Текст книги "Властелин колец"

Автор книги: Джон Рональд Руэл Толкин

Вскоре дорога нырнула в глубокую лощину, по обеим сторонам которой шелестели сухой листвой высокие деревья. Поначалу друзья переговаривались, мурлыкали себе под нос разные песенки, решив, что теперь–то уж их подслушивать некому, потом смолкли. Пиппин начал помаленьку отставать. Наконец после одного особенно крутого подъема он остановился и зевнул.

– Глаза так и закрываются, – сказал он сонно. – Скоро повалюсь прямо на дороге. А вы как – стоя спать будете? Уже скоро полночь.

– Я думал, тебя хлебом не корми – дай побродить в темноте, – притворно удивился Фродо. – Но спешить особенно некуда. Мерри будет ждать нас, только начиная с послезавтра, – значит, у нас еще почти два дня в запасе. Подыщем удобное местечко и заночуем.

– Ветер западный, – определил Сэм. – С подветренной стороны холма как раз то, что надо: и тихо, и уютно. Если я верно помню, сейчас пойдет сухой ельник…

На тридцать верст от Хоббитона Сэм знал каждый камешек, но этим его познания в географии ограничивались.

По ту сторону холма действительно начинался ельник. Свернув с тропы, они нырнули в смолистую темноту и первым делом набрали хвороста и шишек для костерка. Скоро под ветвями большой ели весело потрескивал огонь, а хоббиты сидели вокруг и грелись, пока не начали клевать носом. Тогда они завернулись в одеяла, пристроились между огромными, расходящимися во все стороны корнями старого дерева, каждый в своем отдельном углу, и вскоре уже спали как убитые. Часовых решили не выставлять. Даже Фродо отложил страхи на потом: какие могут быть опасности в самом сердце Заселья? Никто не видел путников; разве что несколько зверьков, когда погас костер, подобрались поближе – поглазеть. Случилось пробежать по своим делам лису; приметив чужаков, он остановился и понюхал воздух.

– Хоббиты! – изумился он. – К чему бы это? Много нынче странного творится, но чтобы хоббит спал не дома, а в лесу под деревом?! Нечасто такое увидишь. И не один, гляди–ка, а целых три! Неладно это, ох неладно!

Лис попал в самую точку, но смысл увиденного так навсегда и остался для него тайной за семью печатями.

Наступило утро, бледное и туманное. Фродо проснулся первым – и обнаружил, что корень оставил у него в спине изрядную вмятину, да и шея задеревенела.

«Ничего себе удовольствие! И зачем я пошел пешком? – подумалось ему, как всегда в начале долгого похода. – Как же это меня угораздило продать Саквилль–Бэггинсам мои великолепные перины? Лучше б я уступил им этот корень!»

Отгоняя неприятные мысли, он потянулся и позвал:

– Эй, хоббиты, поднимайтесь! Утро нынче просто замечательное!

– Ничего замечательного не вижу, – возразил Пиппин, кося одним глазом поверх одеяла. – Сэм! Подашь нам завтрак в половине десятого! Согрел воду для мытья?

Сэм вскочил, хлопая спросонья глазами:

– Нет еще! Но я мигом, сударь!

Фродо стянул с Пиппина одеяло, перекатил приятеля на другой бок и отправился на опушку ельника. На востоке из густой дымки, скрывавшей долину, вставало красное солнце. Кроны деревьев, тронутые багрянцем и позолотой, плавали в море тумана, словно оторвавшись от корней. Слева круто ныряла вниз и пропадала из виду вчерашняя тропка.

Когда он вернулся, оказалось, что Сэм и Пиппин уже успели развести костер.

– Давай воду! – набросился на Фродо Пиппин. – Где вода?

– Не в карманах, как видишь, – отмахнулся Фродо.

– Мы–то думали, ты за водой ходил, – рассердился Пиппин, доставая из мешка еду и кружки. – Может, сгоняешь все–таки?

– А почему не вместе? – весело отозвался Фродо. – Захвати фляги и айда!

У подножия холма пробивался ручеек. Они наполнили фляги и походный котелок у маленького водопадика, где ручей переливался через большой серый валун. Вода оказалась ледяной, и хоббиты долго фыркали и отдувались, поливая лицо и руки.

Пока они закусывали, утрамбовывали мешки и собирались в путь, перевалило за десять. День намечался ясный и жаркий. Друзья спустились с холма, перебрались через ручей неподалеку от родника – и пошло–поехало: вверх по склону, на гребень холма, вниз… Скоро плащи, одеяла, вода, пища и все прочее стало казаться неимоверно тяжелым – что твои булыжники.

Дневной переход обещал быть жарким и утомительным. Правда, через версту–другую дорога перестала скакать вверх–вниз: изнуряющим зигзагом взобравшись по крутому обрыву, она приготовилась к последнему спуску. Внизу простиралась равнина с темными пятнами рощиц, вдали сливавшимися в бурую дымку, – там лежал Лесной Приют, а дальше угадывался Брендивин. Нить дороги вилась и петляла, убегая вдаль.

– Дороге прямо конца нет, – вздохнул Пиппин, – а вот мне, если я не отдохну, точно конец придет. По–моему, пора перекусить еще разок.

С этими словами он опустился на высокую обочину, приложил ко лбу ладони и всмотрелся из–под руки в дымку на горизонте – туда, где текла Большая Река, где кончалось Заселье, в котором он провел всю свою жизнь. Сэм стоял рядом, широко раскрыв круглые глаза: впереди лежали неизведанные земли, а за ними – новый, незнакомый горизонт.

– А эльфы в тех лесах водятся? – спросил он.

– Не слыхал что–то, – отозвался Пиппин.

Фродо не ответил. Он смотрел на убегающую вдаль дорогу, словно видел ее впервые. И вдруг продекламировал нараспев, громко, ни к кому не обращаясь:

 
Бежит дорога вдаль и вдаль,
Но что я встречу по пути?
Труды, усталость и печаль.
Однако должен я идти
Все дальше, не жалея ног, –
Пока не выйду на большак,
Где сотни сходятся дорог, –
А там посмотрим, что и как![101]101
  Образ дороги – один из наиболее многозначных символов у Толкина. В разных вариантах встречается несколько раз. Шиппи (с. 141) считает, что одно из значений этого символа Жизнь; другое – Провидение: если последовать своему призванию и вступить на дорогу, то попадешь на пути Промысла и назначенной Провидением судьбы. С дороги можно свернуть, от призвания можно отказаться – об этом в ВК говорится часто. Образ разветвляющейся, уходящей в неизвестность, пересекающейся с другими путями дороги противопоставляется самозамкнутости Кольца, никуда не ведущей бесконечности круга. Таким образом, замечает Шиппи, песни хоббитов часто «знают о мире больше, чем сами хоббиты», хотя глубинный их смысл прячется за простыми и даже тривиальными образами. КД отмечает, что в образе дороги у Толкина кроется вызов «духу нашего времени, который говорит, что осмысленных путешествий нет, потому что не существует самой дороги, а может, потому, что все дороги ведут к одному и тому же назначению» (с. 13).


[Закрыть]
 

– Это же вроде бы старого Бильбо вирши, – припомнил Пиппин. – Или ты это сам написал на тот же манер? Звучит не слишком жизнерадостно.

– Не знаю, – пожал плечами Фродо. – Мне почему–то показалось, что я их вот прямо сейчас, на месте сочинил. Но вполне может статься, что когда–то давно я их от кого–нибудь слышал. Мне просто Бильбо вспомнился – каким он был в последние годы, перед Уходом. Он говаривал, что Дорога на самом деле одна, точь–в–точь большая река: у каждой двери начинается тропинка, ни дать ни взять ручей, что бежит от криницы, а тропинки все до одной впадают в Большую Дорогу. «Выходить за порог – дело рискованное, – повторял он. – Шагнешь – и ты уже на дороге. Не удержишь ног – пеняй на себя: никто не знает, куда тебя занесет. Понимаешь ли ты, что прямо здесь, за дверью, начинается дорога, которая ведет на ту сторону Чернолесья? Дашь ей волю – и глазом не успеешь моргнуть, как окажешься у Одинокой Горы или где–нибудь еще, так что и сам будешь не рад!» А ведь это он про ту самую тропинку говорил, что начинается у дверей Котомки. Придет, бывало, с прогулки и затеет разговор…

– Меня лично дорога пока что никуда не уведет. Дудки! По крайней мере с часок ей придется обождать, – зевнул Пиппин и скинул с плеч мешок. Остальные последовали его примеру и уселись на высокой обочине, побросав поклажу и свесив ноги. Отдохнув как следует, друзья плотно, не торопясь, подкрепились и покемарили еще немножко.

Когда они спустились с холма, солнце уже клонилось к западу и равнину заливал теплый послеполуденный свет. До сих пор на пути не встретилось ни единой живой души. Дорога слыла полузаброшенной – на повозке тут было не проехать, да и мало кто наведывался в Лесной Угол. С час или около того хоббиты без приключений шагали по тракту. Вдруг Сэм остановился и прислушался. Холмы остались позади, и дорога, вдоволь попетляв, бежала теперь прямо вперед среди лужаек, на которых то здесь, то там высились великаны–деревья – вестовые близкого леса.

– Нас нагоняет лошадь. Или пони, – сказал Сэм.

Все обернулись, но поворот дороги не позволял далеко видеть.

– Может, Гэндальф? – неуверенно предположил Фродо, но, не успев договорить, понял почему–то, что никакой это не Гэндальф. Его вдруг нестерпимо потянуло спрятаться от неизвестного всадника. – Может, это и неважно, – сказал он извиняющимся голосом, – но я бы предпочел, чтобы меня здесь не видели. Чтобы вообще никто не видел. Хватит с меня любопытных! У них, можно подумать, только и дел, что тыкать в меня пальцем да судачить. А если это Гэндальф, выскочим и напугаем его, – добавил он, словно эта мысль посетила его внезапно. – Чтоб неповадно было опаздывать! Ну что? Прячемся?

Сэм и Пиппин бросились налево, скатились в небольшую ложбинку неподалеку от обочины и залегли там. Фродо все еще колебался: желанию немедленно спрятаться что–то мешало – не то любопытство, не то еще что. Цокот копыт все приближался. В последнюю секунду Фродо все–таки спохватился и юркнул в густую траву за деревом, распростершим над тропой ветви. Оказавшись в укрытии, он приподнялся и выглянул, таясь за одним из самых толстых корней.

Из–за поворота показалась черная лошадь – не хоббичий пони, нет, настоящая большая лошадь. В седле сидел человек; он был высок ростом, но ехал пригнувшись. Всадника окутывал черный плащ, так что видны были только сапоги в высоко поднятых стременах; лица, затененного низким капюшоном, разглядеть было невозможно.

Когда всадник поравнялся с деревом, за которым хоронился Фродо, лошадь вдруг остановилась. Черный человек сидел в седле неподвижно, как влитой, лишь голова склонилась набок, словно всадник прислушивался. Из–под капюшона донеслось легкое сопение, – казалось, всадник пытается уловить какой–то ускользающий запах. Голова повернулась налево, потом направо…

Фродо охватил внезапный, безотчетный страх. Неужели заметит?.. У него мелькнула мысль о Кольце. Он и дышать–то боялся, но уж больно вдруг захотелось достать Кольцо – и рука сама потянулась к карману. Только продеть палец в дырочку – и вот оно, спасение! Наказ Гэндальфа представился вдруг нелепым. Ведь Бильбо пользовался Кольцом. «В конце концов, я пока что у себя дома, в Заселье», – решил наконец Фродо и дотронулся до цепочки, на которой висело Кольцо. Но всадник уже выпрямился и тронул поводья. Лошадь переступила с ноги на ногу и двинулась вперед – сперва медленно, потом рысью.

Фродо подполз к обочине и проводил всадника взглядом до ближайшего поворота. В последний момент хоббиту померещилось – хотя точно он сказать не мог, – что лошадь свернула в сторону и скрылась за стволами деревьев.

– Странно это все, вот что, странно и подозрительно, – сказал себе Фродо, направляясь к Сэму с Пиппином. Оба лежали в траве лицом вниз и ничего не видели, так что Фродо пришлось подробно описать странного всадника и его чуднóе поведение.

– Почему, мне и самому невдомек, но я точно знаю – меня он ищет. И не просто ищет, а вынюхивает. Но мне совершенно не хотелось, чтобы он меня нашел. Я в Заселье никогда ничего подобного не видал и ни о чем таком не слыхивал.

– Но что Большим тут надо? – недоумевал Пиппин. – Какая нелегкая его сюда занесла?

– Людей тут в последнее время много ошивается, – возразил Фродо. – Особенно в Южном Пределе. У тамошних хоббитов, кажется, были даже какие–то нелады с Большими. Но о таких всадниках я никогда не слыхал. Знать бы, откуда он!

– Простите, сударь, – вмешался неожиданно Сэм. – На самом деле я знаю, откуда он, этот черный всадник, если только он тут один. И куда он едет, я тоже знаю.

– Что ты хочешь этим сказать? – удивился Фродо и повернулся к Сэму. – Что же ты раньше молчал?

– Совсем запамятовал, хозяин! Дело вот как было: воротился я вчера вечером к себе в нору, чтобы ключ оставить, и Старикан мой, значит, говорит мне: «А, это ты, Сэм, – говорит, – а я–то думал, ты еще утром ушел, с господином Фродо. Тут какой–то чужак справлялся о господине Бэггинсе из Котомки. Вот только что, сию минуту. Я его сплавил в Бэкбери. Что–то мне его голос не понравился. Я ему когда сказал, что господин Бэггинс насовсем уехал, так ему это ох как не по душе пришлось! Аж зашипел на меня. Прямо мурашки по спине побежали». – «А он какой был, парень–то этот?» – спрашиваю. – «Да кто его разберет! Одно скажу, не хоббит. Ростом жердина, сам черный, так и навис надо мной. Сразу видно – не отсюда. Из Больших, наверное. Выговор у него еще такой потешный…» Мне, понимаете, некогда было уши развешивать, раз вы меня ждали, ну, я и не обратил особого внимания. Старикан у меня сдает с возрастом и подслеповат малость, да и, почитай, стемнело уже, когда этот тип поднялся на Холм и наткнулся на Старикана – тот подышать вышел, в конец Отвального. Мой старик ничего не напортил, а, хозяин? Или, может, я что не так сделал?

– Старикана винить не в чем, – вздохнул Фродо. – Если честно, то я слышал, как он разговаривает с каким–то чужаком, и чужак, похоже, спрашивал обо мне – я чуть было не подошел узнать, кто таков. Напрасно я передумал. И ты напрасно не сказал сразу. Я бы вел себя осторожнее.

– Может, всадник к тому чужаку вообще не имеет отношения, – предположил Пиппин. – Ушли–то мы тайком. Как же он нас выследил?

– Очень просто, – не растерялся Сэм. – Вынюхал. К тому же давешний чужак тоже был черный.

– Жаль, не дождался я Гэндальфа, – пробормотал Фродо себе под нос. – А может, только хуже бы вышло…

Пиппин вскинулся:

– Стало быть, ты знаешь, что это за всадник? Или, может, догадываешься?

– Знать я ничего не знаю, а догадок строить не хотелось бы, – уклонился от ответа Фродо.

– Добро же, братец Фродо! Твоя воля! Можешь покамест скрытничать, если тебе нравится. Но нам–то как быть? Я бы лично не прочь заморить червячка, но, похоже, надо убираться отсюда подобру–поздорову. Мне что–то не по себе от ваших разговорчиков. Ездят тут всякие и нюхают, да еще невидимыми носами…

– Да, наверное, нам не стоит задерживаться, – согласился Фродо. – Но и по дороге идти нельзя – вдруг он поедет обратно, или, чего доброго, второй всадник объявится? А нам сегодня надо пройти изрядный кусок – до Бэкланда еще топать и топать!

На траву уже легли тонкие, длинные тени деревьев, когда хоббиты снова двинулись в путь. Теперь они пробирались по левую сторону дороги, придерживаясь обочины, но не слишком близко, так чтобы по возможности оставаться незаметными для случайного путника. Правда, идти в итоге пришлось гораздо медленнее – трава росла густо, не продерешься, из–за бесчисленных кочек хоббиты постоянно спотыкались, а деревья смыкали ряд все теснее и теснее.

За спиной село в холмы красное солнце, опустился вечер. Только тогда хоббиты вернулись на проезжую дорогу. Устав бежать все прямо и прямо через плоскую равнину, она сворачивала налево и спускалась в Йельскую низину, направляясь к Амбарам. Вправо от нее отходила узкая тропка и, петляя среди столетних дубов, шла к Лесному Приюту.

– Нам сюда, – объявил Фродо.

Неподалеку от развилки они наткнулись на останки полувысохшего дерева–великана: оно было еще живо, и на тонких побегах–пасынках, проклюнувшихся на поваленном стволе, листва пока не облетела, но внутри зияло большое дупло, куда можно было без труда проникнуть через огромную трещину, с тропы не заметную. Хоббиты заползли внутрь и уселись на груде старых листьев и гнилушек. Здесь они отдохнули, перекусили и тихо перекинулись одним–двумя словами, время от времени замолкая и прислушиваясь.

Когда они выбрались из дупла и прокрались обратно на тропу, уже почти смерклось. В кронах вздыхал западный ветер. Листья перешептывались. Вскоре тропа медленно, но неуклонно стала погружаться во мрак. Темное небо на востоке, за верхушками деревьев, зажглось первой звездой. Хоббиты шли в ногу, бодро, плечом к плечу – для храбрости. Но вскоре звезды густо усеяли небо, заблестели ярче – и друзья перестали беспокоиться. Они больше не прислушивались, не застучат ли копыта, и вскоре негромко запели, по обыкновению путешествующих хоббитов – хоббиты любят петь, особенно когда стемнеет и дом не за горами. Большинство предпочитает песни про ужин и теплую постель, но эта была про дорогу (хотя про ужин и постель в ней тоже поминалось). Бильбо Бэггинс сочинил однажды слова этой песни на старый, как горы, мотив и научил ей Фродо, когда они бродили по тропкам Речной долины и беседовали о легендарном Приключении.

 
Горит в камине связка дров.
Усталым в доме – хлеб и кров.
Но не успели мы устать,
А за углом нас могут ждать
Кусты, деревья, валуны,
Что лишь для нас припасены!
Дерево, цветок, трава –Раз–два! Раз–два!
Поле, пашня, лес, овраг –Шире шаг! Шире шаг!
Там, за углом, быть может, ждет
Незнамый путь, секретный ход.
Мы пропустили их вчера – А завтра, может быть, с утра
Свернем на них и курс возьмем
В Луны и Солнца дальний дом.
Роща, чаща, пуща, брод –Эй! Вперед! Вперед! Вперед!
Топи, скалы, степь, река –До свидания! Пока!
Дом – позади, мир – впереди:
Сквозь тьму нависшую – иди,
Пока не вызвездит вокруг –И вот опять замкнется круг,
И ты поймешь – устали ждать
Очаг, перина и кровать.
Тучи, тени, мрак и ночь –Прочь! Прочь! Прочь! Прочь!
Лампа, мясо, хлеб, вода –Спать айда! Спать айда![102]102
  Характерный образец хоббичьей поэзии, где в приземленном варианте присутствуют мотивы, свойственные у Толкина поэзии смертных вообще. Так, Шиппи (с. 143) считает, что в этом стихотворении хоббитами преобразована и упрощена трагическая роханская тема о мимолетности всего сущего (см. стихотворение гл. 5 ч. 3 кн. 2), тема смерти и печали. На этом примере ясно очерчивается разница людей и хоббитов, их культур, их «ментальности». Новая дорожка, которая может увести в «Луны и Солнца дальний дом», – символ выхода из этого мира в иной (и не случайно вскоре после этой песенки следует встреча хоббитов с эльфами и песня про Элберет).


[Закрыть]
 

Песня кончилась.

– Спать айда! Спать айда! – пропел Пиппин во всю глотку.

– Тсс! – шикнул Фродо. – По–моему, там опять кто–то едет.

Все трое замерли и прислушались – теперь хоббитов трудно было бы отличить от лесных теней. Невдалеке действительно слышался стук копыт – неторопливый, отчетливый. Друзей с тропы как ветром сдуло – быстро и неслышно они перебежали в густую тень дубов. Фродо остановил их:

– Далеко не заходите! Я не хочу, чтобы меня увидели, но я должен убедиться, что это и вправду Черный Всадник.

– Ладно, иди, – шепнул Пиппин. – Только не забудь, что он может тебя унюхать!

Цокот приближался. Укрытия искать было некогда – пришлось довольствоваться темнотой, царившей под ветвями. Сэм и Пиппин скорчились за толстым стволом, а Фродо подкрался чуть ближе к тропинке. Она казалась серой и бледной, напоминая постепенно гаснущий луч света, протянувшийся сквозь лес. Темное небо над головой густо усыпали звезды; луны не было.

Цокот прекратился. Вглядываясь в сумерки, Фродо заметил, что в просвете меж двух стволов показался сгусток темноты и остановился. Больше всего сгусток этот напоминал призрачную лошадь, которую вела в поводу другая тень – поменьше, но тоже черная. Остановились обе тени у того самого места, где хоббиты сошли с тропинки. Тень, что поменьше, клонилась то туда, то сюда. Фродо показалось, что до него доносится негромкое сопение. Наконец призрак пригнулся к самой земле – и пополз прямо на него.

Желание надеть Кольцо вновь охватило хоббита, на этот раз сильнее, чем когда–либо в его жизни. Так властно прозвучал у него в голове этот призыв, что Фродо, не успев еще осознать, что делает, нащупал в кармане Кольцо… Но в тот же миг откуда–то донесся смех вперемежку с песней. Чистые голоса поющих взвились к звездам. Черная тень выпрямилась – и шаг за шагом стала отступать. Наконец, вскарабкавшись на призрачную лошадь, она растаяла во тьме по ту сторону тропы. Фродо перевел дыхание.

– Эльфы! – послышался сзади хриплый шепот Сэма. – Эльфы, хозяин! – И он рванулся было на голоса, но Фродо и Пиппин удержали его.

– И правда эльфы! – подтвердил Фродо. – В Лесном Приюте их можно изредка встретить. Но живут они не здесь, не в Заселье, а в наши края просто забредают по дороге, когда странствуют вдали от своих земель, что лежат за Башенными Холмами. Ну и повезло же нам! Вы просто не видели, что здесь было! Черный Всадник остановился возле нас, он уже полз на меня, а тут вдруг песня! Небось мигом убрался!

– Ну, а эльфы, эльфы? – волновался Сэм. Всадник его уже не интересовал. – Нельзя пойти на них посмотреть?

– Не спеши! Они идут сюда сами, – остановил его Фродо. – Подождем.

Пение звучало все ближе. Из хора выделился один голос, особенно чистый и звонкий. Пели на языке Высших, Благородных эльфов, поэтому Фродо мог разобрать только отдельные строчки, а Сэм с Пиппином и вовсе ничего не понимали. Но звук, слитый с мелодией, проникал глубоко в душу и сам собой складывался в слова, – правда, понять этих слов до конца хоббиты не могли, как ни старались. Вот как услышал эту песню Фродо:

 
Гори, Жемчужина небес, –
Ты за Морем далеким
Нам освещаешь темный лес
Огнем своим высоким.
Гилтониэль! О Элберет![103]103
  Элберет. Через это имя читатель прикасается к основе основ толкиновской мифологии, и следовало бы попросту привести здесь первые главы Сильм. – свода преданий Средьземелья – целиком (что частично сделано в прим. к Приложению Б). Элберет, или Варда – одна из Айнур(ов), Великих Духов, созданных Эру – Единым, или Богом, или – по–эльфийски – Илуватаром – прежде всего и вся. Те из Айнур(ов), что участвуют в жизни Эа (Вселенной), носят имя Валар(ов) (ж. р. – Валиэр). Вала(ры) – слово квенийское (о кв. языке см. прим. к Прологу, Бри). В ед. ч. оно звучит на Квэнии как Вала (ж. р. – Валиэ), во мн. – Валар. Толкин везде придерживается квенийских форм и нигде не вводит англ. мн. ч. В данном переводе используются русские формы мн. ч. от кв. слова Вала во мн. ч. (Валар), принятого за ед. ч.; в комментарии скобками показаны эти отступления от оригинала, а именно: ед. ч. Вала(р), мн. ч. Валар(ы).
  То же и с другими аналогичными кв. словами. Валар(ы) уподоблены у Толкина высшим ангельским иерархиям христианской мифологии; таким образом, Толкин в первых словах Сильм. излагает свою версию христианского мифа о Творении, что, с точки зрения богослова, представляет достаточно смелое и даже дерзкое предприятие, а в литературно–художественном контексте – любопытную и не имеющую аналогов художественную гипотезу. Вот краткое изложение этой «гипотезы». Создав Айнур(ов), Эру дает им услышать сотворенную им Музыку, в которой заключена вся история мира (более того – предлагает им развить предложенные темы). Айнур(ы) видят эту музыку «как свет во тьме» (аналогия со Словом–Логосом Евангелия: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Иоан., 19, 5)). Айнур(ы), пожелавшие того сами, вошли в Мир, которым обернулась отзвучавшая Музыка, и приняли участие в его творении; эти Айнур(ы) получили имя Валар(ов). Эльфы называли их «Силами Арды (Земли)» (аналогия ангельским «силам»), или, в некоторых переводах, «Стихиями», «а некоторые люди – богами, или Вышними», – пишет Толкин. Властителей–Валар(ов) было семь (Манвэ, Улмо, Аулэ, Оромэ, Мандос, Лориэн, Тулкас), семь и Властительниц (Варда, Иаванна, Ниенна, Эстэ, Ваирэ, Вана и Несса). Один Вала(р) – Мелкор – стал отступником. Варда – иначе Владычица Звезд – «прекраснее, нежели может выразить язык людей или эльфов», ибо «светом Илуватара светится ее лик и поныне <<Здесь и далее в кавычках цитаты из Сильм. в нашем переводе.>>. Светом она повелевает, и в свете ее радость». Эльфы почитают Варду более всех остальных Валар(ов) и называют ее Элберет, «и призывают имя ее из теней Средьземелья, и поют ей, когда зажигаются на небе звезды… Перед приходом эльфов Средьземелье лежало в сумерках под светом звезд, которые зажгла над ним в забытые бесчисленные века трудов своих в Эа Варда» (Эа – Вселенная).
  В связи с введением автором в свою мифологию таких существ, как Валар(ы), возникает множество вопросов, которые задавал себе и сам автор, а именно: в каких отношениях находится «пантеон» Толкина с христианской концепцией мироздания (учитывая, что автор – христианин–католик), оправдано ли подобное творчество с христианской точки зрения и т.д.. На подобный вопрос директора католического книжного магазина П.Хастингса Толкин в письме к нему, написанном в сентябре 1954 г. (П, с. 193), отвечает так: «Валар(ы) – не более чем сотворенные (Единым. – М.К. и В.К.) духи высшего ангельского порядка, как выразились бы мы, и при них состоят сослужащие им меньшие ангелы (эти ангелы в Сильм. называются Майяр(ы). – М.К. и В.К.); таким образом, Валар(ы) представляют собой серьезный авторитет, но им не воздается божественных почестей (поэтому в созданном мною мире нет храмов, церквей и часовен – по крайней мере среди «добрых» народов). В Средьземелье нет «религий» в культовом смысле этого слова. В случае опасности можно воззвать к Вала(ру) (например, к Элберет), примерно как католик обратился бы к святому, хотя взывающий к Вала(ру), как и любой католик, знает, что власть Валар(ов) ограничена и производна от иной, высшей власти. Речь идет о «первобытной эпохе» Средьземелья; о средьземельских народах того времени вполне можно сказать, что они смотрели на Валар(ов), как дети на родителей… они жили с верой в то, что над ними есть Король, хотя этот Король не жил в их стране и даже не имел в ней своего дворца. Не думаю, чтобы хоббиты имели какую–либо религию или молились высшим существам (разве что некоторые, общавшиеся с эльфами). Нуменорцы (и Рохирримы) были чистыми монотеистами» <<О Нуменоре см. Приложение А, I, гл. 1.>>. Далее Толкин пишет: «Наделенные способностью «малого творения» («малое творение» (sub–creation) – один из любимых терминов Толкина, означающий, что существа, созданные по образу и подобию Бога, способны, как и Бог, творить и создавать миры, но на другом уровне реальности; чтобы «малое творение» приобрело статус реальности настоящей, требуется особая милость Бога. – М.К. и В.К.), Валар(ы) обитают на Земле, с которой связаны узами любви, ибо они участвовали в ее создании, но внести кардинальных изменений в судьбу Божьего творения они не в силах». (Так, они не могут вмешиваться в то, что касается, например, смерти и бессмертия.)
  В письме к Р.Боуэну (25 июня 1957 г., П, с. 259) Толкин пишет, что, когда Валар(ам) позволено было войти в созданный при их участии Мир, наивеличайшие из них стали «богами» традиционных мифологий. Покинуть Мир до его конца они уже не могли. Правда, «воплощенными» существами назвать их было, несмотря на это, нельзя. Они могли воплощаться по желанию, но воплощались «не до конца»: их тела оставались для них всего лишь «одеждой», оболочкой. Вала(ры) обладали некоторым знанием будущего, которое обрели, будучи свидетелями и отчасти творцами Музыки Айнур(ов). Однако Бог оставался властен внести в ход истории непредвиденные изменения. В письме к Р.Бир от 14 октября 1958 г. (П, с. 282) говорится, что у Валар(ов) не было ни своего языка, ни своих имен; имена им нарекли эльфы, и имена эти говорят об основной особенности того или иного Вала(ра). Так, Элберет в переводе означает «Звездная Владычица», Варда – «Возвышенная».


[Закрыть]
Мы видим лик твой ясный
И внемлем твой жемчужный свет,
Далекий и прекрасный.
Ты звезды сеяла в ночи
Бессолнечные Лета – И ныне ловим мы лучи
Серебряного света.
О Элберет! Гилтониэль!
Мы ожидаем срока,
Когда в златую цитадель
Мы уплывем далеко!
Песня смолкла.
 

– Это Высшие эльфы![104]104
  Высшие эльфы – эльфы, принадлежащие к эльфийским племенам, на заре истории Средьземелья отплывшим по зову Валар(ов) в Валинор (место обитания Валар(ов), см. прим. к гл. 1 ч. 2 этой книги), но позже по разным причинам возвратившимся в Средьземелье.
  В отличие от них, Низшие, или Лесные, эльфы никогда не покидали Средьземелья и не видели Валинора. Высшие же эльфы хранили память о Валар(ах) и обращались к ним в своих гимнах.


[Закрыть] Они пели об Элберет! – воскликнул потрясенный Фродо. – В Заселье это благородное племя почти и не бывает никогда. К востоку от Великого Моря их осталось не так–то много. Странное совпадение!

Хоббиты уселись в густой тени рядом с тропкой и стали ждать. Вскоре на тропе показались эльфы – они спускались с холма в долину. Шествовали они медленно, и хоббиты разглядели, как мерцает у них в глазах и на волосах звездный свет. Факелов у них с собой не было, но у ног их разливалось бледное сияние, подобное свету, который окаймляет гребни гор перед восходом луны. Теперь эльфы шли молча. Последний эльф, почти уже миновав хоббитов, неожиданно повернулся к ним и со смехом воскликнул:

– Фродо! Приветствую тебя! Не поздновато ли для прогулок? Или ты заблудился?

Он позвал остальных, и эльфы, вернувшись, обступили Сэма, Пиппина и Фродо тесным кольцом.

– Вот так чудеса! – переговаривались между собой эльфы. – Три хоббита, в самой гуще леса, да еще ночью! С тех пор как ушел Бильбо, здесь такого еще не видели. Что же с вами случилось?

– А то, Благородное Племя, что нам, кажется, с вами по дороге, – ответил Фродо. – Я люблю бродить под звездами. И не отказался бы присоединиться к вам.

– Вот не было печали! С хоббитами так скучно! Какой в них прок? – рассмеялись эльфы. – Да и откуда тебе знать, что нам по дороге? Ведь ты, кажется, не спрашивал, куда мы идем?!

– А откуда вам известно мое имя? – вместо ответа спросил Фродо.

– Нам известно многое, – откликнулись эльфы. – Мы часто видели тебя с Бильбо, хотя нас ты мог и не заметить.

– Кто же вы и кто ваш предводитель?

– Я, Гилдор, – отозвался предводитель – тот самый эльф, что первым заметил Фродо. – Гилдор Инглорион[105]105
  Гилдор – синд. «звездный князь». Имя Инглорион содержит корень–глор- (золото). Ин–и–ион не являются значащими частями слова.


[Закрыть] из Дома Финрода. Мы – Изгнанники. Большинство из нас давно ушло, а мы ненадолго задержались – но скоро и нам пора за Великое Море. Правда, некоторые из наших соплеменников до сих пор тешатся миром и покоем в Доме Элронда. Начинай же свой рассказ, Фродо, поведай нам, что ты здесь делаешь! На твоем лице тень страха.

– О Мудрый Народ! – тут же вмешался Пиппин. – Скажите нам, кто такие Черные Всадники?

– Черные Всадники? – вполголоса зашумели эльфы. – Почему вы спрашиваете о Черных Всадниках?

– Да вот, искали нас сегодня двое каких–то черных всадников, а может, только один, но дважды, – пояснил Пиппин. – Он и сейчас крутился поблизости, но, когда вы появились, мигом смылся.

Эльфы ответили не сразу, сперва они негромко обменялись между собой несколькими фразами на своем языке. Наконец Гилдор повернулся к хоббитам.

– Здесь мы об этом говорить не будем, – сказал он. – Наверное, вам и впрямь лучше пойти с нами. Это у нас не в обычае, но так и быть – на этот раз мы вас проводим, и вы с нами переночуете, если, конечно, вы не против.

– О Благородное Племя! Мог ли я мечтать?! – не веря своим ушам, воскликнул Пиппин, а Сэм и вовсе лишился дара речи.

– Воистину, я благодарен тебе, о Гилдор Инглорион, – с поклоном ответил Фродо. – Элен сиила луумен омэнтиэлво! Звезда осияла час нашей встречи! – добавил он на языке Высших эльфов.

– Осторожнее, друзья! – с веселым ужасом воскликнул Гилдор. – Не выдайте ненароком какой–нибудь тайны! Вы имеете дело со знатоком Древнего Наречия![106]106
  Имеется в виду квенийский язык, на котором говорили Высшие эльфы.


[Закрыть] Видимо, Бильбо оказался хорошим наставником. Радуйся, Друг Эльфов! – И он отвесил Фродо низкий поклон. – Присоединяйтесь к нам! Только идите в середине цепочки, чтобы не заблудиться. Не ровен час – выбьетесь из сил: путь неблизкий!

– Почему выбьемся? Куда вы идете? – спросил Фродо.

– Сегодня ночью мы направляемся в холмы Лесного Приюта. До тамошних лесов еще несколько верст. Но в конце вас ждет отдых, и назавтра вы окажетесь ближе к цели.

Путь они продолжали молча. Сторонний прохожий, наверное, принял бы их за ночные тени или блуждающие огни: в искусстве бесшумной ходьбы эльфы превосходят даже хоббитов и при желании могут ступать совершенно неслышно. Пиппин вскоре стал задремывать на ходу и даже раз или два споткнулся, но рослый эльф, шагавший рядом, неизменно подхватывал его под локоть и не давал упасть. Сэм держался ближе к Фродо и шел как во сне. На лице у него застыли изумление и восторг пополам со страхом.

Лес по сторонам тропинки стал гуще, деревья – тоньше. Молодые стволы стояли вокруг тесной стеной, тропинка все ниже спускалась в ложбину между холмами, а по сторонам все чаще чернели заросли орешника. Наконец эльфы свернули с тропинки. Справа, в кустарниках, чуть виднелась поросшая травой тропка; следуя за ее изгибами, эльфы снова поднялись по лесистому склону и взошли на гребень отдельно стоящего холма, длинным мысом вдававшегося в речную долину.

Деревья внезапно кончились; впереди открылась широкая, поросшая травой поляна, смутно серевшая в ночной тьме. С трех сторон поляну вплотную обступал лес; с четвертой стороны она круто обрывалась. У самого края поляны, прямо под ногами, колыхались темные кроны деревьев, росших внизу, на склоне. Дальше туманилась под звездами плоская долина. У подножия холма мерцало несколько огоньков – в усадьбах Лесного Приюта еще не спали.

Эльфы опустились на траву и завели негромкий разговор. Про хоббитов, казалось, все забыли. Фродо и его спутники сидели, завернувшись в плащи и одеяла; постепенно ими овладела дремота. Ночь текла своим чередом. Огни в долине один за другим погасли. Пиппин притулился у кочки и, прижавшись к ней щекой, крепко заснул.

Высоко на востоке покачивалось в небе созвездие Реммират – Звездная Сеть, а над туманами медленно вставал красный Боргил, разгораясь, как огненный рубин. Подул ветер, развеялись последние остатки тумана, и взору открылся Небесный Воин, опирающийся мечом о край земли, – великан Менелвагор[107]107
  Реммират – синд. рем + мир + aт = «звезды, сплетенные в сеть» (Плеяды). Боргил – синд. «недвижная звезда» (Альдебаран). Менелвагор – менел – «небеса» (ср. Менелтарма), вагор – «меченосец» (Орион).


[Закрыть], опоясанный блистающим поясом. Эльфы, словно кто подал им условный знак, запели хором. Под ветвями внезапно взвилось к небу алое пламя костра.

– К нам! К нам! – позвали эльфы хоббитов. – Время беседам и веселью!

Пиппин сел и протер глаза. Он так озяб, что зубы у него выбивали дробь.

– В Лесном Приюте горит огонь и готова трапеза для голодных гостей! – провозгласил один из эльфов, подходя к продрогшему хоббиту.

На дальнем конце поляны в стене деревьев виднелся просвет. Там, за широкой травянистой прогалиной, открывалась под ветвистым сводом лужайка, окруженная колоннами стволов. В середине лужайки пылал костер, а вокруг ровно и ярко горели укрепленные на стволах золотые и серебряные светильники. Эльфы окружили костер плотным кольцом. Кто устроился прямо на траве, кто – на низких чурбаках. Одни обносили сидящих кубками и наливали питье, другие потчевали гостей эльфийскими яствами.

– Угощение скромное, – извинялись они перед хоббитами. – Мы в лесу, далеко от своих чертогов. Если навестите нас как–нибудь дома – попотчуем вас побогаче.

– Куда уж богаче, и так, как на именинах, – возразил Фродо.

Пиппин не мог потом вспомнить, что он ел и пил. Память его целиком заполнилась светом прекрасных лиц и звуками голосов – таких разных, чистых и звонких, что весь вечер ему казалось, будто он грезит наяву. Хлеб, кажется, на столе был – но какой! Будь Пиппин на пороге голодной смерти и предложи ему кто белого ситного мякиша – и тот не показался бы вкуснее. А фрукты! Сладкие, как дикая малина. И на диво сочные – куда сочнее, чем обычные садовые плоды! А питье? Он только пригубил благоухающей влаги, холодной, как вода из родника, золотой, как летний полдень, – и уже не мог оторваться, пока не осушил чашу до дна.

Ну а Сэм и вовсе не смог бы подыскать никаких слов. Он и самому себе не сумел бы объяснить того, что передумал и перечувствовал в ту ночь, которую с тех пор всегда вспоминал как поворотную в своей жизни. Самое вразумительное, что он мог потом сказать, это: «Ну, сударь, если б у меня выросли такие яблоки, я был бы настоящий садовник! Но яблоки что! Вот песни у них – это да! Прямо за душу берут, если вы меня понимаете!»

Фродо сидел у костра вместе со всеми, ел, пил и с удовольствием беседовал, но мысли его заняты были не столько самой беседой, сколько эльфийской речью. Он знал немного по–эльфийски и жадно впитывал доносившийся со всех сторон чужой говор. Иногда он заговаривал с эльфами, прислуживавшими за трапезой, и благодарил их на эльфийском наречии. Они улыбались в ответ и, смеясь, хвалили Фродо:

– Не хоббит, а сокровище!

Наконец Пиппина сморил сон. Его подняли, перенесли под деревья, в беседку из ветвей, и уложили на мягкое ложе, где он и проспал остаток ночи. Сэм расставаться с хозяином отказался. Когда Пиппина устроили на ночлег, Сэм свернулся калачиком у ног Фродо – и вскоре, уронив голову на грудь, задремал. Фродо, однако, его примеру не последовал: он держал совет с Гилдором.

Беседа их касалась как нынешнего, так и минувшего. Фродо немало расспрашивал Гилдора о том, что творится в большом мире за пределами Заселья. Новости оказывались по большей части зловещими или удручающими: всюду сгущалась тьма. Воевали меж собой люди, покидали Средьземелье эльфы. Наконец Фродо задал заветный вопрос:

– Скажи мне, Гилдор, не приходилось ли тебе видеть Бильбо с тех пор, как он ушел?

Гилдор улыбнулся:

– Приходилось. Два раза. Он простился с нами на этом самом месте. Это было давно. Но потом мы встретились еще раз – далеко–далеко отсюда.

Продолжать он не стал, а Фродо решил не выпытывать.

– Ты не спросил меня о том, что беспокоит тебя самого, и ничего не рассказал о себе, Фродо, – сказал Гилдор. – Но кое–что мне известно и так, а в твоих глазах легко прочесть остальное, не говоря уже о вопросах, которые ты мне задал, – они выдают тебя с головой. Ты покидаешь Заселье, не зная, найдешь ли то, ради чего пустился в путь, исполнишь ли задуманное и вернешься ли назад. Прав я?

– Прав, – ответил Фродо. – Но я думал, что мое решение – тайна. Для всех, кроме Гэндальфа и моего верного Сэма. – И он посмотрел на Сэма, мирно посапывающего у его ног.

– От нас Враг не узнает ничего, – успокоил хоббита Гилдор.

– Враг? Значит, тебе известно, почему я ухожу из Заселья?

– Я не знаю, зачем Врагу тебя преследовать, но вижу, что Он за тобой охотится – хотя мне это кажется весьма странным. Берегись, Фродо! Опасность и впереди, и за спиной, и со всех сторон.

– Ты имеешь в виду Всадников? Я и правда боялся, что они слуги Врага. Но кто они такие?

– Разве Гэндальф ничего не говорил тебе?

– О Всадниках – ничего.

– Тогда, думаю, и мне не стоит рассказывать тебе о них – иначе страх может остановить тебя на полпути. Ибо мне кажется, что ты едва не опоздал с уходом, – а может статься, и опоздал. Теперь тебе надо спешить. Не задерживайся в пути и не оглядывайся назад: Заселье больше не защитит тебя.