Текст книги "Похититель вечности"

Автор книги: Джон Бойн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

– Не беспокойся, – говорил мне Дентон. – Они правы, уровень кредита слишком высок – но страна из–за этого не обанкротится. Ради бога, посмотри на Герба, он так глубоко запустил руку в зад федерального резерва, что понадобится десять тонн динамита, чтобы извлечь ее оттуда.

– Думаю, я хотел бы часть акций перевести в ликвиды, – сказал я, как всегда восхищаясь образностью его выражений. – Понемногу там–сям. Ничего особо солидного. Я наслушался всяких историй и мне не очень понравилось, что я узнал. Это флоридское дело, например…

Дентон рассмеялся и так сильно хлопнул рукой по столу, что не только я подпрыгнул от изумления, но и Аннет вбежала в офис посмотреть, что случилось.

– Все в порядке, милая, – поспешно сказал Дентон, тепло улыбнувшись ей. – Просто я по обыкновению невоспитанно высказывал свое мнение.

Она засмеялась и погрозила ему карандашом, прежде чем выйти из комнаты.

– Вы заработаете сердечный приступ, если не будет вести себя поосторожней, – кокетливо сказала она и закрыла за собой дверь. Я обернулся, хотя она уже вышла, – меня удивила интимность их краткого диалога, – а повернувшись обратно, увидел, что Дентон смотрит на дверь со щенячьим восторгом.

– Дентон, – осторожно сказал я, пытаясь привлечь его внимание, – Дентон, мы говорили о Флориде.

Он посмотрел на меня, точно не вполне понимая, кто я такой и что здесь делаю, помотал головой, как мокрая собака, отряхивающаяся после дождя, и вернулся к разговору.

– Флорида, Флорида, Флорида, – мечтательно пробормотал он, точно пытаясь вспомнить, что значит это слово, а затем: – Флорида! – вдруг завопил он без видимых на то причин. – Говорю тебе, не беспокойся из–за Флориды. Ты ведь знаешь: что там случилось – это крупнейший финансовый провал в истории так называемого «солнечного штата», а здесь, в Нью–Йорке, где крутятся настоящие деньги, знаешь, кого это может волновать?

– Кого? – спросил я, хотя наперед знал, что́ он собирается сказать.

– Никого, – заявил он. – Вот так–то. Никого вообще. Ни единую живую душу.

Я нахмурился:

– Не знаю. Я слышал, здесь может произойти то же самое.

Я не собирался пускать все на самотек, когда на карту поставлена моя финансовая стабильность.

– Послушай, Матье, – потирая глаза, медленно сказал он, точно разговаривал с ребенком. Что мне всегда нравилось в Дентоне – это его непоколебимая вера в себя и то, как он высокомерно отделывается от тех, кто в нем сомневается. – Хочешь знать, что стряслось во Флориде? Я тебе скажу. Не знаю, что у тебя за источники или откуда ты получаешь информацию, но уверен, что они паникуют напрасно. Там, во Флориде, в последние годы лет практически повторился земельный бум в Оклахоме. Любой оборванец с десятью центами в кармане скупал землю, точно она скоро выйдет из моды. Я могу тебе кое–что рассказать, но это совершенно секретная информация, поскольку я получил ее от одного парня в Вашингтоне, я думаю, мы оба прекрасно понимаем, о ком речь, так что это не должно выйти за пределы комнаты, но дело в том, что последние несколько лет инвесторы финансировали больше земельных участков под строительство домов во Флориде, чем есть семей во всех Соединенных Штатах Америки. Что ты об этом думаешь?

Я засмеялся.

– Ты шутишь, – сказал я, хотя о таком не слышал и не был полностью убежден в достоверности этих сведений.

– Это правда, друг мой, – заявил он. – Флорида – один из самых слаборазвитых штатов, и в последние десять лет люди начали это понимать. Но они продают, продают, продают и продают – пока не продадут все. И знаешь, что они делают потом? Продают снова. Миллионы и миллионы участков под застройку, для которой там не хватает места; но, что еще хуже, в целой клятой стране не найдется людей, чтобы их заполнить, даже если удастся переселить всех до единого во Флориду, что, – он фыркнул и откинулся на спинку кресла, – еще менее вероятно. Знаешь ли ты, что если все мужчины, женщины и дети Америки внезапно переберутся во Флориду, земля перекосится, и мы все улетим в открытый космос?

Я растерялся, глаза у меня нервно забегали.

– Нет, Дентон, – сказал я. – Нет, я этого не знал.

– И! И! – закричал он, снова возбужденно колотя по столу. – Я тебе еще кое–что скажу. Если все жители Китая одновременно подпрыгнут, произойдет то же самое. Земная ось, или как ее там, сдвинется, гравитация исчезнет, и мы все улетим на Марс. Так что если только они над этим задумаются, Китай может стать самой могущественной страной в мире. Они могут затребовать выкуп с целой планеты, просто пугая тем, что они подпрыгнут на несколько сантиметров. Подумай только!

Я подумал и понадеялся, что он закончил с этой темой.

– Все это очень интересно, Дентон, – сказал я, нажав на его имя, чтобы подчеркнуть, что мы закончили обсуждать стратегию Китая в борьбе за мировое господство. – Но мне кажется, мы несколько уклонились от темы. Я просто подумал, что следует произвести небольшую ликвидацию. Мне очень жаль, но я считаю, что это необходимо.

– Эй, это же твои деньги, – улыбнулся Дентон. – Я здесь, чтобы служить тебе, – любезно добавил он.

– Хорошо, – сказал я, с трудом сдержав смех. – Стало быть, к делу. Немножко там, немножко сям, вот и все. Не стоит сходить с ума. Просто поразмысли и дай мне знать.

– Будет сделано, – ответил он. Я встал, собираясь уходить, пожал ему руку и направился к двери. – И вот еще что, Матье, – внезапно произнес он, когда я уже был у двери. – После чего ты свободен. – Я улыбнулся и вопросительно поднял бровь. – Эти флоридские дела. Ты знаешь, их погубила не спекуляция.

– Нет? – переспросил я, поскольку считал, что именно это спровоцировало проблему. – А что же?

– Ураган, – ответил он. – Все просто. Сукин сын ураган пронесся над Флоридой в конце прошлого года и вызвал разрушения на миллионы долларов. А когда всё подсчитали, выплыла правда о спекуляциях. Иначе они бы занимались этим и по сей день. Во всем виноват ураган. Я же что–то пока не вижу, чтобы ураган надвигался на Пятую авеню, а ты? – Я неуверенно пожал плечами. – И знаешь, какова мораль этой истории? – спросил он, когда я уже открыл дверь и собрался уходить.

– Ну? – Я радовался, что за свои деньги получил, по крайней мере, часовое развлечение, если ничего больше. – Скажи мне. Какова мораль этой истории?

– Мораль этой истории, – повторил он, опершись руками на стол и наклоняясь вперед. – Если случается стихийное бедствие, непредвиденное обстоятельство по воде божьей, оно сметает всю пыль и люди видят: то, что скрывалось под ней, не столь уж красиво. Понимаешь?

Дентон Ирвинг принадлежал к Старым Деньгам. Хотя его отец унаследовал фирму от тестя, по этой линии деньги наследовались несколько поколений, чуть ли не со времен пуритан–переселенцев. И несмотря на то, что приключившийся с его отцом удар означал, что он больше не сможет участвовать в жизни фирмы, он все еще дергал за ниточки, бдительно следя за деятельностью сына, и очень грубо критиковал его.

Я знал, что Дентон живет в страхе и трепете перед отцом. Настоящий великан, тот каждый день занимался в своем личном спортзале – и это задолго до того, как подобные вещи вошли в моду. Я знал, что отцом он был суровым: Дентон выпрямлялся по струнке, и лицо у него становилось напряженным всякий раз, когда он разговаривал с ним по телефону.

Шел 1929 год. Я ликвидировал бо́льшую часть своих ценных бумаг, а Дентон свою фирму закапывал все глубже и глубже в опционы, в которых, по его заявлениям, он никогда не ошибался: солидные фирмы, вроде «Юнион Пасифик» или «Гудрич». Чем ближе лето, тем больше начинала буксовать экономика, промышленное производство сокращалось, цены падали. Президент Гувер заставил федеральный резерв поднять учетные ставки, чтобы помешать спекуляциям на фондовой бирже, но и это не помогло. Суммы, вложенные в фондовую биржу, возрастали, пока не достигли пределов возможного. Чтобы успокоить нервы, Гувер и губернатор Нью–Йорка Франклин Делано Рузвельт, заявили, что верят в незыблемость фондовой биржи, Гувер говорил о «Великом Обществе», которое никто и ничто не сможет победить; что он подразумевал, страну или Уолл–стрит, я не знаю.

В то же время я узнал о романе Дентона и Аннет. Она часто возвращалась домой поздно, взволнованная, после того, как он приглашал ее на ужин или потанцевать. Она выглядела счастливой, и я поощрял их отношения, поскольку любил Дентона; к тому же, он мог обеспечить счастливую жизнь ей и ее сыну, если их отношения зайдут настолько далеко.

– Я не ожидал, что стану свахой, – сказал я ей как–то вечером. Мы сидели у меня дома – редкий вечер, когда Дентона с нами не было. Я читал новый, только что изданный роман Хемингуэя «Прощай, оружие», а она пришивала пуговицы к рубашке Томми. – Я думал, что нашел тебе работу, а не мужа.

Она рассмеялась.

– Не знаю, как далеко это зайдет, – призналась она, – хотя я его очень люблю. Знаю, он много хвастает и стремится всех уверить, что у него все под контролем, но в глубине души он очень мягкий человек.

– Неужели? – пробормотал я. Мне было сложно в это поверить.

– Это правда. Его отец… – Она покачала головой и перевела взгляд на шитье. – Я не должна об этом говорить, – тихо сказала она.

– Как хочешь, – отозвался я, – но помни, ты встречаешься не с его отцом, а с ним.

– Понимаете, он вмешивается во все, – продолжала она; похоже, ей хотелось об этом поговорить все равно. – Он постоянно давит на бедного Дентона. Все еще думает, что руководит фирмой.

– Он вложил много денег в это дело, – сказал я, играя «адвоката дьявола». – И сил. Естественно, он…

– Да, но он попросил Дентона взять на себя руководство фирмой, когда с ним случился удар. И вряд ли он не понимает, что делает. Боже мой, он работает в фирме с семнадцати лет.

Я кивнул. Возможно, она права; я едва знал Магнуса Ирвинга, встречался с ним всего раз или два – он походил на тень того человека, каким, насколько я знал, был раньше. Но вскоре после этого, в субботу, 5 октября, в поместье Ирвингов устроили грандиозный прием, и когда собрались гости – все, кто хоть что–то значил в финансовом мире Нью–Йорка, а также огромное количество друзей и родственников, – было объявлено о помолвке моего друга с моей племянницей. Я был рад за обоих – они выглядели безумно счастливыми – и тепло поздравил их.

– Как удачно убили мою секретаршу, а? – сказал Дентон, и лицо у него на миг вытянулось, когда он это произнес. – Боже мой… – Он покачал головой. – Это все неправильно. Я хотел сказать, что если бы этого не случилось…

– Все в порядке, Дентон, – ответил я. – Я понимаю, о чем ты. Судьба. Шанс. Что–то в этом роде.

– Именно так.

Он посмотрел на Аннет, которую окружила целая свита банкиров.

– Ты только посмотри на нее, а? – сказал он, тряхнув головой так, словно не мог поверить в свою удачу. – До сих пор не верится, что она сказала мне «да». Как же мне повезло…

Я заметил Магнуса Ирвинга – в обязательном смокинге он сидел в инвалидном кресле за одним из столов – и кивнул ему.

– А твой отец? – спросил я. – Как он относится к вашему браку? Одобряет?

Дентон закусил губу и на мгновение вспыхнул от злости, но быстро взял себя в руки, не желая портить себе вечер.

– Его немного беспокоит мальчик, – в итоге произнес он.

– Томми? – удивился я. – Но почему? Что с ним не так?

– С ним все в порядке, – быстро ответил он. – Мы прекрасно ладим. Мы много общаемся в последнее время. Нет, думаю, мой отец считает, что раз Аннет уже была замужем, и у нее есть ребенок… надеюсь, ты не обидишься на мои слова… а из семьи у нее только ты и все такое…

– Он думает, что она с тобой из–за денег, – просто сказал я.

– Одним словом, да. Его это беспокоит…

– Ну это просто чепуха. – Я оборвал его, готовый вступиться за честь своей невестки. – Боже мой, когда она здесь появилась, она даже не позволила мне…

– Матье, Матье, успокойся, – сказал Дентон, положив руку мне на плечо. – Я в это не верю – даже ни на секунду. Я люблю ее, ты же понимаешь. И она любит меня. Я в этом уверен. Все замечательно.

Я кивнул и постарался успокоиться – по улыбке на его лице я понял, что он говорит правду. А из разговоров с Аннет я знал, как сильно ее чувство к нему.

– Хорошо, – сказал я в итоге. – Тогда все в порядке.

– А как насчет тебя? – спросил он. – Когда нам удастся свести тебя с очаровательной молодой цыпочкой, а? Ты ведь так больше не женился, верно? – спросил он, уверенный в том, что Констанс была моей первой женой.

– Несколько раз, – ответил я. – Похоже, что я и брак – несовместимые вещи.

– Ну, времени у тебя еще полно, – рассмеялся он с самодовольным видом человека, обретшего любовь всей своей жизни. – Ты еще молод.

Теперь настала моя очередь посмеяться.

К середине октября в пакете у «КартеллКо» у меня осталось всего лишь несколько фондовых опционов, и мои отношения с Дентоном превратились из деловых в чисто дружеские. Я по–прежнему приглашал его на ланч, получая огромное удовольствие от наших споров об экономике, фондовой бирже, политике; мы осуждали Герба, который перестал поддерживать какие бы то ни было контакты с нами, хотя, полагаю, у него в это время были заботы поважнее, чем оскорбленные чувства пары старых друзей. Мне нравилось близкое общение с этой счастливой парой и Томми, нравилось играть роль доброго дядюшки в их жизни. Однако 23 октября все пошло наперекосяк.

Хотя последние несколько дней биржа была практически закрыта, 23–го числа вдруг случился наплыв продаж. На следующий день, в Черный Четверг цены упали до самых нижних отметок, и не было ни одного намека на улучшение. В тот день я вместе с Дентоном был на Уолл–стрит, на фондовой бирже и наблюдал, как маклеры кричат друг на друга, пытаясь продавать, но из–за нагнетаемой ими истерики цены падали все ниже. Дентон был вне себя от горя – он не понимал, что можно сделать, чтобы улучшить ситуацию; и тут произошло нечто странное.

Под нами колыхалось море красных пиджаков, молодые и пожилые махали в воздухе своими сертификатами, пытаясь избавиться от всего, что можно; но ни одна акция не была куплена. И вдруг с левой стороны биржи в центр зала вышел молодой человек – на вид ему было не больше двадцати пяти – и поднял вверх руку. Сквозь шум, который вдруг стих, поскольку его самоуверенность произвела впечатление, он прокричал, что хочет купить 25 тысяч акций «Ю–Эс Стил» по 205 долларов. Я бросил взгляд на доску.

– Что он делает? – спросил Дентон. От волнения он вцепился рукой в перила так, что у него побелели костяшки пальцев. – «Ю–Эс Стил» упали до 193–х.

Я покачал головой. Я сам мало что понимал.

– Я не уверен… – начал я, когда молодой человек снова прокричал свой ордер одному из маклеров, и тот алчно бросился продавать ему акции, с видом человека, не верящего в свою удачу. – Он стабилизирует рынок, – сказал я тогда, недоверчиво качая головой. – Самый отчаянный…

Я понял, что не могу закончить фразу, настолько впечатлил меня этот жест; через минуту начались пробные продажи, и акции немного подросли в цене. За полчаса они полностью стабилизировались и казалось, что паника закончилась.

– Это было невероятно, – произнес Дентон. – На минуту я подумал, что все кончено.

Я не разделял его уверенности. Я не вполне понимал, что может произойти, но было ясно, что это еще не конец. В следующие несколько дней о состоянии фондовой биржи говорили решительно все; отец давил на Дентона, беспрестанно спрашивая о том, что его сын делает, чтобы спасти фирму. Тем не менее, когда последствия Черного Четверга улеглись в сознании инвесторов, большинство попытались возместить свои потери, и снова начались массовые продажи. Во вторник, 29 октября, в день Краха Уолл–стрит, на рынок были выброшены более 16 миллионов акций. За этот, один–единственный день на Нью–йоркской фондовой бирже было потеряно столько же денег, сколько правительство США потратило на участие в Первой мировой войне. Это стало катастрофой.

Аннет позвонила мне из «КартеллКо» и сказала, что Дентон ведет себя, как безумец. Отец названивал ему весь день, но Дентон отказался подходить к телефону; он заперся в своем кабинете. Фирма обанкротилась – я уже знал об этом. Все, чем он владел, было потеряно, равно как и бо́льшая часть денег его инвесторов. В тот день я оказался в числе немногих счастливчиков в этом городе ужасных трагедий. К тому времени, когда я приехал в его контору и поднялся на верхний этаж, где находился его кабинет, Аннет уже была в панике; Дентон не открывал дверь, но мы слышали, как он крушит вещи. Я слышал, как бьются об пол лампы, как он вышагивает из угла в угол под непрекращающиеся звонки телефона.

– Это наверняка Магнус, – сказала Аннет, вырывая провод из стены. Телефон замолчал. – Он, мать его, думает что во всем виноват Дентон. – Я с удивлением посмотрел на нее, поскольку никогда раньше не слышал от нее подобных выражений; но я понимал, что иначе сейчас нельзя. – Вы должны выбить дверь, Матье, – сказала она, и я кивнул.

Я толкнул дверь, но она была очень прочная, из дуба, и я чуть не выбил себе плечо, пока дерево в конце концов не поддалось. Когда мне удалось выломать замок, дверь рухнула, и мы с Аннет вбежали внутрь, Дентон стоял перед открытым окном – лицо перекосила безумная гримаса, одежда на нем была изорвана, глаза горели.

– Дентон, – закричала Аннет; слезы текли по ее лицу, она бросилась к нему, но я удержал ее, схватив за руку, поскольку увидел, что когда она направилась к нему, он придвинулся к окну еще ближе. – Мы сможем все уладить, – сказала она. – Тебе не нужно…

– Прочь от меня! – заорал он, вскочив на подоконник. Сердце у меня затрепетало – по его лицу я понял: все кончено. Он выглянул наружу, облизал губы и через миг пропал из виду. Аннет закричала и, кинувшись к окну, высунулась так, что я испугался, но мы едва смогли разглядеть его изломанное тело на земле.

Со временем несчастная Аннет оправилась от этой трагедии, а Магнус Ирвинг перенес еще один удар, когда услышал о том, что сталось с его сыном, и вскоре после этого умер. Мне по–прежнему везло, и перед тем, как уехать на пару десятков лет на Гавайи, куда я собирался переехать на Рождество, я назначил приличное содержание Аннет и Томми. Они отказались присоединиться ко мне и вернулись в Милуоки, где и прожили всю свою жизнь.

Мы с Аннет поддерживали связь; замуж она больше не вышла и после того, как ее сын погиб при Перл–Харбор[77]77
  Перл–Харбор – военно–морская база США в бухте на южном берегу острова Оаху, в 10 км к западу от Гонолулу (Гавайские острова), нападением на которую 7 декабря 1941 г. Япония развязала войну на Тихом океане.


[Закрыть], переселилась к своей снохе и внуку и жила с ними, пока они не уехали в Англию, где этот ребенок в свою очередь зачал сына, ставшего телезвездой. В конце концов мы потеряли связь, но после ее смерти я получил письмо от ее соседки: она сообщала мне, что Аннет мирно скончалась после долгой болезни. Она переслала мне письмо Аннет, в котором та благодарила меня за все, что я сделал для нее в Нью–Йорке в двадцатые годы. К письму была приложена фотография, на которой мы трое – Дентон, Аннет и я, сняты на балу в честь их помолвки за несколько месяцев до Краха. На ней мы выглядим очень счастливыми и смотрим в будущее с оптимизмом.

Глава 18
АВГУСТ–СЕНТЯБРЬ 1999 ГОДА

Лондон, 12 августа 1999 года

Уважаемый мистер Заилль,

Несколько раз мне хотелось позвонить Вам после похорон моего отца, чтобы поблагодарить за прочувствованную речь, произнесенную Вами в церкви. Должен сказать, что для нас большое утешение – знать, что наш отец был столь уважаем и любим в вашей индустрии.

Мне было очень приятно побеседовать с Вами после похорон; сожалею, что Вы исчезли прежде, чем мы закончили разговор. Как Вы помните, мы обсуждали мою работу – мою рукопись – и, похоже, Вас она заинтересовала. Вы также упомянули своего племянника Томми, который, по Вашим словам, лучше, чем Вы, разбирается в работе телеиндустрии.

Следуя Вашему совету, я закончил сценарий и послал его Вашему племяннику, звезде «Би–би–си», но, к сожалению, должен Вам сообщить, что он вернул ее мне, не прочитав, с весьма краткой запиской. Может быть, Вы забыли рассказать ему о моем сценарии?

Мне не удалось поговорить о моей работе с Вами или с ним, поэтому в лучших традициях голливудских стяжателей, я подумал, что следует «разрекламировать» сценарий в одном кратком абзаце. Вот он:

Как–то вечером парочка пожилых приятелей напиваются и по дороге домой снимают малолетнюю шлюху. Добравшись до дома, они забавляются с наркотиками, к которым непривычны, и в результате один из них умирает. Один их друг впадает в панику, но другой не теряет головы – он звонит молодому парню, который ему кое–чем обязан, и просит о помощи. Вместе они перевозят тело в другое место, и когда того приятеля находят, все решают, что это несчастный случай: покойный был один, никакого скандала. Но они не подозревают, что сын покойного проснулся посреди ночи – они даже не знали, что он был в доме, – и все слышал и видел. Сын размышляет, не следует ли позвонить в полицию и обо всем рассказать, но в конце концов решает этого не делать, поскольку сознает, что эти два приятеля могут ему помочь. Они соглашаются, жизнь продолжается и все прекрасно. Никто никогда ничего не узнает.

Вот и все, мистер Заилль! Вам нравится? Я также прилагаю копию полной версии сценария и повторно отправляю его Вашему племяннику с более убедительной запиской. Уверен, Вы сможете помочь с финансированием съемок. С нетерпением жду Вашего ответа.

С наилучшими пожеланиями,

Ли Хокнелл.

Я пригласил Мартина к себе выпить, решив, что привычная уютная обстановка моего дома – более подходящее место, чтобы выслушать плохие новости, нежели стерильная атмосфера офисов телестанции. Я понимал, как он все это воспримет; пожилой человек, привыкший быть в центре внимания, приученный к тому, что люди ловят каждое его слово, какими бы нелепыми слова эти ни были, внезапно становится безработным, брошенным на произвол судьбы. Он сойдет с ума. И дело не в деньгах – мы ему практически ничего не платили, он вполне обеспеченный человек. Он заработал себе приличную пенсию, у него есть свой дом, заполненный хорошей живописью и objeсts d’art[78]78
  Предметами искусства (фр.).


[Закрыть], которые со временем не дешевеют. Такой образ жизни он любил высмеивать в других, но его самого он устраивал. Мне хотелось надеяться, что он воспримет новость спокойно, хоть я в этом и сомневался.

Я не рассчитывал, что вместе с ним придет Полли, и это отчасти расстроило заготовленную речь. Полли – вторая жена Мартина, они женаты семь лет. Нет нужды говорить, что она моложе его – ему шестьдесят один, а ей всего тридцать четыре. Его первая жена, Анджела, с которой я никогда не встречался, была с ним бо́льшую части его парламентской карьеры, но они разошлись вскоре после того, как он снова стал частным лицом. Когда отпала нужда убеждать людей в собственном счастливом браке, он развелся с ней, открыл охоту на молодое поколение и без особых затруднений подцепил Полли; знаменитости всегда привлекают внимание. Я мало знал о ее прошлом, за исключением того, что она хорошо разбирается в искусстве – она работала в картинной галерее во Флоренции, строительство которой я финансировал в 1870–х годах, – и в музыке, что большая редкость среди дам ее поколения. Разумеется, она вышла за Мартина ради его денег, но и он кое–что получил взамен. Он явно наслаждался статусом стареющего ухажера молодой красивой женщины и тем, что она позволяет ему находиться рядом; осмелюсь заметить, что и она могла кое–чему его научить.

– Мартин, – сказал я, бодро открывая дверь, и, – Полли, – тут же пробормотал я. Моя улыбка слегка застыла – я пытался оценить, как это может сказаться на встрече. – Я так рад видеть вас обоих.

– Взаимно, – ответил он, входя в квартиру и вертя головой во все стороны, чтобы понять, есть ли тут кто–нибудь еще или появилось ли что–нибудь новое, что стоит рассмотреть. У него была привычка брать мои вещи, внимательно их изучать, а затем сообщать мне, что либо у него есть такое же, но получше, либо что он мог бы достать мне такую же вещь за полцены. Это была одна из наименее привлекательных его черт.

Я провел их в гостиную и предложил выпить. Мартин, как всегда, хотел виски, а Полли ни с того ни с сего попросила мятный джулеп.

– Что? – удивленно спросил я, поскольку я не планировал устраивать коктейльную вечеринку или сцену из «Великого Гэтсби».

– Мятный джулеп, – повторила она. – Бурбон, листья мяты, толченый лед…

– Я знаю, из чего он состоит, – быстро ответил я. – Просто удивился, что вы захотели именно его. – Мне пришло в голову, что я не пил мятный джулеп с двадцатых годов. – И, если честно, сомневаюсь, что у меня есть мята.

– А бурбон у вас есть?

– Разумеется.

– Тогда бурбона. Чистого.

От коктейля до чистой выпивки, странно. Я отправился в кухню и приготовил напитки. Когда я вернулся, Мартин стоял в углу с чугунным подсвечником в руках; он перевернул его и внимательно изучал, оставив при этом в нем все три свечи, так что маленькие обломки застывшего воска рассыпались по ковру. Я с грохотом поставил поднос, надеясь, что он повернет подсвечник как надо.

– Где вы это взяли? – спросил он, возвращая подсвечник в нормальное положение, но при этом царапая металл, чтобы посмотреть, сойдет ли с него что–нибудь. – У меня был точно такой же, но краска слезала, если поскрести.

– Тогда, быть может, не следовало его скрести, – сказал я, слегка улыбнувшись, и сел, а Полли развернулась, чтобы лучше видеть мужа. – Это похоже на старый анекдот про человека, который пришел к доктору и сказал: «Мне больно, когда я делаю рукой вот так».

Я наблюдал, как он ставит подсвечник на место, и вспоминал, что предмет этот был свадебным подарком моей некогда тещи Маргериты Флеминг, на безумной дочери которой, Эванджелине, я имел глупость жениться в начале XIX века. Один из немногочисленных памятных сувениров, оставшихся от того злосчастного швейцарского брака, закончившегося тем, что Эванджелина сбросилась с крыши санатория, в который ее поместили. Я сам ее туда отправил, разумеется, – после того, как она попыталась убить меня, глупая девчонка, решив, что я вступил в сговор с Наполеоном, хотя у меня с этим человеком не было ничего общего. После ее смерти я избавился от большей части нашей собственности, не желая вспоминать эту мрачную полоумную юродивую, но сохранил подсвечник, потому что он был исключительно красив и всегда вызывал восхищение моих гостей.

– Это был свадебный подарок, – ответил я, когда он снова спросил меня, где я его раскопал. – Моей бывшей тещи, да упокоится она с миром. – Они оба печально кивнули, уставившись на секунду в пол – из уважения к покойным родственникам, хотя те скончались два столетия назад. Видимо, подумали о моей последней жене, о которой я им рассказывал. Нечто вроде минуты молчания в память о них, и мне хотелось прервать ее, поскольку те люди не заслуживали таких знаков уважения. – Мне кажется, прошли века с тех пор, как мы собирались вместе, – бодро сказал я, вспоминая наши оживленные обеды наверху. – И бог знает, сколько времени прошло с тех пор, как я приглашал вас к себе.

– Вы все еще встречаетесь с Тарой Моррисон? – спросила Полли, наклоняясь вперед. Что–то заставило меня взглянуть на ее руки – нет ли у нее диктофона.

– О, нет, – со смехом ответил я. – Мы довольно давно не виделись. Боюсь, теперь это вряд ли возможно.

– Какая жалость, – ответила она; я заподозрил, что она входит в число поклонниц колонки «Тара говорит». Я представил себе, как она следует правилам Тары для живущих в навязчивых состояниях. Когда мы последний раз с ними обедали, она не могла оторвать глаз от знаменитости, а после обеда загнала ее в угол, испрашивая матримониального совета у женщины, которая никогда в жизни не имела постоянных отношений.

– Мне казалось, вы – прекрасная пара, – великодушно добавила она.

Я пожал плечами:

– Не знаю. – Меня удивило, что я внезапно подумал о Таре почти с сожалением. Мне пришло в голову, как часто думал я о ней, как сильно она меня восхищала и одновременно раздражала, и насколько радовала меня перспектива заполучить ее обратно на телестанцию. Я слегка поежился. – Мы оба очень занятые люди, – сказал я, – особенно Тара. У нее так много дел, что сложно найти время побыть вместе. К тому же она слишком много времени обдумывает каждое свое заявление, ей это нелегко дается. Да к тому же разница в возрасте.

– О, какая чепуха, – раздраженно сказала Полли, я тут же осознал свой faux pas, посмотрев на неравную пару, сидящую передо мной. – Возраст не имеет никакого значения. Да и не похоже, что вы намного старше ее. Ей должно быть уже за тридцать. А вы, держу пари, родились уже после войны.

Я открыл рот и задумался над этим.

– Я родился в сорок третьем, – честно признался я.

– Ну и вот. Сколько же вам тогда? Пятьдесят шесть?

– Пятьдесят шесть, – кивнув, подтвердил ее муж, точно живой калькулятор.

– Ну и вот, – повторила она, не желая признавать поражение. – Вы же понимаете? Не такая уж большая разница.

Я пожал плечами и решил сменить тему. Я понимал, что Мартину этот разговор не слишком приятен – тема возраста раздражала его. Он как–то признался, что с девятнадцати лет впадал в депрессию всякий раз, когда становился на год старше. Дни рождения повергали его в уныние; теперь, разумеется, с высоты шестидесяти одного года, он оглядывался назад на десять, двадцать, тридцать лет, понимая, как молод он тогда был, но не осознавал, насколько все это относительно. Если бы он только мог себе представить, каково это – стоять на пороге четвертого века, – вот тогда бы он в самом деле почувствовал себя старым.

Быть может, вопрос возраста был столь болезненным для Мартина еще и потому, что он сомневался в верности Полли. Несколько месяцев назад, когда мы с ним немного выпили, он сказал, что подозревает Полли в романе с курьером нашей станции. Этому парню – я разыскал его несколько дней спустя – было не больше девятнадцати, высокий и красивый, довольно самоуверенный тип; это, должно быть, и привлекало тех, с кем он работал. Мартин хотел, чтобы я уволил Дэниела – так звали парня, – я отказался, и это несколько омрачило нашу дружбу. Я считал, что не вправе уволить его, поскольку он справляется со своей работой, а из того, что я слышал от его начальника, работал он действительно хорошо, тем более, что обвинения против него совершенно бездоказательны. Позже от кого–то на станции я узнал, что у Полли и Дэниела был даже не роман, а лишь небольшое «приключение», но я больше не разговаривал на эту тему с Мартином, который теперь, похоже, притворялся, будто ничего и не было. Так или иначе, я знал, что юность – Юность по самой своей природе – чертовски раздражает его.

– Я хотел поговорить о программе, – начал я, когда мы покончили с обязательными светскими формальностями. – О том, как его развивать. Как менять формат. – Слова слетели у меня с языка, и я сам испугался их, поскольку приготовил иное, совершенно адекватное вступление, а вместо этого сказал такое, из чего следовало, что я считаю шоу проблемой.