Текст книги "Страна смеха"

Автор книги: Джонатан Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Пока все шло по плану Франса, Анна и галенцы почти не имели контактов с внешним миром. Изредка кто-нибудь ездил в соседний городок за покупками или в кино, да в галенские магазины постоянно завозили товар грузовики из Сент-Луиса или Канзас-Сити - но, собственно, и всё. Для виду в городке существовало агентство по торговле недвижимостью, но на продажу предлагались только дома в других городах. Все, что не принадлежало местным жителям, являлось муниципальной собственностью, и продавать было нечего. Сдавать внаем - тоже нечего. - А как же миссис Флетчер? Как же... - После смерти отца ты и Саксони - первые, кто задерживается в Галене. - Значит, вот почему тогда, в первый день, она так упорно не возражала, что мы не женаты! Раз десять повторила, что ее подобные вещи не волнуют. Это ты все подстроила, да, Анна? Это все было частью грандиозного плана! Анна кивнула: - Когда я услышала от Дэвида Луиса, что вы приедете, я позвонила Гузи Флетчер и велела ей переселиться на второй этаж, дом-то большой. А потом послала жить к ней Нагеля. - А я-то думал, она сдает квартиру ради денег! - Гузи - очень хорошая актриса. - Она действительно была в сумасшедшем доме? - Нет. - Нет - и все? Ничего не добавишь? - Томас, ну как она могла быть в сумасшедшем доме, если она одно из отцовских творений? Ты сможешь все узнать, как только начнешь читать дневники. Я оказался прав насчет биографа из Принстона, когда говорил, что он приехал не в то место и не в то время. Гален ревностно хранил свою тайну, и никто этому парню не собирался ничего рассказывать. По словам Анны, он пробыл несколько недель, рвал и метал, а потом сгинул в направлении Калифорнии, где, как говорил, собирался работать над академической биографией Р. Крамба{91}. Но потом началось. В последние два года в Галене все пошло наперекосяк. Один человек, который должен был дожить до девяноста лет и мирно умереть во сне, был убит током, когда проходил под линией электропередачи и на него упал провод. Ему было сорок семь. Один ребенок, который должен был обожать кукурузу, смотреть на нее не мог без тошноты. Женщина, превращенная в бультерьера, вдруг принесла помет из девяти щенят. Ни с кем из собак такого раньше не случалось - ни одна и не должна была щениться. Засунув под мышки озябшие руки, я в энный раз зевнул: - И что пошло не так? Анна держала в руках пустую чашку, постукивая по ней ногтем. - Отцовские силы начали слабеть. Выдыхаться. В одной из своих тетрадей он писал о такой возможности. Потом сам прочтешь, но в двух словах я тебе расскажу прямо сейчас. Он говорил, что после его смерти могут произойти две вещи. Одна - что все им созданное может тут же исчезнуть. - Эту часть я читал. - Я по-прежнему держал в руке тетрадь и продемонстрировал ее Анне. - Да. А вторая возможность - что все будет в порядке, поскольку он наполнил их такой... - Она сжала губы и на мгновение задумалась. - Он наполнил их таким жизненным духом, что они смогут существовать даже после его смерти. - Так ведь и произошло. Верно? - Да, Томас, так все и было до позапрошлого года. До тех пор все шло идеально. Но вдруг события пошли не так - о некоторых я тебе рассказала. Но отец предвидел и такую возможность. Он написал об этом все в той же тетради, которая у тебя. - Просто расскажи мне, Анна. Я сейчас не в настроении читать. - Ладно. - Она поглядела на чашку, словно не понимая, как та оказалась у нее в руках, поставила на кофейный столик и резко отодвинула от себя. Отец был убежден, что раз он сумел создать население Галена, то, если умрет, кто-нибудь где-нибудь сумеет воссоздать и его. - Что?- По моей спине пробежали уже не мурашки, а ледяные ящерки. - Да, он верил, что его биограф... - Она замолкла и приподняла брови, глядя на меня, его биографа. - Если его биограф будет достаточно хорош и правильно напишет историю его жизни, то сможет воскресить отца. - Анна, господи Иисусе, ты говоришь, что это я? Ну, ты сравнила скипидар с яичницей! То есть Божий дар с яичницей! Твой отец был... был... не знаю. Богом. А я? - Томас, ты знаешь, почему я позволила тебе так далеко зайти? - Даже не знаю, хочу ли я знать. Ладно, ладно, почему? - Потому что ты обладаешь первейшим, по отцовскому мнению, необходимым качеством - ты одержим Маршаллом Франсом. Ты вечно твердишь, как важны для тебя его книги. Его творчество для тебя почти так же важно, как для всех нас. - Ой, Анна, брось! Это не одно и то же. - Постой Томас. - Она вскинула руку, словно регулировщик. - Ты этого не знаешь, но с тех пор как ты написал первую главу, все в Галене пошло по-прежнему. Все написанное в дневниках стало опять сбываться. Всё - а смерть Нагеля была просто последней по времени. Я посмотрел на нее и уже открыл рот, но сказать было нечего. Только что меня наградили самым безумным комплиментом в жизни. Моя душа застряла в лифте где-то на полпути между блевотным страхом и тотальной эйфорией. Боже, а что, если Анна права? Глава 7 Мы продолжали работать, но теперь Саксони полностью устранилась от биографии. Она вырезала трех марионеток или же читала "Змей Уроборос" Эддисона{92}. Я по-прежнему ходил к Анне, но только днем, и задерживался там не дольше, чем до полшестого. Потом собирал свой коричневый портфельчик и бред домой. Но самая мучительная проблема - я никак не мог решить, выкладывать ли Саксони все начистоту о Франсе и Галене. Иногда мне становилось невыносимо держать это в себе, скрывать от нее. Но я знавал людей, угодивших в психушку за куда более безобидные чудачества, так что предпочитал дождаться какого-нибудь развития событий, прежде чем трепать языком. Над городом пронеслась пурга и припорошила все толстым белым слоем. Как-то днем я вышел прогуляться и увидел трех кошек, игравших в чехарду на чьем-то неогороженном участке. Они веселились настолько самозабвенно, что я остановился посмотреть. Через пару минут одна из них заметила меня и замерла как вкопанная. Все трое повернулись ко мне, и я машинально помахал им. Едва слышным шепотом над снежной белизной разнеслось их мяуканье. Лишь через несколько секунд до меня дошло, что это они так здороваются. Впрочем, все в городке теперь стали со мной откровенны. Несколько месяцев назад я недолго думая сбежал бы от такой откровенности куда глаза глядят, но теперь лишь понимающе кивал и пробовал очередное овсяное печенье очередной Дебби - или Гретхен, или Мэри-Энн... Беседа неизбежно протекала либо в угрожающем ключе, либо в слезно-просительном. Будет, мол, чертовски лучше, если я напишу книгу, а то многие хлебнут лиха; или слава богу, что я заехал настолько вовремя, но как долго мне еще возиться? В зависимости от собеседника и времени суток я чувствовал себя то мессией, то телефонным мастером. Только вот вернет ли моя книга Франса к жизни, когда будет закончена, - эта мысль кружилась у меня в голове снова и снова, как завалявшийся в кармашке детских штанишек стеклянный шарик в сушильной машине. Порой я все бросал и не мог сдержать хохота - настолько это было нелепо и дико. А иногда по коже у меня сновали юркие ящерки страха, и я пытался поскорее отвлечься. - Гм, Ларри, а каково это... гм... быть сотворенным? Ларри неприлично фыркнул и улыбнулся: - Сотворенным? Ты это о чем? Слушай, парень, тебя вот сляпал твой старик, верно? Я пожал плечами и кивнул. - Ну а я вышел из другого места. Еще пивка? Кэтрин гладила своего кролика по шерстке так нежно, будто он был стеклянный: - Сотворенной? Хм-м-м... Смешное слово. Сотворенный. - Она покатала слово на языке и улыбнулась кролику. - Никогда об этом не задумывалась, Томас. У меня столько всяких других забот... Если я ожидал откровений из первых уст - то не дождался. Гален был сонный городишко в миссурийской глухомани, и населяли его работящие обыватели, которые ходили по субботам в кегельбан, любили "Бионическую женщину"{93}, ели бутерброды с ветчиной и копили деньги на новую почвофрезу или дачный домик на озере Текавита. Самый интересный случай произошел с парнем, который как-то раз по ошибке выстрелил своему брату в лицо из полицейского револьвера. Щелкнул курок, боек ударил по капсюлю, дым, гром... но с братом ничего не случилось. Ни-че-го. Всех как прорвало. Теперь, когда я стал "одним из них", они так и сыпали всевозможными историями - о своем люмбаго, о своей половой жизни, о наживках для налима. С предметом моих изысканий это не имело почти ничего общего, но они так долго травили друг другу одни и те же байки, что теперь не могли нарадоваться на свежего слушателя. - Знаете, Эбби, что мне нынче не нравится? Да то, что не известно ни черта! Я привык идти по улице и не думать - а вдруг мне на голову долбаный самолет рухнет. Понимаете, о чем я? Когда знаешь, то знаешь. Не нужно беспокоиться, что с тобой что-то стрясется. Взять хоть этого придурка, ну как его, Джо Джордана. Поехал купить долбаную пачку сигарет и вдруг здрасьте-пожалуйста - ребенка сшиб. Нет уж, сэр, большое спасибо, но я хочу знать, когда придет мой черед. Так мне ни о чем не нужно беспокоиться, пока час не настанет. - И что вы сделаете тогда? Когда настанет час? - Обмочу свои долбаные штаны! - расхохотался старик и все не мог остановиться. Чем больше я расспрашивал, тем более убеждался, что основную массу народа вполне устраивала система Франса, а внезапная жестокая перемена, бросившая их в неуклюжие лапы судьбы, искренне страшила. Но были и такие, кто не хотел знать, что им суждено. Оказывается, можно было и не знать. Согласно заведенному много лет назад порядку, старейший член семьи отвечал за полученную от Франса историю своей фамилии - настоящую и будущую, во всех подробностях. Всякий желающий узнать, что ему суждено, мог по достижении восемнадцати лет пойти к "старейшине" и задать любые вопросы. Когда я спросил одного работника супермаркета, не хотел бы тот прожить дольше пятидесяти двух лет, отведенных ему Франсом, он посмотрел на меня как на сумасшедшего: - Зачем? Сейчас я могу делать что захочу. Да за полсотни лет человек может все на свете успеть! - Но это так... замкнуто. Не знаю... а вас клаустрофобия не мучает? Артритной рукой он вытащил из кармана служебного комбинезона дешевую черную расческу и провел ею по таким же черным волосам. - Вовсе нет. Послушай, Том, мне теперь тридцать девять, так? Я знаю наверняка, что через тринадцать лет умру. И никогда не беспокоюсь - о смерти там, ну и о прочем. А ты беспокоишься, правда? Иногда, наверно, встаешь утром и говоришь себе: "Может быть, сегодня я умру" или "Может быть, сегодня покалечусь". Что-нибудь в таком духе. А мы же об этом совсем не думаем. Да, у меня артрит, а умру я от рака в пятьдесят два года. Ну и кому сейчас лучше, тебе или мне? Если честно? - Можно еще спросить? - Конечно, валяй. - Вот, скажем, я галенец и узнаю, что завтра утром должен умереть - что вы переедете меня на своем фургоне. А если я засяду дома и вообще не буду выходить, что тогда? Возьму и спрячусь в чулан на целый день, и вы не сможете меня переехать. - Ну и умрешь в своем чулане в тот самый момент, когда должен попасть под мою машину. В отцовском фильме "Саfи de la Paix" есть одна сцена, которую я всегда любил и которая то и дело вставала у меня перед глазами, пока я обходил Гален. Ричард Элиот, он же "Шекспир", а заодно лучший английский тайный агент в оккупированной Франции, раскрыт. Через друзей-подпольщиков он отсылает свою жену, а потом идет в "Саfи de la Paix" и ждет, когда придут фрицы и арестуют его. Он заказывает себе cafи сrкmе* [Cafи crкmе (фр.) - кофе со сливками.], вынимает из кармана маленькую книжечку и начинает читать. Само хладнокровие. Приносят кофе, но официант старается обслужить его как можно быстрее и смывается, поскольку знает, что сейчас должно произойти. Улица пуста, возле ножек стола очень медленно шуршат сухие листья. Режиссер понимал, что делает, и растянул эту сцену на три минуты. Когда с визгом покрышек появляется черный "мерседес", вы уже рвете на себе волосы и радуетесь - ну наконец-то. Хлопают дверцы, камера следует через улицу за двумя парами начищенных до блеска сапог. - Герр Элиот? Немецкий офицер - из разряда хороших плохих парней (кажется, его играл Курт Юргенс{94}); у него хватило ума выследить Шекспира, но по ходу дела зародилось уважение к человеку, которого должен арестовать. Папа отрывается от книги и улыбается: - Привет, Фукс. С кровожадной ухмылкой приближается другой наци, но Фукс хватает его за руку и велит вернуться в машину. Отец расплачивается, и вдвоем они медленно пересекают улицу. - Элиот, а если бы вам удалось вырваться, что бы вы сделали, вернувшись домой? - Что бы сделал? - Отец смеется и долго смотрит в небо. - Не знаю, Фукс. Иногда такая возможность пугала меня больше, чем арест. Забавно, правда? Может быть, в глубине души я все время надеялся, что вот так и выйдет, чтобы мне никогда не пришлось беспокоиться о своем будущем. А вы когда-нибудь задумывались, что будете делать, когда Германия проиграет войну? Сколько откровенных разговоров провел я за свои годы, до трех часов ночи лихорадочно пытаясь объяснить цель жизни сонному товарищу по комнате или очередной подружке? В итоге я настолько увязал во всех этих противоречивых ответах и бесконечных возможностях, что засыпал или переходил к любовным играм, или погружался в пучину отчаяния, поняв, что ничего-то я не знаю. А перед галенцами такой проблемы не стояло. Они исповедовали чистейшей воды кальвинизм - с поправкой на то, что им не приходилось волноваться о своем загробном житье-бытье. Кто они и что им суждено - этого они не могли изменить; но точное знание, что на выпускном экзамене они получат "хорошо" или "удовлетворительно", целиком и полностью определяло течение их будней. Саксони наконец сняли гипс, и хотя она еще прихрамывала, поскольку нога исхудала и ослабела, однако настроение необычайно поднялось. Листья уже в полном составе десантировались с деревьев и облепили асфальт. Дни укорачивались, стали дождливыми или пасмурными, или и то и другое одновременно. Центр жизни переместился под крышу. По вечерам в пятницу в спортзале тренировалась баскетбольная команда, и там всегда была давка. В кинотеатре, в магазинах отбою не было от посетителей. Из домов тянуло сытными зимними обедами, сырой шерстью пальто, пыльной скученностью варежек, носков и вязаных шапочек с помпонами, сушащихся на батареях. Я думал обо всех других маленьких галенах, где тоже готовились к зиме. Цепи для колес, масло для калориферов, новые санки, птичий корм для уличных кормушек, вторые оконные рамы, каменная соль для подъездных дорожек... Во всех маленьких галенах делались одни и те же приготовления, только "во внешнем мире" человек садился в машину и ехал в лавку, не подозревая, что на полпути его занесет и он разобьется и погибнет. Его жена несколько часов не будет ничего знать. Потом, возможно, кто-то из друзей обнаружит искореженную машину, увидит серый дымок, по-прежнему клубящийся из выхлопной трубы, растапливающий грязный снег. Или старик в штате Мэн натянет добротный теплый кардиган и зеленые твидовые штаны, не догадываясь, что через два часа его свалит сердечный приступ, когда он будет пристегивать поводок к ошейнику своей таксы. Миссис Флетчер выяснила, когда у меня день рождения, и испекла мне огромный несъедобный морковный пирог. Я также получил кучу подарков. Когда я входил к кому-нибудь домой, меня обязательно ждал пирог или какой-нибудь подарок. Я получил чучело барсука, десять рыболовных наживок ручной работы и первое издание "Никто не смеет назвать это предательством"{95}. Я возвращался со своих обходов, а Саксони у двери улыбалась и качала головой задолго до того, как я предъявлю очередное сокровище. - Ты здесь пользуешься успехом, а? - Она поднесла к глазам стереоскоп от Барни и Тельмы и глянула на Доббс-Ферри, штат Нью-Йорк{96}. - Эй, послушай, Сакс, эта штука стоит немалых денег. Со стороны здешнего народа действительно очень мило... - Томас, не будь таким тонкокожим. Я просто говорила, что это должно быть очень приятно, когда ты так всем нужен. Я не знал, серьезно это она или в шутку, но если бы мне пришлось ответить, я бы согласился - в самом деле очень приятно. Конечно, я понимал, почему многие галенцы ведут себя так - не настолько уж я наивен, - но также понял, каково это, когда все тебя уважают, и любят, и благоговеют перед тобой: это чертовски приятно. Я на мгновение приобщился к тому, с чем моему отцу и Маршаллу Франсу приходилось жить большую часть своей жизни. Франс сел на грузовой пароход "Артур Беллингем" рейсом Ливерпуль-Нью-Йорк. В пути он познакомился с одной еврейской парой и увлекся их девятнадцатилетней дочерью. Потом он встречался с девушкой в Нью-Йорке, но их отношения не имели продолжения. Он нанялся к Лученте и снял комнату в гостинице для проезжих, всего в квартале от похоронного бюро. - Анна, а почему ты соврала, когда я спрашивал, как долго твой отец работал у Лученте?