Текст книги "Бродяга Гора"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

21. Я СЛЫШУ ЗВОН ТРЕВОЖНОГО НАБАТА, И МЕНЯ НЕ СОПРОВОЖДАЮТ В ПОРТ

– Забудь о ней, господин, – прошептала Пегги, приподнимаясь с мехов и целуя меня. Цепочка, крепившая ее ошейник к кольцу в глубине алькова, тихонько звякнула. Мысль зарезервировать эту девушку на сегодняшний вечер оказалась более чем удачной.

– Уже забыл, – откликнулся я.

– Я рабыня, но ведь не идиотка, – сказала Пегги.

– Трудно забыть эту маленькую стерву, – признался я.

– В Виктории хорошо известно, как она предала тебя, – заметила Пегги.

– Где ты слышала об этом? – спросил я, – Неужто я, простой поденщик из порта, – такая заметная персона, чтобы обо мне толковал весь город?

– Тасдрон рассказывал об этом посетителям, ну а мы, рабыни, всегда слышим, о чем говорят свободные люди. От нас ведь никто особо и не таится.

Это соответствовало действительности. Полуголых девушек в ошейниках зачастую воспринимали как предмет обстановки, и именно по этой причине они бывали осведомлены о происходящем едва ли не лучше свободных горожан.

– Надо полагать, вся Виктория надо мной потешается, – с горечью промолвил я.

– Нет, господин, – заверила меня Пегги. – Тебе сочувствуют, хотя многие удивляются, почему ты, имея такую возможность, не сделал ее своей рабыней?

Я промолчал.

– В Виктории тебя знают и уважают, – продолжила девушка. – За тобой закрепилась слава непобедимого кулачного бойца, силача и хорошего работника. Это качества, которые ценятся горианцами.

– А известно людям о том, как мне пришлось уйти из Хиброновой «Пиратской цепи», оставив там леди Беверли? – спросил я с тяжелым вздохом.

– Ты называешь эту маленькую шлюху леди? – удивилась она.

Я посмотрел на нее строго.

– Прости меня, господин, – улыбнулась девушка, – но я ведь видела ее на Земле и могу с уверенностью сказать, что звания шлюхи эта особа вполне достойна. И уж конечно, она относится к тому типу женщин, которые самой природой предназначены для ошейника.

Я молча уставился в низкий потолок алькова.

– Да, – улыбнулась Пегги, – в Виктории хорошо известно, что произошло в таверне Хиброна, но никто тебя не осуждает. Ты ведь не мастер меча. А хоть бы и был им, пираты все равно имели большой численный перевес. Люди не упрекают тебя, честное слово. Многие считают, тот факт, что ты решился войти в таверну и попытался вырвать женщину из рук пиратов, уже служит признаком немалого мужества.

– Какое уж тут мужество, когда я не стал драться?

– У тебя не было выбора, – сказала она.

– Я просто ушел…

– У тебя не было выбора, – повторила она.

– Ушел как трус.

– Это неправда. Драться в таких обстоятельствах решился бы лишь мастер меча или безумец.

– Ясное дело.

– Разумный человек поступил бы как ты.

– Так поступил бы трус.

– Ты не трус, – возразила Пегги. – Глико, купец из Порт-Коса, всем рассказал о том, как храбро ты вел себя в порту, когда у него срезали мошну.

– Вот как?

– Да, он тебя вовсю расхваливал. И все видели, как вор Грат Быстроногий, от которого в Виктории не ведали, как избавиться, по твоему приказу убрался прочь из города.

– Интересно. Я ведь не знал даже имени этого прохвоста.

– Есть и такие, кто говорит, что Виктории пора обзавестись городской стражей, а тебя назначить начальником.

Я рассмеялся. Мысль о стражнике, который даже не владеет мечом, показалась мне забавной.

Мы помолчали.

– Укрепленная база Поликрата неприступна, – сказала Пегги.

– Ты умная женщина, – отозвался я.

– Лучше не пытайся.

Я промолчал, зная, что располагаю средством, которое в случае необходимости откроет мне доступ в мрачную цитадель, контролирующую речную бухту.

– Забудь о ней, господин, – посоветовала Пегги.

– Я видел в таверне Глико из Порт-Коса, – сказал я. – Он искал Каллимаха, а когда нашел, они стали проводить много времени в разговорах. При этом Каллимах угрюм и сдержан, а Глико, напротив, многословен и пылок.

– Да, это так, – подтвердила Пегги. – Они частенько проводят вечера у нас в таверне.

– А о чем они говорят?

– Не знаю, господин. Девушкам велено не подходить к их столику без приказа, а подзывают они нас только затем, чтобы приказать подать напитки или закуски.

– Как долго собирается Глико пробыть в Виктории? – спросил я.

– Я не знаю, господин, – сказала она, – Может быть, он уже уехал, потому что сегодня вечером его в таверне не было.

Пегги потрогала цепочку, свисавшую с ее ошейника, и добавила:

– Похоже, господин любопытен.

– Мне бы хотелось узнать о том, какое дело связывает Глико с Каллимахом.

– Это мне неизвестно, но я совершенно случайно узнала, что Глико остановился неподалеку от доков.

– Выходит, он живет не в гостинице?

– То-то и оно.

– Интересно, – сказал я.

– А еще говорят, – прошептала Пегги, приблизившись ко мне так, что ее цепочка коснулась моей груди, – будто Глико не простой купец, а важный член купеческого совета Порт-Коса.

– Интересно, что делает такой важный человек в Виктории и что за дела у него с Каллимахом?

– Не знаю, господин, – сказала она, прижавшись ко мне всем телом. – Я всего лишь рабыня, которой позволено жить исключительно по снисхождению господ, которых она покорно и старательно ублажает.

Охваченный желанием, я заключил Пегги в свои объятия.

После того как все кончилось, мы некоторое время лежали неподвижно. Ее голова покоилась на моем бедре.

Я снова посмотрел на потолок, на едва различимую в мерцающем красноватом свете грубую фактуру потрескавшейся оштукатуренной древесины.

– Господин задумался о своем? – спросила рабыня.

– Может быть.

– Ты все еще помнишь ее, верно?

– Может быть, – повторил я, с грубоватой нежностью запуская руку в ее волосы.

– Ты хорошо овладел мною, господин, – прошептала Пегги.

– Ты умеешь отдаваться.

– Я не могу отдаваться тебе неумело или без желания, – промолвила она.

– Ты просто боишься плети, – улыбнулся я.

– Конечно боюсь, – призналась Пегги, – мне ведь известно, как сурово накажет меня Тасдрон, если я своим поведением вызову хотя бы малейшее неудовольствие господина, снизошедшего до того, чтобы владеть мною в этом алькове. Но и не будь этой угрозы, я все равно отдавалась бы тебе со всем желанием и страстью настоящей рабыни.

Я выпустил волосы девушки и снова обнял ее, отбросив цепь назад через плечо.

– Какая женщина не захотела бы быть рабыней в твоих объятиях, – простонала она. – Умоляю, господин, возьми меня снова.

– Хорошо.

На сей раз я наслаждался ею особенно долго.

Что ни говори, а обладать покорной рабыней очень приятно.

– Цитадель Поликрата неприступна, – сказала она. – Забудь про нее.

– Откуда ты знаешь, о чем я думаю? – спросил я с улыбкой.

– Девушки-рабыни обязаны быть внимательны по отношению к мужчинам, ибо те являются их господами.

Я улыбнулся. Рабыням и вправду приходилось проявлять особую чуткость и внимание, дабы угождать мужчинам, предугадывая их желания.

– Сейчас она наверняка носит стальные оковы и служит пирату рабыней для наслаждения, – сказала Пегги.

Мне подумалось, что это более чем вероятно.

– У тебя есть деньги, – продолжила она. – Купи себе другую девушку, чтобы она лизала твои ноги и служила твоему удовольствию.

Рабыни обычно говорят открыто и честно. Они не испытывают иллюзий и заблуждений относительно желаний мужчин, да и лицемерие среди них, в отличие от их свободных сестер, не поощряется. Надо сказать, что и мужчины Гора в такого рода вопросах совершенно чужды ханжества.

Основные различия между горианцами и мужчинами Земли заключаются в том, что мужчины Гора совершенно прямо и открыто говорят об этом. Жизнь на Горе соответствует человеческой природе, а поскольку животное начало в человеке очень сильно, его проявления здесь считаются естественными и не встречают в обществе обычного для Земли ханжеского осуждения.

Девушка приложила губы к моему уху – я услышал, как трутся одно о другое звенья цепи, – и прошептала:

– Купи для себя Пегги, господин.

– Ты правда хочешь, чтобы я купил тебя?

– На всем Горе есть только еще один мужчина, в чьей собственности я хотела бы оказаться, хотя он даже ни разу не обладал мною, – ответила девушка. – Он не замечает меня и, скорее всего, не догадывается о моем существовании. А вот я при одной лишь мысли о счастье служить ему едва не лишаюсь чувств.

Я взглянул на Пегги с интересом.

– Но я недостойна даже думать о нем, – продолжила девушка. – Кто я такая? Ничтожная земная женщина, помеченная рабским клеймом!

– Что это за мужчина? – полюбопытствовал я.

– Пожалуйста, господин, не заставляй меня произносить его имя!

– Так и быть.

Некоторое время мы лежали молча. Из-за занавеси доносился людской гомон.

Потом я спросил:

– Пегги, ты слышала что-нибудь про топаз?

– Нет, господин. Но многие считают, что он находится в Виктории.

– Жители Виктории решительно настроены не платить дань Поликрату, – заметил я.

– Да, господин, – улыбнулась девушка.

Мне подумалось, что смелым подобное решение признать можно, а вот разумным – едва ли. Такое случилось впервые за пять лет. В прошлый раз пираты из мрачной цитадели ответили на подобный отказ сожжением дюжины стоявших в порту кораблей, после чего горожане безропотно выплатили дань. С другой стороны за последние годы пираты стали все более и более зависеть от рынков Виктории, где они сбывали награбленное, и горожане, видимо, решили, что настало время избавиться от унизительной дани.

– Спасибо господину за то, что он щадит мои чувства, – промолвила Пегги.

Я улыбнулся. Она благодарила меня за то, что я не стал допытываться, чей ошейник ей так хотелось бы носить.

– Выбрось ее из головы, господин, – сказала девушка. – На рынках продается много красивых женщин. Купи себе женщину, надень на нее ошейник и с помощью плети внуши ей, кому она принадлежит. Сделай ее своей.

Я молча смотрел в низкий потолок.

– Она кажется тебе особенной потому, что происходит с Земли, или потому, что ты знал ее там?

– Не знаю, – признался я.

– Почему же ты не можешь забыть ее? Почему она тебя так волнует?

– Не знаю, – повторил я.

– Но ведь на Горе тысячи девушек с Земли, которые носят ошейники.

– Верно, – согласился я, – так оно и есть.

– Так что же тогда в ней особенного?

– Если б я знал!

– Представь себе толстую каменную стену в восемь футов высотой и в сто футов длиной и сотню прекрасных обнаженных девушек, прикованных цепями к этой стене. Разумеется, это стена рынка. В компании работорговца ты осматриваешь выставленных на продажу рабынь, причем каждая из них становится перед тобой на колени и просит купить ее. Одной из них оказывается девушка по имени Беверли, но никогда раньше ты ее не видел. Купил бы ты именно ее?

Я поднял на Пегги глаза.

– Кого из этой сотни женщин выбрал бы ты для себя? Кого ты приказал бы отвязать от стены? На чьей шее замкнул бы ты ошейник, чьи запястья сковал бы браслетами своих кандалов? Кого из них ты отвел бы в свой дом как рабыню?

– Ту, которую назвали Беверли, – ответил я.

– В таком случае, – промолвила Пегги, подавшись назад, – боюсь, что она и есть самая подходящая тебе рабыня для наслаждений.

– Она слишком утонченная, чтобы быть рабыней, – сказал я.

– Далее если это то, чего она хочет больше всего в самой глубине души? – спросила Пегги.

– Конечно, – буркнул я.

– Но что, если она рабыня, истинная рабыня по своей природе?

– Это не имеет значения.

– Но ты ведь признаешь, что женщины Гора могут быть рабынями, и относишься к ним соответственно.

– Безусловно, – ответил я, глядя на Пегги, и она покраснела. Вот уж к кому я относился именно как к рабыне!

– Так чем же тогда та женщина отличается от них? – спросила Пегги с робкой улыбкой.

– Тем, что она другая! – отрезал я.

– И ты не допускаешь ни малейшей возможности того, что на самом деле она такая же, как все?

– Нет! Не допускаю!

– Почему? – спросила Пегги.

– Тогда она была бы всего лишь рабыней, – сердито сказал я.

– Но если она по сути своей и является рабыней? Если это именно то, о чем она мечтает и к чему стремится?

– Это не имеет значения! – проворчал я.

– Неужели природа женщины, ее чувства, ее стремления действительно не имеют для тебя значения?

Я промолчал.

– Неужели, – продолжила она, – тебе никогда не хотелось увидеть ее в цепях?

– В первое же мгновение, как только я ее увидел, мне сразу захотелось надеть на нее цепи.

Пегги поцеловала меня.

– Но я не должен забивать себе голову подобными мыслями.

– Почему?

– Не знаю… но не должен.

– Природа сурова, но, по правде говоря, не столь уж ужасна, – промолвила она.

– Мне пора идти.

– Еще не настал и двенадцатый час! – воскликнула девушка, поспешно встав на колени. – Неужели Пегги глупым неосторожным словом навлекла на себя неудовольствие господина?

– Нет, – промолвил я, поглядев на нее с улыбкой.

– Стань истинным горианцем, господин.

– Может быть, я так и поступлю.

Пегги прижалась ко мне, явно не желая, чтобы я уходил.

– Спасибо тебе за то, что поговорил с простой рабыней, – прошептала она.

– Почему бы тебе просто не лечь на живот перед тем – чей ошейник ты хочешь носить, – спросил я, – и со слезами, целуя его ноги, не взмолиться, чтобы он купил тебя?

– Я не осмеливаюсь.

– Понятно, – сказал я.

– Он может рассердиться и убить меня. Или Тасдрон, мой хозяин, обнаружив подобное преступление, убьет меня за такую дерзость.

– Понятно.

– Я вижу его почти каждый день, – продолжила Пегги, – но при этом не смею выказать никаких чувств, кроме чувств альковной рабыни, обязанной ублажать любого мужчину, который может позволить себе купить у ее хозяина кружку паги.

Я крепко обнял девушку.

– Видишь, господин, не так уж сильно мы отличаемся друг от друга. Ты лишился рабыни, я не могу позволить себе обрести своего господина.

Я нежно поцеловал ее. Пегги задрожала, всхлипывая в моих объятиях, и подняла на меня глаза, полные слез.

– Трудно быть рабыней? – спросил я.

– Да, господин… Могу я попросить господина о снисхождении?

– Проси.

– Пожалуйста, господин, хоть я и рабыня, возьми меня нежно.

– Будь по-твоему, рабыня.

– Спасибо, господин, – еле слышно прошептала она.

Пегги лежала рядом со мной, перебирая пальцами свою цепь.

– Мне нравится быть на цепи, – промолвила она.

– Цепи полезны тем, что позволяют женщине осознать ее рабское положение, – отозвался я.

– И не позволяют ей ни на миг позабыть о том, что у нее есть господин, – улыбнулась рабыня.

От ответа я воздержался, однако по существу она сказала чистую правду. Цепь или веревка порой оказывают на сексуальность женщины потрясающее воздействие, и это особенно справедливо в отношении только что обращенных в рабство девушек. Рабыня, освоившаяся со своим положением, как правило, возбуждается уже от простого щелчка пальцами или повелительного кивка ее господина. Покорность, однако не пассивная, а сопряженная со страстным, всепоглощающим желанием, – это то, к чему земляне оказываются совершенно не готовыми.

Чтобы довести обычную, вовсе не фригидную свободную земную женщину до оргазма, требуется, как правило, не менее пятнадцати – двадцати минут, в то время как горианская рабыня или обращенная в рабство и соответствующим образом обученная земная девушка начинает испытывать близкое к оргазму состояние уже в тот момент, когда взгляд господина небрежно скользнет по ее телу. Разумеется, эти различия имеют почти исключительно психологическую природу.

Сексуальность, как известно, практически полностью представляет собой функцию мозга, сопряженную с воображением. Рабыня даже на уровне подсознания осознает, что, коль скоро она рабыня, страстная сексуальность не только разрешена ей, но и вменяется в обязанность. Если девушка покажется господину недостаточно страстной, если он вообразит, будто она отдается ему лишь по обязанности, но без желания, ее ждет самое суровое наказание.

Таким образом, в ее подсознании образуется рефлекторная связь между сексуальным возбуждением и чувством самосохранения.

Поначалу (и господам это прекрасно известно) обращенные в рабство девушки лишь изображают страсть, чтобы избежать порки, но очень скоро, к собственному стыду и испугу, обнаруживают, что они действительно всецело желают, чтобы господа владели ими. Притворяться больше не приходится, ибо покорность и самоотдача доставляют рабыне подлинное, не сравнимое ни с каким другим наслаждение.

К тому же связь между рабским положением и сексуальностью закрепляется с помощью множества специфических приемов: например, рабыне предписываются особые позы и особая манера речи. Скажем, обращаясь к свободному человеку, рабыня именует его не иначе как господином или хозяином и, если ей не приказано иное, становится перед ним на колени.

Одежда рабынь, как правило, недорога и чрезвычайно откровенна. Иногда это едва прикрывающие наготу лохмотья, призванные, с одной стороны, напоминать женщине о ее положении, а с другой – подчеркивать и выставлять на всеобщее обозрение ее сексуальную привлекательность. Шея такой девушки, само собой, охвачена стальным ошейником, на каковом выбито имя хозяина, а порой еще и кличка, которую ему было угодно присвоить своей рабыне. На бедро – реже на ягодицу – девушки ставится клеймо.

Все это в совокупности превращает ее в красивое, чувственное, всецело принадлежащее своему владельцу животное. Даже кличка дается ей господином, лишь если ему заблагорассудится: он вполне может обойтись и без этого.

Кроме того, на психику рабыни оказывает влияние весь склад горианской цивилизации, сложной, многогранной, яркой, цветистой и чрезвычайно чувственной. В этом великолепном, богатом, одаряющем впечатлениями мире рабыне отводится особая роль, и место ее определяется обычаями, традицией, историей и всем жизненным укладом.

Избежать своей участи в этом структурированном кастовом обществе решительно невозможно, и рабыня воспринимает свое положение в нем как нечто совершенно естественное. Не станет же птица огорчаться из-за того, что она не рыба? Ну а из естественного положения всегда можно извлечь радость.

– Мне нравится, когда ты силен и властен, – сказала Пегги. Она лежала рядом со мной, приподнявшись на локтях, цепь свисала с ее ошейника.

– Женщина, – пробормотал я.

– Да, и как женщина я презираю слабых мужчин, – сказала она. – Я знаю, что я женщина. Я хочу, чтобы со мной обращались как с таковой. Как иначе могу я исполнить свое природное предназначение? Я желаю, чтобы они властвовали надо мною, унижали меня. Это позволяет мне ощутить власть господина и отдаться ему во всей полноте счастья.

– Но ведь еще недавно ты просила взять тебя нежно, – напомнил я.

– Да, господин, у меня появилось такое желание, и я безмерно благодарна тебе за то, что ты снизошел до него.

– Но я могу быть и грубым.

– Мне ли этого не знать, господин. Ведь потом, когда у тебя снова появилось желание, ты овладел мною именно так, как господин владеет жалкой рабыней.

– Ты отдалась мне, как подобает.

– Могло ли быть иначе, господин?

Пегги взяла мою руку и, покрывая ее поцелуями, прошептала:

– Ты сильный, господин.

Я промолчал.

– Господин?

– Что тебе?

– Возьми Пегги еще раз. Пегги молит об этом.

– Я подумаю. Возможно, так и быть, снизойду до твоей мольбы.

Она заскулила и положила голову мне на плечо.

Я подумал, что для женщин, освобожденных клеймом и ошейником от необходимости копировать мужские стереотипы поведения, потребность в сексуальном служении становится самой сильной из потребностей, зависимостью даже более полной, чем их зависимость от всевластного хозяина.

Я находил это забавным. Может быть, потому, что был родом с Земли. Для земной девушки было бы особенно унизительно понять, что она обладает глубочайшими внутренними потребностями, для удовлетворения которых ей необходимо покоряться. Этот аспект женской сексуальности наверняка был бы воспринят земными феминистками как нечто неподобающее, непристойное, возмутительное и недопустимое.

А вот для рабыни нет ничего необычного в том, чтобы пасть перед мужчиной на колени и, склонив голову, молить его овладеть ею. Нередко рабовладельцы перед тем, как выставить девушку на продажу, лишают ее на несколько дней счастья принадлежать мужчине: как правило, это приводит к потрясающему подъему ее сексуальности, а стало быть, и к повышению продажной цены.

Стремление отдаться, выраженное в жестах и позах, неизбежно возбуждает покупателей.

Любопытно, подумалось мне, многие ли женщины Земли медленно обнажаются перед мужчиной, становятся перед ним на колени, целуют его ноги и, робко подняв на него глаза, умоляют овладеть ими?

– Ты на цепи, – заметил я.

– Да, господин.

Я взял Пегги рукой за подбородок и легонько, но твердо задрал его. Цепь натянулась.

– Ты и вправду на цепи.

– Да, господин.

– Почему? – спросил я.

– Потому что так было угодно господину, – сказала Пегги, целуя мою руку. – Пожалуйста, господин, овладей своей рабыней.

– Подумаю. Возможно, я снизойду до твоей мольбы, а возможно, и нет.

Пегги заплакала.

– Пожалуйста, господин, – рыдала она.

– Помолчи!

– Да, господин.

Иногда рабыню приходится буквально отрывать от чьих-то ног, и в таких случаях оказывается очень кстати, если она сидит на цепи, прикованная к стене.

Я рассмеялся, схватил ее и грубо подмял под себя.

Пегги вскрикнула от удовольствия.

– Что это за звуки? – спросил я.

– Я так счастлива, господин, – простонала она, вытянувшись рядом со мной.

– Разве ты не слышишь?

– Я слышу только людской гомон да звон чаш.

– Сандалии! – неожиданно рявкнул я.

Горианскую команду нет нужды повторять. Пегги с широко раскрытыми глазами поднялась на колени и схватила мои сандалии. Привстав – в низком алькове мне едва удавалось выпрямиться, – я натянул тунику, а она поцеловала мои сандалии, надела их мне на ноги и плотно завязала ремешки. Я застегнул пояс с подвешенным к нему кошельком и перекинул через левое плечо ремень, прикрепленный к заплечным ножнам меча.

– Что встревожило господина? – робко спросила Пегги.

– Неужели ты не слышишь это? – спросил я.

Закончив завязывать ремешки моих сандалий, она поцеловала каждый узелок, после чего склонила голову к моим стопам в выражении покорности. Такую услугу оказывают своим господам как домашние рабыни, так и альковные девушки для удовольствий. Однако когда Пегги подняла глаза, в них угадывалось недоумение: моего вопроса, она, похоже, не поняла.

– Неужели не слышишь? – повторил я.

– Из таверны больше не доносится гомон, – растерянно промолвила она. – Разговоры почему-то смолкли.

– Вот именно. Теперь уж ты должна услышать. Прислушайся!

– Да, господин. Я слышу… но что это?

– Неужели ты не слышишь? Это тревожный набат, – пояснил я. – Он доносится с пристани.

– Но что он означает? – спросила девушка.

– Сам не знаю, – ответил я, торопливо расстегивая кожаные занавески. – Боюсь, ничего хорошего.

– А куда собрался господин?

– В порт, куда же еще? – ответил я.

– Не надо, не ходи!

Уже раздвинув занавеси, я оглянулся на испуганную девушку, стоявшую на коленях с цепью на шее.

– Не ходи, господин, – умоляюще произнесла она мне вдогонку.

Я повернулся и быстро зашагал между столиками. Пегги рванулась следом, но надежная цепь, разумеется, удержала ее на месте. Люди, сидевшие за столиками, отводили от меня глаза. Желающих встать и присоединиться ко мне в таверне не нашлось.

– Не ходи, – посоветовал Тасдрон.

Не удостоив его ответом, я вышел из таверны и бегом припустил к речным причалам.