Текст книги "Похититель вечности"

Автор книги: Джон Бойн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Глава 25
НОЯБРЬ–ДЕКАБРЬ 1999 ГОДА

Тара сама предложила встретиться в том же итальянском ресторанчике в Сохо, где мы в начале года обсуждали ее уход со станции. Я не знал, хочу ли я этой встречи и отчасти нервничал, пока сидел, дожидаясь ее. Мы не виделись больше полугода, и за это время я лишь изредка наблюдал ее по телевизору.

Но когда после давления Кэролайн и ее коллег–заговорщиков со станции я позвонил Таре, она сразу же согласилась со мной повидаться. Мы поболтали минут десять, а потом договорились о времени и месте встречи.

Наконец она появилась, и я слегка удивился. Когда я ее в последний раз видел, она казалась воплощением современной женщины с успешной карьерой. Тогда на ней был костюм от знаменитого модельера – никакой готовой одежды для Тары (или Тарантула, как ее называл Джеймс), – ее короткие белокурые волосы были безупречно уложены, будто ее стилист дежурил у ресторана, чтобы нанести последние штрихи, прежде чем она появится на подиуме. Но теперь, полгода спустя, я едва узнал ее. Костюм сменили дорогие белые джинсы и простая блузка с открытым воротом. Она немного отпустила волосы – теперь они просто спадали на шею, – и перекрасилась в брюнетку с несколькими слегка высветленными прядями. В руках она держала органайзер – необходимое дополнение к образу, я полагаю, – лицо почти не тронуто косметикой. Она выглядела потрясающе, она выглядела на свой возраст.

– Тара, – выдохнул я, ошарашенный ее новым, взрослым образом. – Я тебе едва узнал. Замечательно выглядишь.

Она с удивлением посмотрела на меня, затем широко улыбнулась.

– Спасибо, – рассмеялась она, как мне показалось, слегка покраснев. – Ты очень любезен. Ты тоже неплохо выглядишь для своих лет.

Я тоже хмыкнул – скольких еще 256–летних людей она знает? – и покачал головой, стараясь не пялиться на нее. После того, как с формальностями было покончено, мы заказали сравнительно легкий ланч и поудобнее устроились в креслах; повисло неловкое молчание. Разумеется, это я пригласил Тару, и потому беседу следовало начать мне.

– Как жизнь на «Биб»? Лучше, чем у нас, полагаю?

Она пожала плечами.

– Прекрасно, – сказала она без особого восторга. – Очень отличается от того, что я ожидала.

– Чем же?

– Ну, они тратят на тебя кучу денег, но, похоже, их совершенно не волнует, занят ли ты какой–то работой. Мне кажется, это довольно странный способ вести бизнес.

– Это называется сохранять контроль над талантом, – пояснил я. – Они готовы платить огромному количеству людей, подписавших с ними контракты, не столько для того, чтобы они работали на них, сколько для того, чтобы они не работали на кого–то другого. Это старая практика, я и раньше с нею сталкивался.

– Не пойми меня неправильно, – поспешно сказала она, стремясь не выдать, насколько она разочарована в своей новой работе. – Мне есть чем заняться. Через несколько недель я еду на карнавал в Рио–де–Жанейро. В конце этой неделе буду участвовать во «Времени вопросов». В следующем месяце мы с Гэри Линикером[113]113
  Гэри Линикер (р. 1960) – в прошлом известный футболист, ныне журналист, ведущий спортивной программы на «Би–би–си».


[Закрыть] собираемся переоформить гостиные в доме друг у друга для передачи, посвященной дизайну интерьеров. У нас на это только два дня, так что нужно сделать… – Она попробовала найти подходящее слово, но не смогла и сдалась. Я опустил взгляд на еду, которую только что принесли, и начал жевать, стараясь не смотреть на Тару: вдруг у нее на лице отразилось крайнее уныние.

– Ну, я рад, что все так хорошо, и тебе есть чем заняться, – наконец сказал я. – Хотя мы, конечно же, скучаем по тебе.

– Еще бы не скучали, – ответила она. – Не нужно было столь поспешно от меня избавляться.

– Это неправда, – запротестовал я. – События разворачивались слишком стремительно, и мне казалось, что если ты получила стоящее предложение от «Би–би–си», в твоих интересах принять его. Я просто думал о твоем будущем.

Тара засмеялась. Она верила в это не больше, чем я.

– Ну что ж, – сказала она. – Все не так просто, признаюсь тебе честно. Думаю, что я немного заблуждалась. У меня были и другие причины уйти со станции, не только это предложение. Я уверена, ты это понимаешь.

Я с удивлением глянул на нее, но Тара смотрела поверх моего плеча – на другой столик, за который только что уселась парочка знаменитостей. Она кивнула им, затем принялась за пиццу.

– Как Томми? – спросила она через минуту, глядя на меня так, точно намеревалась задать этот вопрос, как только вошла.

– Не очень хорошо, – сказал я.

– Я очень расстроилась, когда прочитала.

– Это было неизбежно, – сказал я. – Он давно уже к этому шел. Время не на его стороне.

– Но он уже не в коме?

– О нет. И вернулся домой, а это хорошо. Но он подавлен. И неизвестно, сохранится ли у него работа, когда он поправится.

– Ему это будет нелегко пережить. Я знаю его продюсера, настоящая сука. Ужасная лицемерная дрянь. Охотно показывает в своем шоу какое угодно человеческое поведение или извращение, но если кто–то ведет себя, как обычный человек, она считает, что настал конец света. Кошмар, а не женщина. Хотя не мне об этом говорить.

– О, перестань. – Я улыбнулся ей, не вполне понимая, то ли она ищет участия, то ли просто дурачит меня. – Ты не так уж плоха, – иронично добавил я.

– Я была такой, – сказала она. – Я была в точности, как она. – Тара умолкла, закусив губу и раздумывая, хватит ли ей смелости произнести заготовленную речь. Но слегка запнувшись, все же продолжила: – Послушай, Матье. Я должна тебе кое–что сказать. Я давно уже хотела, но всякий раз, когда собиралась, мне не хватало смелости. Ты позвонил мне, и вот пока мы здесь сидим, я решила, что готова пережить унижение и уладить этот вопрос.

Я посмотрел на нее и отложил вилку.

– Ну? – сказал я.

– По поводу того, что случилось, – объяснила она. – Между нами, я имею в виду. Когда я… заинтересовалась твоим племянником.

– Это было так давно, Тара, – раздраженно сказал я, не желая снова поднимать этот вопрос.

– Я знаю, знаю, – ответила она, – но я должна сбросить эту тяжесть с души. – Она сделала глубокий вдох и посмотрела мне прямо в глаза. – Прости, – сказала она, – Прости за то, что я сделала. Я была неправа. Я поступила бесчестно по отношению к тебе и к Томми. Не знаю, о чем я тогда думала – я повела себя, как влюбленная школьница, – но, как ты сказал, это было давно, и я… думаю, я изменилась. Так что я просто хотела извиниться, вот и все. Твоя дружба всегда много значила для меня, мне ее недостает. Я поступила плохо и сожалею об этом. Ты был первым человеком…

Я накрыл ее руку своей.

– Тара, все в порядке, – сказал я. – Все уже в прошлом. Никто из нас не совершенен. Ты не представляешь, какие ошибки мне доводилось совершать в былые годы.

Она улыбнулась, я рассмеялся и покачал головой. Я был благодарен ей за эти слова. Мы снова принялись за еду, и хмарь за нашим столиком развеялась. Мы снова стали друзьями, и это было хорошо. Что еще важнее, она теперь совершенно не походила на ту Тару, которую я разлюбил, и стала гораздо ближе к той, в которую я когда–то был влюблен.

– Передай ему мои наилучшие пожелания, – сказала она через минуту, пытаясь найти нужные слова. – Даже если считаешь, что он поступил дурно. А может, тебе и не стоит ему говорить обо мне. Скорее всего, он небольшой мой поклонник. Особенно после… Ну, тогда я ведь ему не помогла, правда? – Колонка «Тара говорит», навлекшая тогда на него столько неприятностей, теперь в беседе даже не всплыла. Я сменил тему.

– Забудь об этом, – сказал я. – Как бы то ни было, я пригласил тебя сюда не беседовать о Томми или каких–то старых проблемах. Ты же знаешь, у нас деловая встреча.

– Вот как? – переспросила она, хотя я ни на секунду не поверил, что она об этом не думала. – Хорошо. Как дела в моем бывшем пристанище?

– Оживленно, – сказал я. – Весьма оживленно.

– Ты нашел кого–то на место Джеймса? – спросила она, и я покачал головой.

– Нет. После его смерти я работаю за него. А П.У. удрал на Карибы или что–то в этом роде и напустил на меня свою дочь, вместо того, чтобы самому позаботиться о своих акциях. Девица – худшее, что случалось со мной за долгие годы, а это о чем–то говорит.

– А что стряслось? – спросила Тара, и я понял, что готов обсуждать с ней эти вопросы. Полгода назад, даже год назад мне приходилось опасаться, что все, мной сказанное, попадет в газету или разнесется по офису за обеденный перерыв, но теперь, хотя мы провели вместе всего полчаса, я снова доверял ей. Я почувствовал, что могу сбросить этот груз со своих плеч и рассказать, каково мне приходится. Мне больше не с кем этим поделиться. Я рассказал ей о Кэролайн и о том, как она стремится разобраться в нашем бизнесе, хоть я не верил, что она справится с этой работой; рассказал, как она добивается должности Джеймса Хокнелла.

– Но ведь она ее не получит, верно? – сказала Тара, запивая пиццу минеральной водой. Я покачал головой.

– О нет, – сказал я. – Но и я не хочу этим заниматься. Я угробил на это полгода, и с меня хватит. Мне нужен отдых. Я уже немолод.

– Ты снова хочешь стать бездельником, – улыбнулась она, и я быстро кивнул.

– Да. – Я не стыдился в этом признаться. – Я и в самом деле этого хочу. То есть, я намерен по–прежнему участвовать в делах, но не на таком уровне. Я хочу, чтобы все шло по–старому.

– А кто не хочет? – тихо сказала она, и я запомнил эту фразу, заподозрив, что это скорее всего намек. – Так что ты собираешься делать? – спросила она. – Нанять кого–нибудь с другой станции? Думаю, я могу подбросить тебе пару имен, которые…

– Нет–нет, – ответил я. – Все в порядке. У меня есть некоторые соображения, что можно сделать, но я пока не уверен, есть ли в них смысл. Я должен все обдумать. Лучше расскажи о себе. Только честно. Ты довольна своей работой?

– Примерно так же, как ты своей, – призналась она и вздохнула. – Я особо не напрягаюсь. Но мне надоели шоу, которые я делаю. К тому же бо́льшая часть времени уходит на разного рода изыскания и административную работу, которая меня привлекает не больше, чем тебя. Я хочу снова стоять перед камерой. Я хочу вести серьезное новостное шоу – вот и все, что мне нужно. Создать нечто новое, свежий формат, собрать профессиональную команду и работать, чтобы преуспеть. Хорошее новостное шоу. Вот чего я хочу.

Я кивнул и уставился в стол. Я почувствовал, что все мое тело дрожит от радости; все вышло куда лучше, чем я мог даже предположить.

– Тара, – сказал я, – полагаю, пришло время раскрыть наши карты, как ты считаешь?

Я подождал, пока Томми устроится дома, и только потом нанес ему визит. Дверь открыла Андреа; казалось, при виде меня она сразу же успокоилась, несмотря на то, что мы не слишком поладили в нашу прошлую встречу в больнице. Она была уже на последнем месяце, лицо немного отекло, но выглядела она вполне здоровой, хоть и уставшей.

– Как наш пациент? – спросил я, снимая пальто. – Я подумал, что надо ему дать пару дней отлежаться.

– Мне бы так, – сказала она, проводя меня в гостиную, где Томми смотрел телевизор. – Но раз теперь вы здесь, я могу ненадолго выйти. Томми, я скоро, ладно?

Она говорила грубо и раздраженно, словно уже устала нянчиться с моим племянником. Томми что–то буркнул, и она исчезла, оставив нас вдвоем. Он лежал на кушетке перед телевизором, одетый в футболку, грязные штаны и толстые шерстяные носки. Голова немытая, волосы выглядели засаленными, а лицо оставалось по–прежнему бледным. Томми едва посмотрел в мою сторону и прибавил звук у телевизора. Детская передача. Мультики.

– Ты знаешь, как отличить мульперсонажа от реального человека? – не поднимаясь, спросил он.

– Ну? – сказал я. – Как?

– По пальцам, – тихо ответил он. – У мультяшек всегда четыре пальца. Вот так. А почему, как ты считаешь?

Я задумался.

– Ну да, – сказал я. – Так и еще по тому, что мультперсонажи выглядят живее. Что с тобой, Томми? Сядь и веди себя как взрослый человек. Я хочу сварить кофе, ты будешь?

– Чай, – буркнул он. Я забыл, что несмотря на пристрастие Томми ко всевозможным наркотикам и прочим вызывающим привычку субстанциям, единственный наркотик, к которому он остался равнодушен, – кофеин. Принеся в комнату напитки, я подошел к телевизору и выключил его.

– Эй, – заныл Томми. – Я же смотрел.

– А теперь не будешь, – сказал я и поставив перед ним кружку с чаем. Он нахмурился и прикрыл глаза руками – лежал и ждал, пока я что–нибудь скажу. Я вздохнул. – Ну, – сказал я, – как ты? Получше?

– О да, – язвительно сказал он. – Просто на миллион долларов. Постой–ка: у меня был передоз, я чуть не загнулся, меня пичкают всеми этими лекарствами, чтобы отучить от наркотиков, от них у меня боль в желудке и не прекращается понос, денег нет, подружка готова бросить меня, и через месяц я стану отцом. Ах да, и с работы меня уволили. Конечно, я безумно счастлив, как же иначе. О чем ты спрашиваешь.

– Тебя уволили? – с удивлением спросил я. – Когда?

– Вчера, – тихо ответил он; ему стыдно, подумал я. – Стефани позвонила поинтересоваться, как я, – ну, по крайней мере, с этого начала, – а затем сказала, что, на ее взгляд, мне следует на время расстаться с шоу. Дескать, моя «внестудийная деятельность», как она это назвала, плохо отражается на них, и они не могут позволить мне остаться. Так что спасибо за потраченные девять лет жизни, но – сайонара, детка.

Он приложил руку к виску, отсалютовав по–военному. Я покачал головой. Меня это ничуть не удивило, но разозлило, что они не подождали более благоприятного момента, – тогда он мог хотя бы надеяться, что наладит свою жизнь. Не было никакой нужды в подобной спешке.

– Мне жаль, – сказал я. – Мне жаль, что так вышло, но…

– Но ты знал, что это случится, – оборвал он меня. – Да, тебе ни к чему все это говорить. Ты твердил мне об этом все время.

– Я не это хотел сказать, – возразил я. – Я хотел сказать, что, быть может, все равно пришло время уйти из программы. Со скольких лет ты там – с двенадцати?

– С четырнадцати.

– Ты же не хочешь весь остаток жизни играть одного персонажа, правда?

– Это работа, дядя Мэтт, – сказал Томми, поднимаясь и глядя на меня; лицо его скривилось от жалости к себе. – И я слишком долго пробыл в этом шоу. Думаешь, какой–нибудь ассистент режиссера по кастингу из любого телешоу или фильма посмотрит на меня и увидит Томми Дюмарке? Нет! Они все видят Сэма Катлера. Тупого Сэма. Мальчика с золотым сердцем и двумя извилинами в голове. Я теперь актер одной роли. Ты знаешь, что случилось с Майком Линкольном, а? Или Кэти Элиот? Или Питом Мартином Синклером? Где ты их теперь увидишь?

– Кого? – спросил я, не вполне понимая, что он хочет сказать.

– Вот именно! – завопил он. – Когда–то они были такими же крутыми, как я. И кто они теперь? Ничто! Никто! Может, работают где–нибудь в ресторане – вам картошку–фри, сэр? Вот мое будущее. Никто не возьмет меня на телевидение. Я нетрудоспособный! – Он закрыл голову руками, и на секунду я испугался, что он плачет, но он не плакал. Он просто хотел погрузиться в темноту. Он не хотел ничего видеть – или никого. Ему хотелось выйти из игры. – Я жалею, что не умер, – просто сказал он, отняв от лица руки. – Жалею, что передозировка не убила меня.

– Ну хватит, – разъяренно сказал я, подошел и сел рядом с ним на кушетку. Я взял его лицо в свои руки, но Томми отвел взгляд; он выглядел таким уставшим, таким опустошенным, что я всем сердцем потянулся к нему. И сейчас в его лице – этом лице умирающего мальчика – я видел лица его предков, и все эти люди умирали в его возрасте. Потерянный, подавленный Томми был готов присоединиться к ним. – Ты не умрешь, – твердо сказал я.

– А что мне остается? – спросил он.

– Например, ребенок, – сказал я. Он лишь пожал плечами. – Скажи мне, – добавил я через минуту. – Ты все время твердил, как ненавидишь свою известность, как был бы рад расстаться с ней. Ты говорил, что не выносишь людей, которые все время пялятся на тебя…

– Ну, не все время, – пробормотал он; что ж, у него еще сохранилась искорка юмора.

– Ты в самом деле хотел бы расстаться с ней? – спросил я. – Насколько важна для тебя слава? Скажи мне, Томми. Насколько важна слава? Много ли это значит? Важно ли иметь в друзьях десятки знаменитостей, которые все время болтаются вокруг?

Он сосредоточился на минуту и задумался, словно сообразил, что его ответ может оказаться важным.

– Не особенно, – сказал он – почти открытие для него самого. – Я был знаменит. Я и сейчас знаменитость. Это немногого стоит. Я просто хочу успеха. Я не хочу быть неудачником. У меня есть… не знаю… амбиции. Я хочу ощущать, что преуспел в жизни. Что я чего–то стою. Я не хочу топтаться на месте. Я должен… добиться! – завопил он. – Моя жизнь должна обрести какой–то смысл.

– Отлично! – торжествующе закричал я. – Ты этого хочешь? Ты в самом деле этого хочешь? Ты стремишься к успеху?

– Да.

– Хорошо. Тогда это – все это – не имеет никакого значения. Забудь о шоу. Там ты уже сделал все, что мог. Посмотри на себя, ради бога, – тебе же едва за двадцать. У тебя вся жизнь впереди. Ты столько всего достиг за последние десять лет – в десятки раз больше, чем другие за всю свою жизнь. Только представь себе, что ты можешь сделать в будущем! Соберись или ты умрешь. Ты мог убить себя, как это случилось со всеми вами.

– Большое дело, мать твою, – сказал он, снова потухнув.

– Ладно, Томми, – тихо сказал я. – Я хочу, чтобы ты сел и выслушал меня. Я хочу рассказать тебе о твоей семье. Твоем отце, его отце, и его отце. Я этого никогда никому не говорил, поверь мне. Я хочу объяснить тебе, как они сбились с пути, и если ты не изменишь свою жизнь – нет сомнений, кто из нас останется жить дальше. Девять поколений Дюмарке, о судьбе которых тебе ничего не известно, – все вы так предсказуемо сходили в могилу. Теперь этому конец, Томми. Конец, здесь и сейчас. Сегодня.

Он уставился на меня, как на сумасшедшего.

– О чем ты говоришь? – спросил он.

– Я говорю об истории.

– Об истории?

– Да! Я говорю тебе о том, что ты идешь по той же дорожке, что и твои предки, потому что ты слишком глуп, чтобы раскрыть глаза и начать жить! Всем вам было наплевать на жизнь, и потому вы с такой легкостью жертвовали ею. А я получил все ваши годы. И с меня хватит, ясно? – Я кричал, я говорил то, о чем раньше не мог и помыслить.

– О чем ты? – спросил он. – Как ты можешь говорить такое? Я понимаю, что ты знал моего отца, и, догадываюсь, его отца, но откуда ты…

– Томми, просто сиди, молчи и слушай. Не говори ничего, пока я не закончу. Ты можешь сделать это для меня?

Он пожал плечами.

– Ну ладно, – произнес он уныло.

– Хорошо, – сказал я, усаживаясь в кресло и переводя дыхание. Я могу спасти жизнь Томми, решил я. Мне необходимо спасти его – ради себя. – Хорошо, – повторил я, сделав глубокий вдох и заставляя себя начать рассказ. – Дело вот в чем, Томми, – начал я. – Такая вот история. Просто выслушай ее. Ты не знаешь обо мне одной вещи – возможно это нелегко будет понять, но я, тем не менее, попытаюсь рассказать. Вот она… Я не умираю, я просто становлюсь все старше и старше.

В следующие несколько дней меня удивила реакция публики на увольнение Томми. Хотя первым откликом на его передозировку стали вопли бульварной прессы насчет невоздержанности испорченной молодежи, которая растрачивает себя попусту, – предсказуемая, ханжеская реакция, учитывая то, что именно они навязали ему этот имидж, – общественное мнение начало медленно склоняться в сторону симпатии и понимания.

Дело в том, что за последние девять лет Томми Дюмарке стал неотъемлемой частью жизни нации. Люди наблюдали, как из жестокого задерганного подростка он превращался в славного, хотя и сексуально невоздержанного мужчину – или точнее, они наблюдали как взрослеет Сэм Катлер, но эти два имени стали неразделимы для большинства, как и их жизни. Люди читали о его похождениях в газетах, слушали его пластинки, украшали стены своих комнат его постерами, покупали модные журналы, в которых печатали несуществующие интерьеры его дома. Они покупали журнал на этой неделе, потому что на обложке были изображены обнимающиеся Сэм Катлер и Тина, они покупали журнал на следующей неделе, потому что в нем была фотография Томми Дюмарке и его новой девушки. Грань между этими двумя была очень тонка, различия размыты. Оба вошли в эту жизнь, кто бы они ни были, Томми или Сэм, и не собирались сдаваться без борьбы.

Новостные станции передавали репортажи о том, сколько продюсеры получают писем, осуждающих их за то, что они вышвырнули его в то время, когда он более всего нуждается в помощи. Они так долго учили его, сделали звездой, говорилось в этих письмах, и непорядочно теперь увольнять его за тот стиль жизни, которого требовала от него их программа.

Одна из газет призвала всех несогласных с увольнением Томми Дюмарке отказаться от просмотра очередной серии во вторник; и в самом деле, статистика показала, что число смотревших программу снизилось с пятнадцати миллионов до восьми. Я не имел представления, что происходит на собраниях продюсеров, но подозревал, что радостного в них мало.

Я позвонил Томми узнать, подбодрили его новости или нет, но его не оказалось дома.

– Ему пришлось спуститься в квартиру на первом этаже и вылезти через окно, – объяснила Андреа. – Чуть ли не половина журналистского мира обосновалась у нас под окнами. Все ждут от него какого–то заявления.

– Скажи ему, пусть ничего не говорит, – твердо сказал я ей. – Последнее, что ему сейчас нужно, – устраивать словесные баталии с продюсерами. Скажи ему, пусть помалкивает. Если он в самом деле хочет вернуться, это для него лучшая возможность.

– Не волнуйтесь, он так и делает.

– Как он?

– Неплохо, – оптимистично сказала Андреа. – Гораздо лучше, чем на прошлой неделе. Отправился в госпиталь на осмотр. Сказал, что собирается присоединиться к группе перевоспитавшихся наркоманов, так что все вполне.

– Вот как? – Я был страшно рад это слышать. – Ну это хорошие новости.

– Если он в самом деле доведет это до конца. Вы же знаете, какой он. – Девушка помолчала. – Вы думаете, ему вернут работу?

Я ответил не сразу.

– Не знаю, – в конце концов сказал я. – Я бы не питал особых надежд. Публика непостоянна. Сейчас это главная новость, но через пару недель она перестанет ею быть. Им нужно одно – сочинить какую–нибудь невероятную сюжетную линию, чтобы все снова кинулись смотреть сериал. А что, он ждет от них звонка?

– Полагаю, он думает об этом, хотя не уверена. Он не слишком разговорчив. Настроение у него странное, сказать по правде, – с того самого дня, как вы заходили. Он очень изменился.

– Вот, значит, как, – сказал я, понимая, что на самом деле она задала вопрос, только я не хотел на него отвечать. Первой реакцией Томми было недоверие, что вполне естественно. Он стал первым человеком, кому я рассказал об всем этом, и рассмеялся, решив, что я над ним шучу.

Мы проговорили несколько часов: я рассказал множество историй о его предках, равно как и о своих приключениях. Поведал ему о своей юности и о ранней безнадежной любви, закончившейся трагедией. Я даже признался ему, каково это – быть влюбленным в человека, не достойного этих чувств. Я говорил о XVIII веке, XIX–м и ХХ–м. Место действия перемещалось из Англии в Европу, из Европы в Америку и обратно. Я рассказывал ему о людях, фамилии которых он слышал на уроках истории, и тех, чьи имена стерлись с лица земли после смерти, сохранившись лишь в памяти их двойников, которые в свою очередь умирали, оставляя меня – одного, самого старшего из них всех.

Я так и не убедил его до конца; он остался в крайнем замешательстве.

– Дядя Мэтт, – спросил он, когда я уже направился к двери. – Все эти люди – мой отец, дед, прадед и так далее? Это ведь некая метафора, придуманная для меня. Ты сочинил это, чтобы меня убедить?

Я рассмеялся.

– Нет, – просто ответил я. – Вовсе нет. Так все и было. Все происходило именно так, как я рассказывал. Сделай из этого выводы. Теперь дело за тобой, вот и все. Я рассказал тебе историю – клянусь, я никогда не рассказывал об этом ни одному из твоих предков, хотя, возможно, следовало это сделать. Может, это помогло бы их спасти. Но как бы то ни было, теперь ты все знаешь. Что ты сделаешь с этой информацией – дело твое. Только вот что…

– Да?

– Пусть это останется между нами. Меньше всего я хочу прославиться, как ты.

Он рассмеялся.

– Я тоже этого не хочу, – сказал он.

– Возможно, все еще сказываются последствия этих недель, – теперь сказал я Андреа. – Дай ему время. Он придет в себя. А как ты себя чувствуешь? Тебе ведь недолго осталось.

– Пару недель, – радостно сказала она. – Я только надеюсь, что он или она не родится на Рождество, вот и все. До или после – мне все равно. Только не на Рождество.

– Главное, чтобы он был здоровым, – сказал я, как обычно говорят в таких случаях.

– Или она.

– Ну да, – сказал я, хотя не верил, что такое случится.

Кэролайн стала проклятием моей жизни. Работала она усердно, однако слишком жаждала одобрения. У нее было свое мнение обо всем, и несмотря на то, что в индустрии она было новичком, она стремилась поделиться им на заседаниях совета. Подчас в ее словах было некое наивное обаяние; честно говоря, она быстро переняла профессиональный жаргон и стремилась заставить меня понять расхождение между тем, что хочет смотреть публика, и моим представлением о том, что они должны смотреть (то есть ничего), – но чаще сказывался недостаток опыта, и ей лишь удавалось разозлить коллег, которые считали ее самоуверенной и некомпетентной. Я сделал ошибку, взяв ее на работу, по крайней мере – на такую значительную должность, но, признаться честно, в то время у меня не было особого выбора. В конце концов, она контролировала акции своего отца, а П.У. оставался членом совета и одним из совладельцев станции. Нравилось мне это или нет, она пришла надолго. По крайней мере, до той поры, пока мне не удастся убедить ее отца вернуться, не было нужды ее выгонять.

Я допоздна работал над сеткой вещания и думал, что остался в здании один, когда она вошла в мой кабинет и, встав в дверях, посмотрела на меня со странной ухмылкой.

– Кэролайн, – удивленно сказал я, но от ее появления в восторг не пришел. – Что вы здесь делаете? Я думал, все уже ушли домой.

– А что мне делать дома? – тихо спросила она; на ее губах порхала улыбка. Я задумался. Этого я не знал. Мы никогда не общались на личные темы. – Матье, – спросила она, закусив губу, – вы побудете еще здесь? Я хочу кое–что принести.

Я положил ручку и потер глаза. Я устал и у меня не было настроения начинать какие–то игры или даже деловые обсуждения. Чего бы она ни желала, мне хотелось, чтобы она побыстрее от меня отстала. Я подумал, не забрать ли мне бумаги домой, но я всегда старался придерживаться золотого правила – в офисе я работаю, а дома – живу, так что даже возможность продолжительной беседы с Кэролайн не могла заставить меня изменить этому принципу.

Она вернулась с бутылкой шампанского и двумя бокалами, ногой закрыла за собой дверь.

– К чему это? – удивленно спросил я. Такого я ожидал меньше всего.

– Хотите сказать, что не понимаете? – улыбнулась она.

– Мы что–то празднуем?

– Это наш юбилей, Матье. Не говорите мне, что вы забыли.

Я задумался; разумеется, я уже не юнец, но на память пока не жалуюсь и точно помню, что хоть в свое время и женился пару раз сдуру, но она в число моих жен как будто бы не входит. Я покачал головой и неловко улыбнулся.

– Простите… – сказал я. – Но…

– Ровно пять месяцев назад мы с вами познакомились, – объяснила она. – В тот день, когда вы предложили мне работать здесь, помните?

– И это считается юбилеем? – спросил я.

– О, перестаньте, – сказала она, открывая бутылку и наполняя бокалы. – Нам не нужны предлоги, чтобы вместе выпить, верно? Мы же друзья.

– В самом деле, – нерешительно сказал я, принимая бокал и чокаясь с ней. – Ну, за следующие прекрасные пять месяцев, – сухо сказал я.

– И больше, – сказала она, хлопнув меня по руке. – Я считаю, нас ждет большое будущее, Матье. Нас с вами. У меня столько планов, вы знаете. Я столько всего смогу сделать здесь. Я ведь незаурядная женщина. Если вы познакомитесь со мной поближе, вы это поймете.

Я медленно кивнул. Теперь до меня дошло. Удивительно, но и по прошествии 256 лет я неспособен сразу понять, что со мной флиртуют. Хотя в данном случае я сразу же заподозрил какой–то подвох. Кэролайн не из тех женщин, которые дают, не ожидая ничего взамен.

– Послушайте, Кэролайн, – начал было я, но она оборвала меня:

– Вы говорили с Тарой Моррисон? – спросила она, и я кивнул:

– Да, да, мы обедали вместе пару дней назад.

– Вы предложили ей работу?

– Как и было предписано.

Она широко раскрыла глаза.

– Ну так что? – настаивала она. – Что она сказала?

– Что подумает об этом. Не могла же она сразу дать мне ответ, правда? Но, наверное, можно считать, что мы ее получили. Она изменилась, мне кажется. По–прежнему амбициозна, но это проявляется как–то иначе, она стала лучше.

– Мы все амбициозны, Матье.

– Да, но она хочет… как это?.. – Я пытался вспомнить, что же больше всего поразило меня в Таре при нашей встрече, чем она отличалась от той Тары, которую я знал. – Она хочет гордиться своей работой, понимаете? Она хочет быть… – Я рассмеялся. – В общем, она хочет быть настоящим профессионалом. Думаю, она стремится обрести самоуважение. Делать то, чем она сможет гордиться.

– Хорошо, – сказала Кэролайн, – я разработаю кое–какие идеи для нее.

– Нет, – твердо ответил я. – Я сам позабочусь о Таре. Мы все еще на стадии переговоров. Не стоит рисковать, ведь вы ее даже не знаете.

– Я просто подумала, что смогу подбросить кое–какие идеи для ее программы.

– Послушайте меня, Кэролайн, – твердо сказал я. – Я хочу, чтобы вы держались от нее подальше. Предоставьте это мне и все будет в порядке. Тара вас проглотит и выплюнет – нужно знать, как с ней обращаться.

Она, слегка обидевшись, откинулась в кресле. Но я знал, что вмешиваться она не станет.

– Простите, – сказала Кэролайн. – Разумеется, я не стану делать то, что вам не понравится. – Я пожал плечами. – Но я тоже хочу гордиться своей работой. И хочу, чтобы вы мной гордились. – Я опустил взгляд на стол и через секунду почувствовал, что ее рука гладит меня по щеке. – Мне кажется, мы могли бы стать ближе, Матье.

Я немного отодвинул стул и поднял обе руки, возражая.

– Простите, Кэролайн, – сказал я. – Но я не думаю, что это удачная…

– Вы не понимаете, насколько я вами восхищаюсь, Матье, – продолжала она, встав и подойдя ко мне; ее манера соблазнять была позаимствована из телепередач. – Меня всегда привлекали мужчины постарше.

– Но не настолько, – сказал я. – Поверьте мне. А теперь в самом деле, я…