Текст книги "Властелин колец"

Автор книги: Джон Рональд Руэл Толкин

– Давайте я возьму Кольцо. Только я не знаю, куда идти.

Элронд поднял глаза и посмотрел на Фродо. Хоббиту показалось, что этот взгляд вонзился ему прямо в сердце. Таким он Элронда еще не видел.

– Если я не ошибаюсь, это действительно твое дело, Фродо, – молвил он. – Если ты не найдешь дороги, ее не найдет никто. Бьет час твоей страны и твоих соплеменников. Пришла им пора оставить свои мирные поля и сады, дабы поколебать основания Башен и замыслы Великих. Кто из Мудрых мог это предвидеть? Но, с другой стороны, истинно Мудрые никогда не стремятся узнать о том, что еще не дождалось своего часа… Знай – это тяжкое бремя, Фродо. Столь тяжкое, что никто не имеет права возложить его на плечи другого. И я тоже не могу этого сделать. Но если ты выбрал сам, по доброй воле, я скажу, что ты выбрал правильно. Если собрать вместе всех великих друзей нашего народа, прославившихся в былые времена, – Хадора, Хьюрина, Тьюрина и даже самого Берена[237]237
  Хадор – человек из Третьего Дома Аданов (см. прим. к Приложению А, I, гл. 1). Герой ПЭ, Друг Эльфов, сын Хатола. Величайший вождь первых людей, наделенный мужеством и доброй волей. Убит в битве за истоки реки Сирион в Белерианде. Отличался удивительным благородством (Сильм., с. 177–300). Хьюрин – человек, князь Первого Дома Аданов, сын Галдора, герой ПЭ. Трагическая фигура. Семья Хьюрина была проклята Морготом, что отравило судьбу его сына Тьюрина и привело его к ужасной гибели. Тьюрин долго был вне закона, скитался, страдал в плену у орков, убил, сам того не ведая, своего благодетеля и избавителя; наконец клеймо преступника с него сняли, и он был принят эльфами Нарготронда (см. прим. к этой части, гл. 4), у которых прослыл мудрецом и героем. Тьюрин взял себе прозвище Тьюрин Турамбар – Победитель Судьбы. Однако проклятие Моргота продолжало его преследовать, заставляя совершать одну ошибку за другой. Сам того не ведая, Тьюрин женился на собственной сестре и, узнав об этом, кончил жизнь самоубийством (Сильм., с. 151–303). Хьюрин, находившийся в плену у Моргота, обречен был следить за перипетиями судьбы своих детей. После их смерти Моргот отпустил его, и Хьюрин стал невольным виновником гибели эльфийского королевства Гондолин. Берен – см. прим. к гл. 11 ч. 1 кн. 1.


[Закрыть], – твое место было бы среди них.

– Но вы же не пошлете его в одиночку, господин Элронд? – крикнул Сэм, не утерпев. Весь Совет он просидел, незамеченный, в уголке на полу.

– Да уж какое там, – усмехнулся Элронд. – Без тебя, видно, дело не обойдется. Да и разве вас разлучишь? Если уж ты ухитрился пробраться за ним на секретный Совет, куда тебя, между прочим, не звали, то, наверное, тебя ничто не удержит!

Сэм сел, весь красный, что–то бормоча[238]238
  В поведении Сэма мы имеем дело с весьма непривычной для нас культурной моделью – по крайней мере непривычной для людей советской эпохи. До самого конца книги Сэм остается слугой Фродо, а Фродо – его хозяином, и никто из них ни разу не ставит эти отношения под сомнение. Сэма не точит обида на то, что его не пригласили на Совет Элронда, что на пиру Фродо предоставлено более почетное место и т.д. Даже в минуты самых тяжких испытаний, когда, казалось бы, взаимная нежность и привязанность Фродо и Сэма готовы растопить все сословные перегородки, этого не происходит: иерархия соблюдается до конца, причем добровольно всеми членами иерархического ряда. Уже по одной этой детали отношение Толкина к, скажем, русской революции просматривается без особого труда, и читатель не совершит ошибки, предположив, что она не вызывала у него восторга. Взгляды Толкина приходится признать весьма и весьма «правыми», от этого никуда не деться. Многие вспоминали, что в общении с ним возникало впечатление, будто этот человек принадлежит не XX в., а глубокой древности. Во всяком случае, ни одна из современных ему политических систем не принималась им безоговорочно. Мир Толкина принципиально и насквозь аристократичен. В Средьземелье в почете любой аристократизм – рождения, социального положения, крови и, наконец, аристократизм веры, характера и поступков, причем одним из критериев аристократизма для человека или хоббита является его отношение к эльфам – будь то эльфийская кровь, тяга ко всему эльфийскому или признание за эльфами старшинства и превосходства. Лучшее государственное устройство, по Толкину, – теократическая монархия (т. е. власть богоизбранной и богопомазанной династии), хотя Толкин вовсе не предлагает такую монархию современному миру в качестве лучшего решения его запутанных проблем, – если такой династии не существует или она прервана, то, по Толкину, и многих тысячелетий не хватит, чтобы на земле вновь родился истинный Король. Возможно, Толкин подписался бы под словами русского философа В.Ильина, который говорил: «Одним из самых тяжелых заблуждений, в котором всегда пребывало человечество… была особая форма идолопоклонства – это так называемое «народопоклонство»… это заблуждение, превратившееся в один из догматов атеистической веры, проникло в гуманитарные науки и произвело здесь неимоверные опустошения… Вопреки тому, что принято обычно думать, не «народ» создает культуру, даже и не человек создает культуру, но культура создает и человека и тем более – народ… но слово «культура»… по–латыни значит «почитаю действием высшее существо». Согласно глубокому определению религии, данному профессором князем С.Н.Трубецким, «религия есть организованное почитание высших сил». И только такое «почитание» производит явления культуры. И именно она, эта высшая сила, говорит: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал»… Человек возрастает в своем творчестве… лишь тогда, когда… стоит вертикально и смотрит на небо… Герой, гений и святой – это великое триединство – создают нацию, народ, культуру – из… большей частью больного человеческого варева… создают человеческий космос через создание в нем очагов культуры, очагов мужества, гениального творчества, любви и самопожертвования, т.е. святости» (Арфа Давида. Сан–Франциско, 1980, т. 1, с. 439). В противоположность этому, Ильин называет дух тоталитаризма с социалистической подоплекой, характерный для XX в., «духом… протежирования «своих» посредственностей. В этом… смысле и следует признать нашу эпоху по–настоящему «бесноватой», особенно если принять во внимание, что «бес» есть всегда «бес» посредственности… ничтожества, невероятных претензий и самомнения».
  В свете этих слов поведение Сэма, возможно, станет чуть более понятным – Толкин просто рисует мир, по большей части свободный от этого конкретного порока…


[Закрыть].

– Ну и влипли мы с вами в историю, господин Фродо! – вздохнул он и покачал головой.

Вечером того же дня хоббиты собрались в каморке Бильбо на свой собственный совет. Мерри и Пиппин негодовали: кто дал Сэму право, возмущались они, пробираться на Совет и клянчить разрешение пойти с Фродо?

– Какая несправедливость! – кипел Пиппин. – Его надо было вышвырнуть вон и заковать в цепи за такую наглость, а Элронд его наградил!

– Да уж, наградил, нечего сказать! – усмехнулся Фродо. – Да ведь это хуже всякого наказания! Брести неизвестно куда, без надежды на удачу… Хорошенькая награда! Ты бы думал, прежде чем говорить! А я–то размечтался: цель достигнута, останусь тут, отдохну…

– Дело понятное, – посочувствовал Мерри. – Я бы лично очень хотел, чтобы ты отдохнул. Но мы не тебе завидуем, а Сэму. Если тебе выпало идти, для нас нет наказания хуже, чем остаться в Ривенделле. После стольких верст пути! И после всех передряг! Нет, мы хотим идти дальше.

– Вот–вот, и я об этом же, – подхватил Пиппин. – Мы, хоббиты, должны держаться вместе, и так оно и будет. Я лично иду, и все тут, если только меня на цепь не посадят. В походе нужна светлая голова.

– Если так, то тебя уж точно не возьмут, Перегрин Тукк! – раздался внезапно голос Гэндальфа. Волшебник заглядывал в комнату через низкое окно. – Только вы напрасно беспокоитесь. Еще ничего не решено.

– Не решено?! – вскричал Пиппин. – Чем же вы занимались там за семью замками? Вас же добрых несколько часов не было!

– Мы разговаривали, – объяснил Бильбо. – Там было о чем поговорить. И каждый сообщал что–нибудь такое, что все только рот открывали. Даже старине Гэндальфу настал черед удивиться. Думаю, Леголасова история про Голлума просто вышибла его из седла, хотя он и притворялся, что спокоен.

– Напрасно ты так думаешь, – возразил Гэндальф. – Ты был невнимателен. Я узнал обо всем этом еще от Гвайира. Если кто на Совете и сидел разинув рот от удивления, то это были вы с Фродо. Я же как раз ничему не удивлялся.

– Ну, ладно, ладно, – махнул рукой Бильбо. – Все равно мы ничего не решили, только выбрали бедных Фродо и Сэма. Я с самого начала боялся, что этим все и кончится, если меня остановят. Но я уверен, что вдвоем их Элронд не пошлет ни за что, а приставит целую кучу провожатых – вот только получит сначала сведения о том, что происходит. Разведчики уже в пути, Гэндальф?

– Да, – кивнул волшебник. – А завтра Элронд вышлет еще. Его эльфы свяжутся со Следопытами – и, наверное, с эльфами Трандуила из Черной Пущи. Арагорн тоже ушел – вместе с сыновьями Элронда. Надо прочесать все земли в округе на много, много лиг, прежде чем на что–то решиться. Так что выше нос, Фродо! Ты здесь еще поживешь, и немало.

– Чего хорошего–то? – мрачно буркнул Сэм. – Проторчим тут до зимы, а потом?

– Придется торчать, – наставительно сказал Бильбо. – В общем–то это ты виноват, Фродо, мальчик мой. Зачем ты ждал моего дня рождения? Странный способ отмечать праздники, право слово! Надо же было выбрать денек, когда запускать в Котомку Саквилль–Бэггинсов! Но что сделано, того не переделаешь. Весны ждать нельзя, но и в дорогу нельзя пускаться, пока нет вестей от разведчиков.

 
Когда зима в лицо дохнет,
И по утрам на лужах лед,
И осыпается листва,
И в белом инее трава –Тогда едва ль кого–нибудь
В неведомый потянет путь…[239]239
  Шиппи (с. 139) указывает, что это стихотворение по размеру и содержанию перекликается со стихотворением из пьесы Шекспира «Бесплодные усилия любви»:
  Когда свисают с крыши льдинки,
  И дует Дик–пастух в кулак,
  И леденеют сливки в крынке,
  И разжигает Том очаг,
  И тропы занесло снегами,
  Тогда сова кричит ночами:
  У–гу!
  (Пер. Ю.Корнеева)


[Закрыть]
 

Но боюсь, раньше зимы вам не выйти.

– И я боюсь того же, – сказал Гэндальф. – Пока не станет ясно, что случилось со Всадниками, о походе не может быть и речи.

– Я думал, они утонули, когда разлилась река, – удивился Мерри.

– Кольценосных Призраков так просто не уничтожить, – вздохнул Гэндальф. – В них живет сила их господина: с ним они стоят, с ним падут, и не иначе. Мы надеемся, что они лишились лошадей и обличий, а значит, на время будут не так опасны, но одних догадок нам мало. А ты пока забудь о своих тревогах, Фродо. Не знаю, могу ли я чем–нибудь тебе помочь – но вот что я шепну тебе на ушко. Тут кто–то говорил, что в пути Хранителю ох как пригодился бы мудрый, сведущий наставник. Это верно. А потому я думаю отправиться вместе с тобой!

От этого заявления Фродо пришел в такой восторг, что Гэндальф спрыгнул с подоконника, на котором успел устроиться, и с глубоким поклоном снял шляпу.

– Но учти, я не сказал – отправлюсь. Я сказал – думаю отправиться. Так что особо пока на меня не рассчитывай. К тому же надо послушать, что скажут Элронд и твой друг – Бродяга. Кстати, об Элронде: я собираюсь его повидать, так что прощайте!

– Сколько мне еще жить в Ривенделле? Ты понял? – спросил Фродо у своего дядюшки, когда Гэндальф ушел.

– О–о, ну откуда же мне знать? В Ривенделле так трудно считать дни! Но думаю, тебе тут еще долго куковать. Наговоримся всласть! Как насчет того, чтобы помочь мне с книгой? И не пора ли начинать новую? Ты еще не придумал концовки?

– Целых несколько! Но все какие–то мрачные и неутешительные.

– Не пойдет! – рассердился Бильбо. – Книги должны кончаться хорошо. Вот я предложу, смотри: «И тогда все они поселились под одной крышей и зажили в мире и достатке».

– Если это обернется правдой, я согласен, – невесело улыбнулся Фродо.

– Ах! – зачарованно вздохнул Сэм. – Вот только где они поселились? В этом, по–моему, вся загвоздка!

Хоббиты еще не раз вспоминали о бегстве от Всадников, не раз ужасались предстоящим опасностям, но в Ривенделле невозможно было долго страшиться и тревожиться. Они не перестали думать о будущем и о том, чем оно для них обернется, но печали и невзгоды потеряли власть над настоящим. Хоббиты окрепли, воспрянули духом и радовались каждому дню, каждой трапезе, каждому слову, не говоря уже о песнях.

Так бежали дни за днями; за солнечными прозрачными утрами следовали холодные, ясные вечера. Но осень быстро шла к концу. Золото уступало место бледному серебру, и последние запоздалые листья слетали с обнажившихся деревьев. С востока, с Туманных Гор, подули холодные ветры. Округлившаяся Охотничья Луна[240]240
  Англ. название ноябрьской луны.


[Закрыть] прогнала с неба звезды помельче; только на юге рдела одна, последняя. Фродо видел ее из своего окна – она горела в безднах небес как немигающий глаз, багровея над верхушками окаймлявших долину деревьев.

Почти два месяца пробыли хоббиты в Доме Элронда. Минул ноябрь, а с ним и осень, но разведчики начали возвращаться только к середине декабря. Одни побывали на севере, у истоков реки Хойры, на Плато Огров; другие отправились на запад и там, с помощью Арагорна и других Следопытов, обследовали Хойру до самого Тарбада, где, минуя развалины древнего города, проходил старинный Северный Тракт. Третьих послали на юг и восток; некоторые даже пересекли Горы и заглянули в Черную Пущу, а иные преодолели перевал у истоков Сабельницы, спустились с гор и, пройдя Долину Сабельников, углубились в Дикие Земли и достигли Росгобела – старинной обители волшебника Радагаста, но хозяина не застали и, повернув назад, возвратились в Ривенделл через перевал, именуемый Темноводным Каскадом или Ступенями Димрилла. Сыновья Элронда, Элладан и Элрохир, вернулись последними; они проделали большой путь вдоль реки Серебряной и проникли в совсем уже дальние и неизведанные края, но о том, что увидели, не рассказали никому, кроме Элронда.

Посланцы Ривенделла нигде не обнаружили Черных Всадников, следов Черных Всадников или слухов о них, да и других слуг Врага не встретили. Даже орлы с Туманных Гор не рассказали ничего нового. Не слышал никто и о Голлуме; только на севере по–прежнему собирались стаи волков, вышедших в верховья Великой Реки на поиски добычи. Из черных коней три утонули у самого брода. На перекатах, ниже по течению, обнаружилось еще пять лошадиных трупов, и там же – длинный черный плащ, вернее, оставшиеся от него мокрые черные лохмотья. И больше – ничего. Присутствия Всадников нигде не чувствовалось. Похоже было, что на Севере их нет.

– С восемью из девяти все ясно, – заключил Гэндальф. – Точно утверждать нельзя, но, думаю, ошибки нет: Кольцепризраки растеряли друг друга, рассеялись и вынуждены были, кто как может, возвращаться обратно в Мордор, к своему господину, потеряв прежнее обличье и с пустыми руками. Если я прав, они не сразу смогут начать новую охоту. У Врага, конечно, есть и другие слуги, но путь до границ Ривенделла неблизкий, а на след они могут выйти только здесь. Если же мы вдобавок будем осторожны, то им придется крепко потрудиться, чтобы отыскать его. Но откладывать с выходом больше нельзя.

Элронд призвал хоббитов к себе. Взгляд его, на этот раз особенно серьезный, остановился на Фродо.

– Время настало. Если Кольцу суждено покинуть эти стены, это произойдет очень скоро. Но те, кто решится сопровождать его, не должны рассчитывать на армии и оружие. Идти придется в глубь Вражьего Края, где помощи ждать неоткуда. Ты не изменил своего решения, Фродо? Ты по–прежнему не отказываешься стать Хранителем Кольца?

– Нет, – проговорил Фродо. – Я пойду. И Сэм тоже.

– Я мало чем могу помочь тебе. Даже совет мой вряд ли тебе пригодится, – сказал Элронд. – Мне трудно предвидеть, чем кончится твой путь, и я не знаю, как тебе лучше исполнить свою задачу. Тень уже придвинулась к подножию Туманных Гор и приближается к берегам Хойры. Земли, которые она охватила, закрыты для моего взора. Запомни одно: ты встретишь в пути много врагов, как явных, так и с лаской на устах, друзей же, может статься, найдешь там, где меньше всего ждешь с ними встречи. Всюду, куда только смогу, я разошлю вести о тебе, но кругом столько опасностей, что иные вестники могут не дойти, а иные достигнут цели позже тебя. Я выберу тебе спутников. Они будут сопровождать тебя, пока у них достанет сил и желания. Их не должно быть слишком много: вся твоя надежда – в быстроте и скрытности. Пошли я с тобой эльфийский отряд в полном вооружении Старших Дней, он ничего не смог бы сделать, кроме как разъярить Врага. В Отряд Кольца войдут Девятеро: Девятеро Пеших против Девяти Всадников[241]241
  Здесь возникает отдаленная ассоциация с псалмом 19, ст. 8–9 (церковнославянский перевод: «Сии на колесницах, и сии на конях, мы же именем Господа Бога нашего призовем. Тии спяти быша и падоша, мы же восстахом и исправихомся». Русский синодальный перевод: «Иные колесницами, иные конями, а мы именем Господа Бога нашего хвалимся: они поколебались и пали, а мы встали и стоим прямо»). Обычный для Толкина прием – перекличка с известными сведущему читателю текстами, причем перекличка эта отбрасывает на текст трилогии тень тех слов, которые в «известном» тексте присутствуют, а в тексте трилогии – нет. Таким способом в данном случае Имя Бога попадает в орбиту трилогии благодаря слишком явному умолчанию о нем в сравнении со скрытой цитатой из псалма, и читатель получает дополнительный намек на истинный источник и основание надежды и силы Девяти Пеших.


[Закрыть], несущих зло. С тобой и твоим преданным слугой пойдет, прежде всего, Гэндальф: Кольцо – его великая забота и с разрешением ее, возможно, его труды и подвиги завершатся. Остальные будут представлять прочие Свободные народы Средьземелья[242]242
  Народы Средьземелья, не покорившиеся злу и не поклонявшиеся Морготу или его слугам. К Свободным народам причислены эльфы, гномы, хоббиты, а также несколько людских племен – дунаданы, роханцы, брийцы и т.д.


[Закрыть] – эльфов, гномов и людей. От эльфов с тобой отправится Леголас, от гномов – Гимли, сын Глоина[243]243
  Имя Гимли, как указывает Джим Аллан в В.Э. (с. 225), встречается один раз в «Пророчестве вельвы», откуда взяты имена многих гномов («Старшая Эдда»), и три раза в «Младшей Эдде». Значение этого имени, как оно описано у Аллана, представляет значительный интерес. Слово гимли в «Эдде» является формой дательного падежа от слова гимилл («небеса») и как имя собственное означает что–то вроде «предназначенный небесам». Таким образом, в имени Гимли одновременно зашифрована его судьба (см. Приложение А, III, гл. 3) и намек на то, что слово «небеса» не так уж и неприложимо к Западным Островам, Дому Эльфов. В «Эдде» это слово употреблено для описания чертога, который будет воздвигнут в обновленном мире после конца мира старого. В русском переводе это место звучит так: «Есть среди обиталищ много хороших и много дурных. Лучше всего жить в Гимле, на небесах» (пер. О.Смирницкой под ред. А.Стеблин–Каменского).


[Закрыть]. Они сами вызвались сопровождать вас до горных перевалов, но, может быть, пойдут и дальше. От людей в ваш Отряд войдет Арагорн, сын Араторна: Кольцо Исилдура имеет к нему самое непосредственное отношение.

– Бродяга! – воскликнул Фродо.

– Он самый, – отозвался Арагорн, улыбаясь. – Видишь, я снова навязываюсь тебе в попутчики, Фродо.

– Да я бы тебя на коленях умолял пойти с нами, если бы не думал, что ты идешь в Минас Тирит, с Боромиром!

– Я туда и направляюсь, – кивнул Арагорн. – Сломанный Меч будет перекован и вступит в бой. Но наши дороги во многом совпадают. А значит, Боромир тоже войдет в Отряд. Он доблестный воин.

– Не хватает только двоих, – продолжал Элронд. – Я подумаю над этим. Среди моих домочадцев найдутся достойные.

– А мы как же?! – вскричал в отчаянии Пиппин. – Мы не хотим оставаться. Мы пойдем с Фродо!

– Ты не понимаешь, о чем просишь, более того – даже представить не можешь, что ждет вас на этом пути, – остановил его Элронд. – Иначе ты так не говорил бы.

– А Фродо – может? – вмешался Гэндальф, неожиданно став на сторону Пиппина. – А кто–нибудь из нас? Да если бы эти хоббиты ясно видели, какие их ждут опасности, они бы из дому побоялись высунуться! Но им все равно хотелось бы пойти с Фродо, и они сгорали бы со стыда, что им недостало храбрости. Это оставило бы в их сердце след на всю жизнь. Я думаю, Элронд, здесь лучше полагаться на их дружбу, чем на мудрость, пусть даже великую. Ну, скажем, ты пошлешь Глорфиндэла. И что с того? Он все равно не сможет штурмом взять Черную Башню и не пробьет Фродо дорогу к Огню. Такой силы нет ни у него, ни у кого–либо другого.

– Это серьезный довод, – помедлил Элронд, – но сам по себе он меня не убеждает. Сердцем я вижу, что в Заселье уже проникло зло. Я собирался послать этих двоих обратно и предупредить хоббитов об опасности. Они могли бы кое–что сделать – ведь они знают, как говорить со своим народом. В любом случае я считаю, что младший, Перегрин Тукк, должен остаться. Сердце мое противится его уходу.

– Тогда, досточтимый Элронд, тебе придется запрятать меня в темницу или завязать в мешок и так отправить домой, – запротестовал Пиппин. – А не сделаешь этого – пойду с Отрядом, и все!

– Что ж, быть по сему. – Элронд тяжело вздохнул. – Будем считать, что Девятеро у нас есть. Через семь дней Отряд должен выступить.

Меч Элендила был откован заново; эльфы–кузнецы украсили его клинок насечкой, изображавшей семь звезд между полумесяцем и лучащимся солнцем[244]244
  Семь звезд – эмблема наследников Исилдура. В доступных нам текстах Толкина значение этой эмблемы не разъясняется, но, сравнив ее с упомянутыми в стихотворении Бильбо об Эарендиле таинственными семью светочами, которые зажгли Эарендилу, когда он поднимался на священную гору Валинора (см. прим. к гл. 1 этой части), можно догадаться, что это один и тот же символ. Таким образом, в эмблеме наследников Исилдура зашифрована их «лояльность» по отношению к Валар(ам) и напоминание о том, что род Исилдура благословен на царствование высшими силами Средьземелья. Полумесяц – эмблема Исилдура. Солнце – эмблема Анариона (см. Приложение А, I, гл. 1).


[Закрыть], а вокруг вырезали множество рун, ибо Арагорн, сын Араторна, отправлялся на войну к границам Мордора. Ярко сверкал этот Меч, Перекованный Заново; багряными бликами сияло на нем солнце, холодом отливала луна, острие было твердо и отточено. Арагорн дал ему новое имя; теперь его меч звался Андарил[245]245
  Кв. «сияние запада».


[Закрыть] – Пламень Запада.

Арагорна и Гэндальфа в эти дни постоянно видели вместе: они то прохаживались, то сидели рядом, обсуждая дорогу и подстерегающие на пути опасности, то изучали замысловатые линии старинных карт и своды преданий, хранившиеся в Доме Элронда. Иногда Фродо присоединялся к ним, но, уверенный, что опытные друзья и так доведут его куда положено, предпочитал коротать время в обществе Бильбо.

По вечерам хоббиты переходили в Зал Пылающего Огня; там, среди множества других легенд, они услышали наконец историю о Берене, Лутиэн и спасении Великого Камня из рук Врага, услышали целиком, от начала и до конца. Но днем, когда Мерри с Пиппином разгуливали в саду, Фродо и Сэм неизменно удалялись к Бильбо, в его каморку. Там Бильбо читал им главы из книги (которая, судя по всему, была еще ох как далека от завершения!) или декламировал свои стихи, а то заставлял Фродо еще раз пересказать свои приключения и делал в тетради какие–то заметки.

Утром последнего дня Фродо пришел к Бильбо один. Старый хоббит выдвинул из–под кровати деревянный сундук и, подняв крышку, принялся рыться на дне.

– Вот твой меч, – сказал он наконец, поднимая голову. – Правда, как ты знаешь, он сломался. Я взял его на хранение, но забыл сходить к кузнецам, чтобы они его починили. А теперь поздно. Может, этот возьмешь? – И он извлек из сундука короткий меч в потертых кожаных ножнах, покрытых густой пылью. Но клинок, остро отточенный и тщательно отполированный, блеснул неожиданно холодно и ярко.

– Жало! – объявил Бильбо и почти без усилия глубоко всадил меч в деревянную балку. – Хочешь – бери. Мне оно больше, как я понимаю, не понадобится…

Фродо рассыпался в благодарностях.

– Еще не все! – остановил его Бильбо, вынимая из сундука не по размеру тяжелый сверток. Развернув многочисленные тряпки, он достал из них маленькую кольчугу. Кольца прилегали друг к другу тесно–тесно, так что кольчужка казалась мягкой и тонкой, как полотно, но одновременно холодила кожу, как лед, и была на первый взгляд прочнее стали. Усыпанная бриллиантами, она переливалась, точно серебро в лунную ночь. Был в свертке и пояс – из хрусталя и перламутра.

– Миленькая, правда? – спросил Бильбо, встряхивая кольчугу и поднося к свету. – А какая полезная! Это гномья кольчуга. Подарок Торина. Когда я уходил, то забрал ее из Мичел Делвинга и взял с собой. Я вообще унес все, что у меня оставалось на память от того Путешествия, кроме Кольца. Надевать я ее больше не стану, так что она мне ни к чему. Так только, изредка полюбоваться… А ты надень, попробуй! Ты ее и не почувствуешь.

– Да я боюсь… боюсь, глупо она будет на мне выглядеть, – усомнился Фродо.

– Вот и я когда–то испугался, – весело сказал Бильбо. – Но мало ли кто как выглядит! Ты вполне можешь носить ее под одеждой. Ну–ка! Это будет наша общая тайна. Смотри, никому ни слова! А мне будет спокойнее, если я буду знать, что она на тебе. Думаю, она даже кинжалы Черных Всадников могла бы отразить, – закончил он шепотом.

– Ладно, беру, – согласился Фродо.

Бильбо облачил его в кольчугу и пристегнул к сверкающему поясу Жало; затем Фродо натянул поверх своей новой амуниции старые штаны, рубашку и куртку.

– С виду хоббит как хоббит, – сказал Бильбо. – Но теперь ты уже не таков, каким кажешься!.. Н–да!.. В общем, все. Удачи! – Он отвернулся к окну и попытался изобразить беспечное насвистывание.

– Прямо не знаю, как тебя и благодарить. Спасибо тебе, Бильбо, спасибо и за подарки, и за всю твою прежнюю доброту, – сказал Фродо, тронутый до глубины души.

– Никаких благодарностей не надо. – И старый хоббит похлопал его по спине. – Ого! Да тебя теперь опасно трогать! Только сунься – все руки отобьешь!.. О чем я бишь?.. Ах да. Так вот, хоббиты должны держаться вместе. А Бэггинсы – в особенности. Взамен я у тебя потребую только одного: береги себя! И запоминай все новое, что услышишь: всякие разности, диковины, старые песни и особенно легенды. А я к твоему возвращению постараюсь дописать книгу. Я бы и еще одну не отказался накропать – хватило бы только времени…

 
Он оборвал себя и снова отвернулся к окну, тихонечко напевая:
Когда сижу у очага
И думаю при этом
Про лес и пышные луга,
Что зеленели летом,
И про осеннюю листву
С летящей паутинкой,
Про пожелтевшую траву
И лужицу со льдинкой,
Когда сижу у очага –Мне как–то грустновато,
Что скоро выпадут снега
И нет к весне возврата.
Как мало видеть вышло мне!
Теперь я понимаю,
Что в каждой роще по весне
Листва уже иная.
И вот сижу и пью вино,
И хочется умчаться
За теми, что ушли давно,
И к тем, что постучатся.
Так день за днем я провожу –И заедает скука:
Воспоминаний ход слежу
И ожидаю стука.
Одни и те же вижу сны –И не могу очнуться;
Когда ж из дальней стороны
Ко мне друзья вернутся?[246]246
  Вариант перевода:
  Я думал, сидя у огня,
  О прожитых годах,
  О том, как летнею порой
  Цвели цветы в садах,
  Как на заре туман вставал,
  И ветер льнул ко мне,
  И таял серебристый луч
  В осенней желтизне.
  Я думал, сидя у огня,
  Что скоро будет год,
  Когда весна не для меня
  Вослед зиме придет,
  Что очень мало видел я,
  Ведь каждою весной
  Во всех лесах, во всех краях
  У листьев цвет иной.
  Я думал, сидя у огня,
  О тех, кого уж нет.
  И тех, кто должен в этот мир
  Прийти за мной вослед.
  И я все ждал, что в тишине
  Услышу у дверей
  Шаги и звуки голосов
  Из памяти моей.
  Пер. А.Глебовской


[Закрыть]
 

Был холодный и хмурый день конца декабря. Восточный ветер гнул голые ветви и раскачивал черные сосны на склонах холмов. Рваные темные тучи неслись прямо над головой. Когда засерели безрадостные тени раннего вечера, Отряд стал готовиться к выходу. Выступать решили в сумерках: Элронд посоветовал по возможности идти под покровом ночи до тех пор, пока Ривенделл не останется далеко позади.

– Бойтесь слуг Саурона, – сказал он. – У них зоркие очи. Вести о поражении Всадников наверняка уже достигли Черного Властелина, и он, должно быть, вне себя от ярости. Скоро северные земли наполнятся соглядатаями – и пешими, и крылатыми. Даже небу вы не должны верить.

Отправляющиеся в путь не стали вооружаться до зубов: они полагались на тайну, а не на удачу в бою. Арагорн взял с собой только Андарил, облачился же в обычную одежду странствующего Следопыта – потрепанную, коричнево–зеленую. У Боромира тоже был при себе меч, очень напоминавший Андарил, но не столь прославленный, а кроме меча – щит и боевой рог.

– Звук у него чистый, громкий и далеко разносится по горным долинам. Заслышав его, враги Гондора сразу обращаются в бегство, – похвалил свой рог Боромир и, поднеся его к губам, протрубил в него[247]247
  По Шиппи, символическое значение рога в древней традиции – бравада и безоглядное мужество. Рог – атрибут древнего мира, мира героического эпоса, где в плен не сдаются. Поступок Боромира, по Шиппи (с. 163), как бы говорит, что добро сильнее зла, даже если оно проиграет в конечном итоге. Поступок этот вполне уместен в контексте героической традиции, которой Боромир принадлежит всем своим обликом и образом мыслей. Неодобрительная реакция Элронда дает, однако, понять, что в ВК героический эпос помещается в несравненно более широкий контекст и «голой» героики оказывается уже недостаточно для победы. Мудрец в этом новом контексте больше героя.
  Остается неизвестным – имел ли сигнал, поданный Боромиром, какие–либо последствия или нет; однако он мог их иметь.


[Закрыть]. Над долиной, от скалы к скале, заметалось эхо, да такое, что все обитатели Ривенделла, где они в этот миг ни находились, побросали свои дела и вскочили на ноги.

– Остерегайся трубить в рог понапрасну, Боромир, – молвил Элронд. – Не подноси его к устам, пока не окажешься у границ своей страны и пока великая нужда не заставит тебя![248]248
  Элронд – сын Эарендила, внук Диора, правнук Берена и Лутиэн. Матерью Лутиэн была Мелиан из рода Майяр(ов), т.е. ангелов (Майяр(ы) могли вступать в брак с эльфами и иметь детей; Валар(ы) могли вступать в брак только друг с другом и детей не имели). Мелиан обладала даром предвидения, свойственным Майяр(ам), и дар этот перешел от Лутиэн к ее потомкам. Через брата Элронда – Элроса, выбравшего удел людей и ставшего первым королем дунаданов, дар предвидения перешел ко всем его потомкам; таким образом, обладал им и Арагорн. Отчасти наделены им были и другие дунаданы, в зависимости от высоты их происхождения.


[Закрыть]

– Может, я и послушаю твоего совета, – ответил Боромир. – Но доныне я всегда трубил в него перед тем, как отправиться в поход, протрубил и теперь. Дорога нас ожидает темная, и все же я вступлю на нее как воин, а не как вор!

Только гном Гимли открыто облачился в кольчугу, короткую, из стальных колец: гномы не замечают тяжести. Вместо меча он был вооружен топориком с небольшим широким лезвием.

У Леголаса за спиной висел лук с колчаном, а у пояса – длинный серебристый кинжал. Молодые хоббиты взяли с собой мечи, найденные в древнем Кургане, а Фродо – только Жало; кольчугу, как и советовал Бильбо, он спрятал под одеждой. Гэндальф, как всегда, был при посохе; но на этот раз его снаряжение дополнил эльфийский меч Гламдринг, близнец Оркриста, оставшегося лежать на груди Торина в могиле под Одинокой Горой.

Элронд снабдил всех девятерых теплой одеждой, куртками и плотными плащами с меховой оторочкой. Запасы – еду, одежду, одеяла и прочее – погрузили на пони, того самого несчастного пони, которым хоббиты обзавелись еще в Бри.

Жизнь в Ривенделле сотворила с ним чудо: шерсть на пони прямо–таки блестела, да и задору прибавилось. На том, чтобы выбрать именно его, настоял Сэм: он объявил, что, если Билла (такую он дал кличку своей скотинке) не взять с собой, бедное животное зачахнет с горя.

– Он ведь уже почти говорить научился, – доказывал Сэм. – И заговорил бы, побудь он тут подольше! Так на меня давеча посмотрел, что я сразу все понял. Даже господин Пиппин не смог бы растолковать понятней. «Если ты меня бросишь, Сэм, я пойду один» – вот что это значило!

Итак, Билла взяли за вьючную скотинку. В отличие от остальных участников похода он не выглядел подавленным и, казалось, совсем не тяготился мыслями о предстоящем нелегком пути, хотя имел на это все законные основания.

Прощание произошло в Зале Пылающего Огня; ждали только Гэндальфа, который задерживался в Доме. Из открытых дверей падал свет, в окнах горели неяркие огни. Бильбо, закутанный в плащ, молча стоял на пороге рядом с Фродо. Арагорн сидел тут же, опустив голову на колени, – один Элронд знал, что значит для него расставание с Ривенделлом, особенно на этот раз! Остальные серыми силуэтами маячили в густеющей мгле.

Сэм стоял возле пони, сжав зубы, и мрачно таращился в темноту, откуда доносился грохот ревущей на камнях воды. Жажды приключений он на этот раз совсем не чувствовал.

– Эх, Билл, дружище, – вздохнул он, – нечего тебе было соглашаться на этот поход. Оставался бы здесь, жевал себе сенцо, а там, глядишь, и травка бы проклюнулась…

Билл махал хвостом и помалкивал. Сэм поправил на плечах мешок и, уже в который раз, встревожился – не забыл ли чего? Главное добро – котелки – вроде бы на месте; коробочка с солью, с которой он не расставался и при случае пополнял, там же; добрый запасец курительного зелья (все равно на весь путь не хватит!), трут с огнивом, шерстяные носки, белье, разная мелочишка, оброненная Фродо, – тот, растяпа, хватится, а у Сэма все наготове! Словом, Сэм мысленно перебрал свое добро и успокоился – но тут же подскочил:

– Веревка! Веревка–то! А ведь только вчера вечером думал! «Сэм, – говорю себе, – как насчет моточка бечевки? Придет время, вспомнишь про него, а взять негде!» И вот нате вам! Вспомнить вспомнил, а взять негде, поздно уже!

В дверях появились Элронд с Гэндальфом. Элронд собрал Отряд вокруг себя.

– Вот мое напутственное слово, – негромко произнес он. – Хранитель отправляется в Поход к Горе Судьбы. Бремя Долга лежит на нем одном. Он не имеет права ни выбросить Кольцо, ни передать его кому–либо из слуг Врага, да и никому другому. Никто не должен прикасаться к Кольцу – только членам Отряда и членам Совета это разрешено, да и то лишь в случае суровой необходимости. Спутники Хранителя идут с ним по доброй воле. Ваш долг – помогать Фродо. Каждый из вас может остановиться, вернуться назад, выбрать другую дорогу – это его право: решают обстоятельства. Чем дальше вы уйдете, тем труднее будет вам оставить Отряд, и все же клятвой никто из вас не связан, равно как и каким–либо обетом. Каждый сам вправе положить предел своему путешествию, ибо никто не знает, где граница его мужества и какие напасти подстерегают на пути.

– Только вероломный говорит «прощай», завидев тьму впереди, – проронил Гимли.

– Может быть, – сказал Элронд. – Но пусть не клянется выстоять во тьме тот, кто еще никогда не видел ночи![249]249
  Элронд и Гимли обмениваются выспренними и многозначительными репликами в духе средневековой героической традиции, которую гномы представляют (в стиле своих речей) наиболее полно. Вообще все сцены в Доме Элронда – начиная с Пира и кончая Прощанием – выводят повествование на значительно более высокий уровень, и не только за счет «включения» в обширный контекст легенд Сильм., но и за счет общей стилистики – скрытых цитат из древних текстов, архаической лексики и т.д. Можно сказать, что хоббиты проходят здесь первое «посвящение», впервые становятся частью «большого» мира, причащаются высшим иерархическим уровням Средьземелья. Собственно говоря, это «причащение» и «посвящение» продолжается во всей второй части, пока в начале третьей хоббиты не освобождаются из–под опеки своих проводников и не начинают действовать в новом мире сами наравне с остальными.


[Закрыть]

– Слово обета может укрепить колеблющегося, – не согласился Гимли.

– Или сломить его, – молвил Элронд. – Не заглядывайте далеко вперед! Идите с легким сердцем. Прощайте! Да будет с вами благословение эльфов, людей и всех Свободных народов! Пусть звезда озарит ваш путь!

– Доброго… доброго пути! – крикнул Бильбо, стуча зубами от холода. – Я не жду от тебя, чтобы ты вел дневник, Фродо, мой мальчик, – это будет не так–то просто! Но с тебя рассказ обо всем, что увидишь, помни! И не слишком задерживайся! Прощай!

Много эльфов из Дома Элронда толпилось неподалеку – они пришли поглядеть на отправление; из сумерек донеслись негромкие голоса, вразнобой напутствовавшие Отряд в дорогу. Никто не смеялся; не было и музыки с песнями. Наконец Девятеро повернулись спинами к порогу, зашагали прочь и быстро растворились во тьме.

Они пересекли мост и медленно, по крутым тропам, поднялись из раздвоенной Ривенделльской долины на высокое вересковое плоскогорье, над которым гулял ветер. Бросив прощальный взгляд на Последний Гостеприимный Дом, уютно светившийся в глубине долины, они зашагали в ночь.

У Бруиненского Брода Отряд сошел с Тракта. Друзья решили пробираться на юг узкими тропинками, вдоль гор, от холма к холму – а холмам не было ни конца, ни краю. Отряд рассчитывал держаться этого направления много дней и много долгих верст. Суровы были эти места – куда суровее и пустыннее, чем по другую сторону хребта, где зеленела долина бегущей через Дикие Земли Великой Реки. Путь обещал быть долгим, зато давал надежду укрыться от недружественных глаз. Соглядатаи Саурона до сей поры нечасто встречались в этих безлюдных местах, да и троп здешних, кроме обитателей Раздвоенной Долины, почти никто не знал.

Гэндальф шел впереди, рядом с Арагорном. Даже в темноте Следопыт с легкостью находил дорогу среди холмов. Остальные цепочкой растянулись позади; Леголас, как самый зоркий, шел последним. Первые дни не принесли ничего, кроме трудностей и скуки. Фродо запомнил только ветер – ветер да пасмурное небо: солнце так ни разу и не выглянуло. Ледяное дыхание гор пронизывало до костей, от него никакая одежда не спасала. Согреться не удавалось ни в дороге, ни на привале. Спали днем, отыскав какую–нибудь укрытую лощину или забравшись под спутанные ветви терновника, густо росшего по окрестным склонам. Ближе к вечеру часовой будил их, и они обедали – но от этих трапез было мало радости: редко когда друзья решались разжечь костер и отведать горячего. А пообедав, снова пускались в путь, стараясь, сколько позволяла тропа, держаться южного направления.

Поначалу хоббитам – несмотря на то, что они каждый день буквально падали от изнеможения в конце перехода, – казалось, что улитки и те легко обогнали бы их. «Так мы никуда не доберемся», – думали бедняги…

День походил на день как две капли воды. И все же горы стали чуть ближе. Цепь вершин, выгибавшаяся немного к западу, постепенно повышалась; начались предгорья, сухие и голые, прорезанные глубокими долинами, на дне которых бурлили потоки. Отыскать тропу становилось непросто; а те немногие тропки, что попадались на пути, без конца петляли и часто кончались у края крутого обрыва или тонули в коварной трясине.

В начале третьей недели погода переменилась. Ветер внезапно прекратился и через какое–то время задул с севера. Легкие, быстрые облака поднялись выше и растаяли; засияло солнце, бледное и ясное. После изнурительного ночного перехода наступил чистый, холодный рассвет. Путники остановились у невысокого, но длинного гребня, увенчанного остролистами; древние серо–зеленые стволы казались вытесанными из того же камня, что и горы. Темные листья блестели, алые плоды ярко рдели в лучах восходящего солнца.

Далеко впереди Фродо различил в небе туманные громады гор. Левее гигантского хребта поднимались три пика–великана: ближний – он же и самый высокий, в снегах и во льду, – напоминал клык; голый скальный склон оставался еще почти весь в тени, но там, куда падали лучи, камни казались багряными.

Гэндальф, стоявший рядом с Фродо, из–под руки вглядывался в даль.

– Мы сделали хороший переход, – заключил он. – Перед нами – граница страны, которую люди называют Остролистия. В более счастливые времена здесь жил многочисленный эльфийский народ, называвший этот край Эрегион[250]250
  Синд. «страна остролистов», иначе – Остролистия (в оригинале Hollin, от англ. «остролист»). Остролист играет значительную роль в англ. фольклорной традиции и наряду с буком имеет некоторое отношение к эльфам. Остролистия – страна, основанная в 750 г. ВЭ Кэлеборном, Галадриэлью и Кэлебримбором. В Эрегионе выкованы были Кольца Власти, за которые Саурон пошел на эльфов войной, и в 1697 г. ВЭ Эрегион и прилегающие к нему области Артедаина были опустошены. См. прим. к этой части, гл. 2, Кэлебримбор, а также гл. 7, Галадриэль.


[Закрыть]. Мы преодолели, если считать по прямой, сорок четыре лиги, но на самом деле – гораздо больше. Теперь и земля под ногами будет мягче, и воздух потеплеет. Но думаю, и опасностей прибавится!..

– Прибавится или нет, а настоящий восход – это здорово! – молвил Фродо, откидывая капюшон и подставляя лицо утреннему свету.

– А почему горы вдруг оказались впереди? – растерянно спросил Пиппин. – Мы, наверное, за ночь взяли к востоку?

– Нет, мы идем, как шли, – сказал Гэндальф. – Просто сегодня, при свете дня, видно гораздо дальше. За этими тремя пиками хребет выгибается к юго–западу. В Доме Элронда столько карт – неужели ты ни в одну так и не заглянул?

– Ну почему же, заглянул, – смутился Пиппин. – Заглянул разок–другой. А вот помнить – ничего не помню. У Фродо для таких вещей голова лучше приспособлена.

– А мне карты ни к чему, – подал голос Гимли, который как раз подошел к хоббитам вместе с Леголасом и теперь глядел вперед со странным огнем в глубоко запавших глазах. – Мы в стране, где трудились некогда мои отцы. Очертания этих гор сохранены в камне и металле, в песнях и легендах – как же мне их не узнать? Не первое столетие снятся гномам эти три вершины – Бараз, Зирак и Шатур! Лишь раз в жизни довелось мне взглянуть на них, да и то издали, – но я хорошо знаю эти горы и знаю их имена, ибо под ними раскинулся Казад–дум, Гномьи Рудники, ныне именуемые Черной Бездной. По–эльфийски они зовутся Мория. Самый высокий – Баразинбар Краснорог, он же – свирепый Карадрас; за ним – два пика – Серебряный и Заоблачный, они же Кэлебдил Белый и Фануидол Серый, по–гномьи – Зирак–Зигил и Бундушатур. Дальше Туманные Горы раздваиваются. Меж двух отрогов скрыта глубокая бессолнечная долина, навеки запечатленная в нашей памяти: Азанулбизар, Долина Темных Вод, или Димрилл. Эльфы называют ее Нандуирион.