Текст книги "Похититель вечности"

Автор книги: Джон Бойн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

– У меня нет изящно декорированной спальни.

– Ну так пойди и найди ее, ради всего святого. Поищи в каталоге «Аргос»[56]56
  «Аргос» – британский каталог товаров.


[Закрыть]. Выбери что–нибудь и пригласи фотографа сделать несколько снимков. Если ты хочешь заработать денег, используй преимущества своего звездного положения, пока таковое существует.

Я почувствовал, что несколько уклонился от темы: начал с фотографов, переключился на Андреа, а теперь даю бесплатные финансовые советы. Я расслабился в кресле и посмотрел по сторонам. В зале в середине дня было почти пусто – слишком поздно для ланча, слишком рано для обеда. За одним столиком я заметил младшего министра, оживленно беседующего со своей любовницей, – последний раз я его видел на фотографии, где он изображает в пантомиме заднюю часть лошади. К несчастью, передняя часть забыла надеть на себя какую бы то ни было одежду; поговаривали о возможном скандале, но никто не решился это опубликовать. За соседним столиком сидела пожилая пара – они ели пирог со сливками и пили чай, молча глядя мимо друг друга, точно за всю жизнь уже сказали все, что могли сказать, и теперь оставалось лишь как–то скоротать время. За другим столиком сидел подросток с прыщавой подружкой – оба очень громкие. На майке парнишки было написано: «Меня зовут Уоррен Римблтон, и в марте я выиграл восемь миллионов фунтов в лотерею. А ты – нет!». Он был с головы до ног увешан кошмарными золотыми украшениями, так что я заподозрил, что надпись – правда. Я быстро отвел взгляд, когда их губы встретились, и они принялись целоваться – довольно странным манером, им явно не хватало опыта, они жевали губы друг друга, точно ириски. Я снова посмотрел на племянника: он почесывал руку, манжета рубашки слегка приподнялась над запястьем. Я заметил следы на руке и быстро взглянул на него.

– Что это? – спросил я его.

– Что – это? – ответил он, поспешно застегивая манжету.

– Отметины, – сказал я. – У тебя на руке. Откуда они?

Он пожал плечами и слегка покраснел, поерзав на стуле.

– Это… это ничего. Я с этим справлюсь, понятно? – добавил он довольно бессвязно. Я изумленно покачал головой.

– Ты был там, помнишь? – прошептал я, склонившись поближе. – Ты видел, что случилось с Джеймсом Хокнеллом, верно? Ты видел, как он внезапно…

– Просто старый пердун вмазался, чтобы произвести впечатление на юную шлюху, которую подобрал на улице. Он ни хрена не понимал, что делает.

– Да, и поэтому умер.

– Я не собираюсь умирать, дядя Мэтт.

– Готов спорить, он тоже так думал.

– Послушай, я все же не так часто этим занимаюсь. У меня тяжелая работа. Иногда мне нужно встряхнуться, выпустить пар. Мне двадцать два, и я точно знаю, сколько этой дряни могу себе позволить, ОК? Поверь мне.

Я покачал головой.

– Я беспокоюсь за тебя, Томми, – сказал я; редкий момент примирения между нами. – Я не хочу, чтобы с тобой случилось что–то плохое, вот и все. Ну как ты этого не понимаешь?

– Я понимаю. И ценю это.

– Этот ребенок… это означает худшее.

– Это всего лишь ребенок, дядя…

– Я уже видел это все раньше. Слишком много раз. Пожалуйста, перестань принимать наркотики. Ты можешь это сделать? Не подражай своим предкам. Возьми себя в руки, мой мальчик.

Томми встал и зачем–то бросил на стол какие–то деньги, словно для того, чтобы доказать свою правоту.

– Я угощаю, – сказал он. – Но мне пора. Мне нужно вернуться на площадку через двадцать минут. Не беспокойся за меня. Со мной все будет в порядке.

– Хотел бы я в это верить, – сказал я, глядя, как головы поворачиваются, мгновенно узнав его, как люди смотрят ему вслед: их жизни стали чуть светлее от того, что они его увидели, а позже, вечером они расскажут о нем друзьям. Но он не замечал, насколько важен для совершенно чужих людей, не говоря уже обо мне.

Глава 13
РАБОТА С ДОМИНИК

Я неоднократно пытался выяснить происхождение названия «Клеткли», но без особого успеха. Однако название очень подходило этому местечку – за 256 лет прожитых лет мне редко доводилось видеть селение или городишко, которые были бы столь отгорожены, замкнуты, как оно. Подъезжая к Клеткли, человек первым делом видел большие железные ворота: через них проходило все движение. Выглядело это дико и казалось чрезмерным: половинки ворот были основательно вкопаны в землю по сторонам дороги, но даже если бы они были закрыты – а они не закрывались никогда, – для того, чтобы попасть за эти ворота, их достаточно было просто обойти.

Городок был самодостаточен: не более пятисот–шестисот человек, и каждый, похоже, делал что–то во имя общественного блага. В Клеткли имелось несколько лавок, кузница и рынок в центре города, где фермерские дети с раннего утра до поздней ночи продавали друг другу плоды трудов своих семейств. Еще имелись церковь, школьные классы и ратуша, где ежегодно представлял свои постановки местный кружок драматического искусства, а изредка устраивали концерты заезжие исполнители.

Мистер и миссис Амбертон привезли нас к себе домой; мы так устали, что немедленно отправились спать. Дом у них был довольно большой для двух человек и, к моему разочарованию, комнат имелось в избытке, так что нас с Тома поместили в одной, а Доминик заняла другую. На следующий день миссис Амбертон предложила показать нам городок, чтобы мы решили, хотим ли мы здесь остаться или все же отправимся дальше, в Лондон. Пройдясь по округе и посмотрев на идиллические домики, где в относительном довольстве жили местные семейства, я сразу же захотел остаться, да и по лицу Доминик было видно, что ее привлекли здешний покой и стабильность, которых ни один из нас не знал прежде.

– Что скажешь? – спросил я, когда мы шли рядом по улице, а миссис Амбертон с моим младшим братом нас обогнали. – Совсем непохоже на Дувр.

– Верно, – согласилась она. – Но здесь ты не сможешь вести прежнюю жизнь. Кажется, здесь все знают всех, и если ты украдешь что–нибудь, нас повесят.

– Но есть и другие способы заработать на жизнь. Здесь можно найти работу, ты так не думаешь?

Она не ответила, но я был уверен: ей нравится то, что она видит. В итоге мы сошлись на том, что останемся здесь на какое–то время – в зависимости от того, удастся ли нам найти работу, а к поискам ее нам следует приступить немедленно. И мистер, и миссис Амбертон этому известию обрадовались – на миг я почувствовал себя наивным простаком, завербованным в какую–то секту, – и сказали, что мы можем остаться у них, а когда начнем зарабатывать, будем платить за кров из своего жалованья. И хотя я находил их поведение и манеры несколько отталкивающими – а уже тогда я начинал предполагать, что в жизни меня ожидает нечто большее, нежели то, что она мне предлагает ныне, – нам ничего не оставалось, кроме как согласиться. Их предложение, в конце концов, было весьма великодушным, они даже не заговаривали о том, когда же у нас заведутся какие–то сбережения. В первые вечера мы впятером сидели у очага Амбертонов: Тома дремал, Доминик размышляла, я слушал, миссис Амбертон говорила, а мистер Амбертон беспрестанно кашлял, сплевывал в очаг и шумно прикладывался к бутылке виски; наши хозяева рассказали нам о себе многое, и в первую очередь – о том, как они поженились. Я чувствовал, что мы трое становимся им заменой их собственных детей: понял я это по тому, как они смотрели на нас, особенно на Тома, как им нравилось заботиться о нас – и к своему изумлению, я понимал, что мне это приятно. Я никогда не знал, каково это – жить в крепкой, счастливой семье, и недолгое время, что мы провели в Клеткли, возможно, было тем единственным семейным счастьем, что я познал за всю мою затянувшуюся жизнь.

– Отец миссис Амбертон не хотел, чтобы она за меня выходила, – как–то вечером рассказал нам мистер Амбертон. – Он о себе мнил, понимаешь, и ничего не вышло.

– Все равно он был хороший человек, мой отец, – встряла его жена.

– Может, он и был хороший человек, дорогая моя, но у него были слишком возвышенные устремления для того, кто провел бо́льшую часть жизни в коровнике, и ему лишь под конец посчастливилось разжиться кое–какими деньжатами, – он был уже в возрасте, когда получил наследство от той старой тетушки из Корнуолла.

– От моей двоюродной бабушки Милдред, – пояснила миссис Амбертон. – Она всю жизнь прожила одна и никогда не меняла одежду. Всегда ходила в черном платье и ярко–красных туфлях, а в обществе надевала перчатки. Поговаривали, у нее немного помешалось в голове из–за какого–то горя, пережитого в молодости, но я всегда считала, что ей просто нравится быть в центре внимания, чего бы это не стоило.

– Так или иначе, она оставила деньги отцу моей миссис, – продолжал ее супруг. – И после этого он принялся строить из себя знатного господина. «Как именно, – спросил он меня в тот вечер, когда я пришел просить у него руки миссис Амбертон, – как вы намереваетесь обеспечить моей дочери существование, к которому она привыкла? Ведь вы только вступаете в жизнь». Ну, разумеется, я поведал ему о своих планах – я тогда собирался заняться строительством в Лондоне, на этом можно было недурно заработать, – и он принялся фыркать носом, точно я воздух испортил, а я ничего такого не делал, и заявил, что он не считает меня подходящей партией – мне, дескать, лучше подыскать себе кого–нибудь еще, или прийти снова, когда мои виды на будущее улучшатся.

– Точно я должность, на которую он собирается кого–то нанять! – разгневанно вскричала миссис Амбертон, видимо до сих пор не остывшая от застарелой обиды.

– Ну и в итоге мы просто сбежали. Поженились и отправились в Лондон, и еще какое–то время ее отец с нами даже говорить не желал, но затем, похоже, все забыл, и позже, когда мы его навещали, притворялся, что не может даже припомнить, чтобы между нами были какие–то разногласия. Как–то раз даже вспомнил окорок, который ел на нашей свадьбе. Говорил, что от этого окорока у него разболелся живот.

– Он немножко… под конец, – прошептала миссис Амбертон, пропуская ключевое слово и повертев пальцем возле головы. – Уверил себя, что он Георг II[57]57
  Георг II (1683—1760) – король Великобритании и Ирландии, второй представитель Ганноверской династии на британском троне.


[Закрыть] и Микеланджело в одном лице. Я все боюсь, что в один прекрасный день такое может случиться и со мной.

– Даже не смей так шутить, дорогая моя, – сказал мистер Амбертон. – Что за ужасная мысль, в самом деле? Мне придется тебя покинуть, если такое случиться.

– Так вот, после того, как он скончался, – продолжила его жена, – мы получили немножко денег и переехали сюда, в Клеткли, где мистер Амбертон открыл свою школу. В соседнем городке живет моя сестра с мужем, и мне захотелось поселиться от них поблизости. А мистера Амбертона очень любят дети, верно, мистер Амбертон?

– Ну, мне бы хотелось так думать, – с оттенком самодовольства ответил тот.

– Сейчас у него в классе сорок юных сорванцов, и под водительством мистера Амбертона они получают самое лучшее образование, которое только возможно. Какая жизнь их ждет, а?

Так мы и проводили наши первые вечера: они рассказывали нам свою историю, словно это должно было помочь нам сродниться с новой семьей. Несмотря на их беспрестанную болтовню, кашель, испускание газов и плевки, я обнаружил, что мне нравятся их общество и такие вечера у очага. А в восемнадцать лет я получил работу и вдруг очутился в недружелюбном мире наемного труда.

Сразу же за городской чертой располагалось большое поместье, в котором проживали сэр Альфред Пепис и его супруга, леди Маргарет. Они считались местной аристократией, своего рода знаменитостями – их семья жила здесь вот уже более трехсот лет. Состояние их было унаследованным, но помимо него они владели банком, что обеспечивало им доход на содержание трехсотакрового поместья в Клеткли, а также городского особняка в Лондоне и дачного коттеджа в Шотландских горах, не говоря о бог знает еще скольки домах по всей стране. За несколько лет до нашего здесь появления сэр Альфред и его жена вернулись в родовое поместье, оставив свои деловые интересы в руках трех сыновей, которые изредка навещали родителей. А те вели довольно тихую жизнь – их единственным затратным развлечением была охота, и они не навязывали местными жителями свои порядки и не стремились сблизиться с ними.

Именно мистер Амбертон нашел работу в поместье для нас с Доминик: меня взяли конюхом, а мою так называемую сестру – судомойкой. Он сообщил, сколько нам будут платить – сумма оказалась незначительной, но, тем не менее, это было первое в нашей жизни жалованье, и нас взволновало, что мы, наконец, начинаем почтенную трудовую жизнь. Единственное разочарование для меня заключалось в том, что Доминик пришлось поселиться в поместье: ей отвели маленькую комнату в крыле для слуг, а я продолжал жить у Амбертонов. Я огорчился почти так же сильно, как обрадовалась она, обретя вдруг независимость, к которой давно стремилась. Тома же стал посещать школу мистера Амбертона – он начал проявлять способности к чтению и актерству, что мне служило некоторым утешением. Его ежевечерние рассказы о том, что случилось за день, равно как и его талант изображать не только своих школьных товарищей, но и учителя с домохозяином очень забавляли всех нас; он обладал драматическим дарованием, которого, к несчастью, был лишен его отец.

Мой день начинался в пять утра: я вставал и отправлялся в двадцатиминутное путешествие от дома Амбертонов до конюшни на заднем дворе Клеткли–Хауса. Вместе со вторым конюхом, парнем чуть постарше меня, Джеком Холби, мы готовили завтрак для восьми лошадей, вверенных нам в попечение, а затем завтракали сами; когда лошади заканчивали есть, мы чистили и расчесывали их, пока шкуры не начинали сиять, как полированные. Сэр Альфред любил кататься по утрам и требовал, чтобы его лошади выглядели безупречно. Мы никогда не знали, ни какую из лошадей он выберет, ни то, будут ли с ним кататься гости, поэтому все лошади должны были иметь безукоризненный вид. Когда мы с Джеком там работали, то были, должно быть, самые ухоженные лошади в Англии. В одиннадцать мы могли передохнуть часок, перекусить на кухне и посидеть минут двадцать, покуривая трубки – новомодная привычка, к которой меня приобщил Джек.

– В один прекрасный день, – говорил Джек, облокотившись на тюк сена, раскуривая трубку и прихлебывая обжигающе горячий чай, – я возьму одну из этих лошадок, взберусь на нее и ускачу отсюда прочь. Только они и видели Джека Холби.

Ему было лет девятнадцать; светлые волосы все время падали ему на лицо, он отбрасывал их почти инстинктивным жестом, не без оттенка самолюбования. Я все время удивлялся, почему бы ему просто не подстричь челку.

– А мне здесь нравится, – признался я, – никогда раньше не бывал в таких местах. И никогда раньше не работал. Это приятное ощущение.

Я говорил правду: четкий распорядок дня и знание, что у меня есть работа, за которую мне заплатят, чрезвычайно радовали меня, равно как и конверт с деньгами, который я получал каждую пятницу от казначея.

– Потому что тебе это в новинку, – сказал он. – А я тут с двенадцати лет и уже скопил денег, чтобы уехать отсюда навсегда. В мой двадцатый день рождения, Мэтти, – вот когда я отправлюсь.

Родители Джека Холби работали в Клеткли–Хаусе: отец был младшим дворецким, а мать – кухаркой. Оба довольно милые люди, но мне доводилось нечасто с ними видеться. Я восхищался Джеком. Хотя он был всего на год–полтора старше меня и вел куда более уединенную жизнь, казался он гораздо взрослее и, в отличие от меня, твердо знал, чего хочет от жизни. Разница между нами, полагаю, была в том, что у Джека имелись амбиции, я же был начисто их лишен; его амбиции выпестовало однообразное существование. В Клеткли–Хаусе он прожил достаточно, чтобы понять: он не хочет всю жизнь оставаться конюхом; я же провел достаточно времени в странствиях, чтобы ценить неизменность своего нынешнего положения. Наша несхожесть помогла нам быстро сдружиться, и я смотрел на него почти как на героя, ибо он был первым моим сверстником, чья жизнь не вертелась вокруг воровства. У нас были жадность и праздность, у него – мечты.

– Вот что я скажу тебе об этом местечке, – говорил мне Джек, – здесь человек эдак тридцать рвут себе задницы, чтобы дом и поместье содержались в должном порядке. А живут здесь всего два человека – сэр Альфред и его жена. Тридцать человек гробятся ради двоих! Что ты на это скажешь? Всякий раз, когда сюда приезжают их сыновья–щеголи, они обращаются с нами, как с навозом, а мне это не по нраву.

– Я пока никого из них не встречал, – признался я.

– Тебе и не захочется на них смотреть, уж поверь мне. Старший, Дэвид, – тощий, как щепка, ходит вечно задрав нос и никогда не снисходит до разговоров с теми, кто зарабатывает себе на жизнь. Второй, Альфред–младший, вдвойне хуже – жутко набожный, только лучше он от этого не стал: говорит с тобой так, будто считает себя посланцем божьим на земле. Младший, Нат, – самый отпетый. Настоящий мерзавец этот Нат. Я тому свидетель. Как–то раз попытал силы на моей Элси и не отставал, пока она не уступила. А после этого просто вышвырнул ее, как тряпку, и даже больше с ней не заговаривает. Элси его ненавидит, но что поделать? Уволиться не может, ей ведь некуда идти. Мне уже не раз хотелось убить его голыми руками, но я не собираюсь из–за него жертвовать своей жизнью, нет уж. Она мне нравится, но не больше. Но он–то когда–нибудь свое получит.

Элси когда–то была подружкой Джека – она работала в доме горничной. История, как рассказал мне Джек, была такая: в один из своих приездов в Клеткли Нат Пепис начал делать ей авансы, являлся что ни воскресенье с подарками, пока она не сдалась. Джеку было невыносимо, как он говорил, смотреть на то, что происходит; не потому, что он был влюблен в Элси – он ее не любил, – но потому, что ему было тошно от того, что Нат, благодаря богатству может заполучить все, чего ни пожелает, а он, Джек, огребает конский навоз. И более всего его злило, что Нат Пепис даже не подозревает о его существовании. Джек потому исходил желчью и хотел уехать из Клеткли – чтобы начать новую жизнь.

– И уж тогда, – говаривал он, – больше никто не посмеет мною помыкать.

Мне очень не хотелось, чтобы он уезжал, – наша дружба много значила для меня. Я меж тем просто выполнял свою работу и откладывал понемногу денег, чтоб было на что продержаться, если вдруг когда–нибудь настанет день, и мне захочется уйти так же сильно, как Джеку.

Мне ужасно не хватало Доминик: впервые с нашего знакомства на корабле в Дувр нас разделили. По воскресеньям она приходила на обед к Амбертонам, и с каждой неделей я чувствовал, что мы отдаляемся друг от друга, и не знал, как заполнить эту пропасть. По правде сказать, редко бывали дни, чтобы мы совсем не виделись, поскольку мы с Джеком ели на кухне, и она частенько готовила для нас – это входило в ее обязанности. Она всегда накладывала нам щедрые порции и была дружелюбна с Джеком, хотя я считал, что его пугает ее красота и удивляет то, что мы – «родственники».

– А она хороша, твоя сестрица, – как–то признался он, – хотя, должен признать, на мой вкус тощевата. Вы не слишком–то похожи, верно?

– Не особенно, – сказал я, не желая это обсуждать.

Амбертоны с своей стороны восхищались тем, что мы теперь причастны к жизни в большом доме: наличие в округе соседей–аристократов зачаровывало их. Нас же с Доминик забавляло, что вся деревня столь слепо преклоняется перед этим человеком и его женой. Сущая нелепица, но каждое воскресенье мистер и миссис Амбертон выспрашивали нас о хозяевах, словно выпытывая подробности их жизни, они сами приближались к раю.

– Сказывают, у нее в спальне ковер в три дюйма толщиной, да еще и отороченный мехом, – сказала миссис Амбертон о леди Маргарет.

– Я никогда не была у нее в спальне, – призналась Доминик, – но знаю, что она предпочитает паркет.

– Говорят, у него коллекция ружей, которая может посоперничать с арсеналом Британской армии, не говоря уж о Лондонском музее, и он даже нанял специального человека, который все время чистит и полирует их, – сказал мистер Амбертон.

– Если такой человек и есть, то я его ни разу не видел, – ответил я.

– Я слыхала, когда приезжают их сыновья, они подают каждому по молочному поросенку и пьют только вино столетней выдержки.

– Дэвид и Альфред–младший почти вообще ничего не едят, – пробормотала Доминик. – И оба порицают алкоголь, считают его дьявольским изобретением. А младшего я пока не видела.

После этих обедов я всегда провожал Доминик – лишь в это время нам удавалось побыть вдвоем. Мы шли очень медленно, и если вечер выдавался теплый, останавливались отдохнуть у озера. Лишь в эти часы бывал я счастлив, ибо мы могли побыть вместе без боязни, что кто–то подслушает нас, и не поглядывая все время на часы.

– Я никогда не была так счастлива, как сейчас, – как–то сказала она мне, когда мы шли по дороге, а Брут, собака Амбертонов, столь же шумный, как и его хозяева, носился вокруг. – Здесь так спокойно. Никаких забот. Все кажется таким милым. Я могла бы остаться здесь навсегда.

– Но все может измениться, – сказал я. – И мы не можем остаться здесь навсегда, как бы нам этого ни хотелось, – сказал я, успев нахвататься от Джека независимых суждений. – Мы же не хотим всю жизнь прислуживать кому–то. Могли бы и сами попытать счастья.

Она вздохнула и промолчала. Я поймал себя на том, что подчас уже с трудом думаю о себе, Доминик и Тома, как о «нас». Наша некогда крепкая семья постепенно распадалась из–за нового положения в Клеткли. Я был уверен, что в жизни Доминик появилось много такого, о чем я и понятия не имел. Она рассказывала о подругах, которыми обзавелась в доме и в деревне, о том, как они проводят вместе время; я же, будучи конюхом, естественно, был из этих развлечений исключен. Сам я рассказывал ей о Джеке и уговаривал отправиться на пикник вместе с Джеком и Элси; она соглашалась, но не выказывала особого интереса. Мы отдалялись друг от друга, и это меня беспокоило: я боялся, что однажды утром я приду в Клеткли–Хаус и узнаю, что ночью она покинула дом.

Солнечным летним днем старший конюх и наше с Джеком начальство – мистер Дэвис – пришел посмотреть, как мы чистим стойла. Угрюмый человек средних лет, бо́льшую часть времени, как мне казалось, он либо заказывал припасы, либо сидел на кухне; он редко снисходил до разговоров с нами. Фактически он позволил Джеку самостоятельно управляться с конюшней и, хотя сохранял за собой общий надзор, все решения принимал Джек. Его пренебрежение ко всем домочадцам было очевидным, хотя сам он был наемным работником. Мистер Дэвис избегал разговоров с нами, а если заговаривал, то лишь для того, чтобы указать на наши промахи. Как–то раз на кухне случился пожар и загубил обед – так он долго крутился возле нас и в конце концов выдал фразу: «Уж пожар–то, по крайней мере, не я устроил», – будто меня или Джека это хоть сколько–нибудь волновало. Для человека, желавшего казаться выше нас, его слишком уж заботило, что мы должны считать его сведущим руководителем – такое определение едва ли можно было к нему применить. Тем удивительнее было, когда он подошел к нам в тот день и сказал, чтобы мы опустили на минутку вилы, ибо он должен сказать нам нечто важное.

– На следующей неделе, – начал он, – сюда на несколько дней с друзьями приедет сын сэра Альфреда. Они намерены поохотиться, так что вам придется заботиться о лишних лошадях. Он ясно дал понять, что желает, чтобы они выглядели лучше некуда, так что вы должны работать с большим усердием.

– А лучше уже некуда, – заявил Джек. – Так что не просите нас о большем, все и так идет как надо. Если вам не нравится, как мы работаем, можете сами попробовать.

– Но все равно придется работать допоздна, чтобы и другие лошади были под надлежащим призором, не так ли, Джек? – язвительно сказал мистер Дэвис, скаля в ухмылке свои гнилые зубы. – Вы ведь знаете, какой он требовательный, особенно если приезжает с друзьями. И в конце концов, он хозяин. Он платит вам жалование.

И вам, подумал я. Джек проворчал и покачал головой, точно само слово «хозяин» его оскорбило.

– Который из них? – спросил он. – Дэвид или Альфред?

– Ни тот и ни другой, – ответил мистер Дэвис. – Младший, Нат. Кажется, это его двадцать первый день рождения или что–то в этом роде, и в честь этого события устраивают охоту.

Джек выругался сквозь зубы и яростно пнул камень:

– Уж я–то знаю, что бы я подарил ему на день рождения, – пробормотал он, но мистер Дэвис не обратил внимания.

– Позже я вам дам расписание на следующую неделю, – сказал он. – И не волнуйтесь, вам немножко доплатят за сверхурочные часы. Так что никаких посиделок допоздна, ясно? Вы нам нужны бодренькие.

Когда он ушел, я лишь пожал плечами. Я ничего не имел против. Работа мне нравилась, как по душе было и то, что от физических упражнений мое тело окрепло. Руки и грудь немного раздались, мистер и миссис Амбертон отметили, что я становлюсь привлекательным молодым человеком. Я уже не тот мальчик, что приехал сюда несколько месяцев назад, – я не раз замечал, как кокетливо поглядывают на меня деревенские девушки. Да и пара лишних фунтов в кошельке не помешают. Впервые я почувствовал себя взрослым, и ощущение это мне нравилось. Мне повезло, что я повзрослел, поскольку ребяческое поведение не помогло бы мне пережить первую встречу с Натом Пеписом.