Текст книги "Властелин колец"

Автор книги: Джон Рональд Руэл Толкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 103 страниц) [доступный отрывок для чтения: 37 страниц]

– Опять нас обвели вокруг пальца! – бросил Ото жене. – А ведь мы целых шестьдесят лет ждали. Серебряные ложки! Тьфу!

Он щелкнул пальцами под самым носом у Фродо и, громко топая, направился к выходу. Выпроводить его супругу оказалось куда сложнее. Когда Фродо вышел наконец из кабинета посмотреть, что делается вокруг, первым делом он наткнулся на Лобелию: та внимательно исследовала ниши, осматривала углы и простукивала половицы. Он решительной рукой проводил Саквильшу к выходу, избавив попутно от нескольких довольно ценных вещиц, неведомо как застрявших в ее зонтике. На лице Лобелии читались потуги сочинить на прощание какую–нибудь сокрушительную отповедь, но в итоге она не нашла ничего лучшего, кроме как прошипеть с порога:

– Ты об этом еще пожалеешь, юнец! Почему ты не ушел вместе с ним? Ты не здешний. Ты не Бэггинс. Ты… ты… Брендибэк, вот ты кто!

– Слыхал, Мерри? Оказывается, это оскорбление, – сказал Фродо, захлопнув за нею дверь.

– Какое там оскорбление, – возразил Мерри Брендибэк. – Это грубая лесть. А следовательно, неправда.

Они обошли нору и выставили за дверь трех молодых хоббитов (двух Боффинов и Булджера), которые ковыряли дырки в стенах одной из кладовых. Кроме того, Фродо пришлось вступить в потасовку с несовершеннолетним Санхо[68]68
  Имя, по–видимому, «бессмысленное», не имеющее коррелятов в древних языках.


[Закрыть] Большеступом (внуком старого Одо Большеступа), который устроил раскопки в главном чулане, – ему, видите ли, показалось, что там пол слишком гулкий. Легенды о золоте Бильбо давали пищу не только любопытству, но и надеждам, потому что золото, добытое таинственным, а то и вовсе неправым путем, принадлежит, как известно, тому, кто его найдет, – если только добытчику не помешают.

Сломив сопротивление Санхо и выпихнув его за дверь, Фродо без сил рухнул на стул у порога.

– Пора закрывать лавочку, Мерри, – воззвал он к другу. – Запирай дверь, и хватит на сегодня. Даже если они приволокут таран – не открывай никому!

С этими словами он встал и отправился подкрепить силы запоздалой чашкой чаю.

Не успел он сесть за стол, как в дверь негромко постучали. «Даю голову на отсечение, опять Лобелия, – поморщился Фродо. – Наверное, придумала, как задеть меня побольнее, и вернулась. Ничего, обождет».

И он отхлебнул чаю. Стук повторился – на этот раз гораздо громче. Но Фродо не двинулся с места. И тут в окне внезапно появилось лицо волшебника.

– Если ты мне не откроешь, Фродо, я напущу ураган и твою дверь сорвет с петель, да так, что она вылетит с другой стороны дома!

– Гэндальф! Это ты? Минуточку! – закричал Фродо, бросаясь в прихожую. – Входи! Входи! Я думал, это Лобелия.

– Тогда прощаю. Кстати, я, кажется, недавно ее встретил. Она правила пони, запряженным в бричку, а бричка катила в Приречье. Лицо у твоей родственницы было – впору молоку скиснуть!

– Я сам едва не скис, на нее глядючи. Честное слово, я чуть не надел на палец кольцо дяди Бильбо. Больше всего мне хотелось исчезнуть на месте…

– Ни в коем случае! – воскликнул Гэндальф, усаживаясь. – Осторожнее с этим кольцом, Фродо! Между прочим, о нем–то я и хотел с тобой поговорить на прощание.

– Но почему нельзя его надевать, скажи?

– Скажи сначала ты! Что тебе известно об этом кольце?

– Я о нем знаю только из рассказов дяди Бильбо. Он открыл мне, как его отыскал, как им пользовался, – словом, всю историю. Я имею в виду дядино путешествие.

– Интересно, какую из историй он тебе рассказал, – заметил Гэндальф невинно.

– А! Ну, не ту, конечно, которую он сочинил для гномов и которую потом вставил в книгу, – заверил Фродо. – Он рассказал мне, как все было на самом деле. Сразу, как я сюда переехал. Он сказал, что ты его здорово донял и ему пришлось расколоться, а потому лучше, чтобы и я тоже знал правду. «У нас не должно быть тайн друг от друга, Фродо, – говорит. – Но слов моих никому не передавай. Кольцо теперь все одно мое, так что и говорить не о чем».

– Любопытно, – сказал Гэндальф. – Ну и что ты обо всем этом думаешь?

– Если ты имеешь в виду байку про «подарочек», то – да, пожалуй, другая история гораздо больше похожа на правду, и мне невдомек, зачем было ее переиначивать. И вообще, за Бильбо такого никогда не водилось. Странное дело!

– Вот и мне так показалось. Но с теми, кто хранит золотые кольца или что–нибудь еще в том же роде, странности случаются сплошь и рядом – особенно если этими предметами пользоваться. Пусть это будет тебе предостережением. Держи ухо востро! У этого «кольца–невидимки» могут быть и другие свойства, которых мы не знаем.

– Не понимаю, – признался Фродо.

– Я тоже, – ответил волшебник. – Просто у меня возникло несколько вопросов. Случилось это не теперь, но вчера вечером мне пришлось особенно насторожиться. Поводов для тревоги нет. Но послушай моего совета: надевай его пореже, а лучше – и совсем оставь в покое. Ну, а не оставишь – не давай повода для пересудов и подозрений, очень тебя прошу! И повторяю: береги – и никому не показывай!

– Ты говоришь так таинственно! Чего же ты боишься?

– Точно пока не знаю, а потому ничего больше и не прибавлю. Вот вернусь – тогда, может, что–нибудь и выяснится. А ухожу я немедленно, так что на сей раз прощай! – И он встал со стула.

– Так быстро?! – вскричал Фродо. – Я думал, ты останешься ну хотя бы на недельку! Как же я без тебя?

– Я и намеревался остаться, но, как видишь, передумал. Меня может не быть довольно долго; однако, как только смогу, наведаюсь. Извещать не буду: проберусь незаметно. Появляться в Заселье открыто мне теперь не след. Меня стали сильно недолюбливать. Я помеха работе и вечно подстрекаю к беспорядкам. Некоторые даже обвиняют меня в том, что я похитил беднягу Бильбо, если не сделал с ним чего похуже. Если желаешь знать, мы с тобой, оказывается, сговорились завладеть его богатством.

– Уж эти мне «некоторые»! – в сердцах воскликнул Фродо. – Небось, Ото с Лобелией! Какая гнусность! Да если бы я мог вернуть Бильбо и отправиться с ним бродить по свету – забирай они эту Котомку хоть насовсем, и остальное добро в придачу! Я люблю Заселье. Но где–то в глубине души уже начинаю жалеть, что не пошел с Бильбо. Как знать, доведется ли мне еще с ним увидеться?

– Как знать! – ответил на это Гэндальф. – Впрочем, я хотел бы знать еще очень и очень многое. Как–то все оно сладится?.. Ну, а пока – прощай! Будь осторожен! И поглядывай на дорогу – особенно когда ждешь меня меньше всего. Прощай!

Фродо проводил его до порога. Гэндальф махнул на прощанье и пошел прочь – для его возраста, пожалуй, слишком быстрым шагом. Но Фродо почудилось, что старый волшебник как–то непривычно сгорбился, словно взвалил на плечи тяжелую ношу. Вечер уже превратился в ночь, и плащ Гэндальфа быстро слился с поздними сумерками. Прошло немало времени, прежде чем Фродо увидел волшебника снова.

Глава вторая. ТЕНЬ БЫЛОГО [69]69
  Эта глава была написана после четвертой и закончена к 31 августа 1938 г. (ХК, с. 191).


[Закрыть]

Кривотолки не стихли ни за девять, ни за все девяносто девять дней. Круглый год в Хоббитоне судили–рядили о втором исчезновении Бильбо Бэггинса, да что там в Хоббитоне – во всем, почитай, Заселье; ну, а помнили об этом еще дольше. История с Бильбо стала сказкой, какие рассказывают у камина хоббитятам. В конце концов Шалый Бэггинс, как его с той поры звали, Бэггинс, то и дело исчезавший среди огня и дыма и появлявшийся с мешком золота и алмазов, стал любимым сказочным героем и надолго пережил память о действительных событиях.

А пока все соседи Бильбо единодушно пришли к выводу: Бильбо и так–то был малость «того», а тут спятил окончательно, взбесился и, наверное, усвистал куда–нибудь в поле. Там он, должно быть, свалился в никому не известный пруд или речушку и нашел свой конец – печальный, но вряд ли безвременный. Винили во всем этом по большей части Гэндальфа.

– И что бы проклятому колдуну не оставить в покое молодого Фродо! – возмущались хоббиты. – Глядишь, прижился бы малый, пустил корни, остепенился помаленьку…

По–видимому, волшебник все–таки внял пожеланиям публики и оставил Фродо в покое. Молодой Бэггинс без помех «пустил корни» и зажил в мире и спокойствии, но… остепеняться не торопился. Напротив: за ним с первых дней закрепилась та же репутация, что и за Бильбо. Оплакивать Бильбо он отказался наотрез и уже на следующий год шумно отпраздновал день рождения дяди, назвав его «Стократным Пиром». Хотя какой там пир – всего двадцать приглашенных! Зато ели в несколько приемов, и снеди было – хоть заройся, а питья – хоть плавай (как гласит засельская поговорка).

Многие были неприятно поражены этим неуместным весельем, но Фродо продолжал из года в год отмечать День Рождения Бильбо – и в конце концов к этому привыкли. Фродо не уставал повторять, что Бильбо, скорее всего, жив. Но когда его спрашивали: «Так где же он?» – Фродо только пожимал плечами.

Как и Бильбо, Фродо не стал обзаводиться семьей, однако у него было немало приятелей – особенно среди хоббитов помоложе (по большей части из рода Старого Тукка). Как и Фродо, все они с детства обожали Бильбо и частенько наведывались к нему в Котомку. Тут были и Фолко[70]70
  Имя связано с германским корнем фолк – «народ, люди».


[Закрыть] Боффин, и Фредегар[71]71
  Германское имя. Состоит из корней «мир» и «копье».


[Закрыть] Булджер, но ближайшими друзьями Фродо слыли Перегрин Тукк (обычно его звали Пиппином[72]72
  Толкин писал в 1955 г. (Р.Джеффери, П, с. 224): «Перегрин… – это современное, реально существующее имя, означающее «путешествующий в чужие земли»». Пиппин – имя, встречающееся в английском фольклоре.


[Закрыть]) и Мерри Брендибэк (его полное имя звучало как Мериадок, но мало кто вспоминал об этом). Фродо часто гулял с друзьями по Заселью, но еще чаще – без них. К удивлению степенных, добропорядочных хоббитов, его иногда видели вдали от дома, в лесу, на холмах, под звездами. Мерри и Пиппин подозревали, что Фродо хаживает к эльфам – как и Бильбо в свое время.

С течением лет хоббиты стали замечать, что Фродо тоже как–то уж слишком «хорошо сохраняется». С виду он так и остался крепким, бодрым хоббитом лет этак тридцати. «Парень–то, гляньте, счастье обеими руками загребает», – говорили про него, но по–настоящему странным это стало казаться, только когда ему перевалило за пятьдесят, – возраст, в котором самые буйные головы начинают понемногу трезветь.

Сам же Фродо, оправившись от первого потрясения, нашел, что быть самому себе хозяином и зваться господином Бэггинсом из Котомки – не так уж и плохо. Несколько лет подряд он был вполне доволен судьбой и не слишком беспокоился о будущем. Но втайне от себя он все больше жалел о том, что не ушел вместе с Бильбо. Иногда – особенно осенью – он подолгу бродил среди пустынных холмов, и ему все чаще снились горы, хотя он никогда гор не видел.

Порой он говорил себе: «Как знать, может, в один прекрасный день я тоже переправлюсь за Реку и уйду отсюда». На что сам же себе и возражал неизменно: «Еще не время».

Так все и шло, пока Фродо не разменял наконец четвертый десяток и не приблизился к пятидесятилетию. Число пятьдесят казалось Фродо знаменательным (и зловещим). Именно в этом возрасте на Бильбо свалилось Приключение. Фродо почувствовал, что ему не сидится на месте, но все засельские тропинки были хожены–перехожены вдоль и поперек. Он перелистывал карты, гадая, что может лежать за границами Заселья, – но на засельских картах все, что было за пределами хоббичьих земель, почти сплошь покрывали белые пятна. Мало–помалу Фродо пристрастился к дальним прогулкам и перестал брать с собой спутников. Мерри и остальные наблюдали за ним с немалым беспокойством. Его часто видели беседующим с чужестранцами, которых как раз в то время проходило через Заселье великое множество.

Ходили слухи, что в мире за пределами Заселья творится неладное. Гэндальф не появлялся уже несколько лет, весточек от него не приходило, и Фродо старался разузнать как можно больше своими силами. Эльфов в Заселье раньше было не встретить, а теперь они появлялись то и дело. Правда, в здешних местах эльфы задерживались ненадолго: они спешили на запад и обратно уже не возвращались. Эльфы покидали Средьземелье[73]73
  Об исходе эльфов см. Сильм. Изначально эльфы появились именно в Средьземелье, но Валар(ы) (см. прим. к гл. 3 этой части, Гилтониэль! О Элберет!) пожелали, чтобы те жили с ними вместе в благословенном Валиноре за морями. Часть эльфов последовала призыву, часть осталась. Но после постигших Валинор несчастий один из эльфов–Нолдор(ов), избравших своей обителью побережье Валинора, поднял мятеж (см. прим. к гл. 11 ч. 3 кн. 2, Феанор) и призвал своих соплеменников вернуться в Средьземелье. Он и его последователи совершили по дороге ужасное злодеяние (братоубийство) и стали с тех пор Изгнанниками – путь в Валинор для них закрылся. Только много веков спустя, благодаря предстоянию Эарендила (см. прим. к этой книге, гл. 1 ч. 2), получили они разрешение вновь вернуться на Острова Блаженных; те эльфы, что поначалу оставались в Средьземелье, тоже стали понемногу покидать его, видя конец своей Эпохи. Многие изгнанники, однако, отложили возвращение и еще долгое время оставались «среди удлиняющихся теней Средьземелья».


[Закрыть], и его тревоги их больше не занимали. Прибавилось на дорогах и гномов. Через Заселье проходил древний Западно–Восточный Тракт, который вел в Серую Гавань, и гномы часто пользовались им на пути к своим копям, в Синие Горы. Именно гномы приносили хоббитам вести о том, что творится в далеких странах, – если, конечно, хоббиты давали себе труд слушать. Как правило, гномы не отличались разговорчивостью; ну а хоббиты особо к ним и не приставали. Но теперь Фродо частенько встречал необычных гномов, бредших на запад издалека в поисках убежища. Они были явно обеспокоены, и некоторые из них, переходя на шепот, рассказывали о Враге и о стране, которая называется Мордор.

Название это хоббиты знали только из преданий глухой и мрачной старины. Для них оно было всего лишь тенью на задворках памяти, но, произнесенное вслух, звучало угрожающе и заставляло поежиться. Похоже было, что злая сила, долго таившаяся в Чернолесье и недавно изгнанная оттуда Белым Советом[74]74
  См. прим. к этой главе, ниже.


[Закрыть], только выиграла от своего поражения: она объявилась вновь, на этот раз в крепостях Мордора, несравненно укрепившись и умножившись. Ходили даже слухи, что отстроена заново Черная Башня. Зло расползалось оттуда на все четыре стороны. На дальнем юге и востоке уже гремели войны, и в сердцах рос страх. В горах вновь расплодились орки. Вышли на охоту тролли – не дубинноголовые, как прежде, но хитрые и коварные, со смертоносным оружием в руках. А еще из уст в уста вполголоса передавались слухи о тварях куда более страшных, имени которым не было.

До ушей простых хоббитов из этого всего, конечно, мало что доходило. Но даже глухие ко всему упрямцы и замшелые домоседы, как ни затыкай они уши, не могли время от времени не слышать странных новостей, а тем, кого дела заставляли бывать невдалеке от границ Заселья, случалось иной раз видеть весьма необычные вещи. Разговор, происшедший однажды весенним вечером в «Зеленом Драконе», что в Приречье (Фродо шел тогда пятидесятый год), доказал, что даже в укрытом от всех бурь и непогод сердце Заселья пустили корни неспокойные слухи, – правда, большинство хоббитов пока над ними посмеивалось. Сэм Гэмги сидел в уголке у камина, напротив устроился Тэд Сэндиман, сын мельника; вокруг расположились другие хоббиты из окрестных деревень и вполуха слушали их беседу.

– Странных вещей нынче наслушаешься, что верно, то верно, – заявил Сэм.

– А, чепуха! – возразил Тэд. – Не слушай – вот и все дела. Мне за этими сказками да всякими там страшилками дальше своего порога ходить не надо.

– Кто ж спорит? – оскорбился Сэм. – Только в этих сказках иногда больше правды, чем ты думаешь. Ведь они откуда берутся, сказки–то? Возьми хотя бы драконов.

– Спасибочки! Заплати – не возьму, – хмыкнул Тэд. – Когда я был желторотым юнцом, мне о них, положим, рассказывали, но теперь–то я дурак буду, если поверю. В Приречье у нас только один дракон, да и тот «Зеленый».

Грохнул общий хохот.

– Это точно, – подтвердил Сэм, когда отсмеялся вместе с остальными. – Ладно, драконов нет. А как быть с Древолюдьми, то есть с великанами, словом, называй как нравится? Говорят, недавно за Северными Болотами видали одного, так он повыше любого дерева будет!

– Ну и кто это говорит, интересно?

– Да хотя бы братан мой двоюродный, Хэл. Он работает на господина Боффина, в Захолмье, и ходит в Северный Предел охотиться. Так вот, он сам видел.

– Это он заливает, что видел. Твой Хэл вечно плетет небылицы. А может, ему просто примерещилось.

– Да великан–то был что твой вяз, и не простой, а ходячий! Раз шагнет – семь локтей долой! Шагнет – еще семь!

– Спорим, не шагал он никуда! Это был просто вяз. И вся недолга!

– Говорю тебе, этот вяз шагал! Да в Северных Болотах вязы и вообще не растут!

– А коли не растут – значит, Хэл и не видел ничего, – припечатал Тэд.

Многие засмеялись. Послышались хлопки. Слушатели, по всей видимости, решили, что Тэд здорово уел молодого Гэмги.

– Подумаешь! – не сдавался Сэм. – Да у нас в округе кого ни ткни, все знают, что через Заселье ходят разные чужаки. Это я только о тех говорю, которые шастают прямиком через Заселье, а скольким от ворот поворот дают, и не сосчитаешь. Обходчики такого нашествия не упомнят. И потом, я слыхал, эльфы на запад подались. Говорят, они в гавань идут, за Белые Башни.

Сэм неопределенно помахал рукой в ту сторону. Ни он и никто из завсегдатаев трактира не знал в точности, далеко ли до Моря, – известно было только, что оно где–то там, за старыми башнями, маячащими на западной границе Заселья. Предания повествовали, что где–то там, вдали, должна быть Серая Гавань, откуда по временам уходят в плаванье эльфийские корабли, уходят и никогда не возвращаются.

– Они плывут, плывут, плывут под парусами за Море, уплывают на Запад и покидают нас навсегда, – нараспев закончил Сэм, печально и торжественно покачивая головой.

Тэд только рассмеялся:

– Ну, брат, удивил! Что ж тут нового? Если верить старым сказкам, так всегда было. А нам–то с тобой что? Пусть себе плывут! Только я на что хочешь поспорю – не видал ты этих кораблей! Да и никто в Заселье не видал. Россказни одни!

– Ну, не знаю, – задумчиво протянул Сэм. Он был уверен, что однажды встретил в лесу эльфа, и надеялся когда–нибудь повстречать еще. Из всех легенд, слышанных им на заре юности, больше всего его волновали те наполовину забытые сказки, где говорилось про эльфов. – А только даже и в наших краях некоторые часто видят Благородное Племя, и эльфы им сообщают разные новости, – перешел он снова в нападение. – Взять хоть господина Бэггинса, у которого я работаю. Он мне не раз говорил – уплывают, мол. Уж он–то в эльфах разбирается. А старый господин Бильбо и того лучше разбирался. Когда я пацаном был, он мне столько всяких историй нарассказывал!..

– Они же с приветом оба, – перебил его Тэд. – По крайней мере, Бильбо точно был спятимши, да и Фродо вот–вот спятит. Если твои новости оттуда, то у тебя, видать, тоже тараканы в голове. Пока, приятели! Я домой пошел. Ваше здоровьичко!

Он осушил кружку и, с шумом отодвинув стул, вышел.

Сэм замолчал и в общую беседу уже не вступал. Ему было о чем поразмыслить. Во–первых, в садике у Котомки полно работы, и завтра, ежели распогодится, придется попотеть. Трава растет быстро… Но Сэма одолевали и другие думы. Помозговав маленько, он вздохнул, встал и тоже вышел на улицу.

Стоял ранний апрель. Небо понемногу расчищалось после ливня. Солнце уже село, и бледный, прохладный вечер быстро превращался в ночь. Высыпали ранние звезды. Тихо и задумчиво насвистывая, Сэм отправился хоббитонскими улочками домой, на Холм.

Именно этим вечером в Заселье после долгого отсутствия снова объявился Гэндальф. После достопамятного Дня Рождения он пропал на целых три года. Потом забежал ненадолго, придирчиво оглядел Фродо – и снова исчез. В следующие год или два он наведывался довольно часто, причем каждый раз пробирался в Котомку уже в сумерках и покидал ее до рассвета, не сказав никому ни слова. Чем он занят и где странствует – волшебник не рассказывал; казалось, больше всего на свете его интересуют всякие мелочи – как–де здоровье Фродо, что он поделывает и так далее.

Вдруг ни с того ни с сего посещения прекратились. Девять лет Фродо не видел Гэндальфа, ничего о нем не слыхал и уже не чаял услышать, уверившись в душе, что волшебник никогда не вернется и хоббиты его больше не занимают. Но в тот вечер, когда Сэм брел домой в сгущавшихся сумерках, Фродо вновь услышал знакомый стук в окно кабинета.

Фродо встретил старого приятеля с удивлением и нескрываемой радостью. Первым делом они внимательно оглядели друг друга.

– Надеюсь, у тебя все в порядке? – осведомился Гэндальф. – Я гляжу, ты такой же, как всегда, Фродо!

– И ты тоже не изменился, – ответил Фродо. Но про себя он отметил, что Гэндальф осунулся и постарел. Хоббит засыпал волшебника вопросами о его странствиях и о том, что творится в большом мире; постепенно они увлеклись беседой и просидели до петухов.

Утром, после позднего завтрака, Фродо и Гэндальф расположились в креслах у открытого окна кабинета. В камине пылал огонь, хотя особой нужды в этом не было – солнышко и так пригревало на славу, а ветер дул с юга. Все вокруг казалось удивительно свежим, в полях зеленела на солнце первая весенняя травка, на кончиках веток лопались почки…

Гэндальфу вспоминалась другая весна, восьмидесятилетней давности, когда Бильбо выбежал поутру из Котомки, не прихватив даже носового платка. С тех пор волшебник стал седым как лунь, борода и брови его еще сильнее закосматели, а лицо избороздили новые морщины, ясно говорившие о накопленной за эти годы мудрости и о многих, многих заботах. Но глаза смотрели, как прежде, ясно, и колечки дыма Гэндальф пускал с той же неистощимой выдумкой и с тем же удовольствием.

Волшебник молча курил, а Фродо морщил переносицу, размышляя. Даже сейчас, при утреннем свете, он ощущал тень, омрачившую ясное утро; виной тому были вести, принесенные Гэндальфом. Наконец хоббит нарушил тишину.

– Этой ночью ты начал говорить что–то странное о моем кольце, Гэндальф, – напомнил он. – Но потом вроде как спохватился – мол, о таких вещах лучше рассказывать при свете дня. Может, сейчас потолкуем? Ты намекнул, что кольцо очень опасно. Дескать, я даже представить себе не могу, насколько оно опасно. В чем же эта опасность?

– Опасностей несколько, – ответил волшебник. – Кольцо гораздо могущественнее, чем я смел предполагать поначалу. Видишь ли, оно легко овладевает тем, кому принадлежит, поглощая своего хозяина без остатка, так, что тот сам начинает принадлежать ему[75]75
  Символ Кольца соединил в себе множество смыслов и мотивов. Многим критикам в связи с этим приходило на память Кольцо Нибелунгов, на что Толкин всегда отзывался крайне резко. «Оба кольца круглые – вот и все сходство», – писал он в 1961 г. в издательство «Аллен и Анвин» (П, с. 306). «Это не совсем верно, – замечает Шиппи. – Мотив состязания в загадках, очистительный огонь, сломанное оружие, переходящее по наследству, – все это встречается и там (у Вагнера. – М.К. и В.К.), и здесь, у Толкина, не говоря уже о сквозной теме «Властелина Кольца и Слуги Кольца» (эта фраза является прямой цитатой из Вагнера). Однако Толкин был серьезно обеспокоен тем, что Вагнер работал с материалом, полученным «из вторых рук», в то время как сам он знал этот материал в подлиннике, – имеется в виду «Старшая Эдда» и средневерхненемецкая «Песнь о Нибелунгах»» (Шиппи, с. 220). В результате этого, полагал Толкин, Вагнер серьезно исказил древние традиции Севера. Правда, и в «Старшей Эдде» идет речь о приносящем беду кольце: Локи видел все золото, которое было у Андвари. Когда тот отдавал золото, он утаил одно кольцо, и Локи отнял его у Андвари. Карлик ушел в камень и сказал:
  Золото это,
  что было у Густа,
  братьям двоим
  гибелью будет,
  смерть восьмерым
  принесет героям;
  богатство мое
  никому не достанется.
  (Пер. А.Корсуна, «Речи Регина», ст. 4–6)
  Впоследствии проклятие исполняется (Сигурд убивает Регина, Регин замышляет зло на Сигурда – и все из–за злополучного золота). Мотив губительного сокровища встречается также во второй части «Беовульфа».
  Несмотря на аналоги в древнейшей традиции, Кольцо, однако, вводит в текст книги понятия, совершенно чуждые миру древних, причем таких понятий сразу несколько. Шиппи (с. 104) пишет, что в качестве символа власти Кольцо как бы иллюстрирует знаменитый афоризм лорда Эктона, политолога и экономиста XIX в.: «Власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно». Как это теперь ни странно слышать, до него этой мысли не высказывал почти никто (если не выводить ее из Евангелия – из Третьего Искушения Христа, где сатана предлагает Иисусу: «Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее» (Лк., 4:6)). Кроме того, за сто лет до лорда Эктона похожую мысль, сообщает Шиппи, высказал Уильям Питт, премьер–министр Великобритании в 1766–1768 гг.: «Безграничная власть способна развратить того, кто обладает ею», хотя в этой формулировке еще нет жесткости лорда Эктона. Лорд Эктон добавлял: «Великие люди – почти всегда плохие люди». В средневековье, утверждает Шиппи, такую мысль сочли бы кощунством или извращением. Существующая по этому поводу англосаксонская поговорка «Дай человеку власть – и он покажет, кто он таков на самом деле» имеет совсем другой смысл: здесь подразумевается, что власть «выставляет напоказ» дурные и хорошие свойства человека, но ни слова не сказано о том, что под воздействием власти в человеке что–то изменяется… Итак, Кольцо ставит перед жителями Средьземелья тем более болезненную и трагическую проблему, что они–то живут отнюдь не в двадцатом веке! Некоторые из героев – на свою погибель – оказываются в итоге неспособными выйти за пределы «архаически–героического» мироощущения древнего эпоса и терпят поражение (см. прим. к гл. 3 ч. 2 кн. 1 …и, поднеся его к губам, протрубил в него).
  Если вчитаться внимательно, продолжает Шиппи (с. 106), в концепции Кольца можно обнаружить существенные противоречия. Гэндальф говорит, что Кольцо «легко» овладевает своими хозяевами, а позже мы узнаем, что чары Кольца действуют и на расстоянии – достаточно допустить в сердце желание завладеть им. Однако Бильбо владеет им много лет и почти не изменяется, Фродо – тоже, Гэндальф, по–видимости, без труда преодолевает искушение и отказывается от Кольца – словом, примеров несоответствия можно найти множество. Однако все противоречия разрешаются, если ввести такой анахронизм, как «наркотическая зависимость», пишет Шиппи. Голлум, по сути, ничем не отличается от «законченного наркомана», который отчаянно сражается за очередную «дозу», хотя знает, что она убьет его. Понятен и запрет Гэндальфа пользоваться Кольцом – если употребить наркотик несколько раз, может развиться «привычка», зависимость. Бильбо и Фродо «переносят» Кольцо сравнительно легко, а один из персонажей (гл. 5 ч. 4 кн. 2) оказывается в силах добровольно расстаться с Кольцом (на ранних стадиях наркомания излечима). А можно «сесть на иглу» и с первого раза, если не противопоставить наркотику усилия воли… Как и от страсти к наркотикам, усилием воли от Кольца можно еще отказаться и «после второго раза», но в дальнейшем воля уже бессильна – как и с наркоманией, ибо это болезнь, а не просто нарушение норм морали. Так и с Кольцом… Обвинения некоторых современных Толкину критиков – дескать, автор ВК бежит от мира реального в мир выдуманных детских сказок – оказываются беспочвенными: «жгучие проблемы современности» вторгаются в Средьземелье на каждом шагу – просто Толкин отказывается считать их исключительно «современными». «Новых» проблем нет вообще… Зло всегда одинаково, и набор его «приемов» не меняется. Это – часть кредо Толкина.
  В письме к Р.Бир от 14 октября 1958 г. (П, с. 278) Толкин пишет: «…Единое Кольцо… это, конечно же, мифологема, хотя сказочный мир, в котором оно существует, описан в более или менее исторических красках. Кольцо Саурона – это всего лишь один из способов показать с помощью мифа те случаи, когда жизнь или сила передоверяются какому–нибудь внешнему предмету, который можно отнять или уничтожить с самыми печальными последствиями для прежнего владельца. Если бы я принялся «философствовать» по поводу этого мифа… я сказал бы, что с его помощью обычно указывают на одну простую истину. Чтобы использовать силу и могущество… их надо применить; чтобы они принесли какие–то плоды, их надо каким–то образом проявить, вывести вовне – а это в большей или меньшей степени неизбежно ведет к тому, что они выходят из–под непосредственного контроля хозяина. Если человек желает «властвовать», он вынужден завести себе подданных, которые существуют отдельно от него. Но тогда и он начинает от них зависеть…» В другом письме, к сэру Стенли Анвину (31 июля 1947 г., П, с. 121), говорится: «Встречаясь в истине, Аллегория и Повесть, конечно же, неизбежно пересекаются. Поэтому единственной по–настоящему содержательной аллегорией приходится считать жизнь, а единственная до конца ясная повесть – это аллегория… чем «аллегория» лучше, содержательней, тем проще читать ее как «повесть» (story); в то же время, если повесть сплетена искусно и ткань ее достаточно плотна – облегчается задача тех, кому угодно видеть в ней аллегорию. Все дело в том, что эти подходы берут исток в противоположных посылках. Если Вам нравится, Вы, конечно, свободны усматривать в Кольце аллегорию всего нашего времени, аллегорию неизбежной судьбы, постигающей в конце концов все попытки победить злую силу при помощи силы. Но всякая сила – магическая, механическая ли – всегда работает по одному и тому же принципу, всегда приводит к одному и тому же итогу. Нельзя написать повести даже о самом что ни на есть завалящем с виду магическом кольце, не вызвав к действию этот закон, если только автор принимает свое кольцо всерьез и дает повести идти так, как если бы это кольцо существовало на самом деле…»


[Закрыть]. Изготовлено оно было в глубокой древности в Эрегионе вместе с другими эльфийскими кольцами[76]76
  Кольца Власти были выкованы эльфами Эрегиона с помощью Саурона (см. прим. к этой гл., ниже), точнее, его знаний. Эльфы Эрегиона – одни из тех эльфов, которые не ушли на Запад, даже когда это стало возможно. В письме к М.Уолдмену Толкин пишет об этом так: «В промедлении эльфов последовать совету не было ничего существенно дурного – просто они печалились при мысли о разлуке с землями смертных, хранящими память о прежних героических деяниях. Но вся беда в том, что они хотели «сберечь пирог и в то же время съесть его». Они хотели мира, благословения и ясной памяти о Западе – и в то же время собирались жить на обычной земле, сохраняя высокое положение и превосходство над Лесными эльфами, гномами и людьми, – ведь это было совсем не то, что сразу оказаться на нижней ступени иерархии Валинора. Так эльфы подпали «увяданию», через призму которого и воспринимали изменение времен (а то, что времена меняются, для мира, над которым светит Солнце, является непреложным законом). Эльфы стали печальны, а их искусство, как мы сказали бы, приобрело налет антикварности, не отличаясь в этом от прочих их действий. Труды эльфов уподобились усилиям бальзамировщиков, в эльфах по–прежнему теплились старая сердечная привязанность к этой земле и стремление залечить ее раны. Мы узнаем о целом королевстве эльфов, которые не уехали: оно располагалось на крайнем северо–западе… возглавлял это королевство Гил–галад. Узнаем мы и о других эльфийских поселениях, таких как Имладрис (Ривенделл) Элронда и Эрегион (у восточных подножий Туманных Гор, примыкавших к Морийским Копям, главному из гномьих царств ВЭ). Там между обычно враждебными племенами (эльфов и гномов) в первый и последний раз завязалась дружба, и кузнечное дело достигло наивысшей точки в своем развитии… Но многие из эльфов уже в то время начинали прислушиваться к Саурону. Тогда он был еще красив внешне, и пути его, казалось, какое–то время шли почти параллельно путям эльфов, а именно – и он, и они, по всей видимости, пеклись об одном и том же – о восстановлении разоренных земель. Саурон нащупал у эльфов слабое место, когда предложил им сотрудничество: помогая друг другу, говорил он, можно было бы вместе сделать Западное Средьземелье прекрасным, как сам Валинор. На самом деле это было замаскированным выпадом против богов, подначкой, дерзким намерением установить свой собственный, независимый рай… Гил–галад отверг все нашептывания Саурона; так же поступил и Элронд. Но в Эрегионе начались поистине грандиозные работы, и эльфы ближе, чем когда бы то ни было, подошли к пропасти падения в «магию» и «машинность». С помощью знаний Саурона они создали Кольца Власти («власть», где бы это слово у меня ни встречалось, носит оттенок грозный, зловещий – если речь не идет о Божьей власти, или власти «богов»).
  Основной способностью Колец (всех без исключения) была способность предотвращать или замедлять разрушение временем (что казалось эльфам особенно ценным – ведь они обречены были из века в век терять и печалиться); Кольца помогали сохранить неизменным желанное и любимое или хотя бы подобие желанного и любимого. Идея эта к традиционным эльфийским, конечно, близка. Но Кольца также усиливали естественные возможности самого их обладателя, привлекая, таким образом, к делу «магию», – а здесь уже недалеко было до греха и помыслов о мировом господстве. У Колец были еще и другие способности, идущие уже почти напрямую от Саурона (или «Некроманта», как он именуется в «Хоббите», на страницы которого сей персонаж бросает лишь мимолетную тень–предупреждение), – например, способность делать материальные тела невидимыми, и видимыми – вещи незримого мира.
  Эльфы Эрегиона сделали Три Кольца исключительно прекрасными и наделили их величайшей силой, заимствовав ее в основном из силы собственного воображения и направив эту силу на сохранение красоты в мире. Их Кольца не были «кольцами–невидимками». Но Саурон тайно, с помощью сил Подземного Пламени, выковал в своей Черной Стране еще и Единое Кольцо, Кольцо Власти, которое соединяло в себе силы всех других Колец и контролировало их так, что его владелец мог читать мысли тех, кто ими пользовался, управлять всем, что бы они ни делали, и в конце концов окончательно порабощал их. Саурон, однако, не принял в расчет мудрость эльфов и тонкость их ума. Как только он задумал создать Единое, им тотчас же стало об этом известно; они разгадали его тайные цели, испугались и спрятали Три Кольца, да так, что Саурон никогда не проведал, у кого они; таким образом, Три избежали порчи. Остальные Кольца эльфы попытались уничтожить.
  В войне, разыгравшейся вследствие всех этих событий, Средьземелье – особенно в западной его части – претерпело новое разорение. Захвачен и разрушен был Эрегион; многие из Колец Власти оказались у Саурона, и он отдал их тем, кто захотел их взять, – из тщеславия или из жадности, все равно. Благодаря этому Саурон полностью закабалил их. Отсюда идет тот древний стих, который служит лейтмотивом ВК… Таким образом, Саурон становится почти что самым могущественным лицом в Средьземелье. Эльфы еще держатся, но только в тайных, неизвестных Саурону долинах и лесах, а последнее Эльфийское Королевство Гил–галада жмется теперь к самой окраине Западных Земель, ближе к морю. Элронд Полуэльф блюдет Имладрис (Ривенделл), из которого он создал что–то вроде зачарованного святилища… Но у Саурона – власть и господство над все умножающимися ордами Людей, которые не имели контакта с эльфами и, через них, с истинными, не падшими Валар(ами) (о Валар(ах) см. прим. к гл. 3 этой части, Гилтониэль! О Элберет! – М.К. и В.К.). Правит своей растущей империей Саурон из большой черной башни Барад–дур, что находится в Мордоре рядом с Огненной Горой, и при нем – Единое Кольцо… Однако, чтобы достичь желаемого, Черному Властелину приходится вложить в Единое довольно большую часть своей силы, от начала ему присущей, – это для мифов и сказок вообще мотив частый и весьма важный. Пока Черный Властелин носит Кольцо, его сила на земле возрастает. Но даже если Кольцо лежит спокойно и на палец не надето, сила, в него вложенная, существует и продолжает находиться в определенном отношении к своему «источнику»; поэтому сказать, что Саурон, пожертвовав частью силы, «умалился», было бы неверно. Он не умалится… если только кто–нибудь другой не захватит Кольцá и не окажется под его влиянием. Случись так – новый владелец (если он натура достаточно сильная и героическая) может бросить вызов Саурону и стать хозяином всего, что тот узнал или сделал с момента создания Кольца, – и, таким образом, свергнуть его и занять его место. Получалось, что при общей расстановке сил после попытки (в основном неудавшейся) поработить эльфов и установить контроль над умом и волей своих рабов у Саурона оставалось слабое место. Была у него, кроме этого, и еще одна уязвимая точка: если бы Единое Кольцо было уничтожено, то вложенная в него сила рассеялась бы и собственное бытие Саурона сошло бы на нет. Он обратился бы в тень, в простое воспоминание о себе… Но над этой возможностью он особенно не размышлял, да и не боялся ее. Кольцо не смог бы уничтожить никто – для этого надо было обладать не меньшим кузнечным искусством, чем его создатель. В огне Кольцо не горело. Только неумирающее подземное пламя, в котором оно было создано, могло бы его уничтожить; но доступа к этому огню не было, потому что он пылал в Мордоре. И, кроме того, так велика была сила Кольца рождать в душах желание, что всякий, кто им пользовался, тем самым ему подчинялся, и справиться с ним не под силу было бы даже самой сильной воле, не исключая воли самого Саурона; так что никто не смог бы нанести Кольцу никакого вреда, никто не смог бы даже отбросить или презреть его – так думал Саурон».


[Закрыть] – можешь называть эти кольца волшебными, это недалеко от истины. Но эрегионские кольца – очень разные. Одни весьма могущественны, другие попроще. На тех, что попроще, эльфийские мастера набивали руку, пока наконец не достигли совершенства в этом деле. Для них кольца были игрушкой, но смертному, на мой взгляд, такие игры могут выйти боком! Что же касается Великих Колец, или Колец Власти, то они несут прямую гибель. Смертный, у которого хранится одно из Великих Колец, не может умереть, не взрослеет и не стареет, но зато и жизни в нем не прибавляется. Он просто влачит и влачит существование, покуда каждый миг не превратится для него в пытку усталостью. Если же он то и дело надевает Кольцо, чтобы сделаться невидимым, ему приходится и вовсе несладко: постепенно он как бы выцветает, становится невидимым бесповоротно, уже безо всякого Кольца, и переселяется в сумеречный мир, где не укрыться от ока темной силы[77]77
  Кроме традиционных сказочных и исторических составляющих Кольца легко читаются и христианские мотивы, определяющие этот символ. Это далеко не натяжка. Толкин писал о ВК (Р.Муррэю, 2 декабря 1953 г., П, с. 172): «Конечно же, ВК – религиозная, католическая книга. Я осознал это, только когда ее закончил, и пересмотрел впоследствии под новым углом зрения. Именно тогда я убрал из текста все упоминания о культах и религиозных ритуалах… ибо религиозный элемент растворен в самом повествовании и его символах».
  Кольцо – основной символ ВК, и для его понимания необходимо иметь в виду тот набор смежных христианских ассоциаций, который ему сопутствует. Отправляясь в путь, Фродо надевает цепочку с Кольцом на шею; в итоге Кольцо начинает напоминать нательный крест. Из этого сходства можно сделать много выводов. Среди прочего нательный крест символизирует у христианина его личный путь на Голгофу с крестом своих страданий и своей греховности. Самый святой и безупречный человек несет крест первородного греха – наследства, полученного им через своих предков от Адама (ср. гл. 5 ч. 4 кн. 2, где Фарамир называет Кольцо «наследием»; Фродо также получает Кольцо по наследству); долг христианина – донести свой крест до Голгофы, где Христос уничтожает грех, принимая его на себя, а христианин «сораспинается» Христу – т.е. добровольно принимает на себя страдания во имя искупления своих и чужих грехов. Это может происходить в течение всей его жизни. Первородный грех является причиной всего зла, которое совершает в своей жизни человек; это нечто одновременно чуждое человеку и вместе с тем настолько с ним сросшееся, что он может прожить всю жизнь и не заметить его. Грех, живущий в человеке, т.е. имеющий, как и Кольцо, какую–то свою странную жизнь, подчас толкает человека на такие поступки, которых сам он никогда не совершил бы. Это нечто, от чего трудно отделаться и от чего трудно прежде всего захотеть отделаться. Согрешив, особенно согрешив сознательно, ради своей выгоды, человек может добиться власти, денег, положения в обществе, – но совершённый грех мало–помалу разъедает его личность и приводит его к гибели, отдавая во власть темных сил ада. Если же человек решается «отдать» свой грех Христу через исповедь Богу и причастие Его искупительной жертве – грех отделяется от человека, человек спасается от греха. П.Флоренский <<Здесь и далее христианский подтекст ВК выявляется нами прежде всего с помощью православной традиции, хотя Толкин был католиком. Объясняется это двумя причинами: 1) внутренним созвучием Толкина некоторым православным мыслителям, которое поистине достойно удивления, так как Толкин, кажется, никогда с православием не сталкивался; 2) памятуя о том, что читателю предлагается русский перевод, представляется уместным использовать для комментария – а комментарий тоже своего рода перевод, только не слов, а имен и понятий – местную традицию представления этих понятий. Возможно, кто–нибудь отыщет примеры, где Толкин противоречит православной традиции; но нам кажется – уместнее начать со сходства.>> пишет: «…Никакое таинство не делает греха негрехом: Бог не оправдывает неправды. Но таинство отсекает греховную часть души и ставит ее, пред принимающим таинство, как НИЧТО… а субъективно – как самозамкнутое зло << Кольцо – самый очевидный символ для этого!>> (курсив наш. – М.К. и В.К.), направленное на себя, – как кусающий себя Змей: так изображается Диавол на старинных росписях Страшного Суда. Грех делается отделенным от согрешившего, самостоятельным и на себя обращенным актом; действие его на все внешнее равно абсолютному нулю. В таинстве покаяния, именно, делаются для нас реальными слова Шестопсалмия: «Как далеко отстоит Восток от Запада, так удалил Он от нас беззакония наши»». Все силы отрезанного покаянием греха смыкаются на себя. Вот почему Отцы церкви неоднократно указывали, что признаком действенности таинства покаяния служит уничтожение притягающей силы прощенного греха (СиУ, с. 220). В примечаниях к этой странице СиУ о.Павел приводит слова из книги архимандрита Сергия «Православное учение о спасении» (Серг. Посад, 1895): «Грех после исповеди в полном смысле удаляется от человека, уничтожается в нем, перестает быть частью его внутреннего содержания…»
  Таким образом, Кольцо и мотив уничтожения Кольца вызывают в памяти несение креста, уничтожение греха, возвращение греха в огонь, откуда он явился. У Толкина нет прямых аллегорий, и поэтому принять эту трактовку как однозначную нельзя; однако интересно, что Флоренский, развивая свою мысль о грехе, приходит к понятию невидимости (с. 178). «Грех есть то средостение, – пишет он, – которое Я ставит между собою и реальностью, – обложение сердца корою. Грех есть непрозрачное, – мрак, – мгла, – тьма, почему и говорится: «Тьма ослепила ему очи», и еще великое множество речений Писания, где «тьма» синонимична «греху». Грех в своей беспримесности, предельном развитии, т.е. геенна – это тьма, беспросветность, мрак… Ведь свет есть являемость реальности; тьма же, наоборот, – отъединенность, разрозненность реальности – невозможность явления друг другу, невидимость друг для друга. Самое название Ада или Аида указывает на таковой, геенский разрыв реальности, на обособление реальности, на солипсизм, ибо там каждый говорит: «solus ipse sum!» (Я один! – лат.) (Ср. с манерой говорить, свойственной Голлуму, – «Хоббит», гл. 5, а также гл. 1–2 ч. 4 кн. 2 и далее. – М.К. и В.К.). В самом деле, греческое «адис», «аидис», «айдис» – первоначально «афидис» <У Флоренского все греческие слова приводятся в греческом написании.> – происходит от фид (= русскому вид), образующего глагол ид–эйн, «вид–еть», – и отрицательной, точнее, лишительной частицы – «а» privatum». К этим строкам Флоренский приводит также в качестве примечания такие слова Григория Нисского из трактата «О душе и воскресении»: «…и кажется мне, что именем ада… – в котором, как говорят, находятся души, и у язычников и в Божественном Писании не иное что означается, как переселение в темное и невидимое», – и добавляет к этим словам: «Ад – это то место, то состояние, в котором нет видимости, которое лишено «видимости», которое не видно и в котором не видно. Аид – Без–вид, как говорит Платон: «…В Аиде, я называю невидимое…», или, как определяет его Плутарх, «…невидимое и незримое»; а Гомер говорит о «туманном мраке» Аида». Здесь отец Павел делает еще одно примечание: «Эти представления о состоянии греховном несомненно имеют какую–то связь с переживаниями некоторых неврозов. Так, при неврозе…. получившем название «мозгово–сердечной невропатии», больным кажется, будто они «отделены от всего мира»…»


[Закрыть], правящей волшебными Кольцами. Раньше ли, позже ли, а случится это обязательно. Позже в том случае, если владелец крепок духом и телом или не замышляет поначалу никакого зла; но ни сил, ни благих намерений надолго не хватит. Рано или поздно темная сила поглотит его без остатка.

– Какой ужас! – еле вымолвил Фродо.

Вновь наступило долгое молчание. Из сада доносилось пощелкивание садовых ножниц – это Сэм Гэмги подстригал лужайку.

– Ты давно это знаешь? – спросил наконец Фродо. – И что было известно Бильбо?

– Он знал не больше, чем рассказал тебе. В этом я уверен, – сказал Гэндальф. – Он никогда не завещал бы тебе ничего опасного, даже зная, что я буду о тебе заботиться. Он ценил кольцо за его красоту и при случае извлекал из него определенную пользу – вот и все. Если что и настораживало его, то не кольцо, а странности, которые он замечал в самом себе. Он сказал мне, что кольцо все больше его «донимает», и постоянно беспокоился о нем, но винить в этом само кольцо ему и в голову не приходило. Правда, от него не укрылось, что за этой штукой нужен глаз да глаз. «То оно легче, то тяжелее, то растянется, то сожмется, а иногда хлоп – и само соскользнет с пальца, хотя только что сидело как влитое…»

– Да, в прощальном письме он меня предупреждал об этом, – вспомнил Фродо. – Я решил повесить кольцо на цепочку и с тех пор отдельно не держу.

– Весьма благоразумно, – одобрил Гэндальф. – Но Бильбо нимало не догадывался, что именно кольцо продлило ему жизнь. Он считал, что просто крепок от природы, и очень этим гордился. Но в последнее время он потерял покой и почувствовал: что–то неладно. «Я стал прозрачный и тонкий»,– так он выразился. А это верный знак, что кольцо уже начинало им овладевать.

– Так ты давно это знаешь? – повторил свой вопрос Фродо.

– Давно ли?.. Я знаю много такого, что ведомо только Мудрым, Фродо. Но если ты имеешь в виду именно это кольцо – пожалуй, я и сейчас еще не знаю ничего доподлинно. Осталось провести одно, последнее испытание. Но я почти уверен в его исходе. Когда у меня впервые мелькнула эта догадка? – Волшебник задумался, припоминая. – Постой, постой… Бильбо нашел кольцо, когда Белый Совет изгнал из Чернолесья темную силу, перед самой Битвой Пяти Воинств. Сердце мое тогда омрачилось, хотя я и не понимал, почему мне так страшно. Я без конца задавался одним и тем же вопросом: каким образом к Голлуму попало одно из Великих Колец? То, что это Кольцо – Великое, я понял сразу. Впоследствии я услышал от Бильбо странную историю о том, как он якобы «выиграл» это колечко[78]78
  В первоначальной версии «Хоббита» кольцо доставалось Бильбо несколько иным способом, чем в поздней редакции. Голлум и Бильбо играли в загадки на других условиях: в случае выигрыша Голлума Бильбо все равно ожидала участь быть съеденным, а вот в случае выигрыша Бильбо Голлум обещал тому волшебное колечко и в придачу – вывести его наружу (см. прим. к «Хоббиту», гл. 5). В ВК Толкин представил эту версию как выдумку Бильбо, находившегося под влиянием Кольца и желавшего скрыть тот не вполне безупречный способ, каким он завладел Кольцом на самом деле. Исходя из того, что говорится о Кольце в ВК, Голлум не мог ни предложить Бильбо колечко, ни тем более отдать. В ранней же версии Голлум действительно собирался отдать Кольцо хоббиту; не обнаружив своего сокровища на острове, Голлум даже приносит Бильбо извинения!


[Закрыть], но особого доверия эта история у меня не вызвала. Когда же мне удалось вытянуть из твоего дядюшки истину, стало ясно, что он изо всех сил пытается доказать свое право на это кольцо. Сомнений не было. Он вел себя точь–в–точь как Голлум с его «деньрожденным подарочком». И Бильбо, и Голлум лгали, но лгали так похоже, что я не мог не встревожиться. Очевидно, кольцо обладает какой–то недоброй властью над своим владельцем и пускает ее в ход сразу, без проволочек. Это стало для меня первым серьезным предупреждением. «Дело неладно», – подумалось мне. Я не раз втолковывал Бильбо, что такими кольцами пользоваться опасно, но он каждый раз со мной спорил и страшно кипятился. Что я мог сделать? Отобрать кольцо? Но это принесло бы еще больше вреда, и к тому же никто мне такого права не давал. Оставалось ограничиться ролью наблюдателя – и выжидать. Стоило, наверное, посоветоваться с Саруманом Белым[79]79
  Саруман Белый – один из пятерых волшебников Средьземелья (подробнее см. прим. к гл. 2 ч. 2 этой книги, Саруман).


[Закрыть], но всякий раз что–то меня удерживало.

– А кто такой Саруман? – спросил Фродо. – Я о нем никогда не слышал.

– Ничего удивительного, – ответил Гэндальф. – Хоббиты его не занимают. По крайней мере до последнего времени не занимали. Среди Мудрых он считается одним из величайших. Он – глава нашего братства и старший в Совете[80]80
  Белый Совет был впервые созван, когда возникло подозрение, что в Чернолесье поселился не кто иной, как Саурон. Произошло это одновременно с путешествием Бильбо. «В Совет вошли: Элронд, Галадриэль, Кирдан и другие Властители–Элдары (см. прим. к гл. 1 ч. 2 этой книги), а с ними – Митрандир и Курунир (Гэндальф и Саруман)» (Сильм., с. 162). Галадриэль предлагала избрать Гэндальфа главой Совета, но тот отказался, отговорившись тем, что не хочет ничем себя связывать, и тем, что не имеет постоянного дома.


[Закрыть]. Знания его необъятны, но необъятна и гордыня, и он не терпит, когда вмешиваются в его дела. Эльфийские кольца, большие и малые, – та область Предания, которую он считает своей. Он долго изучал все, что касается колец, надеясь отыскать утерянный секрет их ковки. Когда вопрос о кольцах всплыл на Совете, Саруман немного поделился с нами своим знанием, но то, что он сказал тогда, скорее опровергало мои страхи, чем подогревало их. Поэтому подозрения мои улеглись – но не до конца. Я по–прежнему ждал и смотрел, что будет. Тем более что Бильбо на первый взгляд благоденствовал. Годы шли и шли себе… но его как будто не задевали. Он совсем не старился… И вот на сердце мне снова легла тень. Но я говорил себе: «Со стороны матери у него в роду одни долгожители. Время еще есть. Жди!» И я ждал. Ждал до той самой ночи, когда он ушел из дому. Той ночью он наговорил и сделал столько странного, что теперь никакой Саруман уже не сможет меня убаюкать. Я удостоверился: от кольца исходят темные, гибельные чары… Минувшие с тех пор годы я потратил на поиски истины.

– Но ведь непоправимого не случилось? – в тревоге спросил Фродо. – Он когда–нибудь исцелится? Найдет покой, я хочу сказать?

– Ему полегчало сразу же, – заверил Гэндальф. – Но о Кольцах и о том, на что они способны, все знает только один на свете Кольцевед, а о хоббитах, насколько мне известно, всей правды не знает никто. Из Мудрых в хоббичьем Предании сведущ только я один. Хоббитоведение – заброшенная и очень мало разработанная область знаний, но она сулит немало открытий. С виду они податливее масла, эти хоббиты, но, если копнуть поглубже, не уступят в твердости старому заскорузлому корню. Я–то думаю, что некоторые из них могут сопротивляться Кольцу гораздо дольше, чем полагают Мудрые. Словом, мой совет – не тревожься за Бильбо. Конечно, он держал у себя Кольцо очень долго и часто пользовался им, так что пройдет немало времени, прежде чем чары выветрятся, – например, он не скоро еще сможет спокойно смотреть на Кольцо. И все же ничто не мешает ему мирно и счастливо прожить еще много лет. Отдав Кольцо, он разорвал связующую нить и больше ему не подвластен. Ведь он оставил его сам, добровольно, а это главное. Короче, за нашего дорогого Бильбо можно больше не переживать. Теперь я отвечаю за тебя, Фродо. О тебе я думаю неотступно с тех самых пор, как ушел Бильбо, о тебе и обо всех твоих собратьях–хоббитах, таких славных, нелепых, беспомощных! Если Темная Сила поглотит Заселье, это будет для мира тяжким ударом. Он много потеряет, если добряки Булджеры, весельчаки Дудельщики, тугодумы Боффины, Перестегинсы и все прочие, не говоря уже о невообразимых чудаках Бэггинсах, превратятся в рабов.

Фродо содрогнулся.

– Но с какой стати? – пролепетал он. – И зачем тому, кто правит Темной Силой, такие рабы?

– Сказать по правде, я думаю, что до сей поры – до сей поры, повторяю,– он вас попросту не замечал. Скажи ему за это спасибо, но теперь покою конец. Как слуги вы ему не нужны, у него есть другие, не чета вам. А вот забыть про вас он теперь не забудет. Счастливые хоббиты, гуляющие на воле и делающие что им вздумается, ему не по нраву. Он предпочитает жалких рабов. Не забудь еще, что он зол на вас и жаждет отмщения!

– Отмщения? – удивился Фродо. – За что? Я и про нас–то с Бильбо да про кольцо это злополучное никак в толк не возьму, что к чему, а тут еще месть какая–то! При чем тут хоббиты, чем мы ему насолили?

– При том, – вздохнул Гэндальф. – Ты еще не знаешь главной опасности, но скоро узнаешь. В прошлый раз я сомневался, но теперь пора открыть тебе все. Дай–ка мне на минутку кольцо.

Потянув за цепочку, пристегнутую к ремню, Фродо добыл из кармана штанов кольцо, отцепил и медленно протянул волшебнику. Кольцо показалось непривычно тяжелым, словно кто–то из них – то ли оно само, то ли Фродо – не желал, чтобы Гэндальф брал его в руки.

Гэндальф взял кольцо и поднял повыше. Как на вид, так и на ощупь оно казалось обыкновенным кольцом из твердого чистого золота.

– Ты видишь на нем какие–нибудь знаки? – спросил волшебник.

– Нет, – пожал плечами Фродо. – Нету на нем никаких знаков. Оно совершенно гладкое. Царапай – не поцарапаешь. И от времени ему ничего не делается.

– Ну хорошо. Смотри! – И, к изумлению и ужасу Фродо, волшебник внезапно бросил кольцо в камин, прямо на пышущие жаром угли. Фродо вскрикнул и нагнулся за щипцами, но Гэндальф остановил его.

– Обожди! – велел он, бросив на Фродо из–под густых бровей быстрый взгляд.