Текст книги "Улица Ангела"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)

4

Впоследствии мисс Мэтфилд много раз задавала себе вопрос, умышленно ли мистер Голспи задержал ее в конторе после работы в канун Нового года. Она не спросила его об этом и сама никак не могла ответить себе на этот вопрос. Но в тот вечер она не сомневалась, что это чистая случайность. Мистер Голспи заглянул в контору утром, но очень скоро ушел и вернулся только в шесть часов, когда все спешно заканчивали работу и мистера Дэрсингема уже не было.

Мистер Голспи прошел через общую комнату в кабинет и по дороге окликнул ее.

– Мне очень жаль, мисс Мэтфилд, – начал он, – но придется вас просить сделать для меня одну работенку.

– Как, сейчас?

– Да не смотрите на меня так, мисс Мэтфилд, это выражение портит ваше красивое лицо. Ничего не поделаешь, – нужно, и от лишнего часа работы вас не убудет, как вы думаете?

– Думаю, что нет, мистер Голспи. Но… ведь сегодня канун Нового года.

– Ах да! Совсем забыл. Последний вечер старого года, как мы всегда называли его. Но у вас еще будет достаточно времени его отпраздновать после того, как мы кончим.

– Что ж, хорошо… Но дело-то в том, что я сегодня собиралась на бал!

– Ого, веселая жизнь! – прогудел он с усмешкой. – Теперь я припоминаю, что и моя дочка сегодня едет на бал. Наверное, там будут танцы с воздушными шарами, конфетти, приставные носы и всякие такие штуки. А в полночь – шампанское, а?

– Нет, я не такая счастливица, как ваша дочь. Это только танцы в женском клубе, где я живу… очень скромная вечеринка.

– Танцы в женском клубе? Ну, это чепуха. Здесь со мной вам будет не скучнее, чем на вечеринке в женском клубе. Когда она начнется?

– Да около девяти, наверное.

– Я так долго не задержу вас, если вы сами не пожелаете. Теперь идите, кончайте то, что делали, и скажите остальным, что они могут идти, они мне не нужны. А потом приходите сюда со своей тетрадкой, и мы засядем за работу. Мне сегодня непременно нужно отправить несколько писем. Кому-нибудь надо же добывать деньги для этой фирмы.

Когда она воротилась в кабинет, мистер Голспи (он размышлял, покуривая сигару и время от времени делая какие-то вычисления в своем блокноте) указал ей на стул и минуту-другую ничего не говорил. Она слышала, как стукнула несколько раз дверь в передней за уходившими домой сослуживцами, слышала хлопанье и других дверей, шум шагов на лестнице. Затем внезапно наступила тишина.

– Ну, – сказал мистер Голспи, – давайте начнем. Можете записать все письма сразу, а то, если хотите, я продиктую вам два-три, вы напечатаете, а потом вернетесь и запишете остальные. Как вам удобнее? Мне важно только одно – чтобы они были отосланы сегодня.

Она записала под его диктовку несколько писем и ушла переписывать их на машинке, а мистер Голспи тем временем просматривал свои цифры и обдумывал следующие письма. Было странно работать в пустой конторе, где сидел мистер Голспи, почти скрытый облаками табачного дыма, потом снова возвращаться к машинке, над которой горела единственная лампочка. Прошло каких-нибудь четверть часа, и за это время целый ряд привычных звуков с улицы сменился безмолвием, и мисс Мэтфилд уже казалось, что она работает в совершенно незнакомом месте. Как только прерывался знакомый (и теперь ободряющий) стук машинки и ее сигнальные звонки, все сразу начинало казаться призрачным и пугало, пока она не возвращалась опять в кабинет, где было совсем не страшно. В мистере Голспи не было решительно ничего призрачного.

– А ведь их надо еще скопировать? – воскликнула она вдруг, когда письма были готовы, подписаны и оставалось только вложить их в конверты.

– Обойдется без этого, – ответил мистер Голспи.

– Но вы же знаете, у нас все письма копируются.

– Ну, а на этот раз вы отправите их, не скопировав. Не стоит возиться. Я буду помнить, что писал этим людям, и письма мои, а не Дэрсингема. Помогите мне вложить их в конверты и принесите сюда марки, больше ничего не надо… Ну, вот и готово, и отлично все сделано. Большое вам спасибо, мисс Мэтфилд. Другие девушки подняли бы целую бучу, а потом сделали бы работу черт знает как, чтобы доказать свою независимость. Который час? Ого, скоро восемь. То-то я уже проголодался.

Мисс Мэтфилд испуганно ахнула.

– Чего это вы? Что такое?

– Я не думала, что уже так поздно, хотя и мне тоже страшно хочется есть. К обеду в клуб я уже не поспею… Ну, да авось там найдется что-нибудь…

– Вы тоже голодны? А что вы ели утром за завтраком?

– Немного. Яйцо, булку с маслом и кофе.

– А потом еще чашку чаю с печеньем, и это все за целый день! А сейчас уже около восьми, и у вас только одна надежда – если будете бегом бежать всю дорогу, то еще успеете получить в клубе какой-нибудь кусочек. Ну нет, это никуда не годится! Вот так вы, девушки, себя в гроб вгоняете. Это идиотство – морить себя голодом. Если вы в этом городе, да еще в такое время года не поедите хорошо, по-настоящему, хотя бы раз в день, можете сразу послать за доктором и считать себя мертвецом. Послушайте, мисс Мэтфилд, – он встал и положил ей руку на плечо, – вы же не такая, как эти заморенные, высохшие мартышки, которые теперь сходят за девушек. Вы девушка красивая, видная, одним словом – женщина что надо. Так незачем вам проделывать над собой такие фокусы. Вот что: сегодня вы обедаете со мной. Оба мы потрудились, оба проголодались – и будем обедать вместе.

– Вот как? – В эту минуту мисс Мэтфилд больше не нашла что сказать.

– Да, если вы мне окажете такую честь, – продолжал мистер Голспи. – Сегодня последний вечер старого года, а я должен обедать один? Вы так же голодны, как и я, и мы работали вместе, и после всего этого вы не захотите поехать со мной и немного развеселить меня? Как же так?

Она расхохоталась.

– Ну хорошо. Спасибо. Но только в таком виде я не могу ехать с вами ни в один шикарный ресторан.

– Вы можете в таком виде обедать где угодно, уверяю вас, – возразил мистер Голспи. – Но вы, вероятно, хотите сказать, что одеты не совсем парадно. Это не важно. Мы пойдем не туда, где осыпают друг друга конфетти, а туда, где хорошо кормят. Подите оденьтесь, а я пока наклею марки.

Вечер был светлый и холодный. Но улица Ангела была как-то особенно темна и пустынна – черная пропасть, а над нею тусклое мерцание звезд.

– Знаете, каким образом я попал в вашу контору? – спросил мистер Голспи, когда они шли по улице. – Я просматривал список фирм, торгующих фанерой, и Твигг и Дэрсингем привлекли мое внимание не именем своим, а адресом. Улица Ангела! Это название так меня прельстило, что я подумал: «Надо первым делом взглянуть на эту контору». И не подумай я так, я бы не был здесь и вы бы сейчас не семенили рядом со мной.

– Разве вы раньше не слыхали о нашей фирме? – спросила мисс Мэтфилд.

– Никогда. Я в своей жизни брался за самые различные дела и еще до сих пор не бросил этой привычки. Но торговлю фанерой я не считаю настоящим солидным делом. Это – так, между прочим. Тут негде развернуться. Это все равно, что торговать шахматами да игрушечными лошадками. Такое дело не может расти, расширяться, в нем не может быть размаха, понимаете? Это занятие для таких, как Дэрсингем, ему оно как раз по плечу. Впрочем, он ведь и этим делом по-настоящему не занимается. Он в нем стоит одной ногой, вместо того чтобы уйти в него с головой. Он разыгрывает из себя аристократа, который развлекается коммерцией. Слишком много развелось в Сити таких молодчиков. Вот оттого-то евреи и американцы здесь преуспевают. Они-то не дураки, будьте покойны!

На широкой улице, куда они теперь свернули, еще кое-где светились окна контор, там регистрировали последние документы этого года, подбивали последние итоги в книгах. На тротуарах еще мелькали иногда запоздавшие клерки и машинистки, спешившие домой. Но по сравнению с обычной шумной суетой дня и ранних сумерек улица казалась теперь каменной пустыней, залитой огнями.

Мимо, грохоча, пронесся трамвай с таким видом, словно ему больше ждать нечего. До странности бесшумно и быстро проскользнул автобус. Мисс Мэтфилд и мистер Голспи дошли пешком до конца главной улицы, миновав узкие пролеты переулков и тупичков, уже погруженных в полный мрак, и зияющие перекрестки широких улиц, ярко освещенных и пустых. В конце главной улицы повернули направо. Тут с ними поравнялось такси, мистер Голспи немедленно подозвал его, бросил шоферу: «К Бандлю!» – и, усевшись, близко придвинулся к мисс Мэтфилд.

– Я думаю, лучше всего нам ехать к Бандлю, если вы не возражаете, – сказал он. – Бывали там?

– Слышала о нем, конечно, но не была ни разу. В этом ресторане бывают, кажется, все больше мужчины?

– Конечно, там всегда встретишь больше мужчин, чем женщин, но и женщины тоже ходят туда. И если бы они были умнее, ходили бы чаще. Бандль – самое подходящее место для тех, кто действительно голоден и хочет поесть вкусно и основательно. Это настоящий английский ресторан, и оттого я люблю его. Там готовят отличные традиционные блюда. Не думаю, чтобы сегодня там было много народу – у Бандля давка только в часы ленча. И если ехать туда, то нет надобности переодеваться.

– Вот и слава Богу! – обрадовалась мисс Мэтфилд.

– Но вы не думайте, что это какой-нибудь второсортный дешевый ресторан, вовсе нет, – продолжал мистер Голспи, видимо, желая дать ей понять, что он не намерен скупиться на угощение. – Этого вы не воображайте. Там все просто, но так же дорого, как в лучших ресторанах, где вам подают десять блюд, где есть оркестр, и хлопушки, и конфетти, и бог знает что еще. У Бандля вы всего этого не найдете, но там и еда и напитки – первый сорт.

– Я вам откровенно скажу, мистер Голспи, что сейчас готова отдать честь и тому и другому. Даже, – прибавила она лукаво, – если обед будет стоить вам уйму денег.

– Это меня не беспокоит, мисс Мэтфилд, – возразил он, прижимая к себе ее руку. – Я только сказал, что у Бандля недешево. Что же касается уймы денег, так я, честно говоря, не верю, чтобы вы, если и захотите, могли проесть много у Бандля. Вы объедитесь раньше, чем съедите все, что вам подадут, и будете пьяны задолго до того, как все будет выпито. Я водил туда недавно – перед самым Рождеством – одного человека, вот тот мне действительно стоил больших денег. Он открыл, что там имеется бренди «Ватерлоо», и вообразил, что его всякий может пить безнаказанно после ленча…

– А если я тоже захочу этого бренди, – сказала мисс Мэтфилд в то время, как мимо окна такси мелькал собор Святого Павла, – что тогда?

– Что же, я угощу вас им, но скажу вам прямо, это значит только тратить понапрасну великолепное питье, потому что я уверен, что вы неспособны его оценить. И больше одной стопки вы от меня не получите. Если бы вы выпили больше, вы бы потом меня же ругали, что я вас напоил пьяной. Нет, нет!

– Не говорите глупостей, ведь я же шучу. Я не люблю бренди, его вкус всегда напоминает мне о болезнях. И виски тоже терпеть не могу. Но может быть, вам будет приятно услышать, что вино я люблю и, если оно хорошее, могу выпить его много, не пьянея.

– Отлично. Теперь я все знаю. Скорее бы он доехал! Мне все больше и больше хочется есть.

– И мне тоже. Если бы я поехала теперь домой, в клуб, мне бы никак не удалось поесть досыта. Там кормят не так уж плохо, но все какое-то ненастоящее, понимаете? Вот так же, как в дешевых гостиницах.

– Знаю, – сказал мистер Голспи свирепо. – О дешевых гостиницах и дрянной пище я знаю побольше вашего. Вы хотите сказать, что все блюда одинаковы на вкус и никогда не насыщают как следует. У Бандля как раз наоборот. А вот и он!

Мистер Бандль, кто бы он ни был, не забывал того простого факта, что человек – одно из самых крупных carnivora. [5]5
  Плотоядные животные (лат.).


[Закрыть]К Бандлю приходили есть мясо. На кухне готовились приличные супы, овощи, пудинги, торты, острые закуски и тому подобные вещи, но все это было ничто в сравнении с мясом. Ресторан Бандля был кошмаром для вегетарианца. Казалось, здесь постоянно праздновал свои победы какой-нибудь средневековый барон. Ежедневно в его честь резали целые стада. Если вы у Бандля требовали ростбиф, вас ловили на слове и немедленно доставляли вам красную, кровавую половину жареного быка, и лакей умолял вас осмотреть ее, с торжественной серьезностью задавал вам ряд вопросов – не слишком ли жирен ростбиф, или не слишком тощ, не пережарен ли он, или недожарен. Потом он отрезал вам фунтика два тут, фунтика два там. Заказ на баранину принимался, пожалуй, не с такой помпой, но и тут вам везли со всех сторон ноги и лопатки, и затем перед вами на тарелке оказывалось несколько фунтов отборного мяса. Лакеи и сами имели какой-то жареный вид, но в большинстве своем были тощи и пережарены, тогда как гости большей частью были жирны и недожарены, страдали от грандиозно высокого кровяного давления, делавшего сильный скачок вверх всякий раз после посещения этого ресторана. Мисс Мэтфилд сроду не видела столько мяса и подумала, что, не будь она так голодна, ее бы наверное стошнило. Но в первые минуты ее тешил его вид и запах, и к тому же она наслаждалась специфически мужской атмосферой ресторана.

Ей подали баранину, а мистеру Голспи – бифштекс, и пока служки подавали овощи, первосвященники важно толковали о жирном и тощем, пережаренном и недожаренном. Потом отрезали куски своими замечательными ножами, длинными и тонкими. Мистер Голспи после короткого совещания со своей дамой заказал хорошее, крепкое бургундское. После того как он, достойный завсегдатай Бандля, дочиста уничтожил свою гигантскую порцию жаркого, а мисс Мэтфилд съела приблизительно третью часть своей баранины, он заказал себе какую-то закуску, а мисс Мэтфилд – яблочный торт и крем.

– Мы покончим с вином до кофе, – сказал мистер Голспи, наклоняя бутылку над ее опустевшим стаканом. – Хорошее бургундское!

– Только полстакана, пожалуйста! Да, вино ч у дное. И красивое. Золотое, как солнечные лучи. Но я боюсь пить много. Уф! У меня такое ощущение, словно я съела по крайней мере пятнадцать наших клубных обедов. Не верится, что я еще когда-нибудь после этого захочу есть.

– Вы сейчас хорошо выглядите, – заметил мистер Голспи, который и сам выглядел хорошо, даже чуточку слишком хорошо. – Вы разрумянились, мисс Мэтфилд, и глаза у вас блестят, вы полны веселья и задора. И вообще, должен вам сказать, вы слишком хороши для улицы Ангела.

– А ведь это верно! – воскликнула она шутливо.

Жизнь вдруг показалась ей веселой и чудесной.

– Конечно. Я подумал это, как только вас увидел. «Вот девушка с головой и характером, – сказал я себе. – Она – живой человек, не то что все эти ничтожества кругом. Она из другого теста». Вот оттого-то вы и были у меня все время на примете. А вы догадывались, что вы у меня на примете?

– Гм… да. – Она посмотрела на него, надеясь, что глаза ее еще блестят. – По временам мне казалось, что в вас много человеческого.

– Человеческого! – проревел мистер Голспи так, что лакей подпрыгнул на месте. – Да, во мне достаточно человеческого, будьте уверены. Слишком много!

– В Сити этого никогда не бывает слишкоммного, мистер Голспи. Чем больше, тем лучше, – во всяком случае, таково мое мнение. Мне уже много месяцев не приходилось встречать настоящего человека. Там все невозможные субъекты. Или люди вроде мистера Смита, бесцветные, засушенные. Они хотя и не плохие, но жалкие.

– Да, Смит не плохой малый. Но он вовсе не жалок. По крайней мере у меня он не вызывает слез жалости. Ему одного только нужно – прочного благополучия. Все, что угодно, только бы себя обеспечить – вот что для него самое важное. Платите ему фунт или два в неделю, дайте возиться с какими-нибудь кассовыми книгами, уверьте его, что ему нечего бояться за завтрашний день, и он будет счастлив, как король. Но все же он лучше, чем тот мрачный юноша, который работает у вас в конторе, – как его? Да, Тарджис.

– О, этот безнадежен, вы совершенно правы!

– Не в вашем вкусе, а?

– Кто, Тарджис? Я думаю!

– Вот типичный образец той породы людей, которая здесь развелась в последние годы, – ни ума, ни характера и силы воли, ничего. Я даже не могу припомнить его лицо, несмотря на то что вижу его почти ежедневно. Из этого можете заключить, какое сильное впечатление он производит! Он – просто тень, мелькающая по конторе.

– Это верно. А между тем, представьте себе, эта забавная девчонка, Поппи Селлерс, без ума от него. Я давно заметила, что она его обожает. Не странно ли, что один и тот же человек каждому кажется другим?

– Ну, знаете, такой парень, как этот Тарджис, не только на мой взгляд, ничего не стоит, он и других, наверное, интересует не больше, чем соломинка или бумажка, которую ветер гонит по улицам, – сказал мистер Голспи.

Лакей все еще стоял в нескольких шагах от стола. Мистер Голспи подозвал его.

– Кофе будете пить? А я – бренди, но не «Ватерлоо». Не хотите ли ликера к кофе? Выпейте, вам принесут сладкого. Какого вы мнения о бенедиктине, например, или кюмеле? Вот карточка, выбирайте.

Она просмотрела карту вин.

– Какие красивые названия у этих ликеров! Не знаю, право, стоит ли?.. Ну хорошо, тогда я выпью, пожалуй, зеленого шартреза.

Мистер Голспи закурил сигару и за кофе с ликером отвечал на вопросы мисс Мэтфилд о его недавней поездке за границу, а потом пустился в воспоминания о прибалтийских странах и других местах, которые казались ей еще более таинственными и романтическими. Ей было очень весело. Она доверчиво слушала его отрывистые, грубоватые фразы, словно открывавшие ей ряд окошечек в волшебный мир, о существовании которого она знала только понаслышке. Даже облик мистера Голспи, казалось, заиграл яркими красками от синих и золотых огней, сверкавших сквозь эти оконца. Мистер Голспи говорил так, как, по ее мнению, и должен говорить настоящий мужчина. Он был так восхитительно и освежающе не похож на бэрпенфилдцев! К тому же видно было, что она его интересует, что он пригласил ее не из одного только желания провести с кем-нибудь свободный час. Его влечет к ней, это чувствуется, его уже давно влечет к ней. Как все это приятно и весело!

– Без четверти десять, – сказал вдруг мистер Голспи. – Как же будет с вашим балом?

– Ах ты Господи!.. Не знаю. Вряд ли стоит уже сейчас идти… Какая досада!

– Ага, вы, я вижу, любите танцы.

– Обожаю.

– Ну так вот что. Я сейчас припоминаю, что получил приглашение от нескольких членов Англо-Балтийского общества. Встреча Нового года будет не у них, а у какого-то их знакомого, и я знаю, что там соберется много людей. И танцы будут тоже. Мы с вами махнем туда, чтобы вы потом не говорили, что из-за меня не встречали Новый год. Согласны? Отлично. У меня записан в книжке номер телефона, и я сейчас позвоню к ним, так будет вернее. Одну минутку!

Он вернулся, улыбаясь, с известием, что вечер только что начинается.

– Знаю, знаю, что вы сейчас скажете. Опять насчет туалета? Не беспокойтесь, там любой туалет сойдет. Это не такая публика, чтобы по платью встречать человека. Им все равно, хоть совсем без платья приходите. По дороге мы остановимся и купим чего-нибудь – парочку бутылок и какой-нибудь еды. Привозить с собой угощение не обязательно, но все же это им понравится. Для вас это будет разнообразием, подобных людей не встретите в женском клубе. И если вы такая девушка, какой я вас считаю, они вас развлекут.

У нее даже не было времени спросить, какой же девушкой он ее считает.

5

Они отправились туда в такси. Место, куда ее повез мистер Голспи, находилось, по-видимому, где-то по дороге в Ноттинг-Хилл, но ближе, чем она думала. Она могла, конечно, расспросить мистера Голспи, но предпочла ехать, не зная куда, так было занятнее. Улица, где они наконец сошли, судя по ее виду, была одной из типичных грязноватых улиц запущенных аристократических кварталов, но мисс Мэтфилд даже и в этом не была уверена. Они прошли по садовой дорожке, и, вместо того чтобы подняться по ступеням к главному подъезду, повернули направо вдоль стены, и дошли до освещенной двери, за которой слышался шум. Очевидно, гости собирались в одном из больших флигелей, выстроенных отдельно от дома.

Через минуту мисс Мэтфилд здоровалась с миниатюрной дамой в кричащем платье пурпурного цвета. У дамы были завитые черные волосы, черные глаза-изюминки, так и прыгавшие, так и впивавшиеся в каждого, и до смешного длинный нос. После дамы ей пожал руку очень высокий белокурый мужчина, этакий отставной Зигфрид. Это, очевидно, были хозяин и хозяйка дома, и оба, несомненно, иностранцы – фамилии их она не расслышала. Было ясно, что на этом рауте имена роли не играют. Большинство гостей, наполнявших зал, производили впечатление иностранцев. Ни одного мужчины во фраке или смокинге, а женщины, к удовольствию мисс Мэтфилд, поражали разнообразием своих туалетов, так что ее собственный не привлек ничьего внимания. Мистер Голспи встретил здесь множество знакомых и представил ей некоторых из них, все больше – моложавых мужчин неописуемо иностранного вида. Все они сначала резко выпрямлялись, на минуту делали серьезное лицо, затем неожиданно улыбались, широко раскрыв глаза, как бы говоря: «Меня знакомит с дамой мой друг, мистер Голспи. Это очень важный момент. И как эта дама прелестна, как обворожительна!» Приятно было знакомиться с мужчинами, у которых такие хорошие манеры. Один из них, самый молодой, улыбающийся юноша с блестящими карими глазами, фамилия которого оканчивалась на «инский», уговорил ее выкурить длинную папиросу и угощал каким-то неизвестным ей зелено-желтым напитком. Мистер Голспи, который для себя добыл виски с содовой, посматривал на нее, широко ухмыляясь, и обменивался многозначительными репликами на каком-то смешанном жаргоне то с одним, то с другим из мужчин, а те хлопали его по плечу, толкали в бок и получали в ответ такие же знаки расположения. Маленькая хозяйка, примчавшись откуда-то, завопила на незнакомом языке, обращаясь к двум молодым людям в углу – низенькому, скрюченному, почти горбатому еврею и худощавому, рыжему, серьезно смотревшему из-под громадных очков. Когда она кончила и умоляющим жестом протянула к ним обе руки, молодые люди встали, важно поклонились, и еврей сел за рояль, а рыжий в очках – за что-то вроде барабана. Они заиграли – играли очень хорошо, – и вмиг середина комнаты была очищена для танцев.

– Вы будете танцевать? Прошу вас, – сказал юноша, фамилия которого оканчивалась на «инский». Он говорил с сильным иностранным акцентом.

Танцевал он отлично, и хотя мешало то, что он был ниже ее ростом, они с мисс Мэтфилд были подходящей парой. Он вел ее, искусно лавируя между танцующими (так как почти все гости танцевали и было очень тесно), и болтал без умолку.

– Я учусь в Лондонском экономическом институте, – сообщил он и очень долго и серьезно рассказывал о своих экономических науках, но из его слов трудно было что-нибудь понять. Скоро он перешел на более интимные темы. – Да, англичанки мне очень нравятся. Но теперь я очень несчастен, очень, очень несчастен, – говорил он, а светло-карие глаза его прыгали от удовольствия. – Я живу в Хай-Гейт, и в Хай-Гейте у меня есть девушка, английская девушка, очень красивая, Флора. Флора тоже живет в Хай-Гейте, и у нее голубые глаза, а волосы золотистые. Но видите ли, две недели тому назад мы поссорились. О да, это очень глупо, но и очень печально тоже. Раз вечером я хотел идти в кино. Прошу Флору пойти со мной, а она не может. Ну я и пошел один. Стою у входа и вижу знакомую девушку, одну девушку из Хай-Гейта. Очень милая девушка, но… она для меня ничто. Я вежлив, и я говорю: «Добрый вечер, мисс, и вы тоже пришли смотреть фильм?» Я один. Я веду ее с собой в кино. Ничего не было, ничего решительно, но она потом рассказывает Флоре: «А я была с вашим иностранцем в кино». Флора бежит ко мне, и у нас выходит большая ссора. – Он сжал руку мисс Мэтфилд, словно говоря, что умрет, если в такую минуту не найдет сочувствия. – Да, большая ссора. Вот уж две недели я не видел Флору. И я очень несчастен.

Мисс Мэтфилд сказала, что ей его очень жаль, а про себя подумала, что такая смесь Хай-Гейтского с чужеземным, в сущности, производит весьма нелепое впечатление и как-то объясняет всю обстановку этого вечера. В зале все, кроме нее и мистера Голспи (да и относительно него она не так уж была уверена), казались не совсем обыкновенными и непонятными. Юноша с фамилией на «инский» и его приятели были очень милы, но все же мисс Мэтфилд почувствовала облегчение, когда подошел мистер Голспи, самоуверенный и важный, и сказал:

– Как вы насчет того, чтобы потанцевать со мной? Не возражаете?

– Конечно. А я думала, что вы не танцуете. Ведь вы еще ни разу не танцевали сегодня, правда?

– Нет, я ждал вас. Вы – как раз подходящая для меня дама. Танцевать я умею, но имейте в виду, я не так ловок, как некоторые из этих молодцов. Выпьете чего-нибудь раньше?

– Если я еще выпью, я совсем опьянею. У меня уже и сейчас в голове туман.

– Не беда, если он еще немного сгустится. Я за вами присмотрю, не беспокойтесь.

Но она покачала головой. Снова зазвучала музыка, черные кудри маленького еврея летали над клавишами, а его товарищ важно склонялся над своим инструментом. Мистер Голспи властно обхватил ее за талию. Он явно не был блестящим танцором, а если бы даже и был, то не имел возможности показать себя в такой тесноте – теперь число танцующих, казалось, увеличилось вдвое.

– Как вам нравится это сборище? – спросил он с улыбкой.

– Очень нравится. Здесь весело.

– Рад, что вы так думаете.

– Вы сказали это таким тоном, как будто вамтут не очень нравится.

– Нет, здесь недурно. Но слишком много народу. Я бы предпочел быть где-нибудь с вами наедине.

В перерыве между танцами гости ели, пили, курили и болтали, всё разом. Одна девушка, служившая секретарем в каком-то посольстве, подошла к мисс Мэтфилд и мистеру Голспи с «инским» и другим мужчиной постарше (девушка эта была очень весела и, видимо, сильно подвыпила, но в ее поведении не было ничего неприличного), а затем к ним подсела еще другая гостья, молоденькая иностранка в какой-то безобразной, обшитой мехом жакетке, и они вшестером сидели в уголке, пили, ели, курили и болтали так же усердно, как остальные. Через некоторое время хозяйка опять что-то прокричала, а высокий хозяин на этот раз тоже издал дребезжащим тенором какие-то удивительные звуки, потом изобразил на лице широчайшую улыбку – и тотчас все уселись, где попало, и люстры потушили. Только тот угол, где еврей все еще сидел за роялем, остался ярко освещенным. У рояля появился низенький толстяк с громадной лысой головой и желтым мясистым лицом. Он стоял, неопределенно улыбаясь всем, кто ему аплодировал. Еврей взял несколько звучных и заунывных аккордов. Коротышка поднес руку ко рту, словно для того, чтобы нажать невидимую кнопку, и, когда он опустил руку, лицо его стало неузнаваемо: улыбка исчезла, брови поднялись по меньшей мере на полтора дюйма, глаза смотрели трагическим взором из глубоких орбит. Мисс Мэтфилд все это приметила. Она почему-то теперь видела все словно сквозь туман, но стоило ей сосредоточить на чем-нибудь внимание, и каждая подробность (как, например, рот и брови коротышки) выделялась выпукло и отчетливо. От этого все становилось уморительно-забавным, и мисс Мэтфилд было очень весело. Коротышка запел густым, сочным басом, и этот бас немедленно привел мисс Мэтфилд (обожавшую сочные и низкие голоса) в мечтательное упоение. Толстяк пел одну песню за другой, то изливая глубочайшую меланхолию и смертельную горечь, то переходя к непонятному взрыву восторга, бурному и неудержимому, как революция. Не сводя глаз с его лунообразного, желтого лица, мисс Мэтфилд слушала чарующие звуки, и ее душа уносилась вдаль по изменчивым волнам музыки, а тело покоилось на могучем плече и руке мистера Голспи. Ей было жаль, что это скоро кончилось и толстяк стал с удивительной быстротой попеременно то кланяться и улыбаться, то хмуриться и трясти головой, а потом отошел к столу, где съел полную тарелку сандвичей, запивая их легким пивом; набивая рот, он беседовал с пятью людьми одновременно.

Успели еще протанцевать только один танец, потому что время подошло к двенадцати. На миг все притихли, потом, с боем часов, и женщины и мужчины повели себя так, как люди, которым у самой виселицы объявили о помиловании (может быть, некоторым из них и мерещился иногда призрак виселицы). Никогда в жизни мисс Мэтфилд не видела, чтобы так дружно поднимали бокалы, чокались, жали руки, хлопали друг друга по спине, обнимались и целовались. «Инский» поцеловался с маленькой девушкой в обшитой мехом жакетке и с секретаршей посольства, а у мисс Мэтфилд раз двадцать поцеловал руку. Потом девушка в жакетке, неожиданно залившись слезами, поцеловала ее в щеку. Мистер Голспи потряс ей руку, затем крепко обнял ее. В эту именно минуту произошел единственный за весь вечер неприятный инцидент. Еще раньше мисс Мэтфилд пришлось несколько раз ускользать от какого-то долговязого субъекта с мутными глазами (одного из немногих англичан в этом зале), который был сильно пьян и непременно желал потанцевать с ней. Теперь он неожиданно затесался в середину их маленькой группы, бормоча какие-то пожелания к Новому году, и пытался обнять мисс Мэтфилд. Но мистер Голспи храбро выступил вперед и одним движением своего массивного плеча заставил нахала отлететь в сторону.

– Я думаю, мне пора домой, – сказала мисс Мэтфилд мистеру Голспи. – Уже очень поздно.

– Хорошо. Я еду с вами. – И, не обращая внимания на неприятного субъекта, бормотавшего им вслед угрозы, он взял ее под руку, проводил через толпу, чтобы она могла проститься с хозяевами, затем повел к выходу. У дверей они расстались и пошли одеваться. Когда мисс Мэтфилд воротилась в маленькую переднюю, ее пьяный поклонник был уже тут. К счастью, вернулся и мистер Голспи.

– Ну, в чем дело? – сказал пьяный хрипло и воинственно и сделал попытку положить руку на плечо мистеру Голспи.

– Дело в том, что вам надо отправляться домой и лечь спать, – ответил тот, окинув его презрительным взглядом.

– Домой! Спать! – фыркнул пьяный. – Что за идиотский разговор! В постель! – Он приосанился. – Я хотел только поздравить эту молодую леди с Новым годом – и больше ничего. – Он неожиданно обнял мисс Мэтфилд.

На этот раз мистер Голспи сразу схватил его за обе руки и скрутил их с такой силой, что тот вскрикнул.

– Идиотский разговор, да? – сказал мистер Голспи, приближая к нему лицо. – Если вы сейчас же не уберетесь отсюда, Новый год начнется для вас так скверно, как вам и не снилось никогда. Понятно? – Он встряхнул пьяного. – Слышали? – И он толкнул его так, что тот отлетел назад.

Потом мистер Голспи подошел ближе, чтобы убедиться, понадобится ли дальнейшее воздействие, но, увидев, что долговязый больше не намерен с ним связываться, вернулся к мисс Мэтфилд.