Текст книги "Властелин колец"

Автор книги: Джон Рональд Руэл Толкин

– Отворись!

На всех языках Западного Средьземелья повторил он это повеление, затем отбросил посох и молча опустился на камень.

В то же мгновение до слуха насторожившихся друзей донесся волчий вой. Пони Билл, испугавшись, рванулся было бежать, но Сэм бросился к нему и что–то тихо зашептал на ухо.

– Не дай ему убежать, – предостерег Боромир. – Похоже, он нам еще понадобится, если нас не съедят волки. Пропади оно пропадом, это гнилое болото!

С этими словами он поднял большой булыжник и в сердцах швырнул его далеко в озеро.

Темная вода мягко приняла камень; послышался всплеск и бульканье. От места, куда он упал, медленно начали расходиться большие круги.

– Зачем ты так, Боромир? – вздрогнул Фродо. – Мне тоже не нравится это место, но я его еще и боюсь, а почему – сам не знаю. Не волков, не темноты за дверьми, нет. Тут что–то другое. Наверное, я этого озера боюсь. Лучше оставим его в покое!

– Смываться отсюда надо! – высказался Мерри.

– Почему Гэндальф тянет? – подхватил Пиппин.

Гэндальф не обратил на них внимания. Он сидел, опустив голову, не то вконец отчаявшись, не то размышляя. Издалека снова донесся унылый вой. Круги все расширялись, берег лизнула первая волна.

Вдруг волшебник вскочил на ноги, да так стремительно, что все отпрянули. Он смеялся!

– Есть! – кричал он. – Это же просто, как булыжник! Какими простыми кажутся загадки, когда их разгадаешь!

Он поднял посох, встал напротив Ворот и отчетливо произнес:

– Мэллон!

Звезда вспыхнула и погасла. В скале внезапно и беззвучно очертилась огромная дверь, хотя прежде, сколько ни смотри, камень казался цельным. Дверь медленно разделилась надвое, створки не спеша распахнулись наружу до отказа и застыли. В проеме виднелась лестница; ее ступени круто уходили вверх, в непроглядную тьму, казавшуюся чернее самой ночи. Никто из Отряда от изумления не мог пошевелиться.

– Я ошибся в самом начале, – торжествовал Гэндальф. – И Гимли ошибся. Из всех нас один Мерри был на верном пути. Заветное слово было написано на арке! Мы просто этого не поняли. Вот истинный перевод: «Скажи слово «друг» – и входи!» Следовало только сказать «друг», по–эльфийски, разумеется, и двери сразу открылись бы. Как просто! Но для ученого знатока преданий, да еще в наше время, когда все друг друга подозревают, простота может оказаться сложнее всякой сложности! Да, предшественники наши жили счастливее нас. Ну что ж – в путь!

Гэндальф перешагнул через порог и поставил ногу на первую ступеньку. Но тут произошло сразу несколько событий. Фродо схватили сзади за лодыжку, он с криком упал и поехал назад, обдирая лицо о камни; пони Билл дико заржал от ужаса и, махнув хвостом, помчался вдоль озера обратно, в темноту. Сэм бросился было за ним, но, услышав крик Фродо, развернулся и побежал назад, рыдая и кляня все на свете. Остальные, обернувшись, увидели, что вода в озере буквально кипит. Казалось, с южной стороны к берегу плывет целое полчище змей. Одно щупальце, длинное, сильное, уже выползло из воды на берег. Бледно–зеленая влажная кожа слабо светилась, на конце щупальца шевелились пальцы. Крепко ухватив Фродо за ногу, чудовище тянуло его в воду. Сэм, стоя на коленях, что было силы рубил щупальце мечом.

Наконец пальцы разжались, Сэм потащил хозяина прочь от берега, взывая о помощи. Из бурлящей воды ползло еще десятка два змеевидных отростков; темная поверхность озера клокотала, в ноздри било невыносимое зловоние.

– В ворота! Наверх! Быстрей! – закричал Гэндальф, одним прыжком возвращаясь к порогу. Все остальные, кроме Сэма, стояли, не в силах двинуться от ужаса. Крик Гэндальфа привел их в чувство, и, подталкиваемые волшебником, друзья кинулись в дверь.

Еще миг – и было бы поздно. Сэм с Фродо взбежали всего на несколько ступенек, а Гэндальф только переступил порог, когда алчные щупальца, кишевшие уже по всему берегу, добрались до дверей. Одно из них, извиваясь, поползло за Гэндальфом; скользкая кожа блестела в звездном свете. Гэндальф повернулся и остановился. Но если он прикидывал, каким словом закрыть Ворота, в этом уже не было нужды. Десятки извивающихся щупалец схватились за створки и со страшной силой дернули их на себя. Двери с оглушительным треском захлопнулись, по Морийским переходам заметалось эхо. Свет был отрезан. Сквозь толщу камня донесся шум падающих камней, на дверь обрушились гулкие удары.

Сэм, цеплявшийся за Фродо, рухнул на ступеньку.

– Бедняга Билл! – задыхаясь, проговорил он. – То волки, то змеи! Змеи его доконали, и он не выдержал. А мне пришлось выбирать, господин Фродо, так уж получилось, и я выбрал. Я должен идти с вами.

По звуку шагов они поняли, что Гэндальф спустился к Воротам. Волшебник ударил по ним посохом; камень дрогнул, дрогнула и лестница под ногами, но дверь не отворилась!

– Ну что ж! – заключил Гэндальф. – Дорога назад нам заказана. Остался только один путь – через Морию. Судя по звуку, дверь завалили камнями, а деревья вырвали с корнем и бросили поперек. Жаль! Какие были красавцы! И сколько простояли!

– Я сразу почувствовал, что здесь притаилось что–то ужасное, когда ступил в воду, – припомнил Фродо. – Что это было? Оно или они?

– Не знаю, – сказал Гэндальф. – Но действовали эти щупальца на диво согласно. Видимо, в озере поселилось какое–то чудовище из подгорных бездн. А может, оно было изгнано из глубин… В глубинах земли таятся существа куда более древние и отвратительные, чем орки!

Он умолчал о том, что беспокоило его больше всего: чем бы ни было змееподобное нечто, из всего Отряда оно выбрало именно Фродо…

Боромир пробормотал про себя несколько слов, не думая быть услышанным, но эхо усилило его голос до хриплого шепота, который разобрали все:

– В глубинах земли! Но мы как раз туда и направляемся, хотя я не хотел этого. Кто же поведет нас сквозь эту могильную темень?

– Я, – ответил Гэндальф. – Я – и Гимли. Следуйте за Посохом!

Волшебник зашагал вверх по большим ступеням, подняв над головой посох; конец посоха слабо засветился. Лестница оказалась крепкой и нимало не поврежденной. Путники насчитали в ней двести низких широких ступеней; за ними обнаружился сводчатый коридор с ровным полом, уводивший во тьму.

– Может, все–таки отдохнем и перекусим? – взмолился Фродо. – Корчмы, похоже, не предвидится, так давайте прямо тут, на площадке!

Он только теперь начинал понемногу приходить в себя после приключения со щупальцем, и его внезапно обуял невероятный голод.

Предложение всеми было принято с радостью, и путники расселись на верхних ступенях – смутные силуэты в едва отступившем мраке.

После трапезы Гэндальф дал каждому по третьему глотку Ривенделльского мирувора.

– Боюсь, надолго нам этого питья не хватит, – посетовал он. – Но после страха, который мы пережили у Ворот, придется позволить себе глоточек. Думаю, по выходе отсюда у нас его уже не останется, если только нам не будет сопутствовать исключительное везение. И не тратьте понапрасну воду! В Мории есть и ручьи, и колодцы, но к морийской воде даже притрагиваться нельзя. Боюсь, нам удастся пополнить мехи и фляги только в темноводной долине Димрилл!

– А долго туда добираться? – спросил Фродо.

– Не могу сказать, – ответил волшебник. – Это зависит от многого. Но если не плутать и не мешкать, понадобится, наверное, перехода три–четыре. От Западных Ворот до Восточных не меньше шестидесяти верст, но дорога может сделать большой крюк…

После короткого привала Отряд двинулся дальше. Все горели одним желанием – как можно скорее выйти на свет, поэтому решено было, несмотря на усталость, идти как можно быстрее и не останавливаться еще хотя бы несколько часов. Гэндальф, как и прежде, возглавлял шествие. В левой руке он держал посох, освещавший землю у него под ногами, в правой – меч Гламдринг. Сразу за волшебником вышагивал Гимли; когда он поворачивал голову, глаза его в слабом полусвете посоха вспыхивали упрямым пламенем. За гномом шел Фродо с обнаженным коротким мечом – Жалом. Клинки Жала и Гламдринга не светились, и это всех немного успокаивало, так как мечи, выкованные искусными эльфийскими мастерами в Старшие Дни, при близости орков начинали обычно светиться холодным огнем. За Фродо следовал Сэм, дальше – Леголас, молодые хоббиты и Боромир. Позади всех, в полной темноте, шествовал Арагорн, суровый и безмолвный.

Несколько раз повернув, коридор пошел под уклон. Спуск продолжался довольно долго; наконец пол снова выровнялся. Воздух стал душным и горячим; но это был здоровый, чистый воздух, и путники время от времени ощущали на лицах дуновение прохладного ветерка, исходившее из угадывавшихся под потолком отдушин. Чувствовалось, что этих отдушин великое множество. В бледном сиянии посоха Фродо мельком различал ступени, арки, боковые ходы, то бегущие вверх, то резко уходящие вниз, а зачастую такие темные, что разобрать, куда они ведут, не удавалось. Все это было так удивительно, странно и сложно, что запоминать дорогу Фродо даже и не пытался.

Гимли мало чем помогал Гэндальфу – разве что своей упрямой решимостью. Во всяком случае, тьма его не так угнетала, как остальных. Гэндальф часто советовался с ним, если появлялись сомнения, но последнее слово всегда оставлял за собой. Лабиринт Мории раскинулся так широко, что даже Гимли, сын Глоина, гном из племени горных гномов, не подозревал раньше о его истинных размерах. Что же касается Гэндальфа, то, хотя он и мало сохранил в памяти от своего давнего путешествия, он твердо знал, куда хочет попасть, и шел не сбиваясь, несмотря на мрак и бесконечные повороты, – шел, пока была впереди хоть одна дорога, которая вела к намеченной цели.

– Не бойтесь! – успокоил товарищей Арагорн, когда на одном из поворотов Гэндальф и Гимли шептались особенно долго. – Не бойтесь! Я не раз бывал с ним в походах, хотя и не таких мрачных. В Ривенделле о его деяниях ходят легенды. Я был свидетелем лишь малой части его подвигов. Он не собьется с пути, пока этот путь есть. Несмотря на все наши страхи, он привел нас сюда – и выведет, чего бы это ни стоило ему самому. Отыскивать верную тропу в ночном мраке он умеет не хуже кошек королевы Берутиэль![255]255
  Берутиэль – синд. «королева». Супруга гондорского короля Тараннона (ХII король Гондора, правил в 830–913 гг. ТЭ; первый король, не имевший наследников). Берутиэль осталась в памяти гондорцев как злая, никого не любившая властительница. Тараннон прославился как великий мореплаватель, но она ненавидела море; ненавидела она также украшения, орнаменты и яркие краски. Носила королева только черное и серебряное. В услужении у нее было девять черных кошек и одна белая. Черные кошки, необыкновенно умные, шпионили за гондорцами и передавали королеве все их секреты; белая кошка следила за черными и терроризировала их. Все жители королевства проклинали этих кошек. В конце концов король воспылал гневом на Берутиэль и отослал ее на корабле в море вместе с кошками, одну. Моряки видели этот корабль лунной ночью; одна из кошек неподвижно сидела на мачте, другая – черной тенью – на носу. Дальнейшая судьба корабля неизвестна. Имя королевы Берутиэль по приказу Короля было стерто из гондорских памятных книг, однако память о ней сохранилась; она и ее кошки вошли в поговорку.
  Во время написания ВК Толкин еще не знал, кто такая королева Берутиэль и ее кошки; рассказ о ней найден среди его поздних бумаг. В своем прежнем неведении он сам признается в одном из писем.


[Закрыть]

Отряду и в самом деле повезло с проводником. Факел смастерить было не из чего: в панике многое было позабыто на берегу. А без света пришлось бы туго – и не только из–за бесконечных развилок: на пути часто разверзались ямы и отверстия штолен, а по сторонам дороги чернели колодцы, в которых эхом отдавался каждый шаг. А трещины, а провалы, зиявшие в полу и по обе стороны коридора? Самая опасная расселина оказалась больше семи локтей в ширину, и Пиппин долго не мог набраться мужества и перепрыгнуть. Далеко внизу раздавался плеск, словно там, в глубинах, вращалось огромное мельничное колесо.

– Веревка! – пробормотал Сэм. – Я знал, что мне еще придется из–за нее кусать локти! И как это меня угораздило забыть веревку?

Поскольку опасные места встречались все чаще, пришлось убавить шаг. Всем казалось, что поход бесконечен, а подземные коридоры ведут прямиком к основанию Туманных Гор. Ноги еле держали путников, но о привале даже и думать не хотелось. Фродо было повеселел от глотка эльфийского бальзама, доброго ужина и мысли о том, как счастливо он избежал страшных щупалец чудища, но теперь его снова начало одолевать подспудное беспокойство, которое постепенно перерастало в страх. Рану от кинжала ему в Ривенделле залечили, но мрачные последствия этой раны еще давали себя знать. Обострились чувства; он стал ощущать невидимое. Кроме того, Фродо заметил, что видит в темноте лучше остальных, – за исключением, быть может, Гэндальфа. К тому же он нес Кольцо, чувствуя по временам, что оно становится тяжелее и пригибает его шею к земле. Хоббит был уверен, что и впереди, и позади таится беда, но говорить об этом ни с кем не стал. Сжав покрепче рукоять меча, он устало передвигал ноги – и молчал.

Друзья, шедшие следом, переговаривались редко, быстрым шепотом. Кроме их шагов, ниоткуда не доносилось ни звука. Глухо топали сапоги гнома; тяжело ступал Боромир; легко шелестели туфли Леголаса; мягко семенили босые ноги хоббитов; редко, но твердо падал звук широких шагов Арагорна, замыкавшего цепочку. Если Отряд останавливался, наступала тишина – разве что упадет где–то невидимая капля. Но Фродо все время чудилось, что он слышит еще какой–то звук, похожий на осторожное шлепанье босых ступней по каменному полу. Шлепанье это никогда не приближалось, но и не отдалялось, и Фродо не мог с уверенностью сказать, что слух его не обманывает, – но странный звук не прекращался, во всяком случае, пока Отряд двигался вперед. Но это было не эхо: когда идущие останавливались, звуки какое–то время продолжались сами по себе и только потом замирали.

Отряд вошел в Копи с началом ночи. После нескольких часов ходьбы (привалов почти не делали) Гэндальфу встретилось первое серьезное препятствие. Впереди темнела широкая арка, а за ней открывалось три коридора; все они, казалось, шли в одном и том же направлении, но левый уходил вниз, правый круто поднимался вверх, а средний, тесный, с гладким полом, шел прямо.

– Этого места я не помню совсем, – озадачился Гэндальф, останавливаясь. Он поднял посох в надежде отыскать какую–нибудь надпись или знак себе в помощь, но ничего не увидел.

– Я слишком устал, чтобы решать, – покачал он головой. – Да и вы, наверное, устали – хорошо, если не больше моего! Давайте остановимся и проведем здесь остаток ночи. Объяснять вам, что я имею в виду под «ночью», надеюсь, не надо. Здесь всегда темно. Но наверху сейчас далеко за полночь и луна клонится к западу.

– Бедный старина Билл! – вздохнул Сэм. – Где–то он сейчас? Только бы не у волка в брюхе!

Слева от большой арки обнаружилась полупритворенная каменная дверь, которая открылась от легкого толчка. За ней угадывалось обширное помещение, выдолбленное в скале.

– Куда?! – одернул Гэндальф Мерри и Пиппина, наперегонки бросившихся в комнату: наконец–то нашлось местечко, да еще чуть ли не целая спальня – а они–то боялись, что придется коротать ночь прямо в коридоре! – Куда? Откуда вы знаете, что внутри? Первым иду я.

Он осторожно перешагнул порог, остальные – за ним.

– Видите? – Гэндальф вытянул посох к середине комнаты. Там зияла большая круглая дыра, по виду – отверстие колодца. С края свешивались ржавые обрывки цепей, чуть поодаль валялись обломки плоского камня.

– Любой из вас мог свалиться туда и сейчас еще гадал бы, скоро ли дно, – сказал Арагорн. – Когда с вами проводник, никогда не бегите вперед него!

– Здесь, должно быть, когда–то была караульня, откуда наблюдали за развилкой, – определил тем временем Гимли. – А это – колодец для стражников. Видите каменную крышку? Но она разбита, так что в темноте придется поберечься.

У Пиппина колодец почему–то возбудил любопытство, и его потянуло заглянуть туда. Пока остальные разворачивали одеяла и устраивали постели, он подполз к краю дыры и вытянул шею. В лицо ему ударил поток холодного воздуха из невидимых глубин. И вдруг, словно что его подтолкнуло, он нашарил камешек, подержал его над колодцем и разжал пальцы. Сердце у хоббита билось; он устал считать удары, а снизу все еще не доносилось никакого звука. Наконец послышался всплеск – далекий, гулко усиленный пустым жерлом колодца.

– Что там? – вскинулся Гэндальф.

Признание Пиппина его немного успокоило, но гнева не смягчило. Глаза волшебника пылали и метали молнии.

– Ты, безмозглый тупица, Тукк! – отчитал он провинившегося хоббита. – Это тебе не засельские прогулочки, а серьезный поход! В следующий раз прыгай уж лучше сам! Освободишь нас и от себя, и от неприятностей! А ну, в угол – и сидеть тихо!

На несколько минут воцарилась тишина; и вдруг – тум–тум, тум–тум – из глубины донеслось слабое постукивание[256]256
  Как и в случае с Боромиром, протрубившим в рог при выступлении Отряда (см. прим. к предыдущей главе), читатель так никогда и не узнает, имел ли поступок хоббита какие–либо последствия или нет. Но никому из участников похода не приходит в голову укорять Пиппина, когда на следующий день на Отряд нападают обитатели Мории, хотя не исключено, что это произошло по его вине. Здесь снова проявляется важное свойство поэтики Толкина: недоговоренность, создающая ощущение тайны и тем самым – убедительную иллюзию реальности описываемого мира (есть и такие, кто утверждает, что этот мир – отнюдь не иллюзия!), поскольку тайна – одно из фундаментальных свойств реального мира. С другой стороны, здесь, как и во многих других случаях, мы видим, что умение прощать (не просто способность, а именно умение!) – один из само собой разумеющихся принципов общения положительных героев Толкина друг с другом. В трилогии можно насчитать множество эпизодов, где никто не вменяет друг другу очевидной вины, и совершенный проступок никак не влияет на отношения героев, отчего у читателя иной раз возникает ощущение, что в средьземельской системе координат это вовсе не проступок! Только один раз Мерри позволяет себе осудить друга (в то время как все остальные этого не делают!) (см. гл. 11 ч. 3 кн. 2) – и Арагорн резко его одергивает. Таким образом, в тексте действуют нигде специально не подчеркиваемые христианские моральные принципы, древнему миру неизвестные: «не судите, да не судимы будете» и тот, что содержится в ст. 21–22 главы 18 Евангелия от Матфея: «Тогда Петр приступил к нему и сказал: Господи! Сколько раз прощать брату, согрешающему против меня? до семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи, но: до седмижды семи раз».


[Закрыть], которое, впрочем, скоро смолкло; стихло и эхо, но звук тут же возобновился – тум–тум, там–тум, там–там, тум. Это постукивание так напоминало сигнал, что все не на шутку встревожились, – но звук продолжался недолго, вскоре замер и уже не повторялся.

– Это молот, или я не гном, – молвил Гимли.

– Да, это молот, – подтвердил Гэндальф. – И мне это весьма не по душе. Может, злосчастный камень Перегрина тут ни при чем, а может, мы потревожили там, внизу, что–то такое, чего лучше бы не трогать. Уж будьте добры, впредь от таких шуток воздержитесь! Будем, однако, надеяться, что отдохнем без приключений. Тебе, Пиппин, в награду первая стража. – Он лег и завернулся в одеяло.

Пиппин, совершенно уничтоженный, уселся у двери. Тьма – хоть глаза выколи! И все же он не мог сидеть смирно и непрестанно вертел головой – как бы не выползла какая страшная тварь из этого злополучного колодца. Ему ужасно хотелось чем–нибудь закрыть дыру, хотя бы одеяло на нее накинуть – но он не смел даже пошевелиться, не то что подойти к отверстию, хотя Гэндальф, казалось, крепко спал.

На самом деле он не спал; просто лежал – тихо и неподвижно. Он размышлял и сопоставлял, припоминая каждый шаг своего первого путешествия в Морию. Какой выбрать путь? Ошибка может оказаться гибельной…

Через час он встал и подошел к Пиппину.

– Иди ложись, малыш, – проговорил он ласково. – Ты, наверное, уже вовсю клюешь носом. А на меня вот бессонница напала, так что я за тебя покараулю.

Усаживаясь вместо Пиппина у двери, он пробормотал:

– Кажется, я понял, в чем дело. Надо бы раскурить трубочку! Давно я этого не делал – с того самого утра перед бураном!

Последним, что увидел Пиппин, засыпая, был темный профиль волшебника, наклонившегося к зажатому в узловатых руках огниву. Вспыхнувший огонь на мгновение осветил длинный нос, лоб и темные впадины глаз; пыхнуло облачко дыма.

Гэндальф их и разбудил. Он просидел в карауле около шести часов, не позвав никого на смену.

– Я принял решение, – объявил он. – Средний проход мне не нравится сам по себе. В левом не тот запах – или внизу воздух никуда не годится, или я не гожусь в проводники! Я бы выбрал правый. Да нам и в любом случае пора подниматься.

Целых восемь беспросветных часов, исключая два коротеньких привала, Отряд шел вперед. По дороге не встретилось ничего подозрительного; все было тихо, и впереди по–прежнему, прыгая и колеблясь, как болотный блуждающий огонек, маячила бледная звездочка посоха. Извилистый коридор неуклонно вел вверх, становясь все шире и просторнее. Боковые двери исчезли, пол был крепкий и ровный. Очевидно, им повезло – они выбрались на дорогу, которая когда–то считалась главной; теперь можно было идти гораздо быстрее.

Так они прошли, если считать по прямой, добрых верст двадцать пять, хотя на деле – все тридцать. Дорога шла вверх, и Фродо слегка повеселел, но до конца успокоиться не мог: странные шаги, которые не могли быть эхом, по–прежнему его тревожили, хотя он и не взялся бы сказать наверняка, слышит он их или они ему только чудятся.

Когда хоббиты стали потихоньку сдавать, да и все остальные уже подумывали о ночлеге, – стены коридора внезапно исчезли. Пройдя под чем–то вроде арки, Отряд оказался в черной пустоте. Сзади, из коридора, шел теплый воздух; тьма впереди обдавала холодом. Все остановились и обеспокоенно сгрудились под аркой.

Гэндальф казался довольным.

– Я выбрал верный путь, – сказал он. – Мы вышли в обитаемую часть Мории. Теперь уже недалеко. Но мы забрались в верхние ярусы, а ворота Димрилла, если я не ошибаюсь, лежат значительно ниже. Судя по тому, какой тут воздух, зал большой. Придется рискнуть и посветить по–настоящему.

Он поднял посох, и тот вспыхнул, как молния. Шарахнулись гигантские тени; по высокому потолку, опиравшемуся на каменные капители мощных колонн, метнулся свет. Зал был пуст и огромен; черные стены, полированные, гладкие, как стекло, блеснули, отражая вспышку. Из зала вело три выхода: один прямо и по одному с каждой из двух сторон. Все это показалось только на миг и тут же скрылось; свет погас.

– На большее пока не осмелюсь, – сказал Гэндальф. – Но в склоне горы были когда–то прорезаны окна, из которых свет по световодам попадал в верхние ярусы Копей. Думаю, в этих ярусах мы сейчас и находимся. Но снаружи ночь, и до утра нам остается только предполагать и сомневаться. Если я прав, завтра сюда заглянет утро… А пока что лучше остаться здесь и отдохнуть, если получится. До сих пор все шло удачно, и бóльшая часть дороги уже позади. Но радоваться рано. Нам предстоит долгий спуск к Воротам, в мир.

Они провели ночь, сгрудившись вместе на полу огромного пещерного зала, в углу, где было меньше сквозняков. Спереди тянуло холодом. Вокруг царила безграничная, пустая темнота; все были подавлены огромностью высеченных в скале чертогов и бесконечностью разветвляющихся лестниц и переходов Мории. Самые невероятные рассказы, которые доносила до хоббитов смутная молва, меркли перед истинной Морией, страшной и дивной.

– Здесь, должно быть, работала прорва народу, – шепнул Сэм. – Если бы меня убедили, что гномы рыли землю быстро, как барсуки, и ухлопали на это лет так пятьсот – тогда я поверил бы. Но это же не земля, это твердый камень! И главное, зачем им эта затея в голову втемяшилась? Не надо только мне рассказывать, что они тут жили, в этих темных норищах!

– Это не норы, – строго поправил Гимли. – Это великое королевство, или город, называй, как хочешь. Это Гномьи Копи! Не думай, что тут всегда было темно. Мория блистала светом и роскошью. Наши песни хранят память об этом.

Он встал, выпрямился и запел низким голосом, не обращая внимания на эхо, гулко отдававшееся под сводами темного зала:

 
Был молод мир и зелен холм,
И с незапятнанным челом
Взирала с высоты Луна[257]257
  Луна в мифологии Толкина – один из небесных светильников, созданных Валар(ами) после того, как Моргот (см. эту часть, прим. к гл. 5, Темное пламя Удуна) отравил два священных Дерева, светивших Валинору. Луна, согласно этому мифу, представляет собой последний цветок Серебряного Дерева – Тельпериона. Вала(р) Аулэ заключил его в сосуд и поместил на небеса. Путь Луны направляется Тилионом (одним из Майяр(ов)). Луна поднялась на небо прежде Солнца, которое взошло только по истечении семи лунных месяцев. Когда Солнце появилось, Тилион попытался приблизиться к нему, но солнечный жар не позволил ему этого сделать, и с тех пор на лике Луны видны ожоги. Следует помнить, что Луна и Солнце были созданы после того, как свет Деревьев был омрачен Мелкором (Морготом). Природу этого омрачения определить трудно. По–видимому, оно не означало осквернения, так как Гэндальф продолжает считать солнечный свет священным и называет себя «слугой пламени Анора», т.е. пламени солнца, – таким образом, преемственность солнечного света по отношению к свету Деревьев сохранялась неповрежденной. Однако свет Эарендила – утренней звезды – считался чище лунного и солнечного, так как свет Эарендила происходил от Деревьев Валинора до их «помрачения».


[Закрыть]
На то, как Дьюрин[258]258
  Старейший и самый известный из Семи Гномьих Праотцев, предок Народа Дьюрина, к которому принадлежал и Гимли. В письме к Р.Бир от 14 октября 1958 г. (П, с. 287) Толкин пишет о Дьюрине и о создании гномов так: «Гномы появились в результате «падения» Вала(ра) Аулэ, ибо он так желал увидеть «детей Бога» («дети Бога» – эльфы и люди; Валар(ы) знали, что готовится их приход на землю, но время прихода, облик и прочие подробности были скрыты даже от Валар(ов)), что стал нетерпелив и попытался предвосхитить волю Творца. Будучи непревзойденным в искусствах, он попробовал сотворить «детей Бога» сам, исходя из собственных несовершенных представлений о них. Когда число «детей» достигло тринадцати, Бог обратился к Аулэ в гневе, хотя и с некоторой жалостью – ибо Аулэ руководило не желание сделать себе рабов, но нетерпеливая любовь: он хотел говорить с Детьми, обучать их, вместе с ними славить Илуватара.
  Единый сказал Аулэ, что тот пытается присвоить себе полномочия Творца, но не в состоянии дать жизнь своим творениям. У самого Аулэ только одна жизнь, он получил ее от Единого и может лишь разделить и распределить ее. «Смотри, – сказал Единый, – эти создания не имеют своей воли, только твою, и двигаться могут лишь твоим движением. Хотя ты и намеревался дать им Язык, на нем они смогут лишь сообщать тебе твои же собственные мысли. Это лишь насмешка надо мной».
  Тогда Аулэ в печали и смятении просил прощения у Илуватара и сказал: «Я уничтожу их и покорюсь твоей воле». И он взял молот и занес его над старшим из своих творений, но оно увернулось и спряталось. Аулэ удержал удар и, потрясенный, услышал слова Илуватара: «Ты удивлен? Смотри же, вот, творения твои живут и свободны от твоей воли. Ибо я видел твое смирение и пожалел тебя. Твои творения я принял в свое Творение».
  Такова эльфийская легенда о сотворении гномов. Но, согласно этой легенде, Илуватар также сказал Аулэ: «Тем не менее я не позволю тебе портить мой план: твои дети не смогут пробудиться прежде моих», – и он приказал Аулэ поместить гномов в глубоких пещерах. Там они должны были спать долгие годы, прежде чем Единый разбудит их. Потом гномы населили Средьземелье вместе с эльфами и людьми. Тем не менее в отношениях гномов, эльфов и людей любви было немного… Ни эльфы, ни люди ничего не знают о судьбе, уготованной Илуватаром для гномов за пределами этого мира. А гномы если что и знают – не говорят никому».
  Дьюрин был первым созданием Аулэ, остальные шесть Праотцев созданы были каждый со своей парой. Дьюрин «проснулся» первым, его пробуждение и описывается в песне Гимли. Об этом рассказано также в Сильм., гл. 2.


[Закрыть] встал от сна.
Он пил из девственных ключей;
На безымянный мир вещей
Он наложил узду имен;
Стал холм – холмом, огонь – огнем.
Он наклонился наконец
К Зеркальной Глади – и венец
Из горних звезд, как из камней,
Над отраженьем вспыхнул в ней.
Был ясен мир и холм высок,
И день был роковой далек
От нарготрондских Королей[259]259
  Нарготронд – эльфийский город ПЭ в Белерианде, основанный эльфом–Элдаром Финродом Фелагундом, братом Галадриэли (см. эту часть, гл. 5–7). Из Нарготронда Финрод долгое время в мире и благоденствии правил обитателями Западного Белерианда, за исключением тех эльфийских племен, что признавали своим повелителем Кирдана Корабела. В дни военной тревоги Финрод вынужден был покинуть свой город, так как его позвала данная однажды клятва: он обещал своему спасителю из рода людей Барахиру оказать помощь его потомкам по первому их зову. Уходом Финрода воспользовались гостившие в то время в Нарготронде сыновья Феанора (см. прим. к этой части, гл. 1, Сильмарил, а также прим, к гл. 11 ч. 3 кн. 2) – они восстановили против Финрода его подданных. Вскоре Нарготронд был вовлечен в войну, границы его владений постепенно сузились, но пала эта крепость только с приходом человека Тьюрина Турамбара (см. прим. к этой части, гл. 2), принесшего с собой проклятие Моргота, которым тот проклял весь его род. Показав себя могучим воителем и искусным полководцем, Тьюрин возглавил эльфийские войска и долго считался непобедимым, но в конце концов его действия роковым образом привели к гибели Нарготронда и уничтожению эльфийской армии. Город был разорен бескрылым драконом Глаурунгом, который проник в пещеры Нарготронда по выстроенному Тьюрином мосту (396 г. ПЭ).


[Закрыть];
Как жемчуг Западных Морей,
Блистал, не чая злых годин,
Благословенный Гондолин[260]260
  Синд. «спрятаный в горах». Эльфийский город и королевство в потаенной долине Тумладен. Город был построен по образцу Тириона (см. прим. к этой части, гл. 1 ) и мог соперничать с ним красотой. Много столетий Враг не мог доискаться сведений о местоположении Гондолина, и только четверо проникли внутрь за все время его существования из тех, кто не был в нем изначально, – среди них эльф Маэглин, а также люди Хьюрин и Туор. Гондолин был благословлен самим Вала(ром) Улмо. Правил Гондолином эльф Тургон. В Гондолине родился Эарендил, сын дочери Тургона Идрил и человека Туора. Из–за невольного предательства Хьюрина и сознательного предательства Маэглина, наследника Тургона, любившего Идрил неразделенной любовью, в 511 г. ПЭ Гондолин был разрушен, последним из королевств Белерианда.


[Закрыть];
Мир юн, и мир прекрасен был,
Когда час Дьюрина пробил.
Он стал могучим королем
В чертоге каменном своем,
Где пол, из серебра литой,
Блистал под кровлей золотой;
В покоях с тысячью колонн
С резного трона правил он;
Он свет изменчивых светил
В шары хрустальные вместил;
Ни ночь, ни хмарь, ни сумрак бед
Не затмевали этот свет.
По наковальне молот бил;
Удар кирки скалу рубил;
Кто в камне руны высекал,
Кто в злато оправлял опал;
Строитель ладил и крепил,
Ключарь сокровища копил –
Кольчуги, чешуи звончей,
Клинки сверкающих мечей,
Щит в жемчугах, копье, топор
Ложились в кладовые гор.
Не год, не два, не три, – века
Стучала под горой кирка;
Но наступал веселью срок –
И слышал Дьюринов чертог,
Запрятанный в глубинах гор,
То арфы струнный перебор,
То менестреля, в свой черед,
И трубы пели у ворот.
Мир одряхлел, он стар и сед.
Огня в плавильне больше нет;
Не слышно молота давно,
В чертоге вымершем темно,
И Дьюрин спит без слов, без дум
В Морийском царстве Казад–дум.
Но все недвижна гладь воды,
И затонувший свет звезды,
Что Дьюрину из вод сверкал,
Все светит из глуби зеркал,
Чтоб вновь венчать его на трон,
Когда от сна очнется он.
 

– Мне нравится, – сказал притихший Сэм. – Я бы это выучил. «В Морийском царстве Казад–дум!» Как подумаешь, сколько тут горело светильников, так тьма кажется еще постылее. А все эти кучи золота и драгоценных камней – где они теперь?

Гимли не ответил. Закончив петь, он погрузился в молчание и не произнес более ни слова.

– Кучи золота? – переспросил Гэндальф. – Ничего здесь, конечно, нет. Орки разграбили Морию дотла. В верхних ярусах не осталось ничего. А в нижние, в шахты и сокровищницы, даже орк не осмелится сунуть носа. С тех пор как гномы ушли отсюда, там никто не бывал. Кладовые затоплены – одни водой, другие страхом.

– За каким же добром гномы рвутся в Морию? – недоуменно спросил Сэм.

– За мифрилом, – сказал Гэндальф. – Главное богатство Мории не в золоте и не в бриллиантах: для гномов драгоценности были забавой, а железо – просто послушным слугой. Здесь всего этого было сколько угодно, особенно железа, но не ради железа гномы долбили свои шахты. А золота хватало и в других местах. Истинное серебро, или Морийское серебро, добывалось только в Мории. Мифрил – эльфийское название. У гномов есть и свое, но они держат его в тайне. Мифрил ценился в десять раз дороже золота, а сейчас он и вовсе не имеет цены, ибо на поверхности земли его осталось мало, а промышлять в Мории боятся даже орки. Мифриловая жила идет на север, к Карадрасу, а дальше – во тьму неизвестности. Гномы никому не рассказывают о том, что произошло, однако именно мифрил, сказочно обогатив гномье королевство, привел его к гибели: не желая умерять свою алчность, гномы без конца углубляли шахты и в конце концов потревожили дремавший в глубине ужас, названный впоследствии Погибелью Дьюрина. И гномам пришлось бежать из Мории. Теми крупицами, что им удалось унести с собой, завладели орки, а от них истинное серебро попало к Саурону, который жаждал собрать его у себя все до последней чешуйки и требовал от орков, чтобы те платили ему дань не чем иным, как мифрилом. Мифрил!.. Кто не желал его? Его можно чеканить, как медь, и полировать, как стекло. Гномы знали секрет, как выплавить из него легкий, прочный металл, далеко превосходящий по крепости закаленную сталь. По красоте он был равен серебру, с той лишь разницей, что не чернел и не покрывался патиной. Эльфы обожали мифрил. Из него делали итильдин, иначе «луносвет», которым нанесен рисунок на дверях Мории. Между прочим, у Бильбо дома валялась когда–то мифриловая кольчужка. Интересно, что с ней стало? Наверное, пылится среди Мичел Делвингских мэтемов.

– Что?! – вскочил дотоле молчавший Гимли. – Кольчуга из Морийского серебра?! Это же дар, достойный великих королей!!!

– Твоя правда, – кивнул Гэндальф. – Я не стал говорить этого старому хоббиту, но его кольчуга стоит больше, чем все Заселье со всем, что в нем есть.

Фродо промолчал, но не удержался, просунул руку под рубашку и потрогал твердые колечки. Мысль о том, что он носит на себе вещь, равную по цене всему Заселью, поразила его. Неужели Бильбо об этом не знал? Знал, наверное, еще как знал! Вот уж поистине – королевский подарок! Фродо забыл, что он жмется к стене в темных, страшных Копях, и унесся душой в Ривенделл, к Бильбо, а там и в Котомку. Ему вспомнились дни, когда они жили в ней вдвоем с Бильбо, и он понял, что всем сердцем желает одного – вернуться в то время, бродить среди цветов, подстригать лужайки – и никогда, никогда ничего не знать ни о Мории, ни о мифриле, ни о Кольце.

Наступило молчание. Усталые путешественники один за другим уснули. Очередь сторожить выпала Фродо. Тьма дышала страхом; он полз из невидимых глубин, проникал сквозь невидимые двери, покрывал лоб хоббита испариной и заставлял его руки коченеть. Фродо напряженно вслушивался, ни о чем больше не думая, но часы ползли, все было тихо, и до ушей Фродо не доносилось ни звука. Смолкли и воображаемые шаги.

Стража уже кончалась, когда Фродо вдруг почудилось: там, где должен был находиться западный выход, мелькнули две бледные светящиеся точки, если не сказать два глаза. Фродо вздрогнул, но тут же невольно уронил голову на руки, чувствуя, что дрема окончательно его одолевает. «Это на часах–то! – ужаснулся он. – Наверное, мне уже снится сон». Он заставил себя подняться, протер глаза и остался стоять, всматриваясь в темноту, пока его не сменил Леголас.

Улегшись, Фродо сразу же уснул, но сон ему приснился тот же – по углам зала слышались шорохи, шепоты, и в дальнем конце разгорались, приближаясь, два бледных огня. Вдруг он пробудился: рядом переговаривались, и на лицо ему падал тусклый свет.

Фродо сел.

– Доброе утро! – приветствовал своих спутников Гэндальф. – Как видите, утро наступило, и самое настоящее! Я был прав. Мы в верхних ярусах Мории, на восточной половине. Сегодня мы должны отыскать Главные Ворота и выйти к Зеркалью, в долину Димрилл.

– Я был бы рад этому, – отозвался Гимли. – Ибо я увидел Морию, и она воистину величественна – но в ней поселились мрак и ужас, и моих соплеменников мы не встретили. Мне начинает казаться, что Балин здесь так и не побывал.

После завтрака Гэндальф решил сразу же трогаться в путь.

– Мы устали, – сказал он, – но отдыхать лучше на воле. Никому, наверное, не улыбается провести здесь еще одну ночь.

– Что верно, то верно, – поддержал Боромир. – Но куда мы пойдем? Какой проход выберем? Восточный?

– Может, и восточный, – уклончиво ответил Гэндальф. – Я еще не могу сказать, где мы. Если я не сбился с пути окончательно, мы сейчас должны быть левее и выше Главных Ворот. Спуститься к ним может оказаться не так–то просто. Восточный проход мне кажется подходящим, но, прежде чем решать, надо осмотреться. Свет идет из северных дверей – видите? Давайте туда подойдем. Если там окно, нам повезло, хотя, боюсь, свет проникает по световодам, и много мы не увидим.

Следуя за проводником, Отряд вошел под северную арку и оказался в широком коридоре. Света стало больше; вскоре выяснилось, что он льется справа, через какой–то боковой проход, отгороженный каменной дверью. Высокая, прямоугольно обтесанная дверь, к общему удивлению, крепко держалась на петлях. Она была полуотворена; за ней обнаружилась большая квадратная зала. Внутри было довольно темно, однако глазам путников, привыкшим к полному мраку, свет показался ослепительно ярким, так что все поневоле зажмурились.

Из–под ног облаком поднялась густая пыль. Порог был загроможден какими–то непонятными угловатыми предметами. Свет проходил через высокое, наискось пробитое в противоположной стороне отверстие; через него, далеко вверху, виднелся крошечный лоскуток синего неба. Луч падал прямо на возвышение, одиноко стоявшее в центре, – цельный продолговатый камень в два локтя от пола, покрытый белой плитой.

– Гробница какая–то, – пробормотал Фродо и со странным предчувствием в душе наклонился над плитой. Гэндальф подошел к нему. На белом камне были высечены руны:

– Это руны Даэрона, – определил Гэндальф. – Такими пользовались жители древней Мории. Первая надпись на гномьем языке, вторая – на языке людей, но обе гласят одно и то же:

БАЛИН СЫН ФУНДИНА

ВЛАДЫКА МОРИИ

– Значит, он умер, – проговорил Фродо. – Я так и знал.

Гимли закрыл лицо капюшоном.