешь какую-нибудь женщину, и только соприкоснешься с ней руками, как мгновенно чувствуешь неприязнь, или наоборот. Она может быть просто шикарной, и красивой, и обольстительной, но тебе она не нравится, хоть тресни. Если случай именно тот, похоже, мы влипли. Но я решил не думать об этом, пока Анна не позволит нам писать биографию. Мы встали и направились в соседнюю комнату; Саксони шла первой. Успело стемнеть, только через окна проникал кое-какой свет с улицы и смутно, если не сказать призрачно, оконтуривал манекен, маски и прочие предметы. Анна стояла прямо передо мной с рукой на выключателе, но свет не зажигала. - Отец любил комнату такой. Я часто натыкалась на него, когда он стоял тут в дверях и рассматривал свою коллекцию в кошачьем свете. - В кошачьем, значит, свете? "Горе Зеленого Пса", если не путаю? - Не путаете. А вы, я смотрю, хорошо подготовились. Она включила свет, и вещи, казавшиеся призраками ночи, опять, слава богу, стали вещами. Я не люблю: страшных фильмов, страшных историй, кошмаров и вообще ничего черного. Эдгара По я преподаю лишь потому, что так велит начальство, и каждый раз, когда я брался за "Сердце-обличитель", мне требовалось две недели, чтобы одолеть рассказ. Да, я люблю маски и все необычное и фантастическое, однако наслаждаться почти реальным и бояться действительно страшного - это совсем разные вещи. Не забывайте, пожалуйста, что я трус. Саксони села на кушетку и скрестила ноги. Нагелина положила лапу рядом и взглянула на Анну, прося разрешения залезть к гостье. Ничего не услышав, она восприняла это как "добро" и забралась на кушетку, медленно, по очереди, переставляя лапы. - Когда он приехал в Нью-Йорк, то стал работать в похоронном бюро. О, извините - кто-нибудь хочет бренди, или еще чего-нибудь выпить? Немного "Калуа" или "Тиа Марии"* ["Kahlua", "Tia Maria" - названия ликеров. - Прим. переводчика.]? У меня тут все есть. Мы замотали головами, и она снова опустилась в кресло: - Впрочем, все это большой секрет. Очень немногие знают о первом месте работы моего отца. Я взглянул на Саксони, но она смотрела на Анну. Потом заговорила впервые после ужина: - И как долго он работал в том похоронном бюро? Вопрос был с подвохом, ведь Лученте сам сказал мне, что Франс работал у него девять месяцев. - Два года. - Она снова принялась вертеть пресс-папье. Я взглянул на Саксони, но она смотрела на Анну: - И что он там делал? - Что делал? - Анна пожала плечами и улыбнулась мне, словно вопрос не стоил ответа, и не глупо ли, мол, со стороны моей подруги спрашивать. - Ну, тем, чем обычно занимаются гробовщики, он не занимался, его всегда тошнило от одного вида трупов. Честное слово! Он говорил, что когда его вызывали в их рабочую комнату, он только бросит взгляд и сразу бежит в туалет! Бедный папа, мертвецы - это не его стихия, совсем не его. Знаете, чем он там на самом деле занимался? Стряпал. На нем была вся готовка и уборка. - А с человеком он так ничего и не делал? Даже когда пробыл там какое-то время, пообвыкся?.. Анна тепло улыбнулась и покачала головой: - Ничегошеньки. Отцу становилось плохо, даже когда он видел сбитое животное на дороге. Но одну забавную историю я вам расскажу, мистер Эбби, как раз для вашей книги. Время от времени он ездил с ними по вызовам забирать тело - как шофер. В тот раз им позвонили, чтобы они забрали человека, чья квартира находилась на шестом этаже в доме без лифта. Когда они поднялись и открыли дверь, тело оказалось фунтов на триста! - Триста фунтов? И как же они его забрали - автопогрузчиком? - Несмотря на то что это она тоже, вероятно, придумала, идея меня восхитила. Анне понравились мои слова про автопогрузчик. Она фыркнула и даже хлопнула себя по колену. - Нет, не совсем так. Они послали отца вниз убедиться, что на лестнице никого и что никто не заходит. Вот он крикнул, что все в порядке, и стал подниматься назад, как вдруг слышит громкое "шлеп!". Потом: "Шлеп! Шлеп!" Он поднял голову и увидел через лестничный колодец, как они катят тело по ступеням - пинают себе и перекатывают. Представляете? Нет, представьте только: открываете вы дверь парадной, а на вас выкатывают трехсотфунтовое тело! - Да вы шутите! Она вскинула правую руку ладонью вперед, сложила вместе три средних пальца и покачала головой: - Честное скаутское! - Они скатили его по лестнице? Все шесть этажей? - Именно. - И что же они делали потом? Тело-то небось... э-э, утратило товарный вид? - Конечно, утратило, но потом, уже в конторе, они привели его в порядок, всей этой своей специальной косметикой. Отец говорил, что на следующий день, когда хоронили, покойник выглядел как новенький. Вранье или нет, но история мне понравилась; в ней безошибочно ощущалось что-то франсовское. Анна вернула пресс-папье на приставной столик. - Хотите посмотреть его кабинет? Думаю, вам это может быть небезынтересно. - Мисс Франс, вы даже не догадываетесь, как мне хочется посмотреть его кабинет! - выпалил я, вскакивая со стула. Анна возглавила процессию, второй шла Нагелина, за ней Саксони, потом я. Как всегда, джентльмен. Когда я был мальчишкой, мы с братом и сестрой часто сидели на верху лестницы, застеленной красной ковровой дорожкой, и смотрели, как родители готовятся к вечернему выходу. Обычно мы были в пижамах и пушистых коричневых шлепанцах от Роя Роджерса{41}, и свет из холла падал лишь на самые кончики наших теплых ног. Родители стояли слишком далеко, разговора их мы не слышали, но нам было уютно и сонно, а они казались такими элегантными и красивыми. Пожалуй, лишь в такие разы я видел в отце нечто большее, чем просто "моего папу", которого большую часть времени не было рядом, а когда и был, то чересчур усердствовал в проявлениях отцовской любви. Я не думал об этом многие годы - типичная прустовская картинка, из тех, которые так легко забываются, но так дороги, когда всплывают в памяти. Поход в кабинет Франса оживил давние ощущения с такой силой, что у меня возникло мимолетное желание сесть на ступеньку и снова прочувствовать все от начала до конца. Мне подумалось, не случалось ли и у Анны чего-то подобного со своими родителями. Свет зажегся прежде, чем я достиг верха. Шагнув на площадку, я лишь успел заметить, как все трое огибают угол и исчезают в темноте. Послышался голос Анны: - Вы еще там? Ускорив шаги, я крикнул в ответ: - Да, да, иду.