Текст книги "Улица Ангела"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

Ее высокий спутник круто остановился и тоже с улыбкой приподнял шляпу.

– Ах! – Тихое восклицание Лины было очень выразительно: в нем звучали испуг, раздражение, отвращение. Она приостановилась на мгновение, бросила ему быстрый сердитый взгляд, затем холодно промолвила: – А… Добрый вечер! – и тотчас пошла дальше, опередив своего спутника, который секунды две еще стоял, растерянно глядя ей вслед. Затем он кивнул Тарджису и поспешил за Линой.

Тарджис видел, как он вошел в ворота. Услышал его отрывистый резкий хохот и затем какое-то восклицание, с которым смешались тихие трели смеха Лины. Дверь за ними захлопнулась, и этот звук словно ударил его по лицу. Несколько минут он не двигался с места. Потом медленно прошел мимо дома и, закинув голову, увидел свет в окне верхнего этажа, в той самой комнате, где Лина угощала его ужином, где они танцевали и потом целовались. У него мелькнула было дикая мысль подняться наверх, войти, потребовать объяснений. Но он понимал, что это бессмысленно, ибо, не говоря уже о высоком приятеле Лины, там может оказаться и мистер Голспи. Перейдя на другую сторону улицы, он обернулся, чтобы еще раз поглядеть на освещенное окно, и смотрел на него до тех пор, пока оно не расплылось перед его глазами алым пятном. Тогда он, уныло горбясь, поплелся домой.

– Да-а, – сказал три четверти часа спустя мистер Пелумптон, вваливаясь в супружескую спальню, – он только что пришел и зол, как дьявол… Нет, я его не спросил, где он был. Я люблю, чтобы мне на вежливый вопрос отвечали вежливо, оттого и не спросил. «Эге, с тобой сегодня лучше не связываться, мой милый, – подумал я, – ступай себе своей дорогой, а я пойду своей». Да. Что ты на это скажешь, мать?

– Скажу, что жаль мне его, вот что, – отозвалась миссис Пелумптон из-под одеяла. – Обидно, что такой тихий и славный молодой человек сбился с пути. Так и видно, что у него недоброе на уме. Думается мне, что он попал в беду из-за какой-нибудь потаскушки. Честное слово, попадись она мне, я бы ей таких тумаков надавала!

– Еще бы, еще бы! – изрек ее супруг с меланхолическим спокойствием философа. – Если человеку хочется неприятностей, так стоит только пойти по этой дорожке, поверь моему опыту. О-ох, у меня сегодня всю поясницу разломило! Это, наверное, от холода.

2

– Кто у телефона? Мистер Леви? – кричал Тарджис в трубку. – Говорят от Твигга и Дэрсингема. Это насчет следующей партии – той, о которой вы справлялись. К сожалению, на вторник не успеем. Нет, говорят, что невозможно. Да, всю партию. Да, да, в четверг, наверное, мистер Леви, можете быть спокойны. Да, я вас уведомлю. До свиданья.

Он повесил трубку и вернулся на свое место. Его немного знобило. И голос у него, когда он говорил с Леви, звучал как-то непривычно для него самого. Отходя от телефона, он заметил, что и мисс Мэтфилд и маленькая Поппи Селлерс с любопытством поглядывают на него. Ну и пускай смотрят, дуры этакие, а лучше бы не совались в чужие дела! Он неожиданно принял одно решение – и при мысли об этом его от волнения бросало в дрожь. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, потому что ему сильно нездоровилось. Пустота в голове теперь наполнилась острыми, раскаленными проволоками. Кости ныли. Руки немного тряслись, когда он писал. А лицо все время подергивалось – верно, от боли в воспаленных, отяжелевших веках. Но у Тарджиса не было ни малейшего желания лечь в постель или обратиться к врачам. Он не считал себя больным в обычном смысле слова. Он находил, что все это – нервы и одно воображение. Надо выспаться, побольше есть – и все будет в порядке.

Решение, им принятое, заключалось в том, чтобы сегодня же увидеть Лину и объясниться с ней начистоту, если удастся застать ее дома. Он знал, что отца Лины не будет дома, потому что, когда он снял трубку, чтобы звонить Леви, мистер Голспи тоже говорил по телефону из кабинета – заказывал в ресторане столик на двоих. В Тарджисе тотчас встрепенулся ловкий сыщик. Мистер Голспи иногда по вечерам водил дочь развлекаться, но уж, конечно, для нее он не стал бы заранее хлопотать о столике. Не похоже было на то, что он собирается провести вечер с дочерью. Если Лины дома и не будет, надо ее дождаться, но ведь она выезжает не каждый вечер, и такой случай упускать не следует. К восьми часам или в самом начале девятого мистер Голспи уже, несомненно, будет сидеть в вест-эндском ресторане, и с этой стороны опасности не предвидится. Тогда-то и надо отправиться к ним на квартиру и, если Лина будет дома, поговорить с нею в той самой комнате. Он добьется свидания во что бы то ни стало. «Во что бы то ни стало, во что бы то ни стало», – твердил голос внутри, а день тянулся, хлопотливый и беспокойный, как всегда в пятницу (когда на сотрудников валится куча дел, «которые нужно закончить немедленно»), и за окном таяли последние остатки мокрого снега.

– Скопировали, мисс Селлерс? – спросил мистер Смит, начиная убирать свои книги. – Ага, отлично. В понедельник придет новый мальчик, и тогда вам будет полегче. А у вас, Тарджис, все готово? Вы переговорили с «Окли и сыновья» – помните, я просил вас об этом сегодня утром?

– Переговорил, мистер Смит. Вопрос улажен.

– Значит, вы со всем управились?

– Я сделал все, что можно было сделать сегодня, мистер Смит. Кое-что пришлось оставить на завтра, не успел…

– Так, так, – отозвался мистер Смит, вынимая из кармана трубку и кисет. – Что ж, пожалуй, можно не опасаться, что вы завтра не явитесь сюда, а, Тарджис? Ведь завтра – получка, ха-ха-ха! Такой день пропускать никому не охота.

Тарджис слабо улыбнулся:

– Нет, конечно, не пропущу, мистер Смит. Можете на меня положиться.

– Да, в такие дни можно на всякого положиться, все будут на месте, – пошутил опять мистер Смит. – Ну хорошо, Тарджис, можете идти, и вы тоже, мисс Мэтфилд. До завтра.

– До завтра, – сказал Тарджис. Но, снимая с вешалки пальто и шляпу, подумал неизвестно почему: «А откуда он знает, что мы завтра увидимся? Не следовало бы ему так уверенно заявлять это». Потом, надев пальто, посмотрел на Смита, в эту минуту раскуривавшего трубку, и сказал себе мысленно: «Вот стоит старый Смитти со своими очками и трубкой, в чистеньком воротничке, который он меняет ежедневно. Он имеет уютный дом, жену, детей, ходит себе в банк и получает семь или восемь фунтов в неделю, ему хорошо, и он это заслужил, потому что хоть он и разводит слишком много суеты, но человек он неплохой. Только скучный. И воображает, что у других такая же благополучная жизнь, как у него, а знает о том, что делается на свете, не больше, чем какая-нибудь старая поломойка. Все же, если у меня жизнь наладится и Лина выйдет за меня и у нас будет такое же уютное гнездышко, как у него, я буду иногда приглашать его с женой к нам, и мы с ним вдвоем будем коротать время за стаканом вина».

А в это самое время мистер Смит, подняв глаза от трубки и перехватив устремленный на него взгляд Тарджиса, подумал: «У мальчика скверный вид, честное слово – сегодня еще хуже, чем всегда. Как мы ни нуждаемся в работниках, а надо бы дать ему отдохнуть день-другой. Он совсем не заботится о себе, вот в чем горе. И никто о нем не заботится… один, в меблированных комнатах… Бедняга! Но ведь у него нет семьи, на нем не лежит ответственность, ему надо прокормить только себя одного, и он мог бы жить хорошо, ходить на концерты и все такое, если бы наладил свою жизнь. Наверное, не знает, как за это взяться. Надо бы позвать его как-нибудь в воскресенье к чаю или к ужину, ему будет приятно побывать в семейном доме. Да, позову его, когда мы помиримся с Эди и у нее опять будет хорошее настроение».

С такими мыслями оба посмотрели друг на друга как-то по-новому пристально, как смотрят иной раз на знакомое слово, которое вдруг показалось странным. Затем, кивнув друг другу на прощание, отвернулись, Тарджис – к двери, Смит – к своему столу.

3

Вечер был хорош, и теплый ветерок сгонял черную грязь в канавы. С главной улицы, где на мокрых камнях дрожали, как в зеркале, яркие огни фонарей и проезжавших автомобилей, Тарджис свернул на Мэйда-Вейл, сегодня совсем не такую, как два дня тому назад, когда снег лежал на земле сплошным ковром. Здесь стояла глухая тишина, было темно, мокро. На Кэррингтон-Виллас только и слышно было со всех сторон унылое «кап-кап» и слабо пахло мокрой травой. Тарджис, немного дрожавший – не от холода, а от волнения, – ни минуты не думал обо всем этом, но бессознательно замечал все. В этот вечер каждая мелочь – тень, мелькнувшая на шторе, свист мальчика где-то далеко в конце улицы, – воспринималась им как-то особенно остро, четко врезывалась в память. В доме № 2 играли на рояле, и он узнал мелодию. Он слышал ее много раз в кино.

Он остановился у ворот. Наверху был свет. Значит, Лина дома. Может быть, она не одна, но надо идти на риск. Теперь ему было почти все равно, встретит он у нее кого-нибудь или нет. Можно подняться наверх и придумать какой-нибудь предлог. Некоторое время он выжидал.

И вдруг его охватило желание уйти, махнуть на все рукой, не думать больше об этой девушке. Одну секунду ему казалось, что стоит только повернуться, дойти до конца улицы, – да, больше ничего не нужно, – и он освободится от этого наваждения, он станет другим человеком, станет сильнее и счастливее. Словно чей-то голос резко прошептал ему на ухо: «Уходи. Кончай с этим. Уходи прочь сейчас же». Где-то внутри, в желудке, он ощутил ледяную пустоту. Это болезнь. Он чуть не заплакал. Если бы свет там наверху вдруг погас, он мог бы уйти без сожаления. Но этот тусклый малиновый свет не исчезал – и он не мог уйти от него, вернуться в надежный, но пустой мир.

Опять прошел он мимо разбитой статуи мальчика с двумя большими рыбами, поднялся по ступеням между колоннами и нажал кнопку звонка под номером 4а.

Звонок, очевидно, не был услышан, и Тарджис, вспомнив свое первое посещение, нашел вторую кнопку. Дверь открыла великанша в фартуке.

– Вы не знаете, дома мисс Голспи?

– Ох, я без ног останусь из-за этих людей! – закричала женщина. – Только и делаю, что бегаю вверх и вниз, а звонят-то не к нам, а к ним. Мисс Голспи? Кажется, дома, хотя меня не касается, молодой человек, дома ли она, или ушла ко всем чертям. Она вас ждет, что ли?

– Нет. Вы не знаете, она одна или там кто-нибудь есть?

– Сейчас узнаю. Я ей покричу. Да вы войдите и закройте хорошенько дверь, чтобы не сквозило, тогда я ей крикну. – И женщина прошла через переднюю, поднялась по лестнице на несколько ступеней и заорала так, что наверху тотчас открылась дверь. – Мисс Голспи, здесь какой-то молодой человек, ваш знакомый, я его видела у вас. Он спрашивает, одна ли вы и можно ли подняться к вам.

– Да, да, я сегодня совсем одна и скучаю, – донесся до Тарджиса голос Лины. – Скажите ему, пожалуйста, чтобы шел сюда, а я сейчас… сию минуту… – По голосу слышно было, что она обрадована. Каким блаженством было слышать этот голос!

– Ступайте наверх, она говорит, что не заставит вас дожидаться ни минутки, это значит, что вам придется ждать, пока она будет наряжаться да прихорашиваться.

– Большое вам спасибо, – с чувством сказал Тарджис и пошел наверх. Дверь была открыта, и он вошел прямо в большую гостиную, которую за эти недели столько раз видел в своем воображении. Ему было странно увидеть ее теперь на самом деле, спокойно ожидающую его, Тарджиса. Та же комната, те же груды пестрых подушек, низкая тахта, граммофонные пластинки, книги, журналы, бутылки, фрукты и стаканы повсюду, две большие лампы под абажурами. Он был потрясен реальностью всех этих вещей. Он не сел, а стоял посреди комнаты со шляпой в руке и быстро, нервно переводил глаза с одного на другое.

– Алло! – весело крикнула Лина с порога соседней комнаты.

Но вдруг голос ее замер: Тарджис обернулся и посмотрел ей в лицо.

– Вы? – ахнула она, широко раскрывая глаза. – Так это вы? – Лицо ее вытянулось, голос дрогнул.

Он пытался что-то сказать.

– Вы пришли к отцу по какому-нибудь делу? – спросила она.

– Нет. Я хотел видеть вас… Лина.

– Зачем?

– Вы сами знаете, Лина…

Она шагнула вперед.

– Нет, не знаю. Отец скоро вернется… он может прийти с минуты на минуту…

– Он не придет, – угрюмо перебил Тарджис.

– А вы откуда знаете, что не придет? Ничего вы не знаете.

– Знаю. Мне известно, где он, и я знаю, что он вернется не скоро.

– Да, это на вас похоже… Так вот почему вы здесь! Вы шпионите и бегаете за мною повсюду. Ставите меня в глупое положение. Вы ведете себя как дурак. Да, так и знайте – как несносный дурак!

– Не все ли равно… Я хотел вас видеть.

– Ну а я вас видеть не хочу! – крикнула она, свирепея. – И вам пора это знать. Но вы намеков не понимаете. Так я вам прямо скажу, что не хочу больше с вами встречаться.

– Почему, Лина?

– Потому что не хочу, вот и все… Раз я вас знать не хочу, почему вы не уходите и не оставляете меня в покое? Я не хочу, чтобы вы приставали ко мне и прокрадывались сюда в таком невозможном виде. Оттого что я раз вас пожалела и от скуки приласкала, вы вообразили, что я буду тратить все свое время на то, чтобы таскаться с вами по кино?

– Послушайте, Лина…

– Я уже вам сказала, что не стану слушать! Если бы вы только посмотрели на себя со стороны! Уходите прочь. Не хочу ничего слышать! Я не хотела быть к вам жестокой, но вы так глупы и меня тоже ставите в глупое положение.

– Лина. Ну, пожалуйста… одну минуту… выслушайте меня…

– Ах, да уходите вы наконец! Болван!

– Вы будете слушать! – резко крикнул Тарджис. Он подскочил к ней, уронив шляпу, схватил ее за обе руки и держал крепко. Пока Лина боролась с ним, пытаясь вырваться, он излил в бурном, безудержном потоке отрывочных фраз всю историю своей любви, первого робкого обожания издали, потом страсти, восторгов и мук. К концу руки его неожиданно ослабели, разжались, и Лине удалось освободиться. Она его не слушала. Она была вне себя от злости.

– Вы мерзкий… мерзкий… – шипела она, задыхаясь, ловя ртом воздух. И вдруг взвизгнула: – Уберите прочь свои грязные лапы! – и уперлась ладонями в лицо Тарджису, отталкивая его.

А у него что-то рвалось внутри, как рвутся туго натянутые струны.

– Ах так! Ну хорошо, за это я вас буду целовать! – крикнул он и, раньше чем она успела увернуться, обхватил ее руками. Мускулы у него были слабые, но сейчас возбуждение придало ему силы. Он прижал к себе Лину и стал целовать короткими поцелуями, а она только билась и извивалась в его руках. Близость ее тела, нежная щека, пылавшая под его губами, запах ее волос сводили его с ума. Вся нежность к ней исчезла, кровь в нем забурлила и гибельным водопадом ревела в ушах. Он все не выпускал девушку, вряд ли замечая, что она колотит его по лицу.

Лина порывисто изогнулась, так что ей удалось освободиться.

– Вы грязная, гадкая свинья! – крикнула она. – Сейчас же пустите меня! Вы мне противны. Если вы еще раз меня тронете, я буду кричать до тех пор, пока не сбегутся соседи.

Тарджис посмотрел ей в лицо – и вдруг она в один миг стала ему ненавистна, и что-то в нем сломалось, и бурная волна слепой ярости захлестнула его. Крик Лины оборвался, потому что его руки обхватили мягкую белую шею и сжимали, сжимали ее и бешено трясли тело девушки. Голова ее дергалась из стороны в сторону, как у заводной куклы. Рот открылся, глаза лезли из орбит, и на нее просто неприятно было смотреть, у нее был смешной и безобразный вид, такой смешной и безобразный, что руки Тарджиса, действовавшие теперь сами по себе, независимо от его воли, сильные и властные, крепче стиснули ее шею.

Жуткие хриплые звуки выходили из ее открытого рта. Тело внезапно обмякло, и когда руки Тарджиса разжались, Лина с закрытыми глазами упала на спину, ударившись при этом головой об угол дивана, и покатилась по полу каким-то клубком, состоявшим из беспорядочного вороха одежды и белого тела.

Прошла минута. Лина не шевельнулась, не вздрогнула. Тарджис, крадучись, шагнул ближе, не отрывая глаз от той части ее лица, которая была ему видна, багровой и застывшей. Ее тело было совершенно неподвижно. Тарджис подождал еще минуту, медленно, с трудом отвел глаза и уставился на пестрый ящик с папиросами, стоявший на столике у дивана. Ярко раскрашенная картинка изображала турчанку. Он еще недавно брал папиросы из этого ящичка. Папиросы были очень хорошие, заграничные. Наверное, турецкие, из тех, что в Англии не продаются. Над картинкой какая-то надпись на незнакомом языке. Медленно-медленно оторвал он глаза от турчанки и снова посмотрел на лежавшее на полу тело. Лина… Не шевелится. Нет, это больше не Лина, это труп. Так лежать может только мертвец. Лина мертва.

Он перестал думать. Мыслей больше не было, исчезли все до единой. Он подобрал свою шляпу и, волоча ноги, вышел в переднюю, а оттуда на лестницу, оставив дверь настежь. Когда он был уже внизу, в передней, кто-то вышел откуда-то. Может быть, и заговорил с ним, но он не обратил на это никакого внимания и вышел из дому. На воздухе, в темноте ему стало легче.

4

Все прямо и прямо по Мэйда-Вейл, мимо уединенных особняков, мимо длинных кварталов жилых домов, похожих на ярко освещенные крепости, шел он ровным, неторопливым шагом, не останавливаясь, как человек, который твердо знает, куда идет и сколько времени придется идти. А между тем он шел без цели, он просто двигался, он уходил от комнаты с пестрыми подушками, раскрашенными коробками, с неподвижным ворохом одежды и тела на полу у низкой тахты. Все казалось ему не совсем реальным. И сам он казался себе героем какого-то фильма, который движется на экране.

Кто-то заговорил с ним. Рослый мужчина в кепке и дождевом плаще словно вырос перед оторопевшим Тарджисом и спросил почти сердито:

– Послушайте, как мне пройти на Неджент-Террас?

И когда Тарджис буркнул, что не знает, что он не здешний, рослый мужчина ответил, что и он тоже не здешний и все, у кого он спрашивал дорогу, тоже не здешние, чужие, будь они прокляты! Тарджис пошел дальше. Он примечал все вокруг, но все по-прежнему казалось только экраном, на котором проходит фильм. Мэйда-Вейл перешла в ярко освещенную и людную Эджуэр-роуд, цепь залитых светом витрин, баров, театральных подъездов, лотков уличных торговцев и бледных лиц. У дверей трактира вопила пьяная женщина. У входа в кино стояла в ожидании толпа людей. Их развлекал пением какой-то субъект с банджо. Два китайца вышли из кондитерской. «Все конфеты собственного изготовления»… Скверно запахло жареной рыбой. Дальше двое мужчин затеяли драку. Одного из них жена пыталась оттащить… «Хороший макинтош за двадцать пять шиллингов…» Господи, какая уйма искусственных бананов, и ничуть они не похожи на настоящие… Тот человек, что стоит на пороге лавки, – точь-в-точь Смит, просто его двойник… Все это плыло перед глазами, как цветной фильм, но в этом фильме были живые глаза и тяжелые, больно толкающие тела… Вот Мраморная арка и кучка людей, ожидающих автобуса.

Вдруг он как-то сразу почувствовал, что болен и страшно устал. От тела остались лишь какие-то мелкие, ноющие, старые кости, а голова стала огромной, и в ее зияющей пустоте стоял гул, лязг, глухой шум – сильнее, чем на улице, где мчались автомобили. Он пытался собрать мысли. Неужели правда, что он был там и сделал это? Он так часто представлял себе, как входит в эту комнату, воображение рисовало ему столько различных сцен свиданий с Линой… Быть может, и это последнее свидание тоже – только плод его воображения? Сделал он это или нет? Пальцы его сомкнулись вокруг призрачной шеи и остро напомнили, что он действительно сделал это. Да, значит, ничего нельзя изменить. Он снова увидел перед собой эту комнату, как будто перед ним внезапно раздвинули занавес. Увидел себя. Турчанку на коробке с папиросами, а там, на полу, – неподвижное тело. Что-то внутри завыло, как пойманный в капкан обезумевший зверек. А в то же время бормочущий голос твердил монотонно, что это несчастный случай, просто случайность, только случайность, что он нездоров, сильно нездоров, болен, нервы и все прочее, да, нервы, да, он совсем болен. Слезы подступили к глазам при воспоминании, что множество людей говорило ему это. Да он и сам знает, что это правда. Тут подошел автобус, и все стали входить в него, так что и он тоже вошел и уселся. У сидевшего рядом с ним мужчины он заметил на затылке большую опухоль и на миг пожалел его, а потом забыл и о соседе с опухолью и обо всех остальных пассажирах, забыл об Оксфорд-стрит и Риджент-стрит, летевших мимо сверкающим фризом. Он не заметил, куда идет автобус, ему было все равно. На него словно столбняк нашел.

– Послушайте, вы, – окликнул его кондуктор, – платите за проезд.

Тарджис машинально, с отсутствующим видом протянул ему два пенса и взял билет.

Больше никто не обращал на него внимания. Если кому и случалось посмотреть на него, он тотчас безучастно отводил глаза. Тарджис подумал: «Через неделю-другую вы все заговорите обо мне». Но тогда он уже не будет больше Тарджисом, жильцом миссис Пелумптон и служащим конторы «Твигг и Дэрсингем». Он будет именоваться «Убийцей в квартире на Мэйда-Вейл» и в качестве такового приведет в движение огромную машину, заставит забегать людей с фотографическими аппаратами, людей с записными книжками. Издатели газет будут говорить о нем на совещаниях, редакторы – ломать голову, придумывая для его истории эффектные заголовки, репортеры – описывать его каморку в доме на Натаниэл-стрит и интервьюировать миссис Пелумптон. Статьи об его «злополучном романе» будут заказываться воскресными газетами. За его самую плохонькую моментальную фотографию будут платить большие деньги. Каждая подробность его биографии будет с грохотом пропускаться через печатные машины. Люди, знающие его, будут хвастать этим. Его преступление и участь будут комментировать специальные сотрудники журналов и газет, получая по двадцать гиней за каждую тысячу слов. Ученые криминологи будут изучать этот случай для будущих ссылок на него. Романисты и драматурги будут читать отчеты, соображая, нельзя ли «из этого сделать кое-что подходящее», миллионы людей – проклинать его, требовать его казни, подписывать петиции или, быть может, молиться о спасении его души. Если его оправдают, десять тысяч женщин готовы будут выйти за него замуж, и каждая нескладная фраза, которую он сумеет выжать из себя, будет щедро оплачена и магически превращена в «Историю моей жизни», о выходе которой возвестят бесчисленные плакаты и объявления. Он наконец станет кем-то: «Убийцей в квартире на Мэйда-Вейл».

Пока же он оставался лишь обтрепанным юношей с блуждающими запавшими глазами и сидел, съежившись, в автобусе, медленно огибавшем Пиккадилли. Никто пока им не интересовался. «Все – чужие» – как сказал тот рослый мужчина в макинтоше.

На углу Стрэнда и Веллингтон-стрит автобус повернул и остановился; Тарджис, сойдя, пошел по направлению к Ист-Энду. Шел без цели, без мыслей. Мозг его не приказывал телу двигаться туда или сюда. Он шел, куда его несли ноги, а душа была в полусне, и где-то в глубине ее глухо шумели спорящие голоса. Вокруг было теперь тише, меньше встречалось людей, потому что он шел по Флит-стрит. Здесь, быть может, скоро печатные станки состряпают из него сенсационную новость, подобно тому, как другие машины перемалывают высокие деревья в бумагу для таких новостей. Они выжидали за углом, в темных улицах, эти машины, готовые втянуть и истолочь несчастный комок человека. Но пока он был еще только Тарджис, Тарджис из квартиры миссис Пелумптон, из конторы «Твигг и Дэрсингем», и шел без цели, словно гонимый ветром, по Лэдгейт-Хилл, обратив лицо к древнему серому призраку собора Святого Павла. Так дошел он до Олдерменбери. Здесь, в Сити, было приятнее – не так светло и шумно, не так много людей. Громадное, темное, сырое Сити походило на большой погреб или пещеру. Тарджис чувствовал, что голове его стало легче. Он наконец мог собраться с мыслями, хотя это было похоже на попытки человека думать во время ночного кошмара. Ноги вели его теперь в определенное место. Идти туда было бессмысленно, но теперь все утратило смысл. О Господи, что он наделал, что он наделал! Уличный фонарь, стоявший почему-то у высокой глухой стены, бросал неверный свет на уходившие вверх каменные ступени. Пока Тарджис говорил сам с собой, его нога искала эти ступени, потом ступила на них с легкостью, показывавшей, что они ей хорошо знакомы. Рука легла на железные перила, как делала это много раз, ибо глухая стена принадлежала магазину Чейз и Коген «Новинки карнавала», а ступени были те самые, благодаря которым улица Ангела не стала тупиком.

Два желтых огонька подмигивали ему как чьи-то вороватые глаза. Он пошел на них, очень медленно, как будто мозг его наконец попробовал управлять ногами. Это оказались тусклые фары такси, стоявшего у какого-то дома. А над такси наверху светилось одно окно во втором этаже, и это был второй этаж дома № 8. В конторе «Твигга и Дэрсингема» кто-то был! В такое-то позднее время, в десять часов вечера! Он твердил это себе медленно, но отчетливо, пока стоял перед ожидавшим кого-то такси.

Наконец он заглянул в кабинку шофера.

– Послушайте, – начал он с трудом, как будто у него заржавел голос. – Послушайте…

– Алло, алло! – заорал вдруг шофер так, что Тарджис отскочил назад. – Вы меня испугали, приятель. Должно быть, я задремал.

– Скажите, – спросил Тарджис, серьезно глядя на него, – вы кого-нибудь привезли сюда? Вон туда, в дом?

– Привез, – отвечал шофер. – И дожидаюсь пассажира.

– А кто это? Каков он с виду?

Шофер высунул красное морщинистое лицо.

– Ну, это уж не ваше дело. Вы что, сыщик из Скотленд-Ярда?

– Нет, но… я случайно проходил и… видите ли, я служу вон там, где окно светится, в той конторе, и мне интересно, кто бы это мог быть.

– Ага, вы служите здесь?

– Да. – Тарджис проглотил слюну. Он чувствовал себя все хуже и весь дрожал. Трудно было так долго говорить. – Да, это контора, где я работаю.

– Понимаю. Ну так вот, их тут двое, я привез их из ресторана, с Греческой улицы. Девушка и подвыпивший господин с большими усами. Вот кто там у вас в конторе, приятель. Теперь успокоились?

– Да, спасибо.

– Эй, послушайте, – промолвил шофер после паузы, высунув голову из кабинки и пристально глядя на Тарджиса. – Постой-ка, парень. В чем дело? Ты, кажется, плачешь? Белая горячка у тебя или что?

Но Тарджис уже скрылся в темном подъезде.