Текст книги "Улица Ангела"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

– Я вызвал по телефону такси, – сказал он спокойно. – Там, где я одевался, есть телефон. Машина будет здесь через минуту. Хотите, подождем на улице и подышим свежим воздухом?

Мисс Мэтфилд была не то испугана, не то приятно возбуждена только что происшедшей сценой. Вино, танцы, музыка, поцелуи и общее шумное веселье в течение всего долгого вечера привели ее в совершенно сумбурное состояние. Утомленная, взволнованная, робеющая и в то же время полная восторженной отваги, вышла она из флигеля вслед за своим кавалером («грубое животное или герой?») в тень большого дома. Как раз там, где эта тень кончалась, мистер Голспи остановился.

– Мы можем и здесь подождать, – промолвил он.

Она не возразила, что разумнее ждать на улице у ворот. Она остановилась, не говоря ни слова.

– Ну что ж, вечер был неплохой, – начал он. – Но к тому времени, когда вы захотели уйти, мне тоже успело все надоесть. А те будут веселиться до утра, пока не придет молочница. Впрочем, и я не ушел бы так рано, если бы не вы. По-моему, мы с вами хорошо проводили старый год. Нам следует встречаться почаще.

– Вы так думаете? – В том состоянии, в каком находилась мисс Мэтфилд, трудно было сохранить подобающую сдержанность и насмешливый тон, но она старалась изо всех сил.

– Да, разумеется, – ответил он спокойно. – Вы – девушка в моем вкусе, а я таких не часто встречаю.

– Благодарю за комплимент, – сказала мисс Мэтфилд и тут же рассердилась на себя за то, что сказала так мягко.

– Так вот, мисс Мэтфилд… нет, черт возьми, не могу я величать вас «мисс Мэтфилд», – во всяком случае, вне конторы не буду. Как ваше имя?

– Лилиан, – ответила она едва слышно.

– Хорошее имя. Лилиан. Так вот, Лилиан, теперь, когда мы выбрались из этого обезьянника, где все сейчас обнимаются и целуются, я могу как следует поздравить вас с Новым годом. – И без дальнейших церемоний он привлек ее к себе, несколько раз поцеловал и обнял так крепко, так крепко, что она едва дышала.

Она не могла решить, приятно это ей или неприятно. Ощущение, которое она испытывала, нельзя было отнести ни к одной из этих простых категорий. Его невозможно было анализировать, объяснить, описать другим, как большинство переживаний. Это было как пожар, наводнение, землетрясение. Ее закипевшая кровь откликнулась на могучие мужские объятия, в потрясенной душе замерли все другие чувства.

– А вот и такси, – сказал мистер Голспи, тяжело дыша, но довольно спокойным тоном. – Скажите ваш адрес.

Очутившись в такси, Лилиан внезапно ощутила большую усталость, ей совсем не хотелось разговаривать. Она в изнеможении прислонилась к мистеру Голспи и способна была только твердить про себя, что это ужасно глупо, хотя в глубине души отлично понимала, что это – все, что угодно, но только не глупость. Мистер Голспи молчал тоже, в этом тесном замкнутом пространстве он казался существом гигантской жизненной силы, совершенно иным, чем она, какой-то громадной живой машиной.

– Мы, кажется, уже у вашего дома? – осведомился он, когда такси стало подниматься вверх по холму.

– Да, нужно доехать до середины подъема.

– Мы будем видеться с вами иногда по вечерам, да? Но не так, как сегодня, имейте в виду. Только вдвоем. Поездим по городу, побываем в театрах и все такое. Что вы на это скажете?

– Да я не прочь… По правде говоря, я буду очень рада. – Она посмотрела в окно такси и затем постучала шоферу. – Мы как раз у моего дома. Нет, пожалуйста, не выходите. Нет, нет, не надо больше!.. Ну хорошо… До свиданья и… и спасибо за великолепный обед.

В клубе танцевальный вечер кончился, и большая часть ламп была потушена, но некоторые девушки еще слонялись внизу или тихонько болтали на лестнице, по дороге наверх.

– А, Мэтфилд! – крикнула одна из них. – С Новым годом!

Неужели это в самом деле было?.. Как странно это началось! Теперь, когда она очутилась снова в привычной и ненавистной обстановке Бэрпенфилда, приключения этой ночи должны были бы представляться ей еще более веселыми и чудесными, а мистер Голспи – этаким забавным, толстым, сказочным принцем, придумывавшим их. Но – странное дело – все вспоминалось совсем не в таком виде, и она ловила себя на том, что гонит прочь эти воспоминания. Медленно взбираясь по темной лестнице, она дрожала, как в ознобе. Она устала, озябла, у нее болела голова. А в душе уже всплывала, уже неслась на девственно-белых парусах утешительная мысль об аспирине и бутылке с горячей водой.

6

Когда мистер Голспи два дня спустя попросил ее опять провести с ним вечер, она охотно согласилась, хотя за эти два дня не раз твердила себе, что, если он ей это предложит, она откажется. Потом они стали очень часто встречаться. Обедали вместе, а потом посещали всякие зрелища по выбору мистера Голспи. Посмотрели новую музыкальную комедию Джерри Джернингема и постановку «Кривого Зеркала»; два раза ходили в «Колладиум»; побывали в звуковом кино, а раз он, к ее восторгу, повез ее на большое состязание боксеров. Она по-прежнему знала о нем очень мало. Иногда он рассказывал какие-нибудь любопытные случаи из своей жизни, но все еще оставался для нее загадкой. Она ничего не знала о его планах, и по временам у нее мелькало подозрение, что он не намерен долго оставаться в Англии, но подозрение это было основано только на его случайных, неопределенных замечаниях. Она ни разу и близко не подходила к его квартире, не встречалась с его дочерью и никогда не слыхала от него ни единого слова об умершей жене (если эта жена умерла). Но несмотря на все, она воображала, что знает его так, как не знала до сих пор ни одного человека. Временами он обращался с ней просто, по-дружески, как старый дядюшка, и, прощаясь, трепал ее по спине или стискивал руку у плеча. Иногда же бывал циничен, грубо заигрывал с ней, и когда пытался ее облапить, а она отталкивала его, он ухмылялся и говорил вещи тем более отвратительные, что в них была доля жестокой правды. В такие минуты она видела в нем просто старого хама и пьяницу, он становился ей противен, и она презирала себя за то, что встречается с таким человеком. А иногда, когда после блаженного вечера вдвоем он тянулся к ней в порыве страсти, в ней тоже ответно загоралась кровь, и где-нибудь в темном уголке или в такси по дороге домой они целовались, обнимались крепко, с жадным напряжением. Однако ни единого слова любви не было сказано между ними, и после таких вспышек Лилиан, потрясенная, задыхающаяся, не могла решить, что же она собственно – женщина, влюбленная в этого чуждого ей, ни на кого не похожего человека, или взбалмошная дурочка, которая сегодня слишком много пила и веселилась и которой следует скорее идти домой, принять горячую ванну и вспомнить о здравом смысле и приличиях. Так все и шло, больше между ними ничего не было, но мисс Мэтфилд понимала, что долго это продолжаться не может. А пока, в промежутках между этими экскурсиями, она по-прежнему болтала и брюзжала в клубе, раз в неделю писала домой обычные письма и продолжала как ни в чем не бывало работать в конторе, где никто не знал о том, что с нею происходит.

Однажды вечером, провожая ее обратно в клуб, мистер Голспи сказал небрежно, как будто между прочим:

– А на южном побережье, я думаю, можно чудесно провести время. Какого вы мнения насчет того, чтобы прокатиться туда на будущей неделе, Лилиан? Можно заказать машину.

– Да, поедем! – воскликнула она не задумываясь, так как всегда мечтала о возможности проводить свободные дни вне Лондона, хотя бы и в январе.

– Значит, договорились? – спросил он поспешно, и в голосе его звучало торжество.

Но тут она вдруг поняла тайный смысл его вопроса.

– Нет, нет. Извините, я сказала, не подумав.

– Ах, она сказала, не подумав! Как это вам нравится! Вы слишком много раздумываете, мисс. Девушкам, особенно красивым, много думать не полагается. До того, как мы с вами встретились, вы только и делали, что раздумывали, – и я не заметил, чтобы вам от этого было очень весело.

Лилиан не отвечала. Она злилась – отчасти из-за того, что за этой шутливой колкостью не могла не видеть правды. Говоря с ней таким небрежным, грубоватым тоном, он умел как-то особенно выпячивать неприятную истину. Он домогался своей цели с необузданным упорством, но где-то в душе у Лилиан, как набат, звучал предостерегающий голос.

На сей раз он переменил тон:

– Ну-ну, никто вас не собирается обижать! Мы просто повеселимся, пока можно.

– Нет, спасибо, – возразила она спокойно, хотя против такого призыва ей устоять было гораздо труднее.

Он настаивал.

– Нет, не поеду. В другой раз, быть может, но не теперь. Нет, я серьезно говорю.

– Право, я в вас разочаровался. Ну что ж, попробую в другой раз. Иначе вы когда-нибудь пожалеете о своем упрямстве. Да, смейтесь, смейтесь…

– Как тут не смеяться? Мужчины несносны, право. Вы хотите добиться своего, чего бы это ни стоило… мне. А так как вам это не удается, вы обижены и разочарованы. И, слушая вас, можно подумать, что все делается исключительно ради моего блага.

– Так оно и есть, – сказал мистер Голспи весело, и она, не глядя на него, знала, что он улыбается. – Именно так. Оттого-то я и разочарован.

– Оттого-то я и смеюсь, – задорно сказала она, хотя ей было совсем не до смеха. – Смеюсь над вашим наглым эгоизмом. Хорош, нечего сказать!

– А я вам говорю, сударыня, что вы когда-нибудь пожалеете о своем упрямстве. Я спрошу вас еще раз. Подумайте.

– Нет, и думать не буду.

Но она думала об этом и, на беду свою, в ту же ночь, так что часы шли за часами, а она не могла уснуть. Возбужденная и требовательная плоть не хотела успокаиваться. Голова превратилась в громадную раскаленную арену, на которой, поднимая пыль, бешено галопировали мысли. И, беспокойно ворочаясь в темноте, она слышала вдалеке гудки ночных такси, тоскливые и навязчивые звуки в глубокой ночи, подобные зловещим сигналам бедствия.

Глава девятая
Мистер Смит в тревоге

1

– Куда ты идешь? – спросил мистер Смит и повернулся в кресле, чтобы взглянуть на жену, неожиданно появившуюся на пороге в пальто и шляпе. С лица ее еще не сошел гневный румянец, удивительно молодивший и красивший ее. Все же, какой бы молодой и эффектной она ни казалась, нельзя было позволить ей делать то, что она делала.

– Ухожу, – ответила миссис Смит с тем особенным взглядом и тем особенным голосом, которые всегда появлялись у нее во время разговора с ним после ссоры. «О Господи!» – мысленно воскликнул мистер Смит.

– Вижу, что уходишь, – сказал он вслух. – Но куда?

Она вспыхнула. Румянец запылал ярче, красивые голубые глаза метали молнии.

– Просто ухожу из дому – вот и все. Трясешься над каждым пенни, урезываешь меня во всем, так что дальше уж некуда, твердишь мне вечно: «Этого не покупай, того не покупай», – подглядываешь за мной, суешь нос во все, а потом устраиваешь мне сцены из-за того, что тебе что-нибудь не понравилось… Господи, да есть ли на всей нашей улице хоть одна женщина, у которой не найдется двух-трех неоплаченных счетов? А у большинства их куча! И все они покупают разные вещи в рассрочку, хотя их мужья зарабатывают далеко не столько, сколько мой… – Тут миссис Смит остановилась, – не потому, что запас ее красноречия иссяк, у нее нашлось бы чем закончить эту обличительную тираду, – а просто чтобы перевести дух. – И после всего этого еще докладывать тебе, куда я иду! Ты требуешь, чтобы я и в этом отдавала тебе отчет, да? Ну еще бы! Еще бы! – Она фыркнула так яростно, что у нее даже голова затряслась. – Тебе это было бы очень лестно, не так ли? Что ж, хорошо, буду приходить к тебе каждый раз за позволением истратить пенс или два. Буду спрашивать, можно ли мне пройтись по улице.

– Ах, да не дури ты, Эди! – воскликнул мистер Смит, не выносивший таких нелепых выкриков. Он все еще после стольких лет брака наивно воображал, что жена в таких случаях неудачно пытается в чем-то убедить его, – он не понимал, что она просто отводит душу.

– «Не дури»! – с возмущением передразнила она его, подходя ближе. – Надо бы спросить у людей, кто из нас двоих дурит… Они бы тебе сразу сказали! И по-моему, глупость лучше, чем мелочность. Да, мелочность и скупость. Смотри, Герберт Смит, от твоей скупости скоро и тебе самому житья не станет! Скаредничает и дрожит над каждым пенни так, как будто он не знает, откуда возьмется другой! И чем больше ты зарабатываешь, тем хуже становишься. Твоя скупость превращается в болезнь. Честное слово, тебе бы следовало побывать мужем других женщин, они бы тебе показали, что значит мотовство!

– Нет, не показали бы, – отрезал мистер Смит сердито, – потому что я не потерпел бы этого ни одной минуты. Я бы живо положил конец всяким таким штукам. А что касается скупости, так ты не хуже меня знаешь, Эди, что я не скряга и никогда им не был. И ты и дети всегда имели все необходимое. Но кому-нибудь в семье надо же быть благоразумным! Мы не богачи. Когда мне дали прибавку, я рассчитывал, что мы начнем наконец делать сбережения. Послушать тебя, так можно подумать, что я получаю не лишний фунт в неделю, а все запасы Английского банка. Имей же хоть каплю разума, Эди! Если мы начнем тратить весь мой заработок до последнего пенни и влезем в долги, что будет с нами, когда случится беда? Скажи сама…

– Да что может с нами случиться? Господи помилуй, ну и разговор! Ты настоящий старый Иона, честное слово! Типун тебе на язык, папа! Нет, если тебя послушать, так можно подумать, что нам не сегодня-завтра придется распродавать все имущество. Ты не можешь ни одной минуты радоваться, вечно ты только и думаешь о том, что с тобой может случиться через год или вообще когда-нибудь. Мы живем только раз, и умирать придется тоже только раз, так, ради Бога, давай пользоваться жизнью, пока есть возможность. Вот как я рассуждаю.

– Но если у нас этой возможности нет? Я не раз слыхал такие речи, я знаю, к чему они приводят. Я не хуже других умею наслаждаться жизнью, но разумно, понимаешь? Для этого мне вовсе не нужно проматывать все, что я имею, и еще приглашать разных Фредов Митти, чтобы они помогли мне в этом.

– Ага, я так и знала, что ты сюда приплетешь и его! Я и то уже удивлялась, что ты так давно меня не попрекал Фредом. Вот это как раз в твоем духе! С первого дня, как Фред побывал у нас, ты его возненавидел и, конечно, валишь все на него. Что ж, продолжай, не стесняйся! Как это ты еще не сказал, что я отдаю Фреду все деньги, которые получаю от тебя на хозяйство? Продолжай, договаривай все до конца!

– Скажу только вот что… – Мистер Смит говорил все с большей запальчивостью. – Этот счет от Сорли, из-за которого все вышло, не вырос бы так и был бы давно оплачен, если бы тебе не взбрело в голову пригласить на Рождестве два раза Митти с женой и со всеми их обжорливыми приятелями. Мне вообще не нравится, что они к нам таскаются. Большинство мужей не стало бы терпеть их ни минуты у себя в доме, если бы они им были так противны, как мне, – ведь я всегда ухожу из дому, чтобы с ними не встречаться. А еще во сто раз хуже то, что ты влезаешь в долги, чтобы они на мои деньги могли напиваться и обжираться. Хорошего тут мало, ты сама отлично знаешь.

– Вот как? Ну ладно, в будущее Рождество я скажу Фреду и всем знакомым, чтобы они к нам не приходили, и мы все пойдем в работный дом, тогда ты будешь доволен? Если бы твоя скупость не мешала тебе жить, ты бы не придавал никакого значения таким пустякам. Подумаешь, счет на три фунта пятнадцать шиллингов! А ты поднимаешь шум, как будто я задолжала Сорли фунтов пятьдесят!

– Во всяком случае, это на три фунта пятнадцать шиллингов больше, чем ты можешь заплатить, – отрезал ее супруг.

– Кто это тебе сказал? Я ведь пока не просила тебя платить. Оставь свои деньги при себе, я сама уплачу по этому счету. Сорли подождет, наплевать!

– А мне не наплевать. Ты знаешь, что у меня правило – платить за все наличными и не делать долгов. Придется заплатить Сорли, а все оттого, что ты вздумала открыть у меня в доме бесплатный буфет для Митти и его почтенной компании. Вот до чего дошло!

– Так, так, начинай сначала! Потолкуй тут сам с собой часок-другой, посмотрим, как тебе это понравится, а я ухожу. И если хочешь знать, скажу тебе куда. Я иду, – она медленно отчеканивала слова, – к Фреду Митти.

Мистер Смит был взбешен, но он понимал, что не может помешать жене уйти. Чтобы взглянуть на нее, ему пришлось повернуться всем телом в кресле, так как она отступила к дверям.

– Смотри только, вернись домой трезвой, – предостерег он ее.

– Что такое?!

Но он не стал повторять своих слов. Он уже жалел, что произнес их. В ту же секунду, как они вырвались у него, он рад был бы взять их назад. А миссис Смит, несмотря на свой вопрос, отлично расслышала эти слова. Она смотрела на мужа в упор, щеки ее немного побледнели, углы рта как-то странно опустились. Сейчас она была совсем не такая, как во время их шумных пререканий: она действительно была больно задета. А мистер Смит твердил себе, что он зашел слишком далеко, на много миль дальше, чем следовало.

– Та-ак, – сказала она тихо. – Никогда еще за все двадцать лет я не слыхала от тебя ничего более гнусного. Ты хоть раз видел, чтобы я пришла домой нетрезвой?

– Нет, нет, – пролепетал мистер Смит. – Извини… это я так, пошутил немножко. – Он не смел смотреть ей в глаза.

– Пошутил! Хотела бы я, чтобы это была шутка! Но ты не шутил, Герберт Смит, ты говорил серьезно. Ты хотел сказать мне самую большую гадость, какую мог придумать. Есть только одна вещь хуже этого, – что же, ты бы уж заодно сказал и ее своей жене!

– Я ведь извинился. – Он встал и смотрел на нее, бормоча, что хватил через край, что очень сожалеет…

– Да, и я тоже сожалею, – промолвила она с горечью. – Не знала я, что ты способен подумать обо мне такую гадость. Знаю, знаю, это вырвалось у тебя нечаянно, и теперь ты жалеешь. Но у тебя и мысли такой не должно было быть, тогда нечему было бы вырываться. Вот что мне обидно.

– В конце концов ты же назвала меня сегодня раз десять и скрягой и крохобором, – неуверенно напомнил он ей.

– Ну, это другое дело, ты сам отлично понимаешь.

– Нет. Но если ты так думаешь, то прости меня, Эди, – вот все, что я могу сказать.

Раньше, чем он успел договорить, она вышла, демонстративно хлопнув дверью. Через несколько секунд ее уже не было в доме.

Мистер Смит, глубоко расстроенный, вернулся в свое кресло у камина. Больше всего на свете он не любил ссориться с женой, а сегодняшняя их ссора была, по всей видимости, очень серьезной. Он понимал, что эту обиду не так-то легко загладить. Если бы его жена никогда не брала в рот хмельного, она не придала бы его замечанию никакого значения. Но Эди любила выпить рюмку-другую, особенно в компании, и сама хорошо знала за собой эту слабость. Если бы мистер Смит думал целые месяцы, он не мог бы придумать ничего обиднее для нее, чем эти слова. Он все еще раскаивался в них, но где-то в уголке души таилась невольная гордость, что стрела так метко попала в цель.

«А здорово это ее задело», – посмеивался он про себя, в то время как другая часть его души, та, которой он любил жену и добровольно покорялся ей, полна была сокрушения и раскаяния.

Мистер Смит редко бранился, но сейчас он тихонько обзывал Фреда Митти всеми бранными словами, какие ему были известны. Если бы не Митти, их ссора не приняла бы такой скверный оборот. Между ними и раньше бывали небольшие стычки из-за денег, как у всех супружеских пар, когда один из супругов бережлив, а другой склонен к мотовству. Сегодня стычка была чуточку серьезнее обычного, потому, вероятно, что известие о прибавке поощрило страсть миссис Смит тратить деньги, а в нем укрепило решимость копить их. Но и тут не обошлось без Митти и его жены, ибо все началось с того, что мистеру Смиту попался на глаза счет от Сорли на три фунта пятнадцать шиллингов, которые жена не уплатила и уплатить не могла, а виноваты были эти обжоры и пьяницы Митти и их веселые приятели. Мистер Смит не видел, чем их угощали, потому что, предупрежденный вовремя об их визите, он сбегал из дому: раз ходил слушать «Мессию», а раз – играть в вист у Сондерса. Оба раза он, как человек миролюбивый, постарался вернуться домой как можно позже, чтобы не застать Митти и К ^о. Он ни минуты не верил, что жена особенно дорожит этой компанией. Просто, так как он ворчал и неохотно раскошеливался на угощение для них, она, в пику ему и чтобы доказать свою независимость, стояла за них горой. С ней это бывает, если подойдешь к ней не так, как надо. И вот уже недели две мистер Смит твердил себе, что, раз ему хочется в семье мира и спокойствия, не стоит воевать и выяснять, кто из них кем командует.

Пятнадцатиминутные размышления об этом привели его в такое уныние, что, если бы жена ушла не к Митти, он помчался бы за нею, вызвал ее и попробовал на пути домой умилостивить ее… Но и у него была своя гордость, и эта гордость не позволяла ему идти за женой к Митти. Он решил не думать больше об этой злосчастной истории. Закурил трубку, взял вечернюю газету. Но в газете не было ничего интересного, ничего такого, чего он не читал бы уже много раз раньше. Он прибегнул к радио, но первая же станция угостила его докладом о современной скульптуре, который читал какой-то молодой человек, видимо, очень утомленный. Неудовлетворенный им, мистер Смит перешел к другой станции, передававшей итальянскую комедию. Персонажи ее, кажется, и сами веселились изрядно и веселили публику, которая хохотала и беспрестанно хлопала. Но мистеру Смиту было не до того, и он находил, что остроты не так уж смешны, а певцы не заслуживают аплодисментов, которыми их награждали. «Перестарались», – пробурчал он сердито в репродуктор, а тот в ответ бомбардировал его новым залпом металлического смеха и рукоплесканий. Но сила была на стороне мистера Смита: одно движение руки – и все Пьерро и их гогочущие приятели будут тотчас изгнаны, принуждены замолчать. Мистер Смит поспешил сделать это, и репродуктор тотчас стал просто пустой и безмолвной трубкой. Где-то валялась книга, взятая из городской библиотеки. Вспомнив о ней, мистер Смит с горя разыскал ее и принялся за чтение. Это были воспоминания (под названием «Годы пения») знаменитой сопрано, Реджины Сэрсбери, которую он слышал когда-то, много лет назад. Библиотекарша очень хвалила книгу со слов своей сестры, которая берет уроки пения и уже имела два-три ангажемента. Но пока книга не очень заинтересовала мистера Смита. Он был не большой охотник до чтения, один из тех читателей, которые в библиотеке рассматривают книгу на расстоянии вытянутой руки, весьма недоверчиво, как будто ожидая, что вот-вот какая-нибудь фраза с грохотом взорвется. Пожалуй, ни один читатель библиотеки не вернул недочитанными столько книг, сколько мистер Смит. Но все же он любил, чтобы дома всегда имелась какая-нибудь книга, и бывал очень доволен, когда его заставали за чтением.

Вошла Эдна, стаскивая на ходу берет, как всегда, суетливо и запыхавшись. Отец знал, что не пройдет и пяти минут, как она станет совершенно иная, томная, вялая, безучастная, словно ей дома все надоело. Мистера Смита это раздражало, несмотря на то что он нежно любил дочь.

– А мама где?

– Мама ушла.

– Ушла? Куда? Она говорила, что сегодня вечером никуда не пойдет.

– Куда она ушла, это не важно, а вот я хотел бы знать, где была ты, – ответил мистер Смит довольно сурово, глядя на нее поверх очков.

Эдна не стала раздумывать над логикой этого заявления, а если и стала, то, во всяком случае, воздержалась от замечания. Она была еще так молода, что признавала за родителями право на такой тон.

– Ходила в кино. На первый сеанс, – пояснила она.

– Опять! Удивляюсь, как это ты еще не поселилась в кино! На этой неделе ты уже ходила, да? Я так и думал. И конечно, захочешь пойти опять в субботу. Значит, три раза на одной неделе… три раза! Опять истратила девять пенсов. Кто их тебе дал?

– Мама. – У Эдны был немного смущенный вид. Заметив это, отец немедленно сделал ложный вывод, что Эдне велено ничего не говорить ему об этом внеплановом посещении кино, и она только сейчас сообразила, что наделала. На самом же деле смущение Эдны объяснялось не тем, что она истратила лишние девять пенсов, а тем, что деньги остались у нее в кармане, ибо ее сегодня повел в кино некий Гарри Гибсон, знакомый одного приятеля Минни Уотсон. Родители Гарри полагали, что он в этот день и час находится в вечерней школе.

Мистер Смит зловеще кивнул и поджал губы.

– Об этом придется поговорить, Эдна. Когда я позволил тебе поступить в обученье к модистке, я не давал согласия на то, чтобы ты каждый вечер ходила в кино.

– Я хожу вовсе не каждый вечер, ты это отлично знаешь. Иногда я за всю неделю бываю там только раз.

– Удивительное дело – я что-то не припомню таких недель, – сказал мистер Смит с тонкой иронией. – Не говоря уже о лишних расходах, я недоволен твоими хождениями в кино. От них только один вред. Не спорю, девушке надо развлекаться, – продолжал он, впадая в тон благородной и широкой терпимости, к которому так любят прибегать все родители, учителя, священники и другие проповедники морали. – Я сам изредка бываю в кино. Но одно дело ходить туда изредка, другое – жить фильмами. Они учат тебя одним только глупостям. Набивают тебе голову превратными понятиями. Почему ты никогда не посидишь за книгой? – Он указал на свою. – Читай понемножку, это тебя займет, и попутно узнаешь кое-что о жизни. Вот хотя бы книга, которую я читаю, «Годы пения» госпожи Реджины Сэрсбери, – из нее узнаешь кое-что полезное о… гм… музыкальной карьере.

– Я прочла уже одну книжку на прошлой неделе, – объявила Эдна.

– А с тех пор успела три раза побывать в кино, – возразил ее отец решительно, желая оставить за собой последнее слово. – Ты слишком мало бываешь дома, дочь моя. Право, ты ведешь себя хуже, чем Джордж в твои годы. Я нахожу, что нынешние девочки стали хуже мальчиков, они больше падки на пустые развлечения – кино, танцы и все такое. Сегодня я от остановки трамвая шел вместе с мистером Гибсоном, тем, что живет в угловом доме, и он рассказал мне, что его сын – забыл, как его зовут, он твой ровесник или старше на год с лишним…

– Гарри Гибсон? – подсказала Эдна.

– Гарри? Да, кажется. Так вот, мистер Гибсон рассказывал, что его сын Гарри посещает три раза в неделю вечерние курсы счетоводства, бухгалтерии и еще чего-то. Три раза в неделю, подумай! Вот это я понимаю, мальчик хочет расти, стать человеком. Он не тратит время даром, у него есть цель в жизни. Я не настаиваю, чтобы ты посещала вечерние курсы, но…

Тут мистер Смит запнулся на полуслове, подметив загадочную усмешку, которая уже с минуту мелькала на губах Эдны. Эта усмешка его рассердила, вернее, послужила поводом излить накопившееся раздражение.

– Ради Бога, Эдна, перестань ты глупо ухмыляться, когда я пытаюсь учить тебя уму-разуму! – закричал он так, что Эдна подскочила на месте. – Ты сейчас не в кино. Нет, ты просто глупый ребенок.

– Чем я тебе опять не угодила? – обиженно спросила Эдна.

– Прекрати эти дерзости! – крикнул мистер Смит, сверкая глазами. Но дерзости больше и в помине не было, она внезапно растаяла в слезах. Эдна, не отличавшаяся вообще сильным характером, а сейчас к тому же ошеломленная неожиданной вспышкой отцовского гнева, с плачем выбежала из комнаты.

Мистер Смит в течение нескольких минут пытался в свое оправдание припомнить все недостатки дочери, способные вывести из себя кого угодно. Он очень старался, но ему не удалось этим себя успокоить. Отложив в сторону «Годы пения», он снова включил радио. В половине одиннадцатого пришел Джордж, выслушал от отца две-три невнятные реплики (мистер Смит был так напуган, что боялся разговаривать), отправился на кухню искать какой-нибудь еды, потом лег спать. В одиннадцать вернулась миссис Смит.

– Ты ужинал? – спросила она. Мистер Смит иногда закусывал перед сном.

Он покачал головой.

– Принести тебе чего-нибудь? – предложила она вежливо.

Теперь мистер Смит знал, что жена рассердилась не на шутку. Она легко выходила из себя и поднимала крик, но так же легко и быстро успокаивалась. Если бы она вошла с таким видом, словно намерена швырнуть в него чем попало, и выбранила его, он знал бы, что все уладится раньше, чем они лягут спать. Но если миссис Смит разговаривала с ним после ссоры спокойно и учтиво, это означало, что она ожесточилась. Теперь она будет стараться показать себя примерной хозяйкой, не упустит ни одной мелочи. Еда будет подаваться на стол точно в назначенное время, и каждое блюдо приготовляться безупречно. У него не будет ни малейшего повода к воркотне. Но как жена, жена в настоящем смысле этого слова, Эди перестанет для него существовать. Она не подарит ему ни улыбки, ни ласкового взгляда. И такое отчуждение между ними будет продолжаться несколько дней, а быть может, и недель.

– Нет, спасибо, не надо ничего. Мне что-то не хочется. – Это была правда. Но он сказал ее с надеждой, что жена увидит в этом симптомы болезни. Однако она оставалась тверда как камень.

– Дети вернулись? – спросила она.

– Послушай, Эди, – начал он в отчаянии, – не делай глупостей…

– Я не делаю никаких глупостей. Я иду спать. – И она вышла.

Итак, он в немилости, и надолго. Придется не только просить прощения и расшибаться в лепешку, но, вероятно, и купить что-нибудь, словом – опять тратить деньги. А ведь вся эта неприятная история произошла оттого, что уже и так много истрачено. Эх, лучше бы проклятый счет Сорли никогда не попадался ему на глаза! А если уж попался, лучше было сразу пойти и уплатить, не говоря ни слова. Лучше было…

– Ох, пропади все пропадом! – воскликнул он в припадке внезапного раздражения и так сильно затряс головой, что очки свалились, и он несколько минут шарил вслепую по черному коврику у камина, пока нашел их. Что за неприятный вечер!