Текст книги "Бродяга Гора"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Она напряглась, трепетно ожидая моего знака.

– Пожалуйста, господин! – молила девушка, но я не шелохнулся. – Понимаю, – горестно промолвила Беверли, – господин считает, что рабыня не вправе знать даже это. На то его воля. Однако, – она поежилась, – ты не знаешь, как страшно беспомощной, беззащитной девушке с завязанными глазами. Впрочем, может быть, ты это прекрасно знаешь? – Беверли улыбнулась. – Ну конечно, господин, ты прекрасно знаешь, как следует обращаться с рабыней.

О себе как о рабыне Беверли говорила как о чем-то само собой разумеющемся.

– Но все же, – продолжила девушка, – ты позволяешь мне говорить. Ты не ударил меня, чтобы я замолчала, не вставил мне в рот деревяшку и не засунул кляп. Следовательно, по крайней мере до тех пор, пока я не почувствую твой пинок или удар твоей плети, мне позволено говорить. Возможно, ты хочешь меня слышать. Но с чего бы это? Разве могут интересовать господина слова ничтожной рабыни?

Будучи искренне озадаченной, она непроизвольно подергала петли своего шнура.

– Чем я отличаюсь от других девушек? – спросила себя Беверли, размышляя вслух, и тут же, найдя ответ, радостно воскликнула: – Ну конечно! Во всей крепости я единственная рабыня родом с Земли! Тебе ведь рассказали об этом, не так ли? Наверное, господину еще не случалось обладать земными девушками и мое происхождение заинтриговало его. Да, скорее всего, тебе рассказали, откуда я прибыла. Ты ведь не раздвинул мне рот, чтобы посмотреть, нет ли в моих зубах кусочков металла. Не думаю, чтобы меня выдало произношение, ибо на Горе множество варварских акцентов, а я уже выучилась говорить по-гориански вполне сносно.

Я усмехнулся, признавая, что маленькая хвастунья не лжет: по-гориански она и впрямь говорила бегло и непринужденно. Мне языки давались с необыкновенной легкостью, но нельзя было не признать, что ее лингвистические способности не намного уступали моим.

– То, что мои хозяева назвали меня Беверли, – продолжала рассуждать она, – само по себе еще ничего не значит. Земные имена на Горе дают и местным девушкам, предназначенным для рабского служения. Правда, ты мог заметить крохотный шрам на моей левой руке. Он земного происхождения и называется «метка вакцинации».

Я улыбнулся. Такие метки и пломбы в зубах используются работорговцами как почти безошибочные признаки земного происхождения. И горе девушке, у которой они есть, ибо тогда ее почти наверняка ждут более тяжкие цепи и более жестокое, безжалостное обращение.

– Все-таки, скорее всего, тебе сказали, что я с Земли, и тебя это заинтересовало, – продолжила она. – Вот тогда ты и решил призвать меня на сегодняшнюю ночь в свои покои. Наверное, ты захотел узнать, верно ли, что земные женщины представляют собой сочный пудинг?

Меня позабавило то, что мисс Хендерсон воспользовалась горианским выражением, обозначавшим сочетание страстности и покорности в рабыне. Сам я по собственному опыту знал, что приписывать качества сочного пудинга только земным девушкам столь же ошибочно, как и присваивать его только горианским рабыням. Верно было лишь то, что рабыни в любом случае обладают этим свойством в большей степени, нежели свободные женщины. Что же до достоинств, в первую очередь сексуальных, то они редко зависят от места рождения. В чем-то одном хороши уроженки Земли, в чем-то другом – Гора; главное, чтобы они осознавали себя рабынями.

Представьте себе, какой ужас должен наполнять рабыню, познавшую свою истинную природу, при мысли о мире, где она вынуждена была бы влачить унылое существование, подражая мужским стереотипам поведения и не имея возможности обрести господина! Не удивительно, что, будучи обращенными в рабство, такие женщины скоро начинают воспринимать свой ошейник с радостью и восторгом. К покорности их, разумеется, принуждают, но коль скоро такого рода насилие позволяет им обрести себя, они воспринимают его как принуждение к счастью.

Для свободной горианской женщины радости рабства представляют предмет тайной зависти. А вот для земной женщины, оказавшейся во власти горианского господина, такого рода радости являются подлинным откровением.

– Я думаю, – сказала мисс Хендерсон, – что ты намерен опробовать меня, чтобы узнать, заслуживают ли земные девушки твоего внимания. Однако, хотя я и нахожусь в полной твоей власти, ты пока еще не счел нужным как-либо меня использовать. Наверное, ты сделаешь со мной что тебе вздумается, когда на то будет твоя воля, но пока мне, ничтожной невольнице, не приказано иное, я должна говорить.

Поскольку Беверли принимала меня за уроженца Гора, она полагала, что мне интересны сведения о природе земных девушек, а также и о самом мире, из которого этих девушек изъяли. Земные рабыни занимают на Горе спорное положение, хотя, как мне кажется, в последнее время отношение к ним несколько изменилось, причем в их пользу. Некоторые горианцы особо пристрастны к рабыням с Земли, тогда как другие решительно предпочитают местных уроженок.

Как правило, женщине с Земли приходится прилагать много старания, чтобы добиться привязанности хозяина, который презирает ее и ценит куда ниже любого домашнего животного. Долгие месяцы усердного прилежания, внимательности и учебы, бескорыстной любви и службы могут потребоваться такой женщине, чтобы убедить владеющего ею жестокосердого самца в том, что она достойна носить его ошейник. Тогда, возможно, в один прекрасный день, увидев ее преклонившей перед ним колени, хозяин небрежно коснется ее щеки, и рабыня, рыдая от счастья, покроет его руку горячими поцелуями. Хозяин возьмет ее за плечи, уложит, вдавив спиной в пол, и овладеет ею. Когда все закончится, он возьмет плеть и прикажет ей встать на колени, после чего, может быть, ударит ее, а может – лишь прикажет поцеловать плеть. Когда господин уйдет, рабыня останется на коленях, с опущенной головой и счастливой смущенной улыбкой на губах.

– Меня зовут Беверли Хендерсон, – поведала она, – и я из мира, называемого Земля. Наверняка ты что-то слышал о нем. Заверяю тебе, это не сказки, он существует на самом деле. Работорговцы захватили меня там и доставили на Гор, чтобы я носила ошейник и училась служить настоящим мужчинам. Таким, как мой господин, который, – Беверли улыбнулась, – раздел меня, связал и поставил на колени у своих ног. Ни один мужчина на Земле не силен настолько, чтобы позволить себе нечто подобное.

Улыбнулся и я.

– Женщины Земли, – продолжала она, – изголодались по сильным мужчинам. Мне не под силу передать тебе, в сколь бедственном и плачевном положении пребывают они в своем мире. Увы, мужчины Земли – вовсе не настоящие мужчины. Когда-то в древности они обладали способностью и желанием властвовать и подчинять, но теперь это уже история. Нынешний их удел – слабость и безволие. Современные представления о приличиях, о культуре и цивилизации требуют, чтобы даже те, в ком еще сохранилось некое подобие мужского начала, всячески его скрывали. Подлинная мужественность на Земле уже не встречается.

Последнее утверждение показалось мне спорным, но возражать я, разумеется, не намеревался и решил, что лучше позволить Беверли выговориться.

– По своей природе, – говорила Беверли, – женщины являются собственностью мужчин, однако не всяких. Они принадлежат настоящим мужчинам, таким, как горианцы. В отличие от землян мужчины Гора понимают: наша красота существует для того, чтобы ею пользовались. Они принуждают нас служить себе и делают с нами, что захотят. Мы же обязаны повиноваться безропотно и смиренно, подобно тому, как сейчас я, обнаженная и связанная, стою на коленях у ног своего господина.

Беверли непроизвольно изогнулась, но узлы плетеного желтого шнура крепко удерживали ее.

– После похищения, – продолжила Беверли, – меня доставили в Вонд, в Дом Андроникаса, где и поставили клеймо. Одно из первых моих впечатлений: девушка рядом со мной, после того как к ее телу приложили раскаленный метал, сначала завопила от боли, а потом радостно закричала: «Я рабыня»! Тогда это поразило меня, но когда на моем бедре тоже выжгли клеймо и, посадив на цепь, оставили на соломенной подстилке в сырой конуре, я вдруг поняла – хотя мне и трудно было признаться в этом даже себе самой, – боль доставила мне странную, непривычную радость.

«Ты была рождена для клейма, – прошептала я себе, – и вот теперь, попав в удивительный и чудесный мир, ты получила то, для чего появилась на свет. Благодари свою боль, рабыня! Ликуй, ибо теперь ты носишь знак рабства, к которому стремилась всегда. Служи своим господам, рабыня, пресмыкайся перед ними и угождай им!»

Я сидел на кровати, сжав кулаки. Как могло быть, что она с такой легкостью и готовностью отказалась от всего привитого ей на Земле?

– Конечно, мы не осмеливались признаться в том, что радуемся своим клеймам, а горько плакали и притворно кляли свою несчастную долю. Правда, наши хозяева не слишком-то позволяли нам распускать нюни – нас следовало подготовить для продажи. Новых рабынь разделили и развели по конурам. Меня поставили на колени, надели на меня домашний ошейник, посадили на цепь и задали мне первую порку. Так я впервые в жизни почувствовала, что такое плеть, и поняла, что мой удел – полная покорность. Порка пробудила во мне рабские инстинкты: я, как и большинство земных девушек в подобной ситуации, ощутила сексуальное возбуждение. Потом мне зажали нос и влили в рот «вино покорности». Мне пришлось его проглотить. На мою голову натянули капюшон и отдали на потеху нескольким мужчинам. Те делали со мной что хотели, а использовав по своему усмотрению, вернули меня в центральный застенок.

Беверли выжидающе умолкла и, поскольку с моей стороны не последовало никаких действий, произнесла:

– Господин не счел нужным ударить рабыню, и она осмеливается увидеть в этом позволение продолжить рассказ.

«Как ты красива», – сказала мне девушка в застенке, когда с меня сняли капюшон.

«Как ты красива», – прошептала я, разглядев ее.

«Тебя пороли?» – спросила она.

«Да», – ответила я.

«Меня тоже», – призналась рабыня, опустив голову.

Я огляделась по сторонам, поражаясь тому, какими нежными и прекрасными выглядели в своих ошейниках пленницы, находившиеся рядом. Господину ведомо, что ошейник весьма усиливает красоту и привлекательность любой женщины.

«Тебя насиловали?» – спросила прелестная блондинка.

«Да, – ответила я, – несколько человек. Они творили со мной что хотели».

«Со мной тоже, – вступила в разговор рыжеволосая красавица. – Как прекрасно было чувствовать себя в полной их власти»!

«Ты говоришь как рабыня!» – прошипела другая девушка.

«Да, я рабыня, – улыбнулась рыжая, – и горжусь этим».

Тогда я поразилась ее прямоте и смелости, ибо мне самой не хватило бы духу признаться в этом другой женщине. Что бы обо мне могли подумать? Да что там, я и себе-то едва признавалась в том, что, когда на меня грубо навалился пятый по счету насильник, я не смогла сдержать крик наслаждения. Если о чем-то и жалела в ту минуту, то лишь о том, что акт насилия закончился слишком скоро.

Голодная, ослепленная капюшоном, я провела ту ночь, вспоминая ощущения, которые пробудило во мне это насилие. Уже тогда я поняла, что эти люди разожгли во мне огонь подлинно рабской страсти.

Еще до того, как я оказалась в их руках, я осознала себя прирожденной рабыней, но пока господа не распорядились моим телом по собственному усмотрению, я и не знала, сколь жалкой, беспомощной и покорной мне суждено стать.

Я едва мог поверить своим ушам. Мисс Хендерсон без всякой задней мысли откровенно признавалась в том, что является прирожденной рабыней. Она, женщина с Земли!

Рассказ Беверли между тем продолжался.

«Что с нами будет теперь?» – поинтересовалась одна из девушек.

«Думаю, нас приготовят для продажи на рынке», – предположила другая, но тут послышался лязг замка, и мы поспешно опустились на колени.

Вошел человек с плетью. Начался новый этап нашего обучения.

Нас учили становиться на колени и ползать, двигаться и ходить. Нас учили использовать руки, рты и языки для ублажения господ. Первыми выученными мною словами на горианском языке были слова «я рабыня». Но, впрочем, наши хозяева потратили на обучение не так уж много времени, резонно полагая, что господа, которым заблагорассудится нас купить, сумеют обучить нас в соответствии со своими вкусами и потребностями. В ночь накануне продажи нам разрешили поболтать между собой. Мы расцеловались, поплакали, понимая, что, скорее всего, расстанемся навсегда. Ни одной из нас еще не случалось быть проданной на рынке, но, как ни странно, мы ожидали начала торгов с волнением и надеждой. И не потому, что нам так уж хотелось поскорее покинуть Дом Андроникаса, просто каждая из нас уже мечтала принадлежать хозяину.

Видишь ли, господин, за несколько дней, проведенных в ошейниках, со всеми нами произошла удивительная трансформация. Рабыни редко рассказывают об этом – да и кто их спрашивает? – но среди нас не было ни одной, которая не признала бы своего преображения. Мы стали настоящими женщинами, настоящими рабынями.

Замечу, что само слово «рабство» можно понимать двояко. В юридическом смысле – как состояние бесправия, при котором женщина не имеет ничего своего и является такой же собственностью, как и любая вещь. И в психологическом – как внутреннее состояние, суть которого составляет стремление повиноваться и отдаваться.

Полноценной рабыней является женщина, которая, будучи рабыней по своей природе, носит чей-то ошейник и юридически принадлежит господину.

Все мы, девушки, оказавшиеся в Доме Андроникаса, являлись прирожденными рабынями, однако многие из нас до захвата работорговцами не имели верного представления о своих глубинных, внутренних потребностях. Однако наши хозяева пробудили в нас скрытые стремления и потребности с помощью таких простых и эффективных средств, как клетки, плети, клейма, ошейники, капюшоны и безжалостное насилие.

Не скрою, понимание собственной рабской сути смутило и напугало многих из нас, однако, так или иначе, с ложью и притворством было покончено. Мы уже не могли не признавать очевидного, делая вид, будто стремимся к свободе, равноправию и прочим извращенным ценностям, навязанным нам цивилизацией Земли. Осознание своего предназначения преисполнило нас радости, пугало и в то же время захватывало и волновало. Ведь мы были абсолютно беспомощны, бесправны и беззащитны. Кричи, стенай, рви свои цепи – любая из нас все равно остается рабыней. Но рабыней, причиняющей беспокойство. Рабыней, которую надлежало немедленно привести к должному послушанию самыми суровыми и жесткими средствами. Да и в чем смысл протеста, если каждый человек на улице, взглянув на любую из нас, знал, что видит рабыню. Даже дети понимают, что рабыни – ходячие вещи, или, иными словами, говорящие животные.

Ты мужчина, господин, так что тебе, наверное, не понять, насколько волнительно для женщины оказаться чьей-то собственностью. Я, рабыня и по природе, и по закону, трепещу, но вместе с тем и радуюсь.

Сердито вскочив с кровати, я схватил плеть и резко ткнул Беверли в губы.

– О господин, – простонала она, – целовать твою плеть для меня – счастье!

На моих глазах коленопреклоненная мисс Беверли Хендерсон припала губами к плети. Трудно было представить себе что-либо более возбуждающее.

– Что еще угодно господину? – спросила она, прекрасная в своей беспомощной покорности.

Не ответив, я снова уселся на кровать и продолжил разглядывать связанную нагую красавицу.

Беверли робко улыбнулась и нерешительно промолвила:

– Я поцеловала плеть господина. Разве он не хочет использовать меня? Разве он не желает испробовать девушку с Земли?

Я не ответил.

– Я уже немало поведала господину о себе и, признаться, осмелилась подумать, что его любопытство удовлетворено.

Я промолчал, и девушка сочла это повелением продолжить рассказ.

– После той ночи нас разбили на мелкие группы и распределили по разным рынкам. Наверное, хозяева, исходя из каких-то своих соображений, решили не выставлять на продажу много земных девушек одновременно. Для меня первые торги стали незабываемым, волнующим событием.

Меня выставили напоказ обнаженной и вынудили принимать на помосте сладострастные позы, дабы показать господам, что я способна ублажить их, как им будет угодно. Мне казалось, что напоказ перед толпой выставлено не только мое нагое тело, но и сама моя рабская суть.

Мне посчастливилось понравиться нескольким господам, так что произошел аукцион, в результате которого моим хозяином стал тот, кто заплатил большую сумму.

После этого, – Беверли улыбнулась, – у меня были разные хозяева и разные клички, но в конце концов, переходя из рук в руки, я попала в цитадель Поликрата. Вот и вся моя история, господин.

Я продолжал молчать.

– Здесь меня зовут Беверли, – сказала она. – Если ты помнишь, я уже упоминала, что носила такое имя и на Земле. Разумеется, там это было настоящее имя, теперь же я ношу его лишь как кличку с соизволения господ. Однако оно мне нравится. По-моему, это подходящее имя для рабыни.

Я, глядя на нее, не мог с этим не согласиться.

– Ты, конечно, понимаешь, господин, что мужчина с Земли, жалкий, безвольный глупец, никогда не дождался бы от меня такой откровенности.

Я промолчал.

– Землю населяют не мужчины, а жалкие, презренные слабаки!

С моей стороны возражений не последовало.

Неожиданно Беверли подалась вперед, напряглась, так что натянулся связывавший ее запястья желтый плетеный шнур, и, ерзая коленями на мехах, простонала:

– Твоя рабыня жаждет ублажить тебя, господин! Умоляю! Умоляю!

Я встал и посмотрел на нее сверху вниз.

– Я рабыня, господин! Возьми меня!

Резко схватив девушку за плечи, я вытащил ее на середину комнаты и поднял над собой, любуясь рассыпавшимися по нагому телу распущенными темными волосами. Потом я опустил ее, но так, что пальцы ног лишь слегка коснулись пола, и внезапно грубо встряхнул.

– Господин! – в испуге воскликнула Беверли, – Чем я не угодила тебе?

Не ответив, я снова оттащил женщину к кровати и, как только она почувствовала под ногами меха, щелкнул пальцами. В тот же миг связанная красавица упала передо мной на колени и подняла голову, хотя повязка не позволяла ей ничего увидеть.

Я молча смотрел на нее. На мисс Беверли Хендерсон, самую прекрасную и желанную женщину, какую я когда-либо знал. Связанная, обнаженная, она стояла на коленях у моих ног.

Трудно описать переполнявшие меня чувства, бурные, дикие, примитивные, более подобающие дикарю, чем цивилизованному человеку. Великолепные, всеподавляющие чувства, на уровне инстинкта раскрывающие подлинную суть мужского начала по отношению к женскому. Мог ли я отвергнуть зов своей крови? Мог ли я отвергнуть требования своей мужской сути? Это казалось невозможным! Мясо мамонта снова жарилось на вертеле в первобытной пещере. Снова, как и десять тысяч лет назад, кремень высекал искры, когда мощные волосатые руки придавали форму каменному наконечнику копья. Снова в ушах звучал любовный лепет связанной женщины, не угодившей своему владыке.

Глядя на пресмыкающуюся у моих ног мисс Беверли Хендерсон, я бесповоротно осознал, что всегда хотел не просто добиться ее любви, но и овладеть ею полностью, безраздельно. Всегда, с того момента, как увидел ее впервые. Я желал, чтобы она стала моей рабыней!

– Господин, – жалобно захныкала Беверли. – Господин!

Я стоял перед ней, сжав кулаки, откинув назад голову, и мне хотелось завыть от горя. По моим понятиям, она должна была быть свободной женщиной. Свободной, ведь она же с Земли! Чему верить: принципам, понятиям и стереотипам, истинность и ценность которых внушали мне всю мою жизнь, или голосу крови, зову древних звериных инстинктов? Но если этот голос отражает истину, то вся земная цивилизация основана на лжи, притворстве и фальши и обречена на неизбежную гибель!

В конце концов я пришел к решению: истина должна быть установлена опытным путем. Пусть этот опыт и будет жестоким.

Я развязал Беверли руки, ожидая, что сейчас она отпрянет и попытается хотя бы отползти к стене, где съежится от ужаса.

Однако женщина осталась на коленях. Более того, голова ее склонилась ниже, и я почувствовал, как она припала губами к моим ногам.

Мисс Беверли Хендерсон целовала мне ноги!

– Прости, господин, если я чем-то невольно не угодила тебе.

Она прижалась к моей ноге щекой, потом снова губами и прошептала:

– Прости твою рабыню, господин, и позволь ей заслужить прощение, доставив тебе удовольствие.

Вместо ответа я схватил ее за плечи, рывком поставил на ноги, резко заломил ей руки за спину и снова туго связал желтым шнуром.

Беверли испугалась.

– Что тебе угодно, господин? – жалобно спросила она. – Рабыня исполнит любое твое желание.

Я щелкнул пальцами. Женщина опустилась на колени. Новый щелчок, и она вскочила. Тогда я швырнул ее на пышные меха и взмахнул плетью так, что она развернулась. Услышав этот звук, Беверли застонала. Я подошел к ней вплотную.

Беверли задрожала, почувствовав прикосновение плети к своей правой икре. Она тяжело дышала, в то время как я медленно водил плетью по ее телу, с любопытством наблюдая за реакцией.

– Пожалуйста, не бей меня, господин, – попросила Беверли.

Я приложил плоские кожаные ремни плети к ее губам, и она, лежа на боку, стала целовать их со страстью и страхом.

– Не бей меня, господин, пощади! – звучало в промежутках между поцелуями.

Я положил плетку на кровать, чтобы она была под рукой на тот случай, если мне захочется пустить ее в ход. Потом рванул Беверли на кровать и овладел ею. Она вскрикнула, отдаваясь моей власти. Когда все кончилось, я тут же сбросил ее на меха, и теперь Беверли лежала в ногах кровати возле рабского кольца, где и надлежало находиться рабыне.

Беверли тяжело дышала и дрожала всем телом. Порой проходят месяцы, прежде чем девушке дозволяется отдаться господину на его кровати, но даже при этом ей, как правило, предписывается не просто лечь туда, но соблюсти ритуал: встать на колени, поцеловать подножие и вползти на постель, причем ни в коем случае не справа и не с изголовья.

Спустя несколько мгновений во мне вновь вскипело желание, и невольница вскрикнула, когда я грубо схватил ее.

– О господин! – простонала Беверли, – Господин!

Опустившись на меха рядом с ней, я повалил ее на бок, так что она, рыдая и задыхаясь, валялась теперь у подножия кровати. На ее нежной коже остались следы от моей грубой хватки.

Дрожа от страха, Беверли приподнялась, но вместо того, чтобы избежать болезненного надругательства, ударилась о край кровати, заработав несколько синяков и ссадин. Она отпрянула, но поскольку ничего не видела, споткнулась, потеряла равновесие и свалилась в ванну. Плача, девушка поднялась на ноги, чтобы выбраться, и тут же была мною схвачена.

Я силой поставил ее на колени в воде, после чего, держа за волосы и не позволяя подняться с колен, намотал на руку ее великолепные темные волосы.

– Господин, – взмолилась Беверли, – не будь жесток со мной!

У меня, однако, на сей счет имелись иные соображения. Продолжая удерживать девушку за волосы, я резко наклонил ее вперед, окунул лицом в воду и вытащил лишь тогда, когда ей едва ли не впору было захлебнуться.

– Пощади, господин! – взмолилась она, – твоя рабыня не знает, чем перед тобой провинилась! Пощади ее!

В качестве ответа на эту мольбу, я опрокинул Беверли на спину и в то время, как она, трепыхаясь, старалась удержать голову над водой, навалился на нее и взял прямо в ванне. А использовав, рывком приподнял в полусидячее положение, прислонив к краю бассейна. Девушка тяжело дышала, повязка ее промокла насквозь, но держалась крепко. Мокрыми были и волосы, вода стекала с них, струясь по нагому телу. Шнур тоже намок, однако набухшие узлы стали еще прочнее. Влажное тело вновь пробудило во мне желание, которое я незамедлительно удовлетворил.

– Господин! – выдохнула Беверли.

Я встал, выбрался из ванны, медленно, все еще подрагивая, прошелся по комнате и, лишь несколько успокоившись, оглянулся на нее. Рабыня оставалась в ванне, привстав на колени и привалившись к стенке.

Подойдя к Беверли, я схватил ее за ошейник, рывком поднял на ноги и отволок к кровати, у подножия которой поставил на колени. Пристроившись рядом с ней, я насухо вытер полотенцем принадлежавший Поликрату стальной обруч на ее шее, обсушил волосы и завернул их в полотенце. Вытирать что-либо еще мне не пришло в голову, однако имущество гостеприимного хозяина – стальные обручи для шеи и для лодыжки – следовало поберечь от ржавчины.

Потом я замкнул стальное кольцо на ее левой лодыжке, посадив Беверли на цепь в ногах моей кровати. Будь она моей собственностью, я, наверное, вытер бы ее полностью. Вытирать собственную рабыню тоже своего рода удовольствие.

– Господин! – всхлипывая, лепетала Беверли. – О господин!

Удовлетворенный исполнением желаний, которые не так давно казались мне неосуществимыми, я устало растянулся на постели.

– Господин… – продолжала лепетать Беверли. Под ее всхлипывания меня сморил сои.

Мне снилась мисс Хендерсон, обнаженная, сидящая на цепи в ногах моей кровати.

По пробуждении я встал, подошел к Беверли, которая и наяву находилась там, и легонько пнул ее ребром стопы.

Она не спала, а после моего пинка мгновенно поднялась на колени и покорно склонила голову.

Близился рассвет. Серый утренний свет уже проник в комнату. Запястья Беверли были по-прежнему связаны за спиной – я так и не развязал их.

– Наверное, скоро утро, господин, – робко промолвила Беверли, неспособная из-за повязки на глазах определить, светает или еще нет.

Я приподнял ее за плечи и поставил за ноги. Полотенце за ночь соскользнуло с ее волос, и когда я коснулся их, они оставались еще влажными.

Тогда я мягко усадил Беверли на край кровати.

– Спасибо тебе, господин, за то, что ты удостоил рабыню чести коснуться твоей постели, – промолвила она.

Я промолчал.

– Мне трудно судить об этом, но, кажется, уже недолго и до зари. Господин, наверное, отдохнул. Он поднял меня и посадил на кровать. Наверное, теперь я снова должна буду ублажить его?

Я по-прежнему сохранял молчание.

– Вчера господин владел мною сурово, как настоящий хозяин. Он не позволил мне забыть о том, что я жалкая рабыня. Я постараюсь угодить ему.

Я не издал ни звука.

– Но как я могу угодить господину? Я связана.

Ответа, разумеется, не последовало.

– Ах да! – сказала Беверли. – Я с Земли, а господин, наверное, все еще интересуется особенностями земных рабынь. Ему любопытно, умеем ли мы доставлять удовольствие господам.

И она старательно и сладострастно постаралась ублажить меня так, как может сделать это рабыня со связанными руками.

Что ей вполне удалось.

Когда Беверли закончила, я, передохнув, бросил ее на живот и развязал ей руки. Она, тут же нащупав мои ноги, встала передо мной на колени и сказала:

– Сейчас, господин, если ты позволишь, я покажу тебе, как может служить земная девушка!

Я лежал и думал, доводилось ли когда-нибудь хоть кому-то из мужчин Земли испытывать подобное удовольствие.

– Вот так, – прошептала мне мисс Хендерсон, – мы обслуживаем наших господ! Теперь, наверное, ты понимаешь, – прошептала она со счастливым смехом, прижимаясь к моим ногам, – почему на таких, как я, всегда есть спрос. За нас дают хорошую цену.

В самом деле, ее умение оказывать мужчинам услуги явилось для меня откровением. Мне и в голову не приходило, что земные женщины способны на такие чудеса.

Оказывается, ошейник и плеть способны превратить вздорных холодных феминисток в подлинные сокровища, бесценные живые игрушки. Не удивительно, что за обладание такой собственностью мужчины готовы сражаться насмерть.

А вот мужчины Земли, имея дело с наглыми, бойкими, капризными, бесчувственными женщинами, понятия не имеют, что под тонким слоем наносного, фальшивого и противоестественного таится подлинное золото, которое не так уж сложно обнаружить. Достаточно проявить волю и силу, чтобы эти создания с мольбой пали на колени к ногам своих господ.

– Как я презираю мужчин Земли, – сказала мне Беверли. – Как люблю моего горианского господина!

И тогда я в первый раз не взял ее сразу, а начал ласкать.

– О господин, я сейчас закричу, – прошептала Беверли, тяжело дыша и страстно отзываясь на мои ласки.

Я продолжил медленно гладить ее тело. Беверли била дрожь, она то пыталась отпрянуть, то прижималась ко мне. Я продолжал властвовать над ней, порой позволяя ей делать что хочется, а порой – отказывая. Лежа на спине и раздвинув губы, Беверли начала скулить и повизгивать, как и подобает рабыне в ошейнике. Чувствуя ее страсть, податливость и готовность на все, я мысленно усмехнулся: эта маленькая стерва была по-настоящему чувственной рабыней. Я остался ею доволен.

– Я твоя, господин, – прошептала мисс Беверли Хендерсон, – умоляю, возьми меня.

Я откликнулся на этот страстный призыв, и она вскрикнула от наслаждения, доступного лишь рабыне. Потом, поняв, что мне нравится сжимать в руках ее покорное тело, Беверли принялась целовать меня, время от времени нашептывая:

– О господин, ты покорил меня, как, несомненно, покорял многих. Какое счастье принадлежать тебе!

Начиная возбуждаться вновь, я поцеловал ее в шею.

Беверли откинула голову и, радостно смеясь, спросила:

– Господину понравилась девушка с Земли?

Я продолжал целовать ее.

– Ну разве такие, как я, не то, что называют здесь сочным пудингом? – продолжила Беверли. – Разве не понятно, почему горианские мужчины так охотно нас покупают?

Она снова прижалась ко мне, пылко поцеловала и спросила:

– Разве господину не хотелось бы купить земную девушку?

Я отстранил ее от себя.

– Купи меня, господин! – неожиданно воскликнула Беверли. – Купи меня!

Я не позволил ей прикоснуться ко мне, хоть она и тянулась всем телом, изнемогая от желания.

– Мною еще никогда не владел такой мужчина, как ты, – срывался с ее уст жаркий шепот. – Я люблю тебя. Я жажду, мечтаю быть твоей рабыней!

Я промолчал.

– Посади меня на твою цепь, – молила она, – дай мне отведать твоей плети. Надень мне на шею твой ошейник! Владей мною!

Я окинул ее взглядом.

– Пожалуйста, купи Беверли для себя, – молила она. – Стань моим хозяином. Я сделаю все, чтобы быть хорошей рабыней.

Я по-прежнему не позволял ей прикоснуться к себе.

Потом Беверли рассмеялась, хотя из-под ее глазной повязки выкатилась слеза.

– Наверное, мы, земные девушки, слишком наглые и бесстыжие. Мы смеем умолять господ, чтобы нас купили! Как, наверное, презираешь ты низкую, жалкую рабыню, осмелившуюся высказывать желания и просьбы!

Я схватил мисс Хендерсон и вошел в нее. Она охнула. На моих губах играла усмешка.

В том, что рабыня страстно желает быть купленной тем или иным человеком, нет ничего необычного. Такое случается часто, но у рабыни, выведенной на публичные торги, нет возможности обратиться к мужчине с подобной мольбой. Она может вызвать его благосклонное внимание, демонстрируя на помосте достоинства своего тела, чувственность и покорность. Выбор, однако, всецело остается за мужчиной.