Текст книги "Улица Ангела"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

2

Тарджис держал данное им себе слово. Ежедневно приходил в контору чисто выбритый, с приглаженными волосами, прифрантившись, насколько это было для него возможно. Ему делали комплименты, его поддразнивали и все придумывали самые замысловатые объяснения этой перемене. Сэндикрофт, новый коммивояжере маленькой головкой на длинном туловище, с чутким носом и необычайным количеством зубов, во время одного из своих наездов в лондонскую контору притворился (вероятно, по наущению мистера Смита), будто не узнал Тарджиса.

– Слушайте, Смит, – пролаял Сэндикрофт (действительно пролаял. Когда появлялся Сэндикрофт, казалось, что в конторе завелась огромная такса), – куда девался тот парень… знаете… как его?.. ну, тот, что носил темно-коричневые воротнички?

– О ком вы говорите, Сэндикрофт? – отозвался мистер Смит, морща лоб и склонив голову к плечу. Мистер Смит и шутил так же старательно и добросовестно, как выполнял обязанности кассира. Не часто случалось, чтобы он принял участие в шутке, но уж если он это делал, так делал с почти пугающей серьезностью.

– Вы знаете о ком, Смит, – настаивал Сэндикрофт, словно обнюхивая все в конторе своим смешным носом. – О том парне, что никогда не стригся, оброс бородой, вообще был похож на Певца Весны поздней осенью. Он сидел вон за тем столом, – продолжал Сэндикрофт, понизив голос, – где теперь сидит этот молодой франт. Да как же его звали?

Тут Стэнли прыснул – быть может, его не так уж восхитило остроумие коммивояжера, но он считал нужным поддерживать всякое непринужденное веселье. Мисс Поппи Селлерс тоже захихикала, а мисс Мэтфилд, глядя на них, снисходительно улыбалась.

– Полно вам дурачиться, – буркнул Тарджис, грозно взглянув на Стэнли.

– Как странно, Смит! Тот же голос, честное слово, тот же голос!

– Да вы, кажется, правы, Сэндикрофт, вы, кажется, правы, – промолвил мистер Смит с готовностью комического актера, подающего нужную реплику.

– Ну еще бы! – пролаял тот. Затем выступил вперед с широкой любезной улыбкой, обнажавшей по меньшей мере сотню зубов. – Неужели это вы, мистер Тарджис? Не может быть!

– Нет, – отрезал Тарджис, не отличавшийся особой находчивостью. – Это Чарли Чаплин.

– Что же, мистер Чаплин-Тарджис, я должен вас поздравить. Честное слово, вы великолепны. Представление окончено. Благодарю вас, леди и джентльмены. – И он, ухмыляясь, отвернулся от Тарджиса.

– Да, да, – сказал мистер Смит, снова принимаясь за свои книги, таким тоном, словно он только что закончил великую комическую поэму. – Иной раз не вредно и пошутить… Эй, Стэнли, сбегай к «Никмену и сыновьям», снеси вот это и скажи, что это для мистера Бродхерста. Да торопись, смотри не теряй на это все утро, не вздумай опять кого-нибудь выслеживать по всему Лондону.

За эту неделю в «общую» комнату из кабинета просочились вести о мистере Голспи, но о Лине Тарджис не слыхал ничего. Он уже пал духом и твердил себе, что оказался в дураках и что все потешаются над его страданиями. Еще два раза он ездил в Мэйда-Вейл и слонялся вокруг дома № 4а, но был вознагражден только тем, что подметил раз чью-то тень на занавеске. В ту минуту он почувствовал искушение смело позвонить у двери и под первым попавшимся предлогом попытаться увидеть мисс Голспи. Но он не мог придумать никакого предлога, который не показался бы ей диким, и, боясь, что этот безумный шаг может все испортить да еще наделать ему неприятностей в конторе, он отказался от своего намерения.

Все остальные вечера он проводил очень скучно. Он решил наконец, что глупо мучиться из-за этой девушки, но одно дело – решить так, другое – перестать мучиться.

Стэнли вернулся и опять был куда-то послан. Мистер Смит ушел в банк. Тарджис и обе машинистки работали не спеша: в это утро дела было не так много. Потом Поппи Селлерс подошла к Тарджису с только что отпечатанными извещениями.

– Посмотрите, так ли я написала? – спросила она.

Он просмотрел извещения.

– Да, все правильно. Вы уж начинаете разбираться в деле, – добавил он, желая сказать ей что-нибудь приятное. («Она, в сущности, не плохая девчурка, эта Поппи».) – Хотел бы я уметь так хорошо писать на машинке. До вашего поступления мне приходилось иногда это делать, и выходило бог знает как грязно.

Желтоватое личико Поппи просияло. Но ответ ее был так же дерзко развязен, как всегда.

– Ого, мои акции поднимаются! Чем я заслужила такую любезность? Послушайте, – она заговорила конфиденциальным тоном, – вы ведь не сердитесь за то, что здесь говорилось… за то, что над вами хотели подшутить? Я рассмеялась невольно, и мне показалось, что это вас взбесило.

– Пускай себе шутят, если их это занимает, – ответил Тарджис надменно. – Но я нахожу, что это глупо. Я не имею привычки вмешиваться в личные дела других. Меня не задевает то, что говорит наш Смитти, потому что он славный старикан и редко позволяет себе такие выходки, но этого Сэндикрофта я не выношу. Он – нахал, вот он кто. И вообще служит у нас без году неделю, с какой стати он лезет со своими шуточками!

– Это верно, – согласилась Поппи, кивнув головой. – Мне он тоже не очень нравится. Он не в моем вкусе, нет! Слишком зубастый. И такие носы, как у него, я тоже не люблю. Если он тут долго проработает, он во все будет совать свой нос, да и зубы покажет, можете мне поверить. Знаю я людей этого сорта.

– И я тоже. У нас в школе был учитель – вылитый Сэндикрофт, и он постоянно издевался над нами.

– А знаете, – продолжала Поппи, опасливо поглядывая на него, – вы в самом деле переменились… начали франтить…

– Это никого не касается, – отрезал Тарджис. – Кому какое дело?

– Ну-ну, не накидывайтесь на меня. Я только хотела сказать, что вы стали гораздо интереснее. Вы теперь просто душка.

Тарджис не знал что ответить и только хрюкнул.

– Вы, надеюсь, не сердитесь на меня за то, что я так говорю?

– Нет, пожалуйста, – сказал он в замешательстве.

– Слушайте… вы сегодня вечером идете куда-нибудь? – Она сделала паузу, но затем, не дав ему времени ответить, скороговоркой продолжала: – Если нет, тогда… видите ли, в чем дело… Моя подруга… У нее отец полисмен, и ей дали два билета на сегодня, на концерт для полиции… а она не может идти, потому что больна инфлюэнцей, и билеты у меня… вот я и подумала, не захотите ли вы пойти со мной? – Поппи перевела дух.

– Большое спасибо, но я… не знаю, право… видите ли… – пробормотал, запинаясь, Тарджис.

– Вы куда-нибудь собираетесь?

– Да… действительно… иду…

– О, как жаль… – У Поппи вытянулось лицо. С минуту она молчала, потом посмотрела на Тарджиса – довольно нахально, как он отметил про себя, – и сказала: – Наверное, идете на свидание с вашей подружкой?

Она затронула его больное место, и Тарджис вспылил:

– Это мое дело.

– Ах, извините! Опять меня, бедную, осадили! Лучше уж буду молчать. – И она отошла к своему месту, села и принялась очень шумно и энергично стучать на машинке. Мисс Мэтфилд с любопытством посмотрела на нее.

Тарджис спрашивал себя, не глупо ли, что он отказался и солгал, будто занят. Идти на концерт было бы гораздо лучше, чем слоняться одному. Но менять решение было уже поздно, тем более сейчас, когда Поппи ушла обиженная. Он знал, что вечером, когда он будет бесцельно бродить по улицам или сидеть дома, он пожалеет, что не принял приглашения Поппи. Если присмотреться, она и лицом не урод. Да, может быть, глупо, что он обидел Поппи.

Вечером, вспомнив об этом приглашении, он был так рад, что не принял его. Это – судьба! Зато впоследствии, когда он вспоминал этот вечер, как он жалел, что не пошел с Поппи! Но и тогда ему казалось, что так хотела судьба.

В тот день они с мисс Мэтфилд одновременно вернулись после перерыва (мисс Мэтфилд уходила завтракать первая, но она всегда опаздывала на четверть часа) и столкнулись на улице, около лавки Т. Бенендена.

– Знаете, Тарджис, – сказала мисс Мэтфилд своим внятным и резким голосом, который всегда немного пугал Тарджиса, – я нахожу, что вы безобразно грубы с маленькой Селлерс.

– А что я ей сделал? – спросил он.

– Я видела сегодня утром, что вы опять ее обидели, – продолжала мисс Мэтфилд. – И зачем это, не понимаю! Право, она очень славная девочка, несмотря на свою глупую развязность, и я уверена, что она одинока и вы с ней могли бы быть большими друзьями. Ведь она думает, что вы – совершенство.

– А вы этого не думаете, мисс Мэтфилд? – бросил Тарджис, внезапно осмелев. – Продолжайте, не стесняйтесь. Я и так уж понял это по вашему тону.

– Разумеется, я этого не думаю, – ответила она холодно. – Да и с какой стати? Я думаю, что вы очень жестоки к человеку, который искренне готов вас полюбить. А когда встречаешь такого человека, – добавила она сурово, – то надо отнестись к нему не грубо, а приветливо. Только не рассказывайте ей о нашем разговоре, иначе я действительно рассержусь.

– Слушаю, – угрюмо отозвался Тарджис, спрашивая себя, почему он не может ответить резкостью на ее хладнокровную дерзость. – Но я все-таки не знаю, в чем я провинился. Она слишком обидчива, вот и все. В этом никто не виноват. Кстати сказать, меня в этой конторе тоже никто не щадит.

– Вы – другое дело, – небрежно бросила мисс Мэтфилд. – А если это и не так, то должно бы быть так. Ведь вы – мужчина.

Довольный тем, что его признали мужчиной, но все еще борясь с раздражением, Тарджис мог только промямлить что-то невнятное, и мисс Мэтфилд, больше не обращая на него внимания, стала первая подниматься по лестнице. Войдя в контору и увидев мисс Селлерс, Тарджис с любопытством посмотрел на нее. Она им восхищается, вот как? В течение дня он несколько раз ловил себя на том, что думает о ней и ее отношении к нему.

Затем произошло нечто настолько важное, что оно сразу заслонило собой не только мисс Селлерс, но всех и все вокруг. Мистер Дэрсингем, пробыв утром в конторе ровно столько времени, сколько потребовалось для просмотра утренней почты, вернулся опять около четырех и позвал к себе мистера Смита. После короткого разговора, во время которого один из них звонил кому-то по телефону из кабинета, мистер Смит вышел оттуда с хлопотливым видом, как всегда, когда ему отдавали какое-нибудь экстренное распоряжение.

– Вот что, – начал он, оглядывая всех, – не живет ли кто-нибудь из вас поблизости от Мэйда-Вейл?

Что бы это значило? У Тарджиса екнуло и сильно забилось сердце.

– Я живу в Хэмпстеде, это почти по дороге, – несколько нерешительно откликнулась мисс Мэтфилд.

– А в чем дело, мистер Смит? – стремительно крикнул Тарджис. – Я очень хорошо знаю Мэйда-Вейл.

– Но вы ведь, кажется, живете в районе Кемден-Тауна?

– Да, но… э… у меня в Мэйда-Вейл знакомые, я у них часто бываю. Вам там что-нибудь нужно, мистер Смит?

– Да, пожалуй, будет лучше всего поручить это вам, Тарджис, – сказал мистер Смит, в простоте души не подозревая, какое волнение вызвали его слова в душе Тарджиса. – Дело в том, что у мистера Голспи есть дочь, – впрочем, вы это знаете, вы, кажется, видели ее здесь…

Видел ли он ее? О Господи!

– Она не имеет в банке личного счета, – продолжал мистер Смит, – и, верно, уже истратила все, что ей оставил отец. Ох, эти девушки! Честное слово, они, кажется, воображают, что деньги растут, как трава. Вот будете когда-нибудь отцом, Тарджис, тогда узнаете… Мистер Голспи, уезжая, просил, чтобы мы ей дали денег и записали на его счет. А ей они нужны сегодня. Мы узнавали сейчас по телефону, будет ли она дома, и она сказала, что будет, – можете ей поверить, они всегда дома, когда знают, что получат что-нибудь. Так вот мистер Дэрсингем распорядился, чтобы кто-нибудь отвез ей деньги. Если бы это зависело от меня, она бы у меня подождала, – продолжал он с раздражающей словоохотливостью, – потому что мотовство поощрять не следует. Но мистер Дэрсингем говорит, что лучше послать ей деньги сейчас же.

– Так я отвезу их, мистер Смит!

– Хорошо. Заканчивайте все, Тарджис, и ступайте. Можете уже не возвращаться в контору. Если выйдете около пяти, вы будете в Мэйда-Вейл в половине шестого, так что у этой девицы впереди весь вечер – достаточно времени, чтобы их растранжирить. Вот я вам записал ее адрес.

Ее адрес! Если бы старый Смитти знал! Тарджис готов был плясать на своем столе, так чтобы фактуры, и счета, и железнодорожные накладные, и судовые квитанции разлетелись по всей конторе. Он кое-как закончил разные мелкие дела, но не столько работал, сколько делал вид, что работает, потому что не мог заставить свои мысли ползать среди этих бумаг, не мог помешать им каждую минуту перескакивать на другое, важное. За несколько минут до пяти он решительно убрал бумаги со стола, так что можно было подумать, будто работа проделана вся, до последней мелочи, и объявил:

– Я готов, мистер Смит.

– Отлично, – сказал тот. – Вот я кладу в этот конверт двенадцать фунтов, а на конверте написан адрес, видите: мисс Голспи, вилла Кэррингтон, квартира четыре Мэйда-Вейл. Конверт я запечатаю. Вот еще расписка, которую я составил, дайте ей подписать во избежание всяких недоразумений. Поняли?

Тарджис горячо уверил его, что понял все. Он был в восторге от того, что мистеру Смиту пришла идея взять с Лины расписку. До этой минуты у него еще мелькала мысль о возможности тяжкого разочарования: а что, если придется просто у дверей передать ей деньги? «Это деньги из конторы? Благодарю. До свиданья». Но раз ей надо расписаться, тогда другое дело. Это невозможно сделать на пороге. Расписку, раньше чем ее подписать, внимательно прочитывают. Может быть, ей понадобятся какие-нибудь объяснения. Она пригласит его войти, и тогда у него будет случай разговориться с нею. Расписка придавала его посещению характер ответственной миссии. Ах, милый старый Смитти! Как это на него похоже – требовать всяких формальностей!

– И разумеется, вы можете не возвращаться сюда, – говорил между тем мистер Смит. – Идите себе оттуда прямо домой. Я скажу мистеру Дэрсингему, что все устроено.

– Куда это вы? – спросила мисс Мэтфилд, когда он снял с вешалки пальто.

Он коротко объяснил.

– А где они живут?

– В Мэйда-Вейл.

– Слушайте, – воскликнула мисс Селлерс, забывая о своей обиде, – если будет удобный случай, вы войдите в комнаты и завтра расскажете нам все. Я бы хотела знать, как живет мистер Голспи. А вы, мисс Мэтфилд?

К удивлению Тарджиса, ожидавшего, что мисс Мэтфилд с презрением отнесется к такому пустому любопытству, она подтвердила, что и ей это интересно.

– Я жалею, что не взяла на себя это поручение, – добавила она. – Было бы занятно рассмотреть поближе его дочь. Я ее видела только мельком. И кроме того, интересно, какая у них обстановка. Впрочем, он, вероятно, снял квартиру с мебелью. Мэйда-Вейл кишит такими квартирами.

– Я никак не могу себе представить мистера Голспи в домашней обстановке, – вмешалась мисс Селлерс. – Он мне кажется каким-то бездомным, человеком «на колесах».

– Ну, до свиданья! – громко и весело воскликнул Тарджис, уходя. Деньги и расписка аккуратно уложены во внутренний карман хорошо вычищенного пиджака, такого пиджака, что лучше и желать нельзя. Теперь – в Мэйда-Вейл! На этот раз уж он не будет бродить по улице, а пулей влетит в подъезд дома. Он бегом сбежал с лестницы, боясь, как бы мистер Дэрсингем, или мистер Смит, или мисс Голспи, – или боги, наконец, в последнюю минуту не передумали и не вернули его обратно в контору.

3

Было еще достаточно светло, и Тарджис успел рассмотреть, что разбитая статуя (гипсовая, как оказалось) изображает мальчика, играющего с двумя большими рыбами, и что колонны у подъезда сильно облупились. Звонков было два – один под номером 4, другой – 4а. Тарджис несколько раз нажал кнопку второго и ждал минут пять. Никто не появлялся. В конце концов ее, должно быть, не окажется дома! В отчаянии он попробовал позвонить в звонок № 4, и мгновенно в передней зажгли свет, а дверь в переднюю, общую для обеих квартир, распахнулась.

– Ага, это опять вы, молодой человек! – закричала стоявшая на пороге великанша в фартуке. – Хозяйка велела вам сказать, что она за машину больше выплачивать не будет, потому что девушка, которая умеет на ней шить, ушла от нас и она нам теперь ни к чему. Мы не будем платить больше ни единого пенни, так что можете ее забрать и оставьте нас в покое.

– Я ничего не знаю ни о какой машине, – возразил Тарджис.

– Разве вы не тот самый молодой человек? А похожи на него как две капли воды.

– Мне нужно видеть мисс Голспи.

– А, это ту молодую леди, что живет наверху? Тогда позвоните в другой звонок, с буквой «а», и она выйдет.

– Но я звонил уже в него раз шесть, – возразил Тарджис.

– О Господи! – воскликнула великанша, выйдя за порог и рассматривая кнопку звонка, как будто та могла объяснить, в чем дело. – Неужели у них звонок испорчен? Каждый раз, когда к нам звонят, оказывается, что это к ним. Войдите, молодой человек, войдите, потому что, если мы простоим с вами тут еще одну минуту, хозяйка моя поднимет крик, что мы погубили ее сквозняком. А та леди наверху знает, что вы должны прийти?

– Знает, – ответил Тарджис, проходя за женщиной в переднюю. – Я послан к ней по делу, очень важному. Надеюсь, она дома?

– Да, да, она дома, я слышала, как моя хозяйка говорила, что пойдет ее навестить. Поднимитесь наверх и увидите маленькую дверь – может, она не заперта, а может, и заперта, – постучите, и она вам откроет. Их прислуга сегодня отпущена, я ее встретила давеча во дворе, разодетую в пух и прах, и она сказала, что идет к своему матросу. Вот сюда ступайте, по этой лестнице, да смотрите – сильнее стучите в дверь!

На верхней площадке действительно оказалась дверь, и она была слегка приоткрыта, так что Тарджис ясно услышал звуки граммофона. Он громко постучал. Музыка резко оборвалась.

На стук вышла сама мисс Лина. На ней было какое-то переливчатое зеленовато-голубое платье, и она показалась ему еще красивее, чем в первый раз. При виде ее сердце Тарджиса подпрыгнуло и в горле сразу пересохло.

– Я пришел от «Твигга и Дэрсингема», мисс Голспи, – пояснил он, слегка заикаясь.

Ее лицо сразу просветлело.

– Ага, вы принесли мне деньги? – сказала она тем удивительным, чарующим голосом, который он так хорошо помнил. – Сколько? Но войдите же. Сюда, пожалуйста.

Комната, куда она ввела его, поразила Тарджиса. Она была очень велика, но загромождена вещами. Разве только на экране кино можно было увидеть такое множество подушек. Тут были десятки больших пестрых подушек, наваленных на широкой и низкой тахте, разбросанных по креслам и даже на полу. На столиках в беспорядке лежали граммофонные пластинки, книги, журналы, теснились бутылки, жестянки с печеньем, нарядные коробки. Здесь было столько стаканов, фруктов, папирос, пепельниц, словно хозяева готовились к большому съезду гостей. И все это – в одной роскошной, ошеломительной комнате! Она освещалась двумя большими лампами под малиновым и желтым абажурами, в ней было очень уютно и тепло, несмотря на холодный день, даже чересчур тепло для разгоряченного молодого человека, который мчался сюда пешком всю дорогу от станции автобуса.

– Здесь двенадцать фунтов, – сказал он, – и у меня с собой расписка, которую вам нужно подписать.

– Хорошо. Этого мне пока хватит. Обожаю тратить деньги! А вы? Ужасно неприятно, когда вдруг остаешься без денег и не можешь ни пойти куда-нибудь, ни купить что-нибудь… Ага, теперь я вас узнала: это с вами я разговаривала в тот день, когда приходила в контору, да? А вы меня помните?

Тарджис с жаром уверил ее, что помнит очень хорошо. Он все еще стоял в неуклюжей позе, со шляпой в руке и в незастегнутом пальто. Ему было жарко и неудобно.

– Вы так уверенно это говорите, – бросила она небрежно. – Почему же вы меня так хорошо запомнили?

– Вы не рассердитесь, если я скажу, мисс Голспи? – спросил он смиренно.

Она широко раскрыла глаза:

– Нет. Почему же?

– Видите ли, – продолжал Тарджис, немного задыхаясь, – я вас помню потому, что вы самая красивая девушка, какую я встречал в своей жизни.

– В самом деле? Вы не шутите? – Лина звонко рассмеялась. – Какой чудесный комплимент! Так вот почему вы вызвались отвезти мне деньги?

– Да, – сказал он серьезно.

– Нет, не верю. Просто вас послали ко мне. Вы, наверное, вздумали подшутить надо мной.

– Нет, мисс Голспи, я не шучу. Как только я узнал, что кому-нибудь придется ехать к вам, – продолжал он с неожиданной смелостью, – я нарочно попросил, чтобы послали меня для того только, чтобы вас опять увидеть. – Он хотел сделать картинный жест рукой, которую до сих пор держал в кармане пальто, но при этом задел один из столиков и смахнул на пол ящике папиросами. Все папиросы разлетелись по ковру.

– Посмотрите, что вы наделали! – воскликнула мисс Голспи с веселым смехом.

– Ах, виноват, простите! – пролепетал Тарджис, весь вспотев от стыда и смущения. – Я сейчас все соберу.

– Нет, погодите минутку. Снимите пальто и положите куда-нибудь шляпу, тогда вам будет гораздо удобнее. Вот так. Бросьте их куда-нибудь. Теперь можете подобрать папиросы и кстати дайте мне одну, да и себе тоже возьмите.

Он трясущимися руками зажег для нее спичку, собрал с пола остальные, потом закурил и сам.

– Ну, так как же насчет денег? – продолжала она. – Что я должна сделать, чтобы их получить?

– Только подписаться вот здесь, – объяснил Тарджис. – Но сначала пересчитайте деньги, проверьте.

Когда деловая часть была окончена, Лина вдруг сказала:

– А вы уже пили чай?

– Нет, не пил, – без запинки ответил Тарджис.

– И я тоже нет. Мне лень было возиться, а девушка наша сегодня отпущена. Давайте пить вместе, хорошо? Почти все приготовлено на подносе, но я поленилась вскипятить воду и заварить чай. Вы мне поможете это сделать, а потом будем пить чай.

Он пошел за нею в тесную, маленькую кухню, налил воды в чайник и стал ждать, пока она закипит, а Лина в это время болтала, окружая себя облаками табачного дыма, и лениво доставала откуда-то еще одну чашку с блюдцем и разную еду. Потом, когда все было готово, Тарджис отнес поднос в большую комнату и поставил его на низенький столик перед камином. Лина, как красивое и ленивое животное, растянулась на куче подушек, а он сел по другую сторону стола, в низкое мягкое кресло. Чудесное чаепитие! И чай был хорош, и к нему были маленькие сандвичи, самое разнообразное печенье и пирожные, шоколадные, с кремом, наваленные на блюде грудой, кое-как, как все в этой сумбурной и роскошной комнате. А самое главное – здесь была Лина, Лина во плоти и крови, так близко к нему, так волшебно освещенная светом пламени в камине и затененных ламп. Она засыпала его вопросами. Прежде всего осведомилась, как его зовут.

– Тарджис, – сказал он застенчиво.

– А имя?

– Хэролд, – пробормотал он. Уж много лет никто не спрашивал об имени, полученном им при крещении, – разве только в тех случаях, когда приходилось заполнять анкету. И сейчас он произнес это имя в сильном смущении, но, выговорив его вслух, почувствовал облегчение.

– Мне не очень нравится имя Хэролд. А вам? Меня зовут Лина.

– Да, я знаю.

– Вы, кажется, обо мне все знаете! – воскликнула она со смехом. – Вы, пожалуй, сейчас скажете, сколько мне лет, и где я родилась, и все остальное. Вы кто, сыщик?

Это был отличный предлог для веселой, занимательной беседы. Он немедленно рассказал Лине о Стэнли, который мечтает сделаться сыщиком и «выслеживает» людей. Потом Лина (которой, видимо, очень понравился рассказ о Стэнли) стала расспрашивать его о других служащих конторы.

– Вы не любите вашу контору, правда? – сказала она, пренебрежительно сморщив носик. – Я бы умерла, если бы мне пришлось работать каждый день в таком месте. Там так темно и противно. И эту улицу еще называют улицей Ангела! Что за название! Я чуть со смеху не умерла, когда папа мне сказал. Если мне когда-нибудь придется работать ради куска хлеба, я уж лучше поступлю в магазин, чем в такую контору. Не плохо бы стать манекенщицей. Или пойти на сцену. Да, это, пожалуй, самое лучшее. На сцену мне очень хотелось бы. Я чуть не стала актрисой, когда жила в Париже. Меня там один человек приглашал сниматься в фильме, обещал дать хорошую роль. Как вы думаете, из меня вышла бы хорошая киноактриса?

– Ну еще бы! – сказал Тарджис серьезно, глядя на нее с молитвенным обожанием. – Вы были бы чудо как хороши на экране, – вот как Лулу Кастелляр или другие звезды. Нет, лучше их! Я поехал бы на край света, чтобы увидеть вас.

Если бы он обдумывал эту речь много дней, она не могла бы быть удачнее рассчитана на то, чтобы понравиться Лине, до такой степени она гармонировала с ее заветными желаниями и тайными мыслями. И смиренное обожание, с которым на нее взирал Тарджис, не похожее на обычное откровенное ухаживание мужчин, было ей очень приятно. Она улыбнулась ему томно, с какой-то чудесной выразительностью. А он сидел и смотрел на нее в безмолвном опьянении.

Молчание нарушил резкий стук. Та-та-та!

– Черт! – воскликнула Лина. – Кто это? – И вышла посмотреть, кто стучит. Она сейчас же возвратилась и, комически поднимая брови, переглянулась с Тарджисом. За ней шла престранная особа. Это была старуха, разряженная и накрашенная, сильно смахивавшая на ведьму. У нее были огромный нос, ввалившиеся щеки, глубоко запавшие глаза, но лицо ее сияло белизной и румянцем юности. Объяснялось это тем, что оно было густо накрашено и набелено и на свету блестело как лакированное. Поверх платья пурпурного цвета на ней была широчайшая желтая шаль в ярко-малиновых цветах, и вся она сверкала брошками, ожерельями и кольцами. Тарджис никогда в жизни не видел близко женщины столь фантастической наружности и вдруг оробел. На один миг он даже забыл о Лине, и ему захотелось убежать отсюда куда-нибудь, где все знакомо, нормально и надежно. Необычайная была минута, и он долго помнил ее.

Лина познакомила их, назвав обоих так небрежно и невнятно, что Тарджис не разобрал имени необыкновенной гостьи. Звучало оно как-то по-иностранному. Он догадался, что это та самая дама, которая живет внизу, хозяйка толстой ирландки, впустившей его.

– Нет, нет, нет, моя ми-илая, – воскликнула старуха скрипучим голосом и с каким-то чужеземным акцентом, – я не сяду, я только на одну минутку. Я пригласила сегодня племянника с женой и его приятеля из нашего консульства, потому что я опять в о-очень большом горе. Да, да, да, в бо-ольшом, большом горе. Этому конца не видать! – Она села, простерла к столу руку, похожую на клешню, и, взяв пирожное, вмиг проглотила его. Тарджис смотрел на нее как зачарованный.

– А что случилось? – спросила Лина, пытаясь говорить сочувственно, но явно готовая каждую минуту прыснуть.

– Ах! – простонала старуха, повторив это восклицание много раз и тряся при этом головой. – Все опять из-за дочери, конечно, – что тут спрашивать. Всегда из-за нее, и каждый раз новое горе. – Она нацелилась на папиросы, схватила одну со стола, сунула ее в рот и зажгла – все это с удивительной быстротой и легкостью. Потом, выпустив дым прямо в лицо Лине, продолжала: – Я к вам пришла, моя ми-илая, по двум причинам. Во-первых, вот вам сливы, которые я вам обещала… Нет, нет, нет, это пустяки, совершенные пустяки. Но сливы хорошие, отличные сливы. – По-видимому, сливы находились в коробочке, которую гостья вручила Лине. – Во-вторых, я хотела спросить у вашего отца, мистера Голспи… Что, он не говорил, когда вернется?

– Нет, он и сам не знал точно. Но должно быть, на будущей неделе. Может быть, вы знаете? – Лина посмотрела на Тарджиса.

– Я тоже слышал сегодня, что его ждут в конторе на будущей неделе, – ответил Тарджис, остро ощущая на себе взгляд старухи.

– Нет, нет, нет, я только хотела поговорить с вашим отцом насчет этой беды с моей дочерью, и больше ничего. Может быть, друг моего племянника (он служит в консульстве) сможет что-нибудь сделать. Если нет, тогда я на будущей неделе поговорю с вашим отцом. – Она швырнула окурок в камин и неожиданно легко встала с кресла. – Ах, моя дорогая, какое на вас красивое платье! Да, да, прелесть! – Она погладила шелк своей унизанной перстнями клешней. Потом посмотрела на Тарджиса, который немедленно съежился под ее взглядом: – Правда, красивое, а? Вы согласны со мной?

Смущенный Тарджис подтвердил, что согласен.

– Она у нас красавица – мисс Голспи. Да, да, красавица. Правда?

– Правда, – ответил Тарджис, откашлявшись.

– Вы в нее влюблены, а?

Ох, эти иностранки! Кто же задает такие вопросы? Что поделаешь с этой носатой старой ведьмой? Он в ответ издал горлом какой-то неопределенный звук, и старуха, удовлетворившись этим, отвела от него глаза и пошла к двери, хихикая, как настоящая ведьма.

– Молодой человек меня боится, хи-хи-хи! Он влюблен. Угостите его сливами, дорогая.

Когда Лина, проводив гостью, воротилась в комнату, оба почувствовали себя непринужденно, как старые друзья. Оба были молоды и весело смеялись над старухой, которую Лина довольно удачно передразнивала.

– Это наша хозяйка, – пояснила она. – В сущности, она неплохая старушка, всегда дарит мне разные вещи, но она выжила из ума. А дочка ее, о которой она говорила, та, что вечно «в беде», – что-то вроде графини и, кажется, совсем сумасшедшая. И те люди, что у нее бывают, тоже все немножко тронутые, а мне в последние дни только с ними и приходится встречаться, так что можете себе представить, как мне весело! Проклятое невезение! Когда папы нет и я могла бы делать что хочу, трое моих знакомых, все трое, вздумали как раз теперь уехать из Лондона! Я готова реветь с досады!

Она подошла к окну и выглянула на улицу.

– Что-то очень уж пасмурно сегодня. Наверное, опять будет туман. Самое худшее в Лондоне – это его гнилые туманы. Чем же мы с вами займемся? Вам не надо идти домой или куда-нибудь в другое место?

Тарджис немедленно объявил, что ему никуда идти не нужно.

– Тогда пойдемте в кино, тут у нас неподалеку. Оно ничего себе. Подождите, я оденусь. Это недолго. Знаете что, вы пока можете снести все на кухню.

Он снес посуду на кухню и серьезно начинал подумывать о том, чтобы перемыть ее, но вернулась мисс Голспи. Тогда он умылся в ванной. В этой ванной полотенец, флаконов, кувшинов, коробок было больше, чем в десяти таких ванных, какие ему приходилось видеть.

Наконец оба были готовы. До кино было рукой подать, но приходилось чуть не ощупью искать дорогу в туманной мгле, и Лина раза два брала Тарджиса под руку. Им было уютно вдвоем в белесом, похожем на вату тумане, и все казалось чудесным. Еще лучше, еще уютнее было потом в кино сидеть бок о бок с Линой в пропитанной ароматом духов розоватой полумгле балкона. Места были самые лучшие, и после того как Тарджис уплатил за них, у него осталось ровно три шиллинга и три пенса на то, чтобы прожить до следующей недели. И Тарджис и Лина были энтузиастами кино и большими знатоками фильмов, так что у них нашлось о чем поговорить, и, перешептываясь, они частенько так близко наклонялись друг к другу, что голова Лины касалась его головы и волосы ее щекотали ему лицо. Тарджис был на седьмом небе. В этот вечер шел звуковой фильм «Ее любимейший враг» с участием Мэри Меридин и Хантера Иорка. Смотреть его было интересно, но это было ничто по сравнению с радостью сидеть на балконе рядом с Линой Голспи, которая, кстати сказать, казалась ему гораздо красивее, чем Мэри Меридин. Лина тоже считала, что она не хуже Мэри, но Тарджис находил, что она гораздо красивее, и несколько раз говорил ей это. Он изменил своей обычной тактике: он даже не пытался взять Лину за руку, как делал это с другими женщинами. Ему было довольно того, что она сидит тут рядом и шепчется с ним, что так близко от него ее благоуханная красота, что наконец-то утолен тот голод, который он так часто испытывал, сидя в кино один. Мечта сбылась. Он напоминал себе об этом каждую минуту, может быть, потому, что даже эта мечта, которой он так долго томился, была реальнее неожиданно пришедшей действительности. Он страстно желал, чтобы время остановилось, но слишком хорошо знал, что оно бежит, бежит, унося с собою все. Каждый кадр, появлявшийся на экране и затем опять исчезавший, отгрызал кусочек у вечера. Скоро программа окончится, Лина захочет уйти, и всему наступит конец. Вот о чем думал Тарджис, не облекая эти смутные мысли в слова, и оттого радость его была неполной. Он, как мы уже знаем, был рожден для любви, он был романтик, и душа его искала не обыкновенного человеческого счастья, а золотого бессмертия, искала места на высоком балконе, недосягаемом для Времени и Перемен.