Текст книги "Улица Ангела"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

– Вы можете поужинать у меня, если хотите, – сказала небрежно мисс Голспи, когда они снова очутились во мраке Мэйда-Вейл. – Поможете мне приготовить ужин. Я проголодалась. А вы?

Тарджис, разумеется, уверил ее, что и он тоже, и, если она позволит, он охотно поможет ей приготовить ужин. Он готов был петь от радости, что не надо еще расставаться с Линой, что этот волшебный вечер продлится. Всю дорогу они беседовали о своих любимых и нелюбимых фильмах и киноактерах, и так как в их вкусах и взглядах было много общего, так как оба они ходили в кино, чтобы видеть наяву свои любовные грезы, а разница полов придавала пряный привкус их разговору, то оба были очень довольны. После улицы и тумана комната Лины показалась Тарджису еще роскошнее и уютнее, и, помогая молодой хозяйке сервировать ужин (который состоял главным образом из разных консервов в жестянках) на низеньком столике у камина, он чувствовал себя действующим лицом какого-то волшебного фильма.

– Вы умеете сбивать коктейли? – спросила Лина.

– Нет, – признался он. Для него коктейли не были, как для Лины, обыденной вещью. И в неожиданном порыве откровенности он добавил: – По правде сказать, я никогда в жизни их не пробовал.

– Вы меня не дурачьте, – прикрикнула на него Лина. – Что за глупости! Не может этого быть!

– Честное слово, не пробовал, – уверял Тарджис. – Я пил пиво, виски, портвейн, херес и всякие другие вина, а вот коктейля никогда не пробовал.

– Ах, какой пай-мальчик! – сказала Лина весело. – Ну так вот вы сейчас попробуете один из сногсшибательных коктейлей Голспи!

Он смотрел, как она доставала из буфета одну бутылку за другой, потом взбалтывала смесь в высоком серебряном графине, совершенно так, как это делали люди на сцене и на экране.

– Ну, теперь отведайте-ка, мистер с улицы Ангела, – скомандовала Лина, подавая ему небольшой стакан.

Коктейль имел своеобразный вкус, сначала он показался очень сладким, потом чуточку горьким, а в конце концов огнем разлился по всем жилам.

– Нравится? – Лина поставила на стол свой опустевший стакан.

– Да, очень.

– Так выпейте еще. Мы выпьем еще по одному, а потом закусим.

После второго стакана Тарджис уже казался себе как-то выше, значительнее и даже счастливее, чем был до сих пор. Он непременно захотел показать Лине фокус с тремя пенсами. Он знал три фокуса: один с монетами, два – карточных. Но не все сразу, сейчас он покажет ей только один. Лине фокус очень понравился, и она не хотела ужинать, пока он не объяснит ей этот фокус, а потом для практики проделала его несколько раз. Ужинать они сели уже настоящими друзьями. Ужин состоял из сардин, салата в картонных баночках, нарезанной ломтиками телятины, фруктов и шоколадного торта. Лина ела очень быстро, начинала то одно, то другое и оставляла, потом снова принималась за то же и через секунду отодвигала в сторону тарелку. Эта манера есть, очаровательно беспорядочная и суетливая, была совершенной новостью для Тарджиса, который привык видеть, как люди совершают процедуру насыщения истово, не спеша.

Кончив есть, Лина закурила папиросу и подошла к большому граммофону в углу. Заведя его, она не могла отыскать нужную ей пластинку (пластинки, казалось, были разбросаны по всей комнате), и Тарджис помогал ей искать (она сказала ему название и пыталась даже насвистать мотив). Наконец пластинка была найдена, и граммофон победно загремел, наполняя комнату веселым плясовым мотивом модной песенки.

– Вы танцуете? – спросила Лина, кружась и скользя по ковру в такт музыке.

– Плохо, – пробормотал Тарджис сконфуженно.

– А вот сейчас увидим. Уберите ковер в сторону. Так, довольно. Теперь давайте. – Она подошла к нему. – Нет, не так. Сюда ногу. Хорошо, дальше. Можете обнять меня крепче, будет удобнее танцевать.

Он не замедлил воспользоваться ее позволением. Если бы они стояли на месте, восторг его был бы неописуем. Но нужно было двигаться, танцевать, а он был так неуклюж. Это умеряло блаженство.

– Вы танцуете ужасно, – объявила Лина (губы ее были в каких-нибудь четырех дюймах от его губ), – но это ничего, научитесь. Я видала и худших танцоров. У вас есть чувство ритма, а у некоторых и этого нет. Ну, опять… влево, вправо, влево – так, теперь уже лучше. Но почему вы танцуете как деревянный? Побольше живости, огня… Ох черт! Пластинка кончилась. Вставьте другую и попробуем опять сначала.

Они пробовали несколько раз, в промежутке опять пили коктейль, и Тарджис сделал большие успехи. К концу вечера он уже обнимал свою даму крепко, как она хотела, и танцы не мешали ему наслаждаться ее близостью. Когда они остановились, он не сразу отнял руку, и Лину это как будто ничуть не рассердило. Она рассказала ему о всех балах, на которых была в Париже, и, когда рассказывать больше было нечего, неожиданно зевнула. Тарджис взглянул на часы.

– Что ж, – сказал он неохотно, – мне, пожалуй, пора уходить.

– Да, пожалуй, – согласилась она и опять зевнула. – Я что-то устала. Наверное, эта мерзкая погода виновата.

– А как же все это? – указал он на столик с остатками ужина.

– Пустяки. Завтра утром девушка все уберет. Она должна скоро вернуться, если только ее матрос не уговорит ее ночевать у него. Вот было бы мило – оставаться здесь одной всю ночь! Да нет, она придет. Я даже, кажется, уже слышу на лестнице ее шаги.

Тарджис медленно, неохотно надел пальто, старательно и долго застегивал его, возясь с каждой пуговицей. Проделывая все это, он не отводил глаз от Лины, не зная, как сказать ей о том, что у него на душе.

Лина тоже словно призадумалась.

– Послушайте, – воскликнула она вдруг, – были вы на этой неделе в «Колладиуме»? Нет? Ну, и я не была и хочу пойти. Но я терпеть не могу ходить одна. Если я достану завтра два места на первый сеанс, вы пойдете со мной? Я могу сходить днем за билетами. Надо же разменять эти двенадцать фунтов.

Она еще спрашивает, пойдет ли он! Господи!

– Вот и отлично, – продолжала Лина, провожая его к двери. – Слушайте, я вам позвоню в контору, если достану билеты, и мы уговоримся, где встретиться.

Они стояли уже у дверей, и Тарджис все еще держал руку Лины, словно собирался пожать ее, но забыл. Он тщетно пытался подыскать несколько приличествующих случаю фраз. Он не только держал ее руку, но невольно тянул ее к себе, так что расстояние между ним и Линой все уменьшалось. Лина наконец потеряла терпение.

– Никак не пойму, что вы хотите сказать, – объявила она. – Лучше уж не трудитесь. И уходите, пока не вернулась моя горничная. Завтра я вам позвоню. Да не дрожите же так, глупый мальчик! Ну, вот вам! – Наклонясь, она положила руки ему на плечи, быстро поцеловала его в губы и, со смехом отступив, захлопнула дверь перед его носом.

Тарджис постоял, жадно глядя на дверь, тяжело перевел дух и стал спускаться вниз, опьяненный, как человек, только что переживший сказку «Тысячи и одной ночи». Он дошел пешком до Килберна, там сел в автобус № 31, который довез его почти до самого дома. Туман был не очень густой, но отвратительно сырой. Вокруг Тарджиса все дрожали, кашляли, утирали слезившиеся глаза и сморкались. Но он ничего не замечал. Когда он сидел в автобусе, глядя куда-то в пространство, и когда потом шагал по грязным улицам, его согревал внутренний жар и тешила вереница радужных видений, которые рисовала ему фантазия.

4

Проснувшись поутру, он тотчас вспомнил о своей чудесной тайне и встал совсем другим человеком, не похожим на того Тарджиса, который так часто раньше с трудом продирал глаза в этой самой тесной комнатке. Сейчас это был человек, которого поцеловала накануне мисс Лина Голспи, человек, которому она обещала сегодня позвонить по телефону и сегодня же вечером пойти с ним в «Колладиум». Он вскочил с постели и немедленно вошел в роль этого нового, замечательного человека. Тот факт, что он сохранил внешний облик прежнего Тарджиса, не испытавшего в жизни ничего необыкновенного, делал все еще более удивительным.

– Честное слово, опять дождь! – сказала миссис Пелумптон, ставя перед ним завтрак. – Хорошо тем, кто в такую погоду может сидеть дома! Эдгар ушел вот уж два часа назад, а на его станции, наверное, здорово холодно.

– Да, наверное, миссис Пелумптон, – сочувственно подтвердил Тарджис. – Бедный Эдгар!

Ему и в самом деле было жаль Эдгара. Его никогда не поцелует такая девушка, как Лина Голспи, хоть проживи он на свете тысячу лет. Бедный Эдгар!

Шаркая туфлями, вошел старик Пелумптон, неумытый, с синим от холода носом, с засаленным шарфом на шее. Тарджис не раз видел его таким, но сегодня это непривлекательное зрелище возмущало его. Если бы Лина Голспи знала, что ему приходится завтракать, имея перед глазами такого противного старого неряху, словно вылезшего только что из мусорного ящика, она бы и говорить с ним больше не захотела!

– Письма нет, я вижу, – заметил мистер Пелумптон, подойдя к камину и грея руки у огня. – Значит, сегодня от меня не требуется, чтобы я ехал оценивать товар. Съезжу, пожалуй, перед обедом и застану его в лавке. Вот это мысль!

– Да, мысль хорошая, что и говорить, – резким тоном отозвалась его жена, хлопотавшая у стола. – Подождешь, пока откроют трактиры, да и поведешь его туда. Знаю я твои дела! Не будь их, не стоило бы открывать трактиры в обеденное время, потому что некому было бы их посещать.

– Слышали?! – обратился мистер Пелумптон к Тарджису, который торопился поесть, чтобы уйти как можно скорее. – У женщин всегда только одно на уме. Трактир! Если человек хочет немножко посидеть дома, они спрашивают, когда же он намерен работать, а если он идет на работу, начинается разговор о трактирах.

– А вы в трактиры не ходите, мистер Пелумптон? – осведомился Тарджис с подчеркнутой иронией.

– Где там, он их ненавидит! – в тон ему подхватила миссис Пелумптон. – Никакими силами не заставите его и близко подойти.

– Некоторые люди не хотят понять, что трактир бывает необходим деловому человеку, – с достоинством возразил мистер Пелумптон. – И если вы не работали в таком деле, как я, вы этого не поймете. Поверьте, в трактирах заключается столько сделок, что…

– До свиданья, миссис Пелумптон, – крикнул Тарджис, утирая губы, и выскочил из комнаты. Какую жизнь ведут эти Пелумптоны! Непонятно, как этим людям все же хочется жить. Спеша к станции Кемден-Таунского метро, проталкиваясь к эскалатору, ожидая поезда в Сити, качаясь потом в вагоне, среди множества локтей, развернутых газет и пакетов, он всю дорогу до Мургейта не переставал думать о своей великой тайне. В конторе он с трудом сдерживал ликование при мысли о том, что здесь распоряжается мистер Голспи, здесь все знают мистера Голспи, слыхали о его дочери, но никто не знает того, что знает он, Тарджис. Упоительная мысль!

Ему хотелось громко смеяться всякий раз, когда кто-нибудь заговаривал с ним или просто смотрел на него. Да, много они знают!

– Вы взяли расписку, Тарджис? – спросил мистер Смит.

Удивительное дело! Он совсем забыл и о деньгах и о расписке! Но расписка лежала у него в кармане, и, когда он вручал ее мистеру Смиту, его так и распирала тайная гордость и радость.

– Заходили в квартиру? – небрежно спросил мистер Смит.

– Заходил. (Что за вопрос! Если бы он только знал!)

– Да неужели? – воскликнула Поппи Селлерс, от ушей которой ничто не ускользало. – Расскажите же, какая у них обстановка. О чем вы говорили с его дочерью? Она хорошенькая? Расскажите все, все!

«А эта Поппи, в сущности, неплохая девчонка, только челка делает ее настоящим уродом. К тому же она влюблена в меня. Еще бы ей не влюбиться, если сама Лина Голспи… ну, ну, об этом молчок! Если вдуматься, бедняжка Поппи даже трогательна. И она приглашала меня вчера на концерт для полиции, а я чуть было не пошел! О Господи!»

– Что ж, мисс Селлерс, если вам так хочется знать это, я расскажу, – сказал он.

– Какое великодушие! – съехидничала Поппи. – Вы очень добры, милорд. Ну, рассказывайте.

– Они занимают верхний этаж особняка, – начал Тарджис. – И комната, в которой меня приняли, – большая, больше нашей конторы, и в ней множество всяких вещей, – большие лампы с абажурами, и граммофон, и куча подушек…

– Похоже, что они сняли меблированную квартиру? – спросила мисс Мэтфилд.

– Может быть. Не знаю. Я не бывал никогда в таких квартирах.

– Ну, а дочь? – вмешалась мисс Селлерс. – Красивая?

– Я видела ее только одну минуту, – сказала мисс Мэтфилд. – Кажется, хорошенькая, да?

– Да, – подтвердил Тарджис, изо всех сил сдерживая бурлившие в нем чувства.

– Но какая? Опишите ее, – допытывалась мисс Селлерс, не спуская с него глаз. И когда он, не ответив, вдруг отвернулся от нее, сделав вид, что очень занят, она бросила на него странный взгляд и больше не заговаривала с ним. Тарджис этого взгляда не заметил, а если бы и заметил, не придал бы ему никакого значения.

К счастью и для него и для «Твигга и Дэрсингема», у него в этот день было не очень много дела. Иначе он мог бы перепутать все отправки и натворить столько бед, что понадобилось бы две недели, чтобы опять привести все в порядок.

Неудобно ожидать обещанного телефонного звонка в конторе, где телефон звонит каждую минуту и заставляет вас подскакивать на месте. До половины четвертого Тарджис был сравнительно спокоен. От половины четвертого до четырех он замирал от нетерпения, от четырех до четверти пятого был близок к отчаянию, от четверти пятого до половины пятого балансировал на краю бездны, и каждый телефонный звонок увлекал его от бездны, а каждый нежеланный голос в телефонной трубке швырял обратно на ее край. «Если хотите знать мое мнение, – объявила служащая фирмы „Браун и Горштейн“ после разговора с ним по телефону в этот день, – так пора бы уже Твиггу и Дэрсингему немножко отполировать не только фанеру, но и своих служащих. Как они нахально обрезают, когда говоришь с ними!» В тридцать пять минут пятого, потеряв уже всякую надежду, Тарджис сидел за своим столом как в аду, а без четверти пять он тяжело дышал в телефонную трубку и был на седьмом небе.

Лина сообщила, что достала билеты и будет в вестибюле «Колладиума» в двадцать пять минут седьмого.

Но даже и тогда Тарджис не успокоился… Повесив трубку, он тут же сообразил, что ему трудно будет поспеть в «Колладиум» к половине седьмого. Иногда занятия в конторе продолжались до половины седьмого, а в горячие дни часто и гораздо позже. А ему нужно еще доехать с улицы Ангела до «Колладиума» и, если успеет, напиться чаю.

– Как вы думаете, мистер Смит, мы сегодня рано управимся? – почтительно спросил он у мистера Смита.

Мистер Смит поднял глаза и на миг вернулся к действительности из волшебного мира цифр.

– Право, не знаю, Тарджис. После шести, вероятно. А что? Вы куда-нибудь торопитесь?

– Мне нужно быть в Вест-Энде в двадцать пять минут седьмого, – пояснил Тарджис. («И если бы вы знали, милейший Смитти, кто мне назначил свидание, вас бы удар хватил!») Он подумал и добавил: – Если вы не возражаете, я пошлю Стэнли купить мне чего-нибудь поесть.

– Хорошо, пошлите сейчас, пока ему не надо копировать письма.

Таким образом, Стэнли был командирован в столовую за чаем, бутербродами и печеньем. Все это стоило восемь пенсов.

– А сдачу можно оставить себе? – спросил Стэнли, получив шиллинг.

– Ну нет, мой милый! – запротестовал Тарджис, финансы которого были в ужасном состоянии. После вчерашней экскурсии в кино у него осталось три шиллинга и три пенса. Из них он за проезд в автобусе уплатил два пенса, за завтрак сегодня – девять пенсов (на поездку в контору денег не требовалось, так как у него был постоянный билет в метро). И сейчас у него оставался один шиллинг и восемь пенсов. На эти деньги надо было доехать до «Колладиума», потом домой и прожить весь следующий день, пятницу. У него осталось всего две папиросы. Если Лине захочется чего-нибудь в «Колладиуме», – легко можно было предположить, что она потребует шоколада, папирос, мороженого, – он окажется в ужасном положении.

Он вышел из конторы в пять минут седьмого, тщательно умывшись в маленькой уборной и вычистив свой костюм. Ринулся в поток пассажиров, которые ехали в западную часть города, и в назначенное время, запыхавшись, но торжествуя, уже стоял под красными огнями у входа в «Колладиум». У него было время остыть, ибо мисс Голспи появилась только через десять минут в нарядном пальто с громадным меховым воротником и манжетами, такая красивая и элегантная, что Тарджис едва решился подойти к ней. Места у них оказались внизу, в первых рядах (он никогда еще не сидел на таких местах), и все было бы чудесно, если бы не два небольших инцидента. Один произошел, когда Лина во время второго номера программы, выступления какого-то фокусника, объявила, что ей хочется шоколаду.

– Не можете ли вы догнать вон ту девушку? – сказала Лина. – У нее всегда есть коробки с очень хорошими конфетами.

«Коробки!»

– Сколько они стоят? – спросил он жалобно.

– Нет, вы просто мелочная свинья! Сколько они стоят! Это мне нравится! После того как я уплатила за билеты!

– Не сердитесь, – пробормотал, заикаясь, Тарджис. – Видите ли… я… у меня есть только полтора шиллинга (два пенса он уплатил за проезд в автобусе).

– Полтора шиллинга! – Лина расхохоталась. В ее смехе не было ничего враждебного, но и сочувствия большого тоже не замечалось. – Эге, да вы еще беднее, чем была я до того, как вы принесли деньги из конторы. Ну, ничего. Пожалуй, мне не так уж и хочется шоколаду. А вы бы истратили свои драгоценные полтора шиллинга, если бы я вас попросила об этом?

– Ну, разумеется, истратил бы. Будь у меня, – в то время как он говорил это, занавес опустился, скрыв улыбающихся фокусников, – будь у меня сотни и тысячи фунтов, я бы все их истратил, если бы вы этого захотели. Честное слово.

– Ну, обещать ничего не стоит, – сказала Лина, не без удовольствия выслушав эти пылкие слова. Она подарила его кокетливым взглядом и при этом, конечно, заметила, что лицо его красно, глаза влажны и он смотрит на нее как сквозь горячий туман застенчивой влюбленности.

К сожалению, не все взгляды Лины предназначались ему, и это вызвало второй неприятный инцидент. Впереди, немного вправо от них, сидел со своей дамой какой-то молодой человек, высокий, красивый, завитой. Тарджис заметил, что этот господин оборачивался всякий раз, как в зале включали свет, и смотрел на Лину. После того как он проделал это несколько раз, Тарджис увидел, что и Лина отвечает ему тем же. Наконец в антракте он перехватил ее улыбку, предназначавшуюся этому незнакомому мужчине. Он сразу же почувствовал себя глубоко несчастным, потом разозлился, потом снова опечалился.

Наконец он не выдержал.

– Это ваш знакомый? – спросил он, пытаясь говорить легким и непринужденным тоном.

– Кто? О ком вы говорите?

– Вы все время улыбаетесь вон тому, высокому. Сразу видно, что он только что сделал себе перманент.

– А, тот, что все оглядывается? Он, кажется, принимает меня за какую-то свою знакомую. Красивый малый.

– Что ж, раз вы это находите, значит, так оно и есть, – сказал Тарджис с горечью. Он ощущал внутри боль, настоящую физическую боль, мучительнее зубной. – Мне он не нравится. По-моему, у него вид настоящего мазурика.

Но в глубине души он знал, что незнакомец и выше, и крепче, и красивее его, что он лучше одет и вообще представительнее его. Он готов был убить его за это.

– Вот уж неправда! – возразила Лина. Потом засмеялась и сделала ему гримасу. – Вы ревнуете, вот и все. А ревновать нехорошо. Я сейчас опять улыбнусь ему. Он мне нравится.

Когда Лина сказала это и решительно посмотрела туда, где сидел незнакомец, Тарджиса охватило желание кинуться на нее, вонзить ногти в ее нежное тело, сделать ей так больно, чтобы она закричала. Желание это было так сильно и властно, что потрясло его. Ничего подобного он до сих пор не испытывал. Но в эту минуту обмен взглядами и улыбками прекратился, ему положила конец девушка, сидевшая рядом с незнакомцем. Девушка эта тоже обернулась («Дай Бог ей здоровья!» – подумал Тарджис), нахмурилась и что-то сказала своему спутнику. После этого молодой человек перестал оборачиваться, а Лина делила свое внимание между сценой и Тарджисом. Все же он до конца вечера оставался в каком-то странном состоянии духа.

– Вы можете проводить меня домой и опять поужинать со мной, если хотите, – сказала Лина, когда они вышли из театра. – Наша девушка отпросилась на вечер. Так что, если хотите, можете и сегодня помочь мне приготовить ужин.

– Ну, конечно, хочу! – восторженно сказал Тарджис. – И вы извините меня за глупое поведение… знаете, там, в зале.

– Ревнивец! – засмеялась Лина. – Ой, как холодно на улице! Давайте возьмем такси. Да не бойтесь, плачу я, ваши драгоценные полтора шиллинга останутся при вас. Мне хочется поскорее добраться домой, я озябла. Ну-ка, остановите вон ту машину!

Тарджис за всю свою жизнь только один раз ездил в такси. Сидя бок о бок с Линой в темноте, он смотрел в окно на мелькавшие мимо знакомые шумные улицы, и это путешествие без затраты малейших усилий казалось ему просто каким-то волшебством. Не успели они оглянуться, как были уже в Мэйда-Вейл. Все эти чудеса делали жизнь роскошной, изумительной и в то же время простой. Войдя в дом, Лина и Тарджис услыхали громкое жужжанье голосов, доносившееся из нижней квартиры. Похоже было, что комичная старая иностранка созвала сегодня всех друзей, родню и друзей родни для обсуждения своих «бед». В комнате наверху сегодня как будто было еще больше подушек, граммофонных пластинок, коробок, бутылок. Опять Лина смешивала коктейли, и они имели все тот же странный вкус, сначала сладкий, потом горьковатый, потом – внезапно огонь по всему телу. Сегодня Тарджис выпил один, потом второй, и все предметы вокруг как-то увеличились, и сам он вырос в собственных глазах. Опять, как тогда, они ужинали за низеньким столиком перед камином, но сегодня ужин был роскошнее и все, видимо, куплено готовым в картонных банках и коробках. За ужином они разговаривали самым дружеским образом, и Лина в ярко-зеленом платье, чудесно оттенявшем рыжеватое золото ее волос, светло-карие глаза, алый рот и белую шею, была красивее, чем когда-либо. Все было изумительно.

– Вы знакомы с миссис Дэрсингем? – спросила Лина.

Он покачал головой.

– Я ее видел только один раз, когда она зачем-то приходила в контору.

– Она не такая красивая, как я, правда? Или, может быть, вы другого мнения?

– Такая красивая, как вы! – ахнул Тарджис, и ахнул искренне. – Господи, как вы можете сравнивать! Она – самая обыкновенная женщина, а вы – красавица. Да, красавица.

– Неправда, вы этого не думаете. Вы просто меня поддразниваете.

– Ничуть, – возразил он очень серьезно. (Поддразнивать ее! Придет же этакое в голову! Да разве он посмел бы?) – Я не видывал женщины красивее вас, никогда в жизни не видел и не увижу, никогда, никогда!

Лина вознаградила его улыбкой. Потом нахмурила брови.

– Не нравится мне эта миссис Дэрсингем. Я ее видела тоже только раз, но ненавижу ее. Она гордячка и мерзкая, злая кошка.

– В самом деле? – Тарджиса в эту минуту совсем не интересовала миссис Дэрсингем.

– Да. Она противная. И папе она тоже не понравилась. Он и мужа ее не очень-то любит. Он говорит, что мистер Дэрсингем дурак.

– Все-таки он не плохой человек, – возразил Тарджис, подумав. – Впрочем, я его мало знаю. А вот в торговом деле он, кажется, мало смыслит. До приезда вашего отца дела конторы были в полном упадке. Наше счастье, что приехал мистер Голспи. Не буду хвалиться, что посвящен во все, но это я знаю. Мистер Голспи очень дельный человек, правда?

Лина утвердительно кивнула.

– Он всегда добывает уйму денег, но проматывает все или теряет на какой-нибудь безумной затее. Он терпеть не может долго сидеть на одном месте. Если бы не это, он мог бы зарабатывать гораздо больше и разбогатеть по-настоящему. Но он за этим не гонится. Когда он решил ехать в Лондон, он написал мне, чтобы я тоже приехала, потому что он намерен остаться здесь надолго, и обещал, что у нас будет настоящий семейный дом. А теперь он уже говорит, что не любит Лондона и скоро опять уедет куда-нибудь.

– Да неужели? – Тарджис посмотрел на нее широко открытыми глазами. – Как это – скоро?

– О, очень скоро, – ответила она небрежно. Потом, словно что-то вспомнив, прибавила: – Послушайте, я ничего не знаю наверное, так что вы никому об этом не говорите. Дайте слово, что не скажете!

– Хорошо, не скажу. Но если он уедет, – продолжал Тарджис, озабоченно глядя на нее, – то и вы с ним уедете?

– Ага, вот что вас интересует!

– Да. Вы не уедете?

– Может, уеду… передайте мне, пожалуйста, папиросу… а может, и нет. Зависит от обстоятельств. Но послушайте, Тарджис, если мой отец узнает, что я проболталась, он будет взбешен. Хотя он позволяет мне делать все, что я хочу, но когда разозлится, он настоящий дьявол, можете мне поверить.

– Верю, – сказал Тарджис, никогда в этом не сомневавшийся. – Не хотел бы я видеть его в гневе!

– Господи, какой скучный и неприятный разговор! – воскликнула вдруг Лина и встала. – Давайте выпьем еще. Вы когда-нибудь были пьяны? Наверное, были. Я раза два в Париже напивалась в компании американцев. Мы всю ночь пили шампанское и ликеры. Раз я даже свалилась под стол и спала там бог знает сколько времени… Заведите граммофон и поставьте что-нибудь веселенькое. А потом идите сюда, я налила вам стаканчик. Посмотрим, не разучились ли вы еще танцевать.

Танцевали они недолго: Лина объявила, что она устала, а он слишком неповоротлив. Она потушила одну из ламп и отошла к камину. Тарджис подошел и стал рядом, совсем близко. Осторожно обнял ее рукой за талию и, так как Лина не отстранилась, крепче прижал ее к себе. Стоя вполоборота к нему, Лина подняла прелестное лицо, глянула большими загадочными глазами, приблизила губы так, что они были не более как на дюйм от его губ, и шепнула:

– Вам хочется меня поцеловать?

– Да. – Он сделал быстрое движение.

Но она еще быстрее вырвалась, отскочила и захохотала.

– Нет, этого нельзя, пока вы не скажете, что обожаете меня, что безумно в меня влюблены, что я самая очаровательная из женщин и что вы готовы сделать для меня все на свете, чего бы я ни попросила. Ну!

– Конечно, вы лучше всех, всех на свете, – пролепетал он, запинаясь. У него сердце чуть не выпрыгнуло из груди. – Я думал это всегда с того дня, как увидел вас в конторе. Я только о вас и думал. Я приходил сюда и стоял на улице у вашего дома, чтобы опять увидеть вас, хоть разок на вас взглянуть.

– Да неужели! – воскликнула Лина, подавив смешок. – Не может быть!

– Честное слово! И сколько раз! Клянусь вам, Лина…

– Ох, что за потешный мальчик! – воскликнула она, поддразнивая его. – Ну ладно, можете меня поцеловать… если поймаете!

И она забегала по комнате, вокруг кресел и столов, а Тарджис за ней, как слепой, пока она наконец не бросилась на широкий низкий диван, утонув в массе подушек.

– Нет, нет! – прокричала она, смеясь и тяжело дыша, когда он настиг ее здесь. – Вы меня не поймали!

Но он нагнулся над ней, бешено стиснул ее в объятиях и крепко поцеловал. Когда он выпустил ее, Лина опять начала со смехом протестовать, но в следующий миг ее руки обхватили шею Тарджиса, тело прижалось к его телу, и они опять стали целоваться. Через несколько минут Лина оттолкнула его и села, но руки не отняла, а он, держа эту руку, стал у дивана на колени. В его ушах билась и шумела кровь.

– А теперь ведите себя прилично, – сказала она до странности хладнокровно.

– Да, да, – шепнул он смиренно, глядя на нее снизу вверх. Заговори она с ним сейчас ласково, он бы разрыдался.

Лина улыбнулась ему, потом, наклонясь, легонько потрогала его щеку свободной рукой. Она приблизила лицо так, что ее рот снова запылал перед отуманенными глазами Тарджиса. Но когда он поднял голову, Лина отшатнулась. Это продолжалось до тех пор, пока он не вскочил и так же страстно, как в первый раз, прижал ее к себе. Они опять целовались. Добрый час Лина так играла с ним, заставляя его метаться в бурном и темном разливе страсти. По временам он только брал ее руку и прижимал к своей щеке, но вслед за тем наступали минуты, когда Лина лежала в его объятиях, отвечая на его страсть неожиданными бурными вспышками чувственности. Наконец, опять до странности спокойная и хладнокровная, она приказала ему уходить.

Ошеломленный, страдающий, он откинулся на спинку стула и смотрел на Лину острым, сверлящим взглядом.

А она, напевая какой-то плясовой мотив, погляделась в зеркало над камином. Потом обернулась и, встретив этот взгляд, нахмурила брови. Опять напомнила ему, что пора уходить.

Ему хотелось сказать ей тысячу чудесных слов, но он не находил их. Он пытался вложить все в свой взгляд.

– Можно мне повидать вас завтра? – спросил он наконец.

– Гм… – Она сделала серьезную, озабоченную мину. – Пожалуй. А что мы будем делать?

– Мне все равно что, только бы быть с вами. – Он пытался улыбнуться, но улыбка не вышла. Все мускулы лица были так напряжены, что, казалось, от улыбки оно треснет. – А вам чего бы хотелось? Пойти куда-нибудь?

– Да. Знаете что – мне хочется посмотреть новый звуковой фильм с Рональдом Мальбро… Где он идет? Кажется, в «Монархе». Там, я думаю, всегда битком набито, так что вам надо будет заранее купить билеты.

– Я куплю, если только вы наверное пойдете, – сказал Тарджис решительно.

– Ладно, пойду. Значит, билеты берете вы, смотрите же, не забудьте.

– Не забуду. На какой сеанс?

– Сейчас соображу… Ну, давайте встретимся у входа в три четверти восьмого. Кажется, именно тогда начинается фильм Мальбро, я сегодня нарочно посмотрела в газете.

– В три четверти восьмого. Хорошо. Послушайте, Лина… я вам хотел сказать…

Но она указала ему на его шляпу и пальто и, когда он их надел, взяла его за плечо и повела к двери.

– Вы мне все скажете завтра. А сейчас скажите только одно. Я – хорошая?

– О, Лина! Вы самая замечательная девушка в мире… Я не умею выразить…

– Неужели, м-и-лый? – перебила она, посмеиваясь. Подошла совсем близко, протянула губы, потом неожиданно откинулась назад, опять расхохоталась, но в конце концов позволила себя поцеловать.

Когда Тарджис вышел на улицу и обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на заветное окно, он был все еще как пьяный, у него болело сердце, мучительно щипало глаза. Страстные желания бушевали в нем, как никогда. Ничего подобного он не испытывал в те дни, когда рыскал по ярко освещенным улицам в тщетных поисках ответной улыбки, пожирал глазами пунцовые губы, мягкие подбородки, стройные, округлые ноги и руки в вагонах подземки, автобусах и кафе, переживал волнующие беглые пожатия в полумраке кино и возвращался в свою тесную комнатушку усталый, но возбужденный, а разгоряченная фантазия рисовала ему в темных углах фигуры обольстительных девушек, которые манили его, заставляя испытывать муки Тантала. Теперь было не то. Он был влюблен, безумно влюблен. В нем заговорила не только страсть, но и сердце. Чудо свершилось: явилась та единственная, которой он ждал. И, как по волшебству, жизнь его сразу обрела полноту и смысл. До сих пор он только существовал, теперь он жил.И, страстно полюбив, он стал наконец самим собой. Если бы только Любовь была милостива к нему, он сделал бы ради нее все на свете. Он готов был лгать, нищенствовать, красть, работать как вол днем и ночью, подниматься на головокружительные высоты мужества. Все это было бы для него безделицей, если бы судьба судила ему любить и быть любимым.