Текст книги "Похититель вечности"

Автор книги: Джон Бойн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Как вы? – спросил я, прежде чем успел сообразить, что он не может мне ответить. Он что–то промычал, голова дернулась, и я решил, что он хочет, чтобы я исчез. Я пожал плечами – он меня уже не заботил – и пошел своей дорогой, слыша за спиной его неистовое бормотание. Я не знал, то ли он пытается позвать меня, то ли проклинает.

Доминик сидела возле кухни и лущила горох. Услышав шаги, она коротко посмотрела на меня. Я сел на землю с нею рядом и принялся задумчиво перебирать гальку, размышляя, кто из нас заговорит первым, и думаем ли мы об одном и том же.

– Ну так? – в итоге спросила она. – Ты видел его?

– Да.

– И?

– Что – и? – спросил я, раздраженно посмотрев на нее. Волосы у нее были собраны в узел на затылке, а платье с низким вырезом подчеркивало белизну ее шеи. Я вздохнул, злясь на себя, и отбросил камешки.

– И о чем же вы разговаривали? – настойчиво спросила она.

– Ну, он очень встревожен, – признался. – Что и говорить. Это ужасное место. Он понимает, что все потерял. Он в отчаянии.

– Разумеется, но что еще вы обсуждали?

Я помедлил, но тут ощутил ее руку у себя на затылке – она умело давила на все нужные точки, снимая накопившееся напряжение, и это было приятно.

– У него больше трехсот фунтов, – сказал я.

– Триста фунтов? – вскричала она в изумлении – ровно так же, как и я пару часов назад. – Ты серьезно?

– Серьезно.

– Это большие деньги. Только подумай, что он мог бы с ними сделать. Скрыться отсюда. Исчезнуть навсегда. Начать новую жизнь. Любой сможет. Деньги к деньгам. – Я смотрел на нее и думал, не хочет ли она сказать «мы» вместо «он». Никто из нас еще не произнес ни слова, но я понимал, что мы думаем об одном и том же. Наконец она сломалась. – Они ему не помогут, Матье, – решительно заявила она. Я вскочил и принялся мерить шагами двор.

– Так что ты предлагаешь? – спросил я, гневно повысив голос. – Ты считаешь, что мы просто можем взять деньги и сбежать? Оставить его гнить в тюрьме, так?

– Ты ему ничем не поможешь! – закричала она. – Он сам постелил себе постель. И ради бога, потише. Меньше всего нам надо, чтоб сюда кто–то пришел.

Я бы в ярости – я не знал, что мне делать.

– А если я смогу ему помочь? – спросил я – уже тише, но с ненавистью к себе; я не хотел сам принимать решение. – Что если я использую эти деньги, чтобы вытащить его оттуда? Тогда что? Они принадлежат ему, в конце концов. Он их заработал, не я и не ты. Даже если он останется в тюрьме на ближайшие годы, они будут ждать его, когда он выйдет. Он сможет заново наладить свою жизнь.

Она поставила миску с горохом и встала. Подошла ко мне, взяла в руки мое лицо и пристально посмотрела мне в глаза.

– Послушай меня, Матье. – Ее голос был тверд и ровен, в отличие от моего. – Ты ведь уже не ребенок. Ты способен сделать выбор. Но подумай вот о чем: у нас появился шанс. У тебя, меня, у Тома. Мы можем получить все, что нам нужно. Мы можем это сделать. Джек не друг тебе. Ты так считаешь, но ты ошибаешься. Ты ему ничего не должен.

Я рассмеялся.

– Это неправда, – сказал я. – Он мой друг. Ты же видела, что он сделал для меня. Он пошел в тюрьму, чтобы я туда не попал. Он не сотворил бы такое с Натом, если бы не заботился обо мне.

– Ты думаешь, он защищал твою честь? – спросила Доминик, уперев руки в бока. Рот у нее закрывался и открывался, точно она раздумывала, продолжать этот разговор или нет. – Ты считаешь, это твоя честь, болван? Это моя честь. Это мою честь он защищал. Открой глаза, Матье.

Я отступил в недоумении, не понимая, о чем она толкует.

– Твоя честь? – тихо спросил я, нахмурив брови, силясь понять. – Я не… – Тут до меня дошло, и я в шоке посмотрел на нее. – О чем ты? – нерешительно спросил я. Она ничего не сказала – просто слегка потупилась от стыда и подняла брови.

– Разумеется, ничего не было, – сказала она. – Я не позволила. Ты знаешь, что я люблю тебя, Матье.

У меня закружилась голова; я подумал – хорошо бы просто вскочить на лошадь и умчаться прочь, бросить их всех, Джека, Доминик, деньги.

– Ты лжешь, – наконец сказал я, и голос у меня дрожал от напряжения.

– Думай, что хочешь, – буднично сказала она. – Но факт есть факт, Джек Холби друг тебе не больше, чем мне. И у него есть то, чем мы можем завладеть. Взять это и уехать. Все в твоих руках. Так где же они?

Я оцепенело покачал головой.

– Нет, – ответил я. – Нет. Я хочу, чтобы ты мне объяснила, о чем ты. С чего бы ему защищать твою честь?

Она вздохнула, посмотрела по сторонам и вытерла руки о передник.

– Ничего, – сказала она. – Тебе не на что сердиться.

– Просто скажи мне! – закричал я.

– Просто временами, когда ты уходил по вечерам домой, мы разговаривали. Ведь мы оба здесь живем. Мы с ним видимся куда чаще, чем ты видишь нас обоих.

– Скажи мне, что случилось, – стоял на своем я.

– Я ему нравилась, – просто сказала она. – Он знал, что ты не брат мне, – сам сказал мне об этом и спросил, что же между нами. Были ли мы любовниками. – Сердце у меня застучало от этого слова, и я посмотрел на нее, ожидая продолжения. – Я ответила, что нет, – сказала она. – Ни к чему было говорить об этом, да и в любом случае, это не его дело. Я сказала, что ты питаешь ко мне чувства, но для меня игра в брата и сестру ближе к правде.

Я с трудом сглотнул и почувствовал, как на глаза у меня наворачиваются слезы. Я боялся спросить, правда ли это или же она просто сказала так Джеку. И где–то в глубине души мне, сущему ребенку, хотелось, чтобы она признала: да, мы были любовниками. То, что она отрицала это, ранило меня, и я не знал, почему.

– Так что же он сделал? – спросил я.

– Попытался меня поцеловать, – ответила она. – Но я сказала ему – нет. Мне это ни к чему. К тому же, он еще просто мальчик.

Я рассмеялся, возмущенный ее самоуверенностью. Джек был старше меня, да и старше самой Доминик, и то, что она отвергла его под таким предлогом, вывело меня из себя. Голова закружилась от мыслей. Говорит ли она правду о Джеке или лжет? И как насчет Ната? Он старше нас и уродливее, но богаче. Намного богаче. Я потряс головой, чтобы прогнать эти мысли, и с горечью посмотрел на нее.

– Я не стану говорить тебе, где деньги, – сказал я. – Но мы возьмем их. Мы заберем их сегодня ночью.

Она улыбнулась:

– Все к лучшему, Матье.

– Просто… замолчи, Доминик, – раздраженно сказал я, не открывая глаз. Я боролся с недоверием, любовью и алчностью. – Я приду сюда ночью. Около полуночи. Мы заберем деньги и уедем, хорошо?

– А Тома?

– После того, как возьмем деньги, заедем за ним. Я поговорю с ним сегодня.

Я развернулся и пошел прочь; она что–то кричала мне вслед, но я не слышал. Я не знал, чему верить. Нет – это неправда. Я знал. Знал, что она лжет. Я понял по тому, как она это сказала. Ничего непристойного между ними и быть не могло; Джек бы этого ни за что не допустил. Он верный друг. Он никогда бы меня не предал. У меня не было ни малейших сомнений, что она лжет, и все же я предпочел поверить ей, ибо так мог оправдать свои действия.

Если я притворюсь, будто верю, что Джек Холби меня предал, тогда и я смогу его предать. Решившись, я быстро направился домой. Я возьму деньги и сбегу.

Тома стоял на своем – он не хотел, чтобы я покидал Клеткли. И, что еще важнее, сам не хотел никуда ехать.

– Но подумай, какая новая жизнь нас ждет в Лондоне, – объяснял я, стараясь говорить как можно увереннее. – Вспомни, мы ведь раньше хотели туда поехать.

– Я помню, что это ты хотел туда ехать, – сказал он. – Но не припомню, чтобы меня кто–то спрашивал. Это вы с Доминик хотели, а не я. Я и тут счастлив.

Он надулся, намереваясь расплакаться, а я застонал от досады. Никогда не думал, что здесь он обретет свой дом, – вот странность–то. Хоть я был вполне счастлив в Клеткли, но это место никогда не значило для меня так много, чтобы я не мог представить, как в один прекрасный день покину его. Я завидовал Тома: он нашел то, что мне казалось недостижимым, – дом.

– Миссис Амбертон… – сказал я, взывая к ее помощи, но она отвернулась от меня со слезами на глазах.

– Нечего на меня кивать, – сказала она. – Ты знаешь, что я об этом думаю.

– Мы не можем расстаться, – твердо сказал я, пытаясь взять брата за руку, но он вырвался. – Мы – семья, Тома.

– Мы тоже семья! – закричала миссис Амбертон. – И разве мы не приняли вас – вас обоих, когда вам некуда было идти? Вы ведь тогда были нам благодарны.

– Мы с этим покончили, – сказал я, до предела измотанный тем, сколько труда приходится вкладывать в такие простые планы. Я начал злиться не нее: ну почему она не желает помочь мне переубедить Тома? Мне в голову даже не приходило, что она любит мальчика. – Я все решил.

– Когда мы уезжаем? – спросил Тома: сдаваться он не собирался, но все равно желал знать, каковы планы. Я пожал плечами:

– Через пару дней. Может, раньше.

Он широко раскрыл глаза и в ужасе посмотрел на мистера и миссис Амбертон; нижняя губа у него дрожала, он старался не расплакаться. Я понимал, что он хочет что–то сказать, возмутиться моим решением, но он потерял дар речи.

– Все будет отлично, – сказал я. – Поверь мне.

– Ничего не будет отлично, – сказал он, давая волю слезам. – Я не хочу уезжать.

Я резко встал и посмотрел по сторонам. Мистер Амбертон сидел у очага, впервые в жизни не обращая никакого внимания на бутылку с виски, стоявшую на каминной полке, а его жена и мой брат обнимались, ища утешения друг у друга. Я почувствовал себя самым жестоким человеком на свете, хотя желал единственного – собрать вместе свою семью. Это было уже слишком.

– Мне очень жаль, – сказал я. – Но таково мое решение, и я его не изменю. Ты поедешь, хочешь ты этого или нет.

Луна была полная, и редкие, легкие облака проплывали мимо нее; я стоял в лесу, среди деревьев, вдыхая запах коры и нервно поеживаясь. Миновала полночь, и Доминик уже вышла из дома; она стояла на нашем обычном месте возле конюшен, но мне хотелось посмотреть на нее, не выдавая своего присутствия. То был самый длинный день в моей жизни и вот я бессмысленно затягиваю его, пока он не перетечет в следующий, а я готовлюсь ограбить своего друга, который стольким ради меня пожертвовал. Я смотрел на свою былую любовницу, размышляя, как наши жизни сложатся в Лондоне, когда мы станем богаты, – и несмотря на то, что я провел немало времени в ожидании этого дня, я не мог себе этого представить. Деньги ослепили меня. Триста фунтов. Достаточно, чтобы жить с комфортом, но слишком высокая цена за потерю чести.

– Вот ты где, – сказала Доминик, с облегчением улыбнувшись, когда я появился из своего укрытия и направился к ней. – Я уж подумала, что ты не придешь.

– Ты же знала, что приду, – раздраженно ответил я. Она погладила меня по руке.

– Ты замерз, – сказала она. – Все будет хорошо. Свои вещи я оставила вон там. – Она кивком показала на стену, возле которой стоял маленький саквояж. – Я не стала брать много, – добавила она. – Мы сможем купить все в Лондоне.

– Я поднимусь и возьму деньги, – пробормотал я, не желая вступать в светскую беседу, и тем более – обсуждать наше добытое бесчестным путем состояние. Я направился ко входу, но она пошла за мной.

– Я с тобой.

– Ни к чему, – сказал я. – Сам заберу.

– Я так хочу, – ответила она с фальшивой бодростью, точно считала это каким–то занятным приключением. – Я послежу.

Я остановился и посмотрел на нее. В лунном свете ее кожа светилась голубовато–белым; Доминик выдержала мой взгляд.

– Последишь окрест или за мной? – спросил я. – Что я, по–твоему, собираюсь сделать? Удрать в одиночку?

– Разумеется, нет, – покачала головой она. Повисла долгая пауза, Доминик сжала губы, пытаясь угадать мое настроение. – Я пойду с тобой, – твердо повторила она, вцепившись в мою рубашку. На сей раз я просто пожал плечами и пошел дальше. Возле двери я остановился, схватившись за шипастую изгородь, отделявшую прачечную от первого этажа, и посмотрел наверх, на крышу. Оттуда, где я стоял, она не казалась особо высокой, но я знал, что наверху мне придется непросто. Высота была футов тридцать, и отсюда мне казалось, что я легко могу влезть по стене, точно Ромео XVIII века.

– Идем, – сказал я, открывая дверь и вступая во тьму. В кухне было темно, я направился к лестнице, которая вела в комнаты прислуги. Доминик следовала за мной по пятам. Взяв ее за руку, я начал осторожно подниматься по ступенькам. На втором этаже на подоконнике стояла зажженная свеча; я остановился на миг, задумавшись, не взять ли ее с собой, но решил, что не стоит. Она немного освещала лестницу наверх, так что я мог без хлопот подниматься дальше. К несчастью, Доминик споткнулась, и если бы я не держал ее за руку, упала бы, наделав шуму.

– Извини, – сказала она, закусив губу, и я посмотрел на нее. Желудок у меня скрутило от страха – не столько из–за какой–то реальной опасности (по правде сказать, таковой и не было), сколько из–за того, что я собирался сделать, и ради чего? Ради нее? Ради нас?

– Осторожнее, – пробормотал я, продолжая взбираться наверх, – ступай потише.

На следующем этаже я увидел двери в комнаты слуг: в одной каморке жила Мэри–Энн, в другой, как я знал, Доминик. На повороте спирали, шестью ступенями выше виднелась слегка приоткрытая дверь, и я помедлил, словно отдавая дань уважения. То была дверь в комнату Джека: что–то заставило меня слегка толкнуть ее, и она открылась с тихим скрипом, который показался мне оглушительным. Я затаил дыхание, испугавшись, что сейчас прозвучит тревога, и заглянул внутрь. Узкая кровать, гардероб, дверца которого болталась на одной верхней петле. Ветхий коврик на полу. В очаге остывшая зола. Полка с книгами. Таз с водой, кувшин. Я видел все это и раньше, но сейчас комната поразила меня своей призрачностью, поскольку я знал, где сейчас ее обитатель и где он скорее всего останется. Мы поднялись наверх.

Длинный коридор заканчивался окном, которое вело на крышу. Я аккуратно открыл его и вылез наружу, в холодный ночной воздух, затем перегнулся, помогая выбраться Доминик. Ее длинная юбка зацепилась за щепку, выступавшую из нижней рамы, но мы отломали ее и вылезли на крышу. Мы стояли на ровной площадке, примерно пятнадцать на десять футов; справа от нас поднималась крытая шифером крыша. Я подошел к краю и посмотрел вниз, на шипастую изгородь, возле которой я стоял пять минут назад. Меня заворожила высота и я почувствовал, что теряю равновесие. Доминик схватила меня за руку и яростно подтащила к себе. Мы прижались к стене, наши губы разделяло не более ладони, но она оттолкнула меня, посмотрев на меня как на сумасшедшего.

– Ты что делаешь? – сердито спросила она. – Хочешь свалиться? Ты разобьешься, если свалишься с такой высоты.

– Я не собирался падать, – запротестовал я. – Я просто смотрел.

– Ну и нечего смотреть. Давай найдем деньги и пошли отсюда.

Я кивнул и огляделся. Джек сказал, что там должен быть настил, ведущий к водосточной трубе: под ним он и спрятал свое богатство. Я не мог сориентироваться, но тут заметил водосток вдоль края крыши и, вглядевшись пристальнее, – черный квадратный люк.

– Там, – показал я. – Они там. – Я внимательно осмотрел его, опустился на колени и попробовал открыть, но отверстие было слишком мало для моих пальцев.

– Держи. Попробуй этим, – сказала Доминик, протянув мне изогнутую шпильку; ее волосы рассыпались по плечам. Я посмотрел на нее, затем снова повернулся к люку и без усилий поднял крышку. Засунув руку внутрь, я вытащил шкатулку; мы сели подле стены, с восхищением глядя на нее. В тот момент я знал, что способен взять деньги. Я их еще не видел, не мог пересчитать, но знал: что бы ни лежало в шкатулке, я могу это взять. Я способен все это украсть.

– Открой, – тихо и сосредоточенно сказала Доминик. Я подчинился. То была обычная сигарная коробка, которую Джек, должно быть, купил в городе, или, скорее всего, украл из комнаты для гостей, когда начал копить деньги. Я открыл ее, и мы увидели пачку банкнот и монеты. Голова закружилась от затхлого запаха денег, и я рассмеялся от изумления при виде такого количества наличности. Я вытащил самые крупные купюры, скрепленные зажимом, и восхитился их размеру и плотности. Мне редко доводилось держать в руках банкноты – мои скромные сбережения состояли из мешочка монет, которые я все равно с наслаждением пересчитывал у себя в комнате у Амбертонов. Посмотрев на Джековы накопления, я понял, что здесь именно столько, сколько он и говорил, а может, и больше.

– Ты только посмотри, – с благоговением сказал я. – Это потрясающе.

– Это наше будущее, – ответила она, вставая, и помогая мне подняться. Я положил деньги обратно в шкатулку и закрыл ее, застегнув замочек, чтобы какой–нибудь насланный богом ветерок не выхватил ее из моих рук, разбросав ее содержимое над домами Клеткли. Теперь я был готов убраться из городка навсегда, я уже воображал прекрасную жизнь – роскошная одежда и еда, приличный дом, работа, деньги. И любовь. Превыше всего любовь.

Мы двинулись к окну, а я не удержался и обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд на городок. В жизни человека бывают мгновенья, что запоминаются навсегда, и для меня то был один из таких моментов. Даже прожив на земле 256 лет, когда я вспоминаю о своей юности, детстве, перед моими глазами возникает подросток, застывший, полуобернувшись, перед окном на крыше Клеткли–Хауса, и сердце по–прежнему сжимается от горя и безысходного отчаяния, в которые ввергли меня мои грехи на все эти годы. Именно в тот краткий миг, моргнув, увидел я то, что было внизу: конюшни. Луна уже зашла, но я без труда разглядел их. Я слишком хорошо знал это место – каждый дюйм пола, каждую доску в стене, каждую лошадь в стойле. Прислушавшись, я услыхал их: пара кобыл тихонько ржала во сне. Я видел стену и угол возле колонки, где мы с Джеком в конце дня присаживались выпить по бутылке пива, – туда лучше всего светило солнце. Я помнил почти истерический восторг, что охватывал меня, когда после девяти–десяти часов работы, наконец, удавалось передохнуть, и можно было поваляться там, лениво размышляя о том, чем же заняться вечером. Помнил, как часто мы часами сидели, просто разговаривая, несмотря на то, что весь день мечтали оказаться подальше отсюда. Я вспоминал шутки и смех, и обиды, и дружеские насмешки. И я понял: проживи я хоть сотню лет, не будет мне покоя, если я сделаю то, что собирался.

Нам больше некуда было идти и не с кем говорить. Мы были друзьями. Я закрыл глаза и немного подумал. Тогда я еще не знал, каково это – когда тебе причиняют боль те, кого ты считал друзьями, хотя с тех пор со мной это случалось не раз, и вот сейчас я собираюсь сделать именно это. Эти деньги. Он работал ради них. Он страдал, терпел оскорбления, разгребал дерьмо, чистил лошадей десять тысяч раз; он работал ради них. А я собираюсь их украсть. Это невозможно.

– Прости, – сказал я, глядя на Доминик и печально качая головой. – Я не могу этого сделать.

Она склонила голову набок:

– Не можешь сделать что?

– Это, – ответил я. – То, что мы сейчас делаем. Я не могу это сделать. Просто не могу.

– Матье, – спокойно сказала она, медленно подходя ко мне, говоря со мной, точно с непослушным ребенком, готовым на опасную шалость. – Ты просто волнуешься, вот и все. И я тоже. Нам нужны эти деньги. Если мы собираемся…

– Нет, эти деньги нужны Джеку, – сказал я. – Это его деньги. С ними я смогу вытащить его из тюрьмы. Он сможет скрыться из…

– А как же мы? – закричала она; я заметил, как она смотрит на шкатулку, и покрепче прижал ее к себе. – Как же наши планы?

– Ты не понимаешь? Мы в любом случае исполним их. Нам нужно только одно – снова выйти на дорогу.

– Послушай меня, Матье, – твердо сказала Доминик. Я отступил, испугавшись, что она сейчас кинется на меня. – Я не собираюсь выходить ни на какую дорогу, ты понял меня? Я возьму эти деньги и…

– Нет! – крикнул я. – Не возьмешь. Я отнесу их Джеку. Я вытащу его оттуда!

Она вздохнула, приложила ко лбу ладонь, закрыла глаза и глубоко задумалась. Я нервно сглотнул, озираясь по сторонам. Сейчас ее ход. Я ждал, что́ она скажет. Когда она убрала руку, я ожидал увидеть ярость на ее лице, но она улыбалась.

– Матье, – повторила она тихо, – тебе стоит подумать о том, что лучше для нас. Для тебя и меня. Для нас, вместе. – Я слегка склонил голову налево, пытаясь понять, на что она намекает. Ее лицо приблизилось к моему, глаза у нее были закрыты, когда наши губы нежно встретились, ее язык мягко надавил на мои сомкнутые губы, и те инстинктивно раскрылись. Я почувствовал ее руку на спине – она обвила мою талию, поглаживая меня там, где у меня было самое чувствительное место, и она это знала. У меня перехватило дыхание, я дрожал, я хотел прижаться к ней, целовать ее крепче, глубже, но ее рот ускользнул от моего, и она принялась целовать меня в шею. – Мы можем это сделать, – прошептала она. – Можем быть вместе.

Я боролся. Я хотел ее. Но затем я сказал – «нет».

– Мы должны спасти Джека, – прошептал я, и она в бешенстве оттолкнула меня, ее губы скривились в безумной гримасе, глаза наполнились яростью. Я отвел на миг взгляд, не желая видеть перед собой это воплощение алчности. И вцепился в сигарную коробку, понимая, что сейчас мы оба думаем только о ней.

Она бросилась.

А я – инстинктивным движением – я отпрыгнул в сторону.

И вдруг ее не стало.

Я моргнул и изумленно покачал головой. Глаза у меня привыкли к темноте, я понимал, что ее больше нет, но не мог сдвинуться с места, продолжая изо всех сил сжимать шкатулку и не понимая, что же теперь делать. Желудок у меня скрутило, колени подогнулись; я упал, меня стошнило на крышу. Когда внутри больше уже ничего не осталось, я медленно повернул голову и увидел ее, Доминик, там, в тридцати футах внизу, на перилах: пики ограды пронзили ее тело, и она висела на этих шипах тряпичной куклой среди спокойной, холодной ночи.

Перед тем, как отправиться в тюрьму, я снял Доминик с изгороди и осторожно положил на землю. Глаза у нее были открыты, тонкая струйка крови сбегала из уголка рта на подбородок. Я вытер ее лицо и пригладил волосы. Я не плакал – удивительно, в тот момент я не чувствовал практически ничего, кроме желания убраться подальше отсюда. Муки совести и бессонные ночи, вновь и вновь воскрешающие в памяти эту сцену, придут позже – на воспоминания у меня будет два с половиной века, – а пока я был в шоке и решил как можно скорее выбраться из дома.

Я отнес ее в кухню, а оттуда поднялся в ее комнату, сырую и затхлую. Открыл окно, положил ее на постель и отошел; моя рубашка была покрыта красными пятнами, руки стали влажными от крови. Меня передернуло: кровь испугала меня сильнее, чем ее мертвое тело, я не сознавал его, словно тело передо мной было не Доминик, а просто ее отображением, копией, подделкой, а ее истинная сущность осталась со мной, в моей душе, она отнюдь не умерла.

Не оглядываясь, я вышел из комнаты. Зашел к Джеку, снял окровавленную одежду и надел одну из его рубашек. На улице я вымыл руки под колонкой, глядя, как красное растворяется в водостоке: ее последняя сущность так легко ускользала от меня. Я направился в конюшни, отвязал двух лошадей – самых быстрых и сильных скакунов, принадлежавших сэру Альфреду, – и потихоньку вывел их к концу дорожки, сел на одну и взял в повод другую, и мы направились к окраине городка, где стояла тюрьма. Я привязал их снаружи и ввалился внутрь, точно во сне. Стражник – не тот, которого я видел ранее, – спал за своим столом; он подпрыгнул, когда я кашлянул, и нервно вцепился в стол.

– Что тебе нужно? – спросил он, прежде чем его глаза загорелись при виде сигарной коробки в моих руках. Джек, по–видимому, уже посвятил его в наши планы, поскольку он явно обрадовался при виде нее, затем нервно оглядел пустую комнату. – Ты его друг? – спросил он, кивнув в сторону камеры.

– Да, – ответил я. – Могу я его увидеть?

Он пожал плечами, так что я направился по коридору за угол, где была камера Джека. Мой друг ухмыльнулся, завидев меня, но его улыбка быстро увяла, когда он заметил, какое у меня лицо.

– Господи, – сказал он. – Что с тобой стряслось? Ты как призрака увидал. – Джек помолчал. – На тебе моя рубашка, верно?

Я протянул сигарную коробку, чтобы он мог ее увидеть, не ответив на его вопрос.

– Вот, – сказал я, – я достал их.

Стражник появился у меня за спиной, и Джек посмотрел на него.

– Так что? – сказал он. – Сделка в силе?

– А то. Сорок фунтов, и я тебя выпущу, – ответил тот, перебирая ключи в поисках нужного. – Нат Пепис заслужил хорошую взбучку, скажу я вам, – пробормотал он, оправдываясь перед двумя людьми, совершившими куда более ужасные преступления. Джек вышел из камеры, и отдал ему деньги, стражник приготовился к удару, который должен был свалить его с ног. – Постарайся сделать это быстро, – сказал он, повернувшись к столу, и тут Джек поднял стул и разбил его о затылок констебля. Парень упал на пол, лишившись сознания, и хотя рана была не так страшна, как та, что мне довелось видеть этой ночью, – стражник в конце концов выжил, – я почувствовал тошноту и перепугался, что упаду в обморок.

– Пошли, – сказал Джек, выводя меня наружу; за порогом он осмотрелся – убедиться, что поблизости никого. – Ты привел лошадей?

– Да, – ответил я, показав на них во тьме, но сам с места не двинулся.

– В чем дело? – спросил он, озадаченный моим поведением. Я молчал, не зная, что ему сказать.

– Ты можешь мне сказать кое–что? – спросил я. – Правду, какова бы она ни была. – Джек тупо посмотрел на меня и открыл рот что–то спросить, но передумал и просто кивнул. – Ты и Доминик, – сказал я. – Между вами что–то было?

На сей раз он раздумывал долго.

– Что она тебе наговорила? – в итоге спросил он, но я оборвал его:

– Просто ответь! – закричал я. – Между вами что–то было? Ты… приставал к ней?

– Я? – со смехом спросил он. – Нет. – Он твердо покачал головой. – Я этого не делал. А если она тебе такое сказала, значит, она лгунья.

– Она мне это сказала.

– Все было наоборот, – сказал он. – Как–то ночью она пришла ко мне в комнату. Это она делала мне авансы, как ты выражаешься. Я тебе клянусь.

Острая боль пронзила мое сердце, и я кивнул.

– Но ты ничего не сделал, – сказал я.

– Разумеется, нет.

– Из–за меня? Из–за нашей дружбы?

Он громко вздохнул:

– Может, отчасти и из–за этого… Но если честно, Мэтти, она мне никогда не нравилась. Мне не нравилось, как она обращается с тобой. Я тебе это говорил. Она была порядочной дрянью.

Я пожал плечами.

– И все же я любил ее, – сказал я. – Смешно, верно?

Он нахмурился и посмотрел на небо. Начинало светать, нам нужно было отправляться в дорогу.

– Так где же она? – спросил он. Я колебался, не зная, стоит ли говорить ему правду, решусь ли я объяснить, что случилось в эту ночь.

– Она не придет, – сказал я. – Она остается здесь.

Он медленно кивнул, несколько удивившись, но подумал, что лучше закрыть тему.

– А Тома? – спросил он.

Я ничего не сказал. Наступило долгое молчание.

– Хорошо, – сказал он, взбираясь на лошадь, – тогда поехали.

Я вдел ногу в стремя второй лошади, запрыгнул в седло и последовал за Джеком Холби, уже удалявшимся прочь от городка. Я не оборачивался; хотел бы я описать путешествие, что привело нас на южное побережье, на борт судна в Европу, к свободе, но не могу припомнить ничего – ни единого мига. Мое детство кончилось. И хотя мне суждено было прожить долгую жизнь – куда более долгую, чем я мог себе тогда вообразить, – я стал взрослым в тот момент, когда моя лошадь выехала за те ворота, которые годом раньше привели меня в Клеткли.

И впервые в жизни я ощутил полнейшее одиночество.