Текст книги "Похититель вечности"

Автор книги: Джон Бойн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

– Самое время, – сказал Мартин, всегда готовый поговорить о своей карьере. – Не знаю, как вы, Матье, а я считаю, что мы уже сделали, все что могли. Буду с вами совершенно откровенен.

– Вы так считаете? – изумленно спросил я.

– Именно, – твердо ответил он. – Я и сам как раз намеревался обсудить это с вами. Мы с Полли уже говорили на эту тему, и у нас возникла отличная идея. Настоящий прорыв. Надеюсь, вы это поймете, – добавил он с видом человека, который на самом деле надеется, что я пойму, насколько это важно.

Он хочет подать в отставку, обрадованно подумал я. Он хочет подать в отставку!

– Нас нужно передвинуть в прайм–тайм, – заявил он с улыбкой, словно преподнося мне свое имя в сиянии софитов. – Мы перенесем шоу в прайм–тайм и сделаем его на час длиннее. Группа гостей каждую неделю. Публика в студии. – Он наклонился вперед, точно собирался водрузить вишенку на верхушку торта. – Я могу перемещаться по студии с микрофоном! – радостно добавил он. – Подумайте об этом. Это грандиозно.

Я кивнул:

– Хорошо. Это, конечно же, идея.

– Матье, – мягко сказала Полли и мне почему–то показалось, что если я вдруг соглашусь на эту абсурдную затею, то она предложит себя в качестве продюсера. Жаждущих получить работу я распознаю невооруженным взглядом. – Формат, в котором мы работаем… он отжил свое. Все это понимают.

– О, согласен, – сказал я. – Это не вызывает сомнений.

– Но нам все еще есть, что предложить. У нас есть своя аудитория. Нам просто нужно модернизировать программу, вот и все. В роли политиков выступают люди все более далекие от стоящих у власти, а Разгневанный Либерал… ну, вы же видели, кто у нас был на прошлой неделе? – Я покачал головой – я редко смотрю телевизор, если могу этого избежать, и уж тем более – свою станцию. – Ведущий детской телепередачи, – сказала она, печально качая головой. – Какой–то младенец семнадцати лет с белокурыми кудряшками и ямочками на щеках. Выглядел так, будто он пробуется на роль Оливера[79]79
  Речь идет о популярном мюзикле Лаойнела Барта «Оливер!» (1960) по мотивам романа Чарлза Диккенса «Оливер Твист».


[Закрыть]. Мы спросили, что он думает о евро и все, что он выдал: надо заменить портрет королевы на Спорти Спайс[80]80
  Спорти Спайс – псевдоним участницы группы «Spice Girls» Мелани Чисхольм (р.1974).


[Закрыть]. – (Снова – «мы»). – Право, Матье. Мартин не должен интервьюировать таких людей. Это ниже его достоинства.

– Да, это так. Я понимаю, – ответил я. Я не мог с ней не согласится. В свои лучшие годы Мартин прекрасно справлялся с работой. Он развлекал всех своими безумными взглядами, но при этом всегда задавал правильные вопросы и сразу же замечал лицемерие, скрывающееся под тщательно прописанными, хорошо подготовленными, придуманными Центральным офисом, одобренными шефом ответами. Без сомнения, то, чем он занимался сейчас, лишь принижало его прошлые заслуги. Но он старел и уже утратил былую проницательность; я стал задумываться – а если он не просто шокирует, а и в самом деле верит в то, что говорит? Я уже подозревал, что так оно и есть. Возраст озлобил его. Я отказался от всех своих заготовок и решил попробовать иную, более опасную, тактику.

– Вы когда–нибудь ощущали себя старым? – тихо спросил я, откинувшись в кресле и подливая себе в стакан воды из бутылки. Капля брызнула мне на щеку, и я медленно ее вытер, избегая смотреть на них.

– Я – что? – изумленно спросил Мартин. – Чувствую ли я себя…

– Иногда, – сказал я, повысив голос и глядя в пространство, – я чувствую себя ужасно старым. Мне хочется бросить все и уехать… не знаю, на юг Франции или еще куда. Пляжи, Монако. Знаете, я никогда не бывал в Монако, – задумчиво добавил я, и в самом деле озадачившись, почему же я там не был. Хотя времени у меня, разумеется, в избытке.

– Монако, – повторила Полли, глядя на меня так, точно я сошел с ума.

– Вам никогда не хотелось просто жить в свое удовольствие? – спросил я, глядя в глаза Мартину. – Высыпаться по утрам? Делать, что хочешь? Не проверять все время рейтинги. Носить весь день рубашку с расстегнутым воротничком.

– Нет, – нерешительно ответил Мартин. – Да нет, нет, в самом деле. Я хочу сказать, мне нравится… Почему вы спрашиваете?

– Шоу не работает, Мартин, – четко произнес я. – И дело не в гостях, и не во времени выхода в эфир, и не в семнадцатилетках с ямочками, и не в формате, и даже не в вас. Просто оно изжило себя, вот и все. Вспомните все самые знаменитые телепрограммы последних тридцати лет. «Даллас», «Ваше здоровье!»[81]81
  «Даллас» (1978—1991) – американская мыльная опера из жизни нефтяных магнатов. «Ваше здоровье!» (1982—1993) – популярный американский комедийный телесериал с Тедом Дансоном и Вуди Харельсоном.


[Закрыть], «Шоу Бадди Риклза». Все они когда–нибудь заканчиваются. Вне зависимости от того, насколько были хороши, насколько их любила публика. Иногда просто понимаешь, что все кончено. Настало время прощаться.

На минуту воцарилась тишина – они пытались обдумать мои слова. В итоге Полли заговорила первой.

– Вы хотите сказать, что закрываете шоу? – спросила она. Я промолчал, лишь слегка поднял брови.

– Давайте не будем перегибать палку, – сказал Мартин; лицо у него слегка покраснело – без сомнения, ему хотелось, чтобы этих двадцати минут и вообще всего разговора не было. – Я лишь хотел сказать, что мы могли бы сделать его немного поживее. Я не хотел, чтобы вы подумали, будто…

– Мартин, – оборвал его я, – боюсь, что именно поэтому я пригласил вас сегодня. Вас обоих, – великодушно добавил я, хотя решительно не собирался обсуждать эти вопросы с Полли. Я полагал, что этим он займется сам. – Мне очень жаль, но шоу закончено. Мы его закрываем. Мы обсудили этот вопрос и поняли, что пришло время для достойного ухода.

– А что же я буду делать? – спросил он. Казалось, он всем телом вжался в кресло, плечи повисли, кожа побледнела и пошла пятнами; он смотрел на меня так, точно я его отец или агент, кто–то ответственный за его будущую карьеру. – Вы ведь не собираетесь засунуть меня в какую–нибудь чертову викторину? А для документальных фильмов у меня не хватает терпения. Ведущим, я полагаю. Я мог бы делать новости. Вы об этом думаете?

Он хватался за соломинку, и на миг я испугался, что он заплачет.

– Ничего, – сказала Полли, констатируя за меня очевидное. – Ты ничего не будешь делать. Тебя только что уволили. Верно, Матье?

Я тяжело выдохнул носом и уставился в пол. Терпеть не могу подобные ситуации, но мне приходилось так делать и раньше, если возникала необходимость, и, клянусь, я смогу с этим справиться и теперь.

– Да, – сухо сказал я. – Боюсь, так оно и есть, Мартин. Мы прекращаем действие контракта с тобой.

Ни одна уважающая себя свинья не стала бы жить в квартире моего племянника Томми.

Пару лет назад, когда, он записал хитовую пластинку, у него хватило благоразумия вложить деньги в недвижимость и приобрести пентхаус с двумя спальнями и видом на Темзу. Единственная ценность, которой он владел, и мне казалось невероятным, что за все это время он так и не продал ее, чтобы спустить деньги на свои химические потребности, предпочитая одалживаться у меня, вызывая мое негодование. Я подозревал, что владение собственностью является для него символом стабильности, в которой он так отчаянно нуждался.

В его квартире были высокие потолки и роскошные окна, из которых открывался вид на реку. Они занимали почти всю стену, от пола до потолка, и я, как ребенок, стоял перед ними, наклонившись вперед, положив руки на стекло, и смотрел вниз, наслаждаясь упоительным головокружением. Сама же гостиная, в которой я находился, была ужасна – я мог лишь удивляться, кто или что за разновидность амебы может жить здесь, не испытывая желания залезть под душ каждые пять минут. Некогда приличный диван был завален газетами и модными журналами, пол усыпан бутылками, опрокинутыми банками и стаканами, большая часть которых была забита раздавленными окурками и/или остатками косяков. В углу рядом с большим захламленным креслом валялся использованный презерватив; я смущенно уставился на него, пораженный грязью, меня окружающей. И это, изумленно подумал я, человеческий дом.

Я открыл окно – оно выходило на узкий, обнесенный перилами балкон – и вышел наружу. Внизу по Темзе плыла лодка, по набережной прогуливались парочки и семейства. Вдалеке виднелся Тауэрский мост и Парламент – этот вид всегда производил на меня впечатление.

– Дядя Мэтт.

Я повернулся и увидел Томми – он вышел из спальни в одних шортах, натягивая через голову белую – в кои–то веки – футболку. Он собрал свои длинные, до плеч, волосы в конский хвост, однако несколько прядей выбились и обрамляли, бледное, как у призрака, лицо. Глаза у него были красные, обведенные темными кругами, но еще краснее был нос – нервно подергиваясь, он пламенел от излишеств последнего времени. Я покачал головой – мне стало жаль его; всякий раз, когда, как я считал, мы могли бы как–то сблизиться и он мог бы выжить, случалось что–нибудь подобное, и я понимал, что все тщетно. Он был похож – я отнюдь не склонен к гиперболам – на саму Смерть.

– Как ты можешь?.. – начал я, окидывая взглядом Вьетнам, окружавший меня, но он поспешно оборвал меня.

– Прошу тебя, не начинай, – раздраженно сказал он. – Мне и без того фигово. Небольшая вечеринка прошлой ночью. Очень поздно лег.

– Ну слава богу, что у тебя не всегда так, – сказал я. – А то ты здесь подхватишь «черную смерть» или что–нибудь в этом роде. А мне довелось повидать, что она делает с людьми; в этом нет ничего хорошего.

Он расчистил немного места, я нервно присел на краешек дивана, а он устроился в позе лотоса в кресле, поджав под себя ноги, чтобы согреться. Я хотел было предложить закрыть окно, но решил, что не стоит – здесь и так не хватало кислорода, – а когда посмотрел на него, мое внимание снова привлек презерватив, жалко валявшийся неподалеку от него. Томми проследил за моим взглядом, затем взял газету, бросил ее поверх, и широко улыбнулся. Я подумал: как же долго резинка будет там валяться, погребенная под прессой, разводя на ковре колонии бог знает каких бактерий.

– У нас проблема, – сказал я, и он широко зевнул.

– Я знаю, – ответил он. – Я тоже получил письмо.

– От Хокнелла?

– Именно.

– Со сценарием?

– Он прислал его, но у меня не было времени читать. Было некогда с вечеринкой и все такое, к тому же я работаю по восемнадцать часов в день всю неделю.

– Ну а я прочел.

– И?

– О, полная чепуха, – невольно рассмеялся. – Я хочу сказать, он вообще ничего из себя не представляет. Мы не можем себе позволить продюсировать такое… – я покачал головой. – Некоторые диалоги…

Дверь одной из спален открылась, и оттуда появилась молодая женщина, облаченная в мужские трусы и майку. Она вышла не из комнаты Томми, и явно не была беременна, поэтому я понял, что это не Андреа. Она показалась мне смутно знакомой – певица или актриса, что–то в этом роде. Я знал ее по таблоидам и глянцевым журналам – ее естественной среде обитания. Она бросила на нас взгляд, плечи ее страдальчески обмякли, и она со стоном вернулась в спальню, плотно закрыв за собой дверь. Томми посмотрел, как она уходит, достал пачку сигарет и закурил. Его ресницы слегка затрепетали, когда первая порция никотина вошла в легкие.

– Это Мерседес, – пояснил он, кивнув на закрывшуюся дверь.

– Какая Мерседес? – спросил я.

– Просто Мерседес, – поджал плечами он. – Обходится без фамилии. Как Шер[82]82
  Шер (Шерилин Саркисян Ля Пьер, р. 1946) – американская киноактриса, певица.


[Закрыть] или Мадонна. Ты должен ее знать. Лучшие продажи среди танцевальных записей в этом году. Она здесь с Карлом и Тиной из моего шоу. Они вчера вечером пересеклись. Вот повезло ублюдку.

Я кивнул.

– Хорошо, – сказал я, не желая вникать в сексуальные экзерсисы молодежи. – Вернемся к Ли Хокнеллу…

– Да пошел он, – просто сказал Томми, отмахнувшись от меня. – Скажи ему, что его сценарий – дерьмо и нет ни малейшего шанса, что ты или я будем заниматься этим. Что там он собирается делать, идти в полицию?

– Вообще–то может, – сказал я.

– С чем? У него нет доказательств. Не забывай, ты не убивал его отца. И я тоже. Мы просто разрулили ситуацию, вот и все.

– Но это нарушение закона, – сказал я. – Послушай, Томми. Меня совершенно не заботит, что он может сделать или не сделать. В свое время мне доводилось сталкиваться с куда более крутыми мерзавцами, поверь мне, и я бывал в куда более неприятных ситуациях, чем эта. Просто мне не нравится, когда меня шантажируют, вот и все, я хочу избавиться от него. Я не люблю… сложности. Справлюсь я сам, тебе нет нужды беспокоиться, но я хотел убедиться, что ты сознаешь, что происходит.

– Отлично, спасибо, – сказал он и на минуту замолчал. Я встал, собираясь уходить.

– Как… Андреа? – спросил я, сообразив, что никогда раньше не осведомлялся о ней.

– Она здорово, – ответил он, его глаза оживились, когда он посмотрел на меня. – Уже на шестом месяце. Отлично выглядит. Она скоро придет – если хочешь, подожди немного, познакомишься.

– Нет–нет, – сказал я, надеясь преодолеть море хлама, преграждавшего мне путь к двери. – Все в порядке. Я приглашу вас обоих на ужин или еще куда–нибудь в ближайшее время.

– Отлично.

– Созвонимся, – сказал я, закрывая за собой дверь и возвращаясь в почти стерильную атмосферу лестничной клетки. Я глубоко вздохнул, выкинул из головы Ли Хокнелла до конца дня и направился вниз, к дневному свету и свежему воздуху.

– Ну как прошло? Он вел себя достойно или пытался устроить драку?

Я вздохнул и оторвал взгляд от заметок, которые делал для сегодняшнего совещания. Мне пришло на ум, что хотя я обычно оставляю дверь открытой, Кэролайн – единственный сотрудник станции, который даже не изображает попытку постучать, когда входит. Она просто врывается в кабинет, оставляя хорошие манеры по другую сторону двери.

– Мартин был мне хорошим другом, – с упреком сказал я, споткнувшись на времени. – Он – мой хороший друг. И дело тут не в достоинстве. У человека отняли работу. В один прекрасный день такое может случится и с вами, и тогда вы не будете так шумно радоваться.

– Я вас умоляю, – сказала она, падая в кресло перед моим столом. – Он просто старая калоша, и без него нам будет лучше. Теперь мы сможем найти кого–нибудь поталантливее. Надо этим заняться. Тот парнишка, Дэнни Джонс? Которого Мартин интервьюировал на прошлой неделе? С ямочками? Такой понравится молодежной аудитории. Мы должны заполучить его. – Она посмотрела на меня, и, должно быть, заметила в моих глазах ярость, желание взять ее за уши и выбросить в окно, потому что сдалась сразу же. – Хорошо, хорошо, сожалею, – быстро сказала она. – Я повела себя бестактно. Он ваш друг, и вы считаете, что вы в долгу перед ним. Как он воспринял это, плохо?

– Он не был в восторге, – честно сказал я. – Но, признаться, мало говорил. Полли, его жена – вот она возмущалась бурно. Ее это задело куда сильнее.

После того, как я сказал Мартину, что в его услугах больше не нуждаются, Полли и в самом деле выказала куда больше гнева. Пока ее муж сидел, растекшись по креслу, прижав руку ко лбу, словно обдумывая свое будущее – или отсутствие такового, – она пошла в наступление, обвиняя меня в предательстве и полном идиотизме. Она сказала, что мы должны быть благодарны ее мужу за его многолетнюю службу – тут она, пожалуй, хватила, – и что мы за дураки, раз не способны понять, какую ценность он представляет для станции. По ее поведению было ясно: больше всего ее беспокоит, что теперь от ее мужа не будет никакого проку, она опасалось, что его перестанут приглашать на вечеринки деятелей шоу–бизнеса, приемы и торжественные церемонии, поскольку его звезда потускнеет и любое знакомство будет сопровождаться фразой «А вы случайно раньше не?..» Она была молода и теперь застряла с Мартином навсегда.

– Да пошла она, – сказала Кэролайн. – Она меня волнует меньше всего.

– Она рассчитывала стать продюсером, – сказал я, и она громко расхохоталась. – Почему вам смешно? – недоуменно спросил я.

– Ну–ка скажите мне, – ответила она, – она работает на телевидении?

– Нет.

– Она когда–нибудь работала на телевидении?

– Нет, насколько я знаю.

– Она вообще когда–нибудь работала?

– Да. Она работала в сфере культуры. И всегда крайне интересовалась шоу Мартина, – сказал я, удивляясь, зачем я объясняю все это Кэролайн.

– Точнее, его банковским счетом, – сказала она, покачав головой. – Этим он ее и удерживал. Продюсирование! – хмыкнула она. – Что за нелепая мысль.

Я встал из–за стола и, присев на его краешек, гневно посмотрел на нее сверху вниз.

– Вы забыли наш первый разговор? – спросил я ее. – Вы забыли, как пытались убедить меня дать вам ответственный пост в этой организации, хотя у вас совершенно не было опыта?

– У меня годы опыта работы в управлении в…

– Торговле грампластинками! – закричал я, окончательно теряя терпение; редкий случай. – Это совершенно иной мир, детка. Может, от твоего внимания это ускользнуло, пока ты сидела здесь, щелкая каналами, но мы не продаем пластинки. А также книги, одежду, стереосистемы и постеры с двенадцатилетними поп–звездами. Мы – телестанция. Мы создаем телевизионное развлечение для масс. И ты не знала ничего об этом, когда я взял тебя, разве нет?

– Нет, но я…

– Помолчи. Ты просила дать тебе шанс, и я его тебе дал. Очень мило, что другим ты в этом отказываешь. Кажется где–то в Библии есть притча по этому поводу?

Она покачала головой, и я заметил, как она водит языком за щекой, размышляя над моими словами.

– Постойте–ка, – сказала она в конце концов. – О чем вы тут говорите? – Она испуганно посмотрела на меня: – Вы ведь не собрались… не собираетесь… только не говорите мне, что вы уволили его и наняли ее? Прошу вас, Матье, не говорите мне, что вы это сделали? – Я улыбнулся ей, слегка подняв бровь. Я заставил ее поволноваться. – О, ради бога, – сказала она. – Да что мы можем сделать с…

– Разумеется, я не нанимал ее, – сказал я, обрывая ее на полуфразе, иначе поток слов полился бы из ее рта и утопил меня. – Поверьте мне, Кэролайн, я никогда не дам серьезную работу тому, у кого нет в этой области никакого опыта. Работу ассистента – может быть, но ничего другого. Чтобы работать на таком уровне, ты должен знать, что делаешь.

Она скривила рот, а я отошел к окну и простоял там, глядя на улицу, пока не услышал, как она уходит; ее высокие каблуки цок–цок–цокали по деревянному паркету.

Глава 19
ССОРЫ С ДОМИНИК

По выходным мы с Джеком работали по очереди. Это означало более долгий день, поскольку одному приходилось работать за двоих, но оно того стоило, ибо тогда у нас оставались целые выходные, которые можно было посвятить праздным удовольствиям. Это была одна из таких суббот, я бездельничал дома, у Амбертонов, играл в карты с младшим братом и так заскучал, что едва не кинулся обратно в конюшни, – и тут миссис Амбертон уговорила меня отправиться с ней в деревню за покупками.

– Хочу пополнить запасы, – сказала она, суетясь на кухне и сплевывая табачную жвачку в плевательницу. – Я одна с этим не справлюсь. А мистер Амбертон захворал, так что тебе придется помочь.

Я кивнул и, закончив игру, быстро собрался. Я ничего не имел против; Амбертоны редко о чем–то меня просили и всегда были добры к нам с Тома, пока мы у них жили. Они по–отечески заботились о моем младшем брате, который делал в школе замечательные успехи, едва начав туда по–настоящему ходить, и, похоже, я им тоже был небезразличен – видимо, просто потому, что им нравился. За месяцы, прошедшие с того охотничьего уикэнда, в Клеткли мало что изменилось, за исключением того, что Нат Пепис стал все чаще приезжать в дом на выходные – практически каждую пятницу в сгущающихся сумерках на дорожке возникала его щуплая сутулая фигура, трясущаяся на лошади.

– Он что–то задумал, – по секрету сообщил мне Джек. – Похоже, решил, что старик скоро загнется, и хочет убедиться, что получит изрядный кус пирога, когда придет время.

Я не был в этом уверен; после того случая с лошадью, мы с ним редко сталкивались – думаю, он понял, что в тот день я почувствовал его малодушие, и не знал, как быть с этим унижением на глазах у того, кого он считал ниже себя. Как правило, мы полностью игнорировали друг друга; я занимался его лошадьми, он занимался своими делами, и таким образом мы вполне мирно сосуществовали.

В тот субботний день холода наконец закончились, и городок был окутан теплым золотым светом: казалось, он вытащил из убежищ всех обитателей. Они бродили, щурясь на солнце, вокруг немногочисленных деревенских лавок и дружески болтали друг с другом. Миссис Амбертон приветствовала всех, кого мы встречали по дороге, и я вдруг обратил внимание, что все эти люди, много лет знающие друг друга, никогда не обращались друг к другу по имени, предпочитая полное «мистер» или «миссис». Мы останавливались поболтать с соседями, вели светские разговоры о погоде или о том, кто как одет. Мне стало казаться, будто я – сын миссис Амбертон; когда она заводила с кем–нибудь беседу, я тихо стоял подле нее и ждал, когда она закончит. В какой–то момент меня это стало тяготить – мне хотелось, чтобы она поторопилась, и мы наконец пошли дальше своей дорогой. Я чувствовал, что монотонная деревенская жизнь начала утрачивать для меня свою привлекательность.

Мы стояли на углу и разговаривали с миссис Хенчли, недавно потерявшей мужа: он умер от плеврита в зимние холода, – и тут я увидел такое, от чего у меня скрутило в ярости желудок. Миссис Амбертон и миссис Хенчли тараторили как заведенные, поглаживая иногда друг друга по рукам и заверяя друг дружку в любви к покойному мистеру Хенчли, – и тут я заметил Доминик, стоявшую под навесом маленькой чайной посередине улицы: она разговаривала с молодым человеком с загипсованной ногой. На ней было нарядное выходное платье – я его никогда прежде не видел – и капор, из–под которого спускались длинные локоны, которые она стала завивать совсем недавно. Они оживленно болтали, и Доминик время от времени заливалась смехом, жеманно прикрывая рот рукой, как настоящая леди, – таких манер она, без сомнения, набралась в Клеткли–Хаусе. Я повернулся к миссис Амбертон, совсем забывшей о моем присутствии: они с приятельницей увлеченно набросились на труп, словно пара стервятников, выискивающих мясо посвежее, – а после, щурясь от света, медленно направился к Доминик.

Та несколько раз посмотрела в мою сторону и только потом узнала меня: смех оборвался и вся она подобралась, слегка кашлянула, ответив что–то своему собеседнику, затем кивнула на меня. Тот повернулся и тоже на меня посмотрел – и я встретился глазами с Натом Пеписом. Я не знал, что он приехал, поскольку не видел его в пятницу вечером.

– Здравствуй, Доминик, – сказал я, галантно поклонившись. Я знал, что моя одежда нечиста и я уже пару дней не мылся, а эти двое казались олицетворением юных джентльмена и леди в лучших воскресных нарядах. Мои волосы, нуждавшиеся в стрижке и мытье, беспорядочно закручивались над воротничком рубашки. – Нам не хватало тебя вчера.

Она регулярно приходила на обед к Амбертонам, Тома и мне по субботам, но по неведомым причинам прошлым вечером не появилась.

– Прости, Матье, – дружелюбно ответила она. – У меня были дела, о которых я позабыла. – Она кивнула в сторону Ната: – Вы ведь знакомы?

– Разумеется, – широко ухмыльнулся Нат, будто бы забыв наши предыдущие столкновения. – Как поживаешь, Зулус?

– Мое имя Заилль, – ответил я, раздраженно стиснув зубы. – Матье Заилль.

– Конечно–конечно, – поспешно отозвался он, качая головой, точно пытался запомнить мое имя, хотя оно было ему прекрасно известно. – Этот чертов французский. Никак не могу удержать в голове. Вот мой брат Дэвид с тобой бы поговорил. Французский, итальянский, латынь, греческий – он все знает.

Я коротко кивнул и посмотрел на его ногу, спеленатую белым гипсом; Нат опирался на изящную трость из красного дерева.

– Что с вами случилось? – спросил я, с трудом удержавшись от побуждения добавить в конце фразы «Нат» – мне не хватало храбрости Джека Холби, хоть я и разделял его мнение об этом самодовольном кретине. – Несчастный случай, не так ли?

Он рассмеялся.

– Чертова штука, Заилль, – ответил он, старательно выговаривая мое имя. – Пытался установить у себя дома в Лондоне пару новых светильников и свалился с лестницы. И высота–то небольшая, но я каким–то образом приземлился на ногу и сломал кость. Не слишком серьезно, рад сообщить, но придется несколько недель походить в гипсе.

– Ясно, – сказал я. – А вам кто–нибудь помог? – Он недоуменно уставился на меня, склонив голову на бок. – Когда вы упали, – продолжил я после паузы, – кто–нибудь вызвал помощь? Вы же не остались лежать?

Он слегка улыбнулся, и я заметил, что взгляд его синих глаз стал холоднее: он пытался сообразить, хочу ли я его оскорбить или просто пытаюсь поддержать разговор.

– У меня там есть слуги, – ответил он. – Но, с другой стороны, – он четко проговаривал каждое слово, – я бы пропал, если бы все вы не прислуживали мне денно и нощно, верно?

Слова повисли в воздухе между нами. Он оскорбил меня и Доминик, которая в замешательстве уставилась себе под ноги – ее лицо порозовело от неловкости; мы ждали, пока кто–нибудь нарушит тишину.

– Я удивился, не увидев вас вчера верхом, – сказал я, тщательно подбирая слова, желая намекнуть на нашу последнюю встречу, не упоминая о ней прямо.

– Я приехал в экипаже, – нерешительно сказал он. – Довольно поздно, уже после того, как это случилось.

– Теперь вы нескоро снова сядете на лошадь, да? – сказал я, кивнув на его ногу. – По счастью, к раненым людям мы относимся не так, как к раненым животным, верно?

Повисла пауза.

– Что хочешь этим сказать? – наконец спросил он, презрительно поджав губы.

– Ну, – хмыкнул я, – если бы вы были лошадью и поранились, вот как сейчас, нам бы пришлось вас пристрелить, разве нет? Ну или, по крайней мере, я бы это сделал.

Доминик посмотрела на меня и медленно покачала головой. На ее лице – я неким образом рассчитывал, что ее восхитит моя дерзость, – было написано раздражение: она давала понять, что не желает иметь ничего общего с нашими детскими играми. Я сглотнул и почувствовал, как запылало мое лицо; я ждал, когда кто–нибудь из них что–нибудь скажет. В конце концов нарушил молчание Нат.

– А ваш брат сообразительный парень, верно? – сказал он, глядя на нее, а она подняла голову и улыбнулась, будто хотела извиниться за то, что попала в такую неловкую перепалку, хоть и отказалась принять мою сторону. – Ничего не забывает. – Он резко вдохнул и перенес вес тела на здоровую ногу. – Иногда лучше забыть. Можно себе представить, сколько всего было бы у нас в головах, если бы мы помнили все мелочи, что с нами случаются.

В этот миг, пыхтя, к нам приблизилась миссис Амбертон; высунув язык, она благоговейно взирала на Ната Пеписа – они никогда прежде не встречались, но он принадлежал Клеткли–Хаусу, она это знала и была бы счастлива пасть на колени и чистить ему ботинки, если бы он того пожелал.

– Миссис Амбертон, это Нат Пепис, – сказал я, понимая: она ждет, чтобы ее представили. – Младший сын моего работодателя. А это – миссис Амбертон, моя квартирная хозяйка, – добавил я, глядя на него.

– Очарован, – сказал он, бросив на меня неприязненный взгляд, и похромал прочь. – Боюсь, должен вас покинуть. Доминик, полагаю, мы еще увидимся в доме. – Он произнес последнюю фразу тихо, обратившись непосредственно к ней, но так, чтобы и я ее услышал. – Зулус, миссис Амбертон, – произнес он, кивнув в нашу сторону, и удалился.

– Какой милый молодой человек, – произнесла миссис Амбертон, с восторгом глядя ему вслед. – Ну подождите, я еще расскажу мистеру Амбертону, с кем я сегодня говорила!

Я посмотрел на Доминик, и та ответила мне прямым взглядом, не мигая и слегка подняв бровь, точно говоря: «Что?»

Джек сидел под деревом с куском дерева на коленях и сосредоточенно обстругивал его ножом. Я медленно подошел ближе, будто бы опасаясь испугать, и посмотрел на него: полностью сосредоточившись на работе, он состругивал то тут, то там, мастерил что–то непонятное. Я подождал, когда он сделает передышку; вот он поднял деревяшку к свету и сдул с нее стружку, и я подошел к нему, старательно топая, чтобы он меня услышал.

– Эгей. – Он посмотрел на меня, щурясь от солнца. – Ты что здесь делаешь?

Я вытащил руки из–за спины, явил ему пару бутылок пива, позвенев ими друг об дружку, и, состроив пьяную рожу, ухмыльнулся ему. Он засмеялся и, отложив работу, покачал головой.

– Матье Заилль, – сказал он, закусив губу, – обокрал кладовку сэра Альфреда. Я неплохо тебя натаскал, кузнечик.

Он с благодарностью взял одну бутылку и быстрым четким движением зажал горлышко пяткой одной ладони и большим пальцем другой и сорвал пробку.

– Насколько я вижу, Нат вернулся, – сказал я через пару минут, наслаждаясь вкусом жидкости, льющейся в мое горло и охлаждающей внутренности. – Ты веришь в эту историю со светильниками?

Он пожал плечами:

– Я почти не слушал, когда он мне об этом рассказывал, по правде сказать. Похоже, ему очень хотелось похвастаться, а поскольку он поведал эту историю и тебе, я не слишком ему верю. Кто знает, чем он там на самом деле занимался. – Он зашипел и посмотрел на свою руку; поставив бутылку на землю, он снова принялся строгать деревяшку, но отвлекся, разговаривая со мной, и порезал палец. На кончике пальца выступила кровь, когда он прижал ранку. – Ты когда–нибудь видел море, Мэтти? – вдруг спросил он. Я удивленно рассмеялся:

– Море?

– Да, а что тут такого? – пожал он плечами. – Так ты его видел?

– Конечно. Нам же пришлось плыть по нему из Франции в Англию. Так что я его видел. К тому же я год прожил в Дувре, я ведь тебе говорил.

Он со вздохом кивнул, вспоминая мои рассказы о жизни в Париже и приезде в Англию.

– Верно, верно, – сказал он. – А я вот никогда не видел моря. Только слышал о нем. Море, пляжи. Я никогда не плавал даже, знаешь. – Я пожал плечами. По правде сказать, мне и самому не пришлось особо много плавать. – Хотелось бы мне чем–нибудь эдаким заняться.

Я сделал большой глоток и посмотрел вдаль. Перед нами простирались угодья Клеткли–Хауса: повсюду, насколько хватало глаз, зеленели травы, едва ли не влажные от солнечного света. Я слышал, как вдалеке в своих загонах ржут лошади, с заднего двора неслись возгласы и хохот – там служанки выколачивали ковры. Наполняя мое тело теплотой, от которой хотелось плакать, меня затопила волна радости и счастья. Я посмотрел на своего друга – он сидел, прижавшись головой к древесному стволу, отбрасывая рукой волосы со лба, глаза закрыты, губы беззвучно шевелятся.

– Еще пара месяцев, Мэтти, – сказал он минуту спустя, и я очнулся от своих грез. – Еще пара месяцев – и только ты меня тут и видел.

Я удивленно посмотрел на него.

– О чем ты? – спросил я, а он выпрямился и огляделся, чтобы убедиться: нас никто не подслушивает.

– Ты умеешь хранить секреты? – спросил он, и я кивнул. – Ну, – начал он, – ты ведь знаешь, у меня есть кое–какие сбережения.

– Конечно, – ответил я. Он частенько об этом говорил.