Текст книги "Похититель вечности"

Автор книги: Джон Бойн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Когда она это произнесла, все в комнате перестали дышать, а я откинулся на спинку и тихонько постучал карандашом по столу. Мартин Райс–Стэнфорд был тем человеком, который жил на верхнем этаже моего дома. При режиме миссис Тэтчер он был министром и потерял работу, когда встал не на ту сторону во время дебатов о будущем угольных шахт. Мартин считал, что следует закрыть их все, и к черту последствия. Миссис Т. придерживалась того же мнения, но знала, что делать это опасно; лучше заявить о закрытии ряда шахт, затем, после неизбежных протестов немного уступить и оставить некоторые открытыми, под шумок закрыв те, от которых ей хотелось избавиться в первую очередь. Любопытно, что несмотря на свою собственную позицию, Мартин посчитал это высшим проявлением политического цинизма и в один прекрасный день представил едкий отчет о планах миссис Тэтчер в «Вечерних новостях». Еще не пробило полночь, а она уже позвонила ему, уволила и пригрозила кастрировать, после чего в оставшиеся годы ее правления он стал для нее чем–то вроде bête noir[68]68
  Зд.: предмет ненависти (фр.).


[Закрыть]. Он был одним из тех, кто помог Джону Мейджору прийти к власти в 1990 году, хотя они друг друга терпеть не могли, и надеялся, что эта помощь принесет ему место в Палате лордов. К несчастью для него, помощь не всегда вознаграждается, и поэтому Мартину пришлось заняться сочинительством язвительных политических статей во все газеты, которые были готовы его печатать. Неожиданно он оказался талантливым карикатуристом и начал иллюстрировать свои статьи изображениями министров в виде различных гибридов – тела животных, человеческие лица. Так сам Джон Мейджор шлепал вперевалку походкой утенка, Майкл Портилло[69]69
  Майкл Портилло (р. 1953) – британский журналист и политик–консерватор, министр путей сообщения в кабинете Тэтчер.


[Закрыть] разводил руками, демонстрируя павлиний хвост, Джиллиан Шепард[70]70
  Джиллиан Шеппард (р. 1940) – британский политик–консерватор, занимавшая ряд важных постов в правительствах Тэтчер и Мейджора.


[Закрыть] носилась по газетной странице в образе маленького ротвейлера. Но в итоге стало ясно, что писания Мартина несколько односторонни – он критиковал абсолютно все, независимо от того, насколько это хорошо или плохо. Он всегда говорил «нет». Его стали считать политически нездравым, крайне пристрастным и до нелепого предубежденным против любого человека, находящегося у власти. Кое–кто даже полагал, что он не в своем уме. Так что, естественно, он дозрел для работы на телевидении.

Переехав в квартиру на Пиккадилли, я довольно близко сошелся с Мартином. Время от времени он приглашал меня отобедать с ним и его молодой вздорной женой Полли, и какую партнершу на вечер я бы ни привел с собой, наши встречи всегда получались до смешного шумными. Его правые убеждения стали такими крайними, что могли считаться претенциозностью. Ему доставляло удовольствие выводить людей из себя; Полли почти не слушала его. Мне казалось, что я вижу его насквозь, и я не поддавался на его игры, но какую бы даму я ни пригласил, она в итоге принималась беситься все больше и либо выскакивала из дому, либо нападала на него – ужасная faux pas[71]71
  Оплошность (фр.).


[Закрыть]: он наслаждался, провоцируя подобную реакцию.

После создания станции мне пришло в голову, что было бы забавно перенести безумие и провокации этих обеденных разговоров на телеэкран, и я пригласил Мартина вести собственное политическое ток–шоу три раза в неделю. Формат бы прост: получасовая передача, двадцать четыре минуты, не считая рекламы и титров, по два гостя в каждом выпуске. Как правило – политическая фигура и Разгневанный Либерал. Политическая фигура должна была говорить правильные вещи – во имя своей карьеры. Разгневанный Либерал – обычно актер, певец, писатель или кто–нибудь в этом роде – придерживался политкорректной линии. А Мартин демонстрировал свой дурной вкус, чтобы вывести из себя обоих. По мере развития программы становилось ясно, что политик будет делать все, чтобы защитить партийную линию, но никогда не зайдет слишком далеко и не станет порицать заведомую чушь, которую несет Мартин. И в то же время Разгневанный Либерал будет все более и более приходить в бешенство, говорить «меня от всего этого тошнит», или «господи, мужик, как ты можешь по–прежнему так думать?» – и всегда была вероятность, что Р.Л. запустит своим стаканом с диетической–негазированной–водой–без–льда–и–лимона в монструозную фигуру, сидящую перед ним. Это оказалось одной из моих лучших идей – прекрасное развлечение.

Но со временем, тем не менее, веселье поугасло. Мартин Райс–Сэнфорд стал казаться не столько провокатором, сколько полным идиотом. Качественные новостные шоу обогнали Мартина, и его правые взгляды стали казаться устаревшими. Становилось все труднее отыскивать достойных гостей для его программы; упадок наступил после того, как политической фигурой стала жена функционера, недавно избранного представителем Комиссии здравоохранения от Либерально–демократической партии, а Разгневанным Либералом – молодой человек, шесть лет назад занявший третье место в хит–параде: с тех пор о нем никто не слышал, но он вдруг начал карьеру как автор детских книжек про домового, наделенного магической силой. Шоу превратилось в обузу, и мы все прекрасно это понимали. Но Мартин оставался моим другом, и мне по–прежнему нравилось его общество и не радовала мысль давать ему пинка под зад.

– Мы должны избавиться от Мартина Райса–Стэнфорда, Матье, – повторила Кэролайн. – Это шоу – посмешище.

– Согласен, – сказал Роджер Табори, глубокомысленно качая головой.

– Я и не знал, что мы его все еще показываем, – сказал Алан, удивленный этим откровением.

– Нам нужны перемены, – сказала Марша Гудвилл, редактор отдела развлекательных программ, постукивая ручкой по блокноту.

– Что–нибудь такое, что привлечет молодежь, – присоединяясь к греческому хору, сказал Клифф Маклин, директор отдела импортных программ.

– Мы должны уволить его. И поскорее, – сказала Кэролайн.

Я пожал плечами. Она была права, я знал, что она права, но все же…

– Может, как–то изменить формат? – спросил я. – Сделать его более современным?

– Да, – ответила Кэролайн. – Например, избавиться от ведущего.

– Но больше мы ничего не можем сделать? Помимо его увольнения, я хочу сказать?

Кэролайн задумалась.

– Ну, полагаю, мы могли бы его застрелить. Это вернуло бы программе зрителей. Создало бы некоторое паблисити. А затем найти нового ведущего. Кого–нибудь посексапильнее. – Я с удивлением уставился на нее: всерьез она это сказала или нет? – Шучу, – в конце концов призналась она, заметив мое лицо. – Честно говоря, вы говорите так, точно сами – Рассерженный Либерал.

– Мне кажется, – сказал Роджер, – проблема не столько в формате программы, сколько в ведущем. Наверное, само по себе политическое ток–шоу может остаться в эфире. Нам просто нужно найти новое лицо программы. Кого–то немного более… не знаю… привлекательного для публики. Кого–то с яйцами, если честно.

– И сиськами, – добавила Кэролайн. – Если мы сможем найти кого–то с яйцами и сиськами, победа будет за нами.

Я рассмеялся.

– Верно, – сказал я. – Яйца и сиськи. На какую конкретно улицу Амстердама нам следует отправиться, чтобы найти кого–нибудь, подходящего под это описание?

– О, я не думаю, что нам придется забираться так далеко, Матье, – сказал Клифф Маклин.

– Если мы знаем, кто сможет вернуть зрителей в стойло, то нет, – сказала Марша Гудвилл, принимая вызов. Мне показалось, что я попал в засаду, – похоже, этот разговор был отрепетирован заранее, и лишь мои реплики на репетиции произносились дублером.

– Кого же вы имеете в виду? – со вздохом спросил я, глядя прямо на Кэролайн, их вожака, которая, как я начинал понимать, добилась большей поддержки, чем я предполагал.

– Ну, черт возьми, это же вполне очевидно, разве нет? – сказала она. – Мы должны заполучить ее обратно. Неважно, чего это будет стоить, – мы должны ее вернуть. Заплатите ей, сколько она запросит, сделайте все, что она захочет, заставьте всю станцию вертеться вокруг нее, если потребуется. Но верните ее обратно – вот что мы должны сделать. Тара говорит: время возвращаться домой.

Покачав головой, я вздохнул и закрыл глаза, на несколько мгновений отгородившись от них всех. Никогда еще я не желал сильнее, чем в этот миг, чтобы Джеймс был жив.

– Весьма впечатляет, – сказал я Томми, когда мы сидели в его гримерной после того, как были досняты крупные планы и ракурсы. – Я и не подозревал, что в съемках подобного шоу задействовано столько людей. В старые времена все было гораздо проще.

По очевидным причинам я никогда не рассказывал племяннику о своей работе на «Эн–би–си», но о разнице невозможно было не упомянуть.

– Ты когда–нибудь выходил из своего офиса посмотреть, что делается у тебя на станции? – с улыбкой спросил он.

– У нас на канале бо́льшая часть – импорт, – признался я. – Драмы, комедии и тому подобное. Мы сами производим только новости и политику. Просто пара человек сидит за столом и разговаривает. Так что нам не нужно столько всего.

Я смотрел, как Томми снимает грим перед бродвейским зеркалом; лампочки освещали аркой лицо звезды. Он заметил, что я смотрю на его отражение и улыбнулся, а, заговорив, не стал поворачиваться ко мне.

– В прошлом году этой уборной пользовалась Мадонна, перед выступлением на Национальной лотерее, – с усмешкой сказал он. – Она пела «Замороженный» и забыла здесь демо своего нового альбома. Я отослал ей, а мне даже спасибо не сказали.

– Надо же, – сухо сказал я. – Как это впечатляет.

– Мне пришлось тут все для нее очистить, а она оставила целую кучу своего дерьма, которое мне потом пришлось выгребать. Кое–что я, разумеется, припрятал, но никому ни слова.

Я пожал плечами и огляделся. Вокруг было разбросано множество вещей. Фотографии, постеры, пленки и бобины. На полу в огромных количествах валялись сценарии, напечатанные на разноцветной бумаге, обозначавшей доработки и исправления, так что комната напоминала школу Монтессори[72]72
  Методика развития детей, разработанная итальянским педиатром Марией Монтессори (1870—1952), основная идея которой: ребенок должен обучаться самостоятельно в специально организованной для этого среде.


[Закрыть]. Где–то в этом здании, должно быть, сидит человечек, вокруг него – ворох разноцветной бумаги, и он решает, какой день каким цветом будет обозначен, и заполняет ими огромные графики, чтобы оправдать свое существование. Я немного покопался в распечатках, проглядел некоторые, но понял, что диалоги нелепы, и отбросил их подальше.

– Тебе нравится здесь работать, Томми? – помолчав, спросил я.

– Нравится? О чем ты?

Я засмеялся:

– А как ты думаешь, о чем я? Тебе это доставляет удовольствие? Тебе нравится твоя работа? Тебе нравится приходить сюда каждый день?

Он на минуту задумался, пожал плечами:

– Думаю, да. Кстати, отвернись, если тебе не хочется на это смотреть.

Он выравнивал на поцарапанном зеркале то, что я посчитал маленькой порцией кокаина, и его сосредоточенность на процессе была потрясающей.

– Но, Томми, – сказал я. – Сколько раз я должен…

– Не начинай, – быстро сказал он. – Я завяжу. Обещаю тебе. Просто не заводи снова об этом, хорошо? Из меня все утро выбивал дерьмо мой сводный брат, который думает, что я вдул его жене. Мне нужно немного расслабиться.

Я вздохнул, но промолчал, а он наклонился, вдохнул всю дозу через тонкую бумажную трубочку, которую хранил в ящике трюмо, и через секунду передернулся всем телом, словно у него случился припадок: руки вытянуты, кулаки сжаты, глаза крепко зажмурены.

– Проклятье, – в конце концов сказал он, яростно потирая нос и моргая. – Ну что за хренов день.

Он начал убирать свои принадлежности, а я отвернулся, не желая больше на это смотреть. Что будет, если кто–нибудь войдет, пока он этим занимается, – волнует ли его это вообще?

– Между прочим, – сказал он; теперь его лицо очистилось от грима, а одежду Сэма Катлера сменило привычное облачение Томми Дюмарке. – У меня к тебе счетик.

Я с удивлением посмотрел на него. В чем дело? Опять мой чек не пополнил его счет, а ему пришло время отдавать долги?

– На этой неделе мне прислали сценарий. Видимо, по твоей рекомендации.

Я застыл от изумления.

– Что? – спросил я, не понимая, о чем он говорит. – Какой еще сценарий?

Он пожал плечами и принялся рыться в своей свалке, пытаясь что–то отыскать.

– Не знаю, – ответил он. – Я его не читал, понятное дело. Это может стоить мне карьеры. У нас тут все делается быстро и жестко. Если кто–то присылает нам сценарий, мы должны вернуть его в тот же день, приложив стандартный ответ «Би–би–си», что ни я, ни мой агент, ни помощник моего агента, ни представители «Би–би–си» или их агенты, даже не открывали первую страницу. Иначе из–за этого самотека могут возникнуть проблемы с законом.

– Но я–то тут при чем? – спросил я, сбитый с толку его словами.

– Ну, я не знаю, – повторил он, отыскав наконец среди хлама ключи и потянувшись за пальто. – То есть, я прочитал сопроводиловку, прежде чем отослать обратно: от какого–то парня, он утверждал, что познакомился с тобой на вечеринке, поговорил с тобой о сценарии, и ты посоветовал послать его мне. Что я могу чем–то помочь.

Я покачал головой.

– Это нелепо, – сказал я. – Никогда ни с кем подобным не встречался. Как его зовут?

Он задумался.

– Не помню. Он просто написал, что недавно говорил с тобой на вечеринке, и тебе понравилось, что он…

– Боже мой, – воскликнул я: в мозгу у меня наконец что–то замкнуло, хотя мозга наверняка уже почти не осталось. – Это часом был не Ли Хокнелл?

Томми щелкнул пальцами и ткнул в мою сторону.

– Он самый, – сказал он. – Фамилия вертелась у меня на языке, потому что она была такая же, как у того парня, которого мы разруливали пару месяцев назад. Он еще загнулся от передоза, а ты впутался.

– То был его отец, – изумленно сказал я. – И мы познакомились не на вечеринке – мы познакомились на похоронах его отца. Боже правый!

– Ну, это он так написал.

– И я никогда не предлагал ему послать что–либо тебе. Это ненормально. Я припоминаю, он говорил, что пишет какой–то детектив или что–то в этом роде. Какой–то телесценарий. Почему–то всплыло твое имя, но мне и в голову не могло прийти, что он в самом деле тебе что–то пошлет.

Томми пожал плечами и выключил лампочки – мы собиралась пойти на ланч.

– Ничего страшного не случилось, – беспечно сказал он. – Как я уже сказал, я все равно вернул ему сценарий.

– Все же странно, что он его послал, – сказал я. – Даже как–то бестактно. Клянусь, я не предлагал ему это сделать.

Томми засмеялся.

– Ерунда, правда, – ответил он. – Забудь. Лучше расскажи мне, – продолжил он, меняя тему, – что у тебя нового?

Теперь уже рассмеялся я.

– Ну, – сказал я. – Ты не поверишь, с кем я должен встретиться и кого я собираюсь очаровать до упаду на следующей неделе.

Глава 16
ТЕРЯЯ ДОМИНИК

Нат Пепис не был хорош собой, но по тому, как он себя держал, становилось ясно, что он чрезвычайно доволен – как своей внешностью, так и положением в мире. Он выступал павлином, неестественно выбрасывая вперед ноги, шея при этом вихлялась из стороны в сторону, как у отощавшего индюка. Нат приехал в Клеткли–Хаус во вторник днем, один – он так гнал свою лошадь по дорожке, что когда остановился перед нами у конюшни, бедному созданию пришлось собрать все оставшиеся силы, чтобы не рухнуть. Чертов дурак мог свалиться с нее и наверняка сломал бы себе шею, а на лошадиной морде нарисовались такие удивление и боль, что мне стало жаль скотинку. Хоть я никогда прежде не видел Ната, Джек уже успел забить мне голову своим презрением к этому человеку, и я сразу же проникся к нему отвращением.

Моросил дождь; спрыгнув с лошади, Нат посмотрел в небеса, будто холодный взгляд на небо мог рассеять облака над головой. Я смотрел, как он медленно и беззаботно идет к нам, принюхиваясь так, словно лично владеет воздухом и радуется возвращению в Клеткли, чтобы предъявить на него свои права. Ростом он был ниже и Джека, и меня – вместе с сапогами для верховой езды в нем было не более пяти футов и семи–восьми дюймов, – и хотя это был всего лишь двадцать первый его день рождения, его длинные каштановые волосы уже выпадали пучками, обнажая череп. Лицо было усеяно шрамами от подростковых прыщей, а глаза – глубокого синего цвета – первыми приковывали внимание в его лице: возможно, его единственная привлекательная черта. Под носом его красовались тонкие усики, которые он беспрестанно приглаживал, точно опасался, что они могли на скаку отвалиться.

– Привет, Колби, – сказал он, даже не поглядев на меня и подходя к Джеку, который на миг перестал чистить стойла, оперся на вилы и прищурился со скрытой неприязнью. – Трудишься, а?

– Моя фамилия Холби, мистер Пепис, – холодно ответил Джек. – Джек Холби. Помните?

Нат пожал плечами и снисходительно ухмыльнулся. Они были совершенно разными: Джек – высокий, сильный, красивый, его светлые волосы блестели на солнце, а тело выдавало жизнь на свежем воздухе; Нат же был всего этого лишен. Цвет лица землистый, телосложение хрупкое. Любому было ясно, кто из этих двух парней, почти ровесников, трудился всю свою юность, а кто – нет. Зная о неприязни Джека, я подумал, отчего Нат держится столь самоуверенно; ведь в любой стычке между ними мог быть только один победитель. Но я вспомнил о заветной мечте Джека – он хотел улучшить свою жизнь, и если раболепие перед ничтожеством вроде Ната Пеписа могло помочь воплотить эти мечты в жизнь, у него доставало силы характера, чтобы сейчас с этим смириться.

– Не могу же я запомнить имена всех мужчин, женщин и детей, работающих на меня, так ведь, Холби? – жизнерадостно спросил Нат и добавил: – Человек с моим положением, то есть.

– И что с того? Учитывая, что я не ваш работник, правда? – спросил Джек, сохраняя вежливый тон, хотя слова его были дерзки. – Жалованье мне платит ваш отец. Он же дает деньги и вам, полагаю.

– Да, а кто, по–твоему, делает все, чтобы у него по–прежнему водились деньги в сундуках на ежемесячные расходы? – спросил Нат с широкой ухмылкой, поворачиваясь ко мне, – возможно, потому, что не желал вступать в перепалку с прислугой через секунду после приезда. Я не ведал, о чем эти двое говорили между собой в прошлом, но точно знал одно – и этот парень тоже: Джек не из тех, кто станет церемониться с Натом Пеписом.

– Так, – сказал он, изучая меня с головы до ног и слегка присвистывая, словно пытался понять, нравится ему то, что он видит или нет. – А ты, черт возьми, кто такой?

Его тон не был агрессивным, в отличие от слов, но я толком не знал, как следует к нему обращаться. Я никогда не разговаривал с его отцом или матерью – он первым из семейства моего работодателя заговорил со мной после моего прибытия в Клеткли. Я нерешительно посмотрел на Джека.

– Это Матье Заилль, – сказал Джек, придя мне на помощь. – Новый конюх.

– Матье как? – спросил Нат, с удивлением посмотрев на Джека. – Как ты сказал, его зовут?

– Заилль.

– Заилль? Боже праведный, это еще что за имя? Ты откуда, парень, с таким именем?

– Я из Парижа, сэр, – тихо ответил я, и лицо мое вспыхнуло от страха. – Я француз.

– Я знаю, где находится Париж, большое тебе спасибо, – раздраженно сказал Нат. – Веришь, нет, но в школе я немного изучал географию. И что же привело тебя сюда из Парижа, могу я спросить?

Я пожал плечами. В конце концов, это была длинная история.

– Я просто приехал, – начал я. – Я покинул…

Он отвернулся, потеряв ко мне интерес, и снова заговорил с Джеком, снимая кожаные перчатки для верховой езды и засовывая их в карман. Мне лишь предстояло узнать значение слова «риторический».

– Я полагаю, Дэвис сказал тебе, что на уикэнд ко мне приедут несколько друзей, – быстро сказал он, и Джек кивнул. – Погуляем на мой день рождения, город для этого – неподходящее место. Приедут семь человек, не раньше завтрашнего дня, так что у тебя есть немного времени подготовиться. Почисть–ка все здесь как следует, ясно? – добавил он, с отвращением оглядываясь по сторонам, хотя здесь было настолько чисто, насколько вообще может быть в конюшне. – Постарайся, чтобы все выглядело попристойнее. – А ты, парень, – сказал он, повернувшись ко мне, – вымой мою лошадь и поставь ее в стойло, понял? – Я кивнул и уже потянулся к поводьям, но лошадь отпрянула от меня в панике. – О, ради бога, – сказал он, подходя и свирепо хватая животное под уздцы. Было ясно, что она безумно его боится. – Вот как нужно держать лошадь, – сказал он. – Ты должен показать ей, кто здесь хозяин. И так со всеми.

Он улыбнулся, и я почувствовал, что он снова меня изучает, точно я какой–то крестьянин, что встретился ему на обочине дороги; мне стало неловко. Я уставился в землю и взял у него поводья.

– Полагаю, у вас найдется место для семи лишних лошадей? – спросил он у Джека, отходя от меня.

– Найдется, – пожал плечами Джек. – В третьем стойле достаточно места и еще парочку мы приспособим запросто.

– Ну… – начал Нат, ненадолго задумавшись. – Если им хватит места дышать, то и ладно. Мы будем охотиться, поэтому они должны быть в хорошем состоянии. Если потребуется, выведи на время часть отцовских. Они и так слишком хорошо живут. Едят получше некоторых крестьян, осмелюсь сказать.

Джек ничего не ответил, и я был уверен, что ничто на свете не заставило бы его пожертвовать комфортом одной из его любимых лошадей ради животных каких–то друзей Ната Пеписа.

– Вот и славно, – в итоге сказал Нат, коротко кивнул и снял с лошади маленькую седельную сумку. – Пойду–ка лучше в дом, поздороваюсь со стариками. Увидимся позже, надеюсь.

Он повернулся и насмешливо посмотрел на меня, покачал головой, презрительно пробормотав: «Париж», – и удалился. Я подошел к Джеку; мы смотрели ему вслед, пока он шагал к старому дому. Я заметил, как Джек угрожающе выдвинул вперед челюсть и смотрит Нату в спину с тем, что сильно походило на чистую ненависть.

Семеро друзей Ната прибыли на следующий день: мы с Джеком увидели их, когда они мчались по дорожке почти с такой же скоростью и столь же малой заботой о своих конях, как и Нат. Они практически загнали лошадей, чтобы поприветствовать своего друга, стоявшего в нескольких шагах позади нас. Направились они к нему с полной уверенностью, что кто–то – Джек или я – позаботится об их лошадях и не даст им развернуться и убежать на волю. Мы отвели всех животных в стойла и весь вечер мыли и чистили их – это было долгое и утомительное занятие. Гости примчались из самого Лондона, лошади вспотели и были голодны. Я раздал им сено, а Джек приготовил огромную лохань распаренного овса. Когда мы наконец собрались уходить домой, оба мы были совершенно измотаны.

– Как насчет того, чтоб наведаться на кухню и добыть себе чего–нибудь выпить? Мы славно поработали, – предложил Джек, когда мы заперли двери конюшни и быстро подергали их – чтоб наверняка. Не хватало еще, чтобы лошади сбежали посреди ночи.

– Не знаю… – нерешительно протянул я. – А что если…

– Ой перестань, Мэтти, не трусь. Посмотри, свет уже погас.

Я посмотрел в сторону кухни – действительно, там было темно и не видно ни души. Самим брать себе еду вечером считалось нарушением правил, и я без особой охоты согласился в этом участвовать.

– Двери открыты, – с улыбкой сказал Джек, когда мы вошли. – Разве не твоя сестра должна их запирать, прежде чем отправиться спать?

Я пожал плечами и сел, а он сходил в кладовую и вернулся с двумя бутылками эля, которые радостно показал мне.

– Пожалте, Мэтти, – сказал он, ставя бутылки на стол передо мной. – Что скажешь?

Я с благодарностью взял бутылку и сделал долгий глоток. К пиву я был непривычен и сперва поперхнулся от горького вкуса, слегка закашлялся, выпивка потекла у меня по подбородку. Джек засмеялся.

– Ради бога, не переводи добро, – ухмыльнулся он. – Мы вообще не должны его пить. Так что ни к чему разливать эль по твоей куртке вместо того, чтобы лить в глотку.

– Извини, Джек, – сказал я. – Просто я никогда раньше его не пил.

Мы раскурили трубки и устроились поудобнее на стульях; воплощенный покой. Меня осенило, как это должно быть замечательно – быть праздным человеком, расслабляться вот так вот, когда вздумается, есть, пить, спокойно покуривать трубку. Даже рабочий человек может отдохнуть в конце дня и насладиться плодами своего труда. Я откладывал все заработанные деньги до того часа, когда мы с Доминик сможем покинуть Клеткли и начать совместную жизнь где–нибудь еще.

– А мне его потребуется немало в ближайшие дни, – задумчиво сказал Джек. – Из–за этой кучки бездельников, которые будут здесь шляться и орать на нас. Клянусь тебе, я почти готов… – Он замолчал, не закончив фразу, и закусил губу, подавляя гнев.

– Что же все–таки произошло между Натом и твоей Элси? – спросил я, вставив слово «твоя» лишь потому, что он все время называл ее «своей», а не потому, что я сам заметил какие–то особенные между ними отношения. Джек пожал плечами и посмотрел так, словно не был уверен, хочет об этом говорить или нет.

– Дело вот в чем, – сказал он. – Я хочу про все это забыть. Мне кажется, все малость затянулось. Два года уж минуло. – Я вопросительно посмотрел на него, побуждая продолжить – и, в конце концов, он так и сделал. – Понимаешь, я живу в Клеткли–Хаусе с пяти лет, – сказал он. – Мои старики работали на сэра Альфреда. Они привезли меня сюда, а старина Нат уже жил здесь, и в детстве мы иногда играли вместе. А теперь началась вся эта дребедень, он называет меня «Колби», точно не помнит моего имени. Да он знает меня почти всю жизнь. А сейчас злит меня нарочно.

– Но почему? – спросил я. – Если раньше вы были друзьями?

Джек покачал головой.

– На самом деле мы никогда не были друзьями. Просто мы оба росли здесь и были погодками. Тогда сэр Альфред проводил большую часть времени в Лондоне, они приезжали в Клеткли только на выходные – и то не каждый раз. А мы тут скорее сторожили, чем что–то еще. Настоящая работа началась, когда сэр Альфред отошел от дел. Так что с Натом мы виделись лишь время от времени. И то он предпочитал сидеть в доме, я же все время проводил на улице. Нет, хлопоты начались, когда здесь появилась моя Элси.

– Значит, она здесь не с самого детства?

– О нет, – покачал головой Джек. – Она приехала сюда всего несколько лет назад. Может, года три. Ну, мы с Элси–то сразу подружились – ходили вместе гулять, развлекались. Вскоре мы стали больше, чем просто друзья, но все это было несерьезно. Мы могли быть вместе, могли разойтись в любое время. Сам же знаешь, как бывает.

Я кивнул; в конце концов, я действительно кое–что знал о том, как бывает. Хотя мои единственные романтические отношения были отнюдь не легкомысленны, а все мои сексуальные подвиги ограничивались общением с проститутками и уличными девчонками Дувра.

– Как бы то ни было, – продолжал Джек, – Нат как–то раз приехал сюда на уикэнд, глянул на мою Элси и не придумал ничего лучше, как подкатиться к ней. Принялся ее преследовать, и я тебе уже говорил, чем все закончилось.

– Он ее заполучил, – просто сказал я.

– Еще как, – вздохнул Джек. – А потом перестал с ней даже разговаривать. Чуть не разбил ей сердце. Она–то уж размечталась, что станет хозяйкой поместья, глупая шлюшка – и как она могла втрескаться в этого уродца–недомерка?

На этих словах дверь в кухню отворилась, и, держа в руке длинную свечу, вошел уродец–недомерок собственной персоной. Я подпрыгнул, подумав, не стоял ли он все время за дверью, подслушивая наш разговор.

– Привет, парни, – сказал он, направляясь к кладовой и почти не глядя на нас. Я гадал: то ли он ничего не слышал, то ли ему наплевать на то, что мы о нем думаем. – Что это вы здесь делаете так поздно? Закончили работу, а?

Я ждал, что Джек заговорит, поскольку он лучше меня знал, как себя вести в таких случаях, но время шло, а он не сказал ни слова. Я посмотрел на него, побуждая к ответу, но он просто сделал долгий глоток из бутылки и улыбнулся мне.

– Все закончено, сэр, – в итоге сказал я. – Лошади готовы к завтрашнему дню.

Нат вышел из кладовой, пристально разглядывая этикетки на двух бутылках с вином, которые держал в руках, затем внимательно посмотрел на меня. Прежде чем заговорить, он задумался – будто соображал, с какой стати ему беседовать с теми, кто настолько ниже него в пищевой цепи, – затем подошел к нам ближе. От него пахло табаком и выпивкой, и я подумал, в каком же состоянии он будет к завтрашнему утру, когда начнется охота.

– Мы выедем завтра в одиннадцать, ребята, – сказал он. – Не знаю, что вам наговорил Дэвис, но лошади должны быть готовы заранее.

– Мы здесь с семи, сэр, – сказал я.

– Что ж, полагаю, времени вам хватит. – Он бросил взгляд на часы. – Не пора ли вам на боковую, если вы собираетесь быть здесь завтра пораньше? Я не хочу, чтобы вы опаздывали. – Он презрительно ухмыльнулся нам, а я дружелюбно улыбнулся в ответ, но Джек даже не шелохнулся. Я заметил, что Нат смотрит на него несколько нерешительно, точно опасаясь, что он может внезапно перевернуть стол и вцепиться ему в глотку. Взаимная неприязнь была почти осязаемой. – Пойду–ка я, – в итоге сказал он. – До завтра.

Он тихо закрыл за собой дверь, и я с облегчением вздохнул. Я был уверен, что он собирается выговорить нам по поводу того, что мы пьем пиво его отца, – он, как и мы, прекрасно знал, что нам это запрещено, – но его, похоже, это не заботило, или же он просто не заметил.

– Ты не испугался его, а, Мэтти? – спросил Джек через минуту, с подозрением глядя на меня. Я рассмеялся.

– Испугался? – переспросил я. – Ты шутишь.

– В конце концов, он всего лишь человек, – ответил он. – Даже меньше, чем человек.

Я откинулся на спинку стула и задумался. Я не боялся его, Джек ошибся. Мне в свое время доводилось сталкиваться с куда более грозными личностями, чем Нат Пепис, и как–то удавалось справляться с большинством. Но я был напуган. Я не привык, чтобы мной командовали, но еще непривычнее было то, что человек этот всего на пару лет старше меня. Я не вполне понимал, но что–то в Нате Пеписе пробирало меня. Я посмотрел на часы на кухонной стене, когда они пробили полночь.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал я, допив бутылку и опуская ее в карман, чтобы выбросить в канаву по дороге к дому Амбертонов. – Увидимся завтра.

Джек отсалютовал мне своей бутылкой, но ничего не сказал, когда я открыл дверь, впустив внутрь стремительный поток лунного света, и шагнул в вечерний холод. Свернув за угол, в окно я увидел, как развлекаются Нат и его друзья: они изрядно шумели, до меня донеслись мужские крики, запела девушка. В полумраке я оглядел этот огромный дом, в котором работал, и подумал: смогу ли я сам когда–нибудь так жить? Сколько людей рождаются для такой жизни? Вот интересно… B что нужно делать, чтобы заполучить такое богатство?

Но я ошибался, полагая, что мне его никогда не достичь.

Нат выбрал Доминик и еще одну из самых симпатичных служанок: в утро охоты они должны были стоять возле конюшни с подносами портвейна. Их одели в изящные наряды, и было ясно, что внимание большинства мужчин направлено на мою «сестру». Подозреваю, она это прекрасно понимала, но сама едва смотрела на них, подходя то к одному, то к другому, предлагая напитки, вежливо улыбаясь, и наслаждаясь всеобщим вниманием. Я ухмыльнулся, когда увидел, как она выходит из кухни – так люди улыбаются, увидев своего друга, разодевшегося в пух и прах, – но она проигнорировала меня, по–видимому, чувствуя надо мной какое–то профессиональное превосходство.