Текст книги "Под стягом Габсбургской империи (ЛП)"

Автор книги: Джон Биггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Теперь оставалась всего пара сотен метров – да, у нас получится! Планируя над бахромой леса, почти задевая верхние ветки, я увидел, как собрались внизу птицы, и множество фазанов с пронзительным криком взметнулись впереди.

Затем, когда я пронёсся над самым краем деревьев, воздух неожиданно наполнился шумом и свистом, а земля подо мной разразилась грохотом выстрелов, мелькнули вспышки, поднялись облачка белого дыма. Квадратный метр секции крыла возле меня разлетелся дождём из осколков и лоскутков ткани, педаль руля подо мной стала хромать, как будто что-то ударилось о хвост. Смертельно раненый «Голубь» внезапно потерял управление и покачнулся влево.

Я часто замечал в своей жизни любопытное явление. Когда надвигается беда, кажется, что время замедляет свой бег и появляется бездна времени, чтобы изучить значок на радиаторе автобуса, который собирается тебя задавить.

Так было и тем утром. В запасе оставалось не больше пяти секунд или около того, но я смог углядеть все мельчайшие детали вырисовывающейся катастрофы: широкое сжатое поле, а прямо передо мной – прямоугольная ограда из блоков прессованной соломы вокруг двух длинных складных столов, накрытых белыми скатертями с аккуратно расставленной серебряной посудой, бокалами и бутылками вина. Я увидел одетых в зелёные сюртуки людей, достающих посуду из плетёных корзин.

И с любопытством отметил, что они обернулись, оторвавшись от своего занятия, и уставились на моё «триумфальное» прибытие, а затем перемахнули через соломенную ограду и разбежались врассыпную как зайцы.

Я сделал последнюю отчаянную попытку разминуться с соломенной оградой, которая, казалось, притягивала меня словно какой-то роковой магнит. Но руль не слушался: перебило тросы управления. Мне оставалось лишь опустить голову вниз и крепко зажмуриться. С ужасающим треском ломающихся досок и разрываемой парусины аэроплан рухнул на желтую почву плато Табор. Шасси развалилось от удара, и «Голубь» заскользил по полю на брюхе.

Я плохо помню, что произошло дальше – только чудовищной силы удар, грохот бьющейся посуды, звон стекла и столовых приборов, хлопки бутылок шампанского, когда аэроплан врезался в соломенные блоки.

А затем все замерло, и наступила тишина, только клубилась желтая пыль. Постепенно я понял, что всё еще жив: весь в синяках и порезах, из легких вышибло весь воздух, но все-таки жив. Сначала я осторожно пошевелил пальцами рук и ног, а потом самими руками и ногами. Насколько я понял, переломов нет, но я оказался в ловушке из обломков, придавленный мешком с песком и опутанный проволокой и тросами контрольной панели, рухнувшей прямо на меня.

Хорошего мало: аэропланы образца 1912 года, похоже, умышленно разрабатывались как набор для растопки каминов – меньше месяца назад мой товарищ по стажировке в Штайнфельде сгорел заживо, зажатый после тяжелой посадки в обломках «Голубя».

Запах горящей плоти, казалось, уже коснулся моих ноздрей, когда я изо всех сил пытался освободиться. Сквозь пыль я мало что видел. Кроме того, одно из стекол на очках треснуло, а другой глаз закрывал сползший летный шлем, поэтому я с трудом мог разглядеть смутную фигуру, карабкавшуюся ко мне по обломкам.

– Быстрее! – заорал я. – Ради бога, помогите выбраться – самолет может полыхнуть в любой момент!

Но, к моему удивлению, вместо того, чтобы попытаться меня вытащить, спаситель с ревом ярости набросился на меня, схватил за лацканы летного комбинезона и стал трясти так, что у меня чуть голова не оторвалась.

– Подонок! Сволочь! Каналья! – ревел он. – Кусок дерьма, выпавший из-под хвоста вшивой кобылы! Гнилой мерзавец, которого даже навозные черви жрать не станут! Чего ты добиваешься этой выходкой, хулиган? Клянусь богом, я засуну тебя за решетку лет на десять и отсужу весь ущерб до последнего геллера!

Должен сказать, что это грубое нападение на беспомощную жертву авиакатастрофы вывело меня из себя. У меня оставалась свободной одна рука, поэтому я нанёс хороший ответный удар по внушительному животу. С громким «Ох!» злодей отшатнулся, размахивая руками, а потом позорно плюхнулся задом в пыль. Я подумал, что неплохо бы сейчас ознакомить его с моей точкой зрения на случившееся.

– Сам ты хулиган! Да о чём ты вообще думал, когда стрелял в пролетавший мимо аэроплан, жирный псих, а потом ещё и напал на выжившего, будто он какой-нибудь уличный бандит? Убытки – я бы тоже, знаешь ли, об этом подумал! Мне придётся платить за этот аэроплан, и клянусь, я вытрясу из тебя деньги, даже если для этого понадобится протащить тебя через все суды Австрии!

Мне удалось поднять на лоб защитные очки, пыль вокруг осела, и я сумел разглядеть своего обидчика. Красный от гнева, он уже поднялся и теперь отряхивался, бессвязно и злобно бормоча, словно бешеный индюк.

В эти давние дни до появления телевизоров, когда кинохроника была новинкой, а фотографии в журналах не слишком распространены, мы, обычные люди, оставались гораздо дальше от великих особ, чем сегодня. Мы располагали лишь парочкой сильно отретушированных фотографий, быть может, ещё случайно видели их издалека во время какой-нибудь процессии – и то лишь особо везучие жители больших городов.

Также здесь, в Центральной Европе, существовал характерный обычай: наши правители почти не появлялись на публике без военного мундира. Так что осенило меня лишь спустя некоторое время.

Хотя сомнений быть не могло: он носил зелёную фетровую шляпу и был одет в длинную охотничью куртку защитного цвета с вельветовыми бриджами, тирольскими чулками и высокими ботинками. Невозможно не узнать и двойной подбородок, кабаньи усы и пустые, мёртвые глаза, холодный взгляд которых смотрел на нас с тысячи официальных портретов.

Но несмотря на это, здесь, на поле в Богемии среди обломков «Голубя», мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать всю ужасающую правду: стрелявший в меня человек, пикник которого я только что превратил в руины, на кого я напал и оскорбил, был не кем иным, как Францем-Фердинандом Габсбург-Лотарингским, эрцгерцогом д’Эсте, прямым наследником императорского трона Австрии и венгерской Апостольской короны Св. Иштвана.

По спине побежала холодная струйка пота, я судорожно сглотнул и зажмурился, отчаянно надеясь, что, в конце концов, аэроплан все же заполыхает. Наследник теперь вполне отдышался, чтобы поведать мне всё, что обо мне думает.

– Ударил меня, да? Вы... вы хам! Мало было разгромить мой завтрак без всякого позволения? Что ж, господин хороший, вам не поздоровится, не сомневайтесь. Может, сейчас и времена демократии, но бить железнодорожного смотрителя и нападать на эрцгерцога – совсем не одно и то же...

Он замолчал. Рукав моего летного комбинезона порвался, и под ним виднелись три золотых шнура на обшлаге рукава кителя. По лицу эрцгерцога расползлась странная и неприятная улыбка – как я узнал позже, весьма редко наблюдаемая: когда верхние передние зубы медленно обнажаются, а кончики усов смыкаются вокруг носа, как рога жука-оленя.

– Ага, так вы морской офицер? Или следует сказать, были морским офицером? Потому что я воспользуюсь своей должностью адмирала, чтобы запереть вас на всю жизнь во флотской тюрьме Полы, или моя фамилия не Габсбург!

Наверно, вы решили, что в вышеизложенных обстоятельствах ничто уже не смогло бы осложнить затруднительное положение, в котором я оказался. Но вы ошиблись, поскольку пока наследник ругал меня, к нему присоединилась еще один субъект. И если я еще колебался, перед тем как узнать эрцгерцога, то не могло быть никаких сомнений в том, кто сейчас стоял передо мной.

Острые как пики кончики усов и деформированная левая рука были легко узнаваемы, как и довольно нелепое полувоенное охотничье одеяние, увенчанное шляпой с пером, богато украшенный кинжал на поясе и крест ордена Святого Губерта, болтающийся под стоячим прусским воротником. Это был Вильгельм II Гогенцоллерн, император Германии.

Я крепко зажмурился. Уверен, что вы тоже испытывали такое чувство: пребываешь в каком-то отвратительном кошмаре, отлично зная, что это лишь кошмар, но невозможно найти кнопку, чтобы отключить его и проснуться. Это выглядело именно так. Но все же я был любопытным и решительным. Я посчитаю до десяти и открою глаза.

Если они исчезнут (в чем я был абсолютно уверен), то это был только сон. Если останутся, то я решил, что выберусь из-под обломков, схвачу ружье наследника (лежавшее поблизости), упрусь в него подбородком и разнесу себе голову. Восемь, девять, десять...

Я открыл глаза в ожидании увидеть теперь, что разбился при посадке на площади Св. Петра, убив Папу Римского и американского президента. Но нет, Франц-Фердинанд и Вильгельм II никуда не делись. Я с тревогой пристально наблюдал, как кайзер с побагровевшим лицом недоверчиво уставился на меня. Потом к моему чрезвычайному удивлению он откинул голову назад и разразился таким хохотом, который я едва ли слышал прежде или потом. Он ревел, подвывал, рыдал от смеха. Просто покатывался от хохота. Слезы катились по его щекам, и он досмеялся до того, что слугам пришлось похлопать его по спине, чтобы не задохнулся. Потом он опомнился и порывисто обнял за плечо прямого наследника австрийского престола – во время этого приступа веселья тот стоял в стороне и выглядел смущенным и неуверенным в себе.

– Du Lieber Gott! [8]8
  Du Lieber Gott! (нем.) – Боже правый!


[Закрыть], – выдохнул кайзер, – ох, Франци, это было бесценно... Милосердный боже, я сто лет так не смеялся... видеть, как ты плюхнулся на жирную задницу вот так прямо в пыль... о боже... боже мой... Какое зрелище!

К этому времени подошли остальные и присоединились к кайзеру и эрцгерцогу. Первой появилась худая, высокая женщина средних лет, в твидовом костюме с накидкой из лисьего меха и широкополой шляпе с густой вуалью. Она сопровождала девочку лет двенадцати и двух мальчиков помладше в нарядных морских костюмчиках на пуговицах и с надписью на ленточках бескозырок «Святой Георг». Они уставились на меня. Потом женщина заговорила.

– Нет, серьёзно, вы так и будете просто стоять здесь и глазеть? И вообще не собираетесь помогать бедолаге? Честно говоря... – она повернулась к двум мальчикам. – Макси, Эрнст, скорей, помогите выбраться бедному герру лейтенанту. И ты, София, беги, достань аптечку скорой помощи, а потом вели управляющему прислать автомобиль!

Эрнсту и Макси второго приказания не потребовалось: они пробрались сквозь обломки «Голубя» и принялись высвобождать меня из нагромождения тросов. К ним присоединилась пара загонщиков, и вскоре я лежал на скошенном поле, пока жена наследника и его дочь профессионально разрезали мне штанину, чтобы смазать йодом и забинтовать длинную, но, к счастью, неглубокую рану на голени.

Спустя полчаса я полулежал на среднем ряду сидений большого жёлтого мерседеса с кузовом типа фаэтон, и мы ехали, покачиваясь, по сельской просёлочной дороге.

Герцогиня Гогенберг и её дочь суетились вокруг меня, а кайзер и прямой наследник сидели впереди, сбивая с толку обеспокоенного шофёра. Что касается двух мальчишек, те забросали меня вопросами. Не слишком ли холодно в воздухе? Быстро ли летел аэроплан? Не закружилась ли у меня голова? Летал ли я когда-нибудь вверх ногами? Как выглядят облака изнутри? Пообещаю ли я когда-нибудь взять их в полёт, пожалуйста, ну пожалуйста, герр лейтенант... Их восторженные расспросы прекратились только тогда, когда автомобиль проехал по мосту под гулкой аркой ворот. Мы добрались до загородной резиденции прямого наследника, замка Конопиште.

Вечером за ужином по личной просьбе кайзера Германии меня посадили рядом с ним. Я едва успел положить вилку, как он набросился на меня с кучей вопросов со своей характерной безапелляционностью и деловитостью. Вопросы (что вскоре и подтвердилось) задавались им не ради извлечения информации, а скорее, чтобы впечатлить меня и сидящих рядом мастерским и виртуозным пониманием аэронавигационной науки, развития авиации и её потенциального гражданского и военного (в особенности же военного) применения.

Было трудно дать разумные ответы; отчасти потому, что он бы продолжал отвечать на вопросы сам, а отчасти потому, что оказалось, что в тот момент в его голове, прикрытой «пикельхаубом» [9]9
  Пикельхельм, пикельхаубе (нем. Pickelhaube (инф.)) – шлем с пикой (нем. Helm mit Spitze) – остроконечный кожаный шлем, носившийся в XIX и XX веке военнослужащими русских, германских и английских вооруженных сил, пожарными и полицейскими.


[Закрыть] крутились мысли касательно сравнительных достоинств дирижаблей и крылатых летательных аппаратов; а также ряд откровенно странных представлений о предмете аэродинамики.

– Конечно, Прохазка, любому идиоту ясно, что машины тяжелее воздуха никогда не будут по размеру больше «Голубя», в котором вы так неудачно прилетели сюда сегодня. Всё это связано с плотностью атмосферы. Наступает момент, видите ли, при котором плотности воздуха уже не достаточно, чтобы поддерживать аэродинамический профиль.

Я знал, что королевским особам никогда нельзя перечить. Но я чувствовал своим долгом отметить, что по данным всех авиационных журналов, профессором Сикорским в России уже построен и летает гигантский четырехмоторный биплан, рассчитанный на двадцать пассажиров или несколько тонн груза.

Однако кайзер просто проигнорировал это и двинулся дальше. Он разъяснял про универсально признанную неспособность воздуха удерживать большие аэропланы, а также известный научный факт, что аэропланы никогда не смогут летать со скоростью выше двухсот километров в час, иначе у них отломятся крылья. И всё это послужило основанием для крупных вложений имперской Германии в цеппелины.

В общем, всё это продолжалось несколько часов, а именно с тех пор, как мои бесчисленные синяки и ссадины от аварии начали ныть и болеть. Но хуже этих ран (хотя однажды я всё же почувствовал облегчение, что остался жив и здоров), было ужасное осознание, что я «списал» не только «Голубя», но также и огромное количество серебряной, стеклянной и фарфоровой посуды, съестных припасов и столового белья. Как, чёрт возьми, я смогу за всё это расплатиться? По моей просьбе адъютант позвонил в Иглау, чтобы доложить о катастрофе, и сообщил, что герр Зелигманн на другом конце провода впал в ярость и обещал: а) публично кастрировать меня в Иглау перед ратушей; б) подать на меня в суд и взыскать всё до последней рубашки в качестве компенсации ущерба. Я стремился добраться до постели и найти хоть какое-то спасение от своих проблем в объятиях сна.

Но даже когда обед закончился, я не получил ни минуты передышки, поскольку, как только дамы ушли, пришлось присоединиться в курительной к кайзеру, наследнику и их окружению (по большей части невероятно аристократичным кавалерийским офицерам) и лицезреть ужасно неуклюжее северогерманское дружелюбие. Кайзера распирало от необычных событий сегодняшнего дня и собственного участия в них.

Я почувствовал, что история моей вынужденной посадки в поле уже вылизана для возможного включения в скромную маленькую брошюрку, озаглавленную «Весёлые анекдоты о нашем любимом кайзере» или аналогичную льстивую ерунду, которую придется прочесть целому поколению немецких школьников и которую купят (но так и не прочтут) все патриотичные немецкие домохозяйки.

Кайзер вовсю наслаждался ситуацией. Наследник же всё еще поглядывал на меня весьма прохладно, несомненно, памятуя об ударе в живот и гадая, когда он сможет, не теряя достоинства, отвести меня в сторонку и серьезно поговорить о компенсации за обращенный в руины охотничий пикник. Но сейчас, пока кайзер находился рядом, я был уверен в своей безопасности.

– Мой дорогой Прохазка, – прогудел он, здоровой рукой обнимая меня за плечи, – скажите, как вы себя чувствуете после небольшого утреннего инцидента?

– Ваше императорское величество, честь имею доложить, что...

– Давайте, старина, не смотрите мне в рот, выпейте еще бокал шампанского. Вы выглядите как пес после хорошей трёпки. В чем проблема?

– Что же, ваше императорское величество, должен отметить, я обеспокоен расходами, связанными с возмещением за утрату аэроплана и нанесение ущерба собственности его императорского высочества. У меня нет личного состояния, знаете ли, только жалованье флотского лейтенанта.

– Я просто пошутил, Прохазка, – кайзер расхохотался во все горло, – я знал это с самого начала, просто немного помучил. Не беспокойтесь на этот счет: обо всем этом уже позаботились, я лично за все заплачу.

– Ваше императорское величество, вы очень добры... я...

Он засмеялся снова.

– Моя Германия весьма богата. Вообще-то граф Хохенштайн менее часа назад разговаривал по телефону с тем паршивым евреем, владельцем авиашколы, и уверил его, что самое позднее завтра он получит в качестве компенсации не одного, а двух, заметьте, двух новехоньких «Голубей», любезно предоставленных авиационным заводом Рамплера и германским императорским домом. Это заткнет его вонючий еврейский рот. Но есть одно условие.

Я тяжело сглотнул: кайзер славился тем, что заставлял людей выполнять унизительные действия в обмен на свою благосклонность.

– Могу ли я узнать, что за условие, ваше императорское величество?

– Ну, поскольку останки разбившегося аэроплана теперь, формально говоря, ваша собственность, отдайте мне пропеллер и поставьте на нём свой автограф, чтобы я мог повесить его среди прочих трофеев в холле в Роминтене. Я хочу, чтобы все будущие поколения немцев помнили тот день, когда кайзер Вильгельм II подстрелил своего самого крупного голубя!

Несмотря на усталость, я плохо спал этой ночью из-за синяков, вывихов и накопившегося днём перевозбуждения. Но, по крайней мере, невероятное облегчение приносила мысль, что немецкий кайзер, который в итоге сознался, что именно он произвел роковые выстрелы, возместит весь ущерб. Следующим утром после завтрака наследник, явно не желавший, чтобы гость затмил его великодушием, взял меня на экскурсию по замку Конопиште. Кайзер следовал за нами по пятам и влезал со своими комментариями при каждой возможности.

Я довольно скоро пришел к заключению, что кайзер навязчиво искал слушателей и решительно хотел быть невестой на каждой свадьбе и покойником на каждых похоронах. В то утро до меня дошло, что он мог бы стать вполне сносным актёром, но был, мягко говоря, довольно беспокойным персонажем, возглавляющим сильнейшую военную и промышленную державу Европы.

Но также я должен отметить, что и хозяин замка был довольно своеобразен. Когда мы шли по комнатам, Франц-Фердинанд разглагольствовал о том, сколько он заплатил за обстановку каждой из них.

На самом деле все это больше напоминало дурно организованный универсальный магазин, чем основное жилище семьи наследника империи: каждая гостиная и каждый кабинет были от пола до потолка забиты гнетущим до чрезмерности количеством антиквариата и всяческими безделушками: вазами, картинами, скульптурами, турецкими коврами, арабским серебром, китайским фарфором, предметами искусства, всяческими находками и обычными мелочами. Комната в османском стиле, комната в тирольском стиле, комната в итальянском стиле. Подлинные бесценным шедевры искусства (в основном вывезенные из его поместий в Италии) беспорядочно смешались с хламом, который можно обнаружить на любом блошином рынке в шестнадцатом районе Вены.

И повсюду чучела животных: напоминание о несметном количестве диких созданий, застреленных этим неутомимым охотником. Эрцгерцог, как вскоре стало понятно, мог назвать по памяти цену приобретения каждого предмета, но не имел даже отдаленного представления об истинной ценности или бесполезности любого из них. Было что-то странное, вульгарное, можно сказать, психически нездоровое в этом неустанном накоплении вещей ради самого накопления.

Наибольшее впечатление, как я помню, произвела комната Святого Георгия, напичканная сотнями изображений святого воина на всем подряд: от витражных окон до пепельниц, а самое печальное – там имелось чучело утконоса размером с небольшую кошку. Наследник хвастался, что уложил его с одного выстрела как-то утром у ручья к северу от Сиднея во время своего путешествия вокруг света, совершенного в 1892 году.

Мы поднялись на третий этаж, и здесь наследник остановился, чтобы открыть дверь уборной, представляющей собой отделанный мрамором узкий проход. Я предположил, что он пожелает нас оставить на несколько минут, но к моему удивлению он позвал внутрь и закрыл за нами дверь.

– Самый лучший вид во всём замке – из этого окна, – произнёс он. – Великолепно, не правда ли? Самый большой розарий в Европе, и это всё моя работа. Пришлось снести деревню, чтобы иметь такую перспективу. И даже заказать пять сотен плетёных намордников, чтобы чертовы коровы арендаторов не смогли обглодать кусты. Никаких пашен в пределах трех километров от замка, таково моё требование. А если деревенским не нравится, они могут все продать и убираться в Америку. На прошлой неделе какой-то наглый мерзавец из чешской депутации задавал вопросы по этому поводу в Рейхсрате. Ха! Вскоре я с ним разделался: «Следи куда прешь, сказал я, весьма скоро я стану императором, и, разумеется, не намерен сносить дерзости со стороны таких, как ты».

Нам троим приходилось весьма тесно в уборной, которая, как и большинство подобных помещений, была рассчитана только на одного посетителя. Мы с кайзером прижимались друг к другу и к эрцгерцогу, чтобы полюбоваться видом.

– Франц-и, я тут подумал, – вдруг произнес кайзер.

– Да?

– О присутствующем здесь молодом герре шиффслейтенанте. Ты всего пару дней назад говорил, что твоему штабу требуется помощник военно-морского адъютанта по вопросам морской авиации. Так кто может быть лучшим кандидатом, чем Прохазка?

Я едва мог поверить своим ушам. Наследник явно колебался.

– А-а-а... э-э-э... да... Да, полагаю, я действительно говорил что-то подобное. Но... честно говоря, думал о ком-то чином постарше и... э-э-э... с подобающим происхождением.

– Франци, но ты не найдешь флотского офицера чином постарше и с лицензией пилота. И в любом случае, я говорил с твоей женой, которая весьма рада, что Прохазка – чех по происхождению, как и она сама.

– Что ж... да... но...

– Франци, с тебя и так причитается пара одолжений. Будь гостеприимным хозяином и сделай это для меня.

– Тогда ладно... была не была... хорошо.

Вот так и случилось, что всего двадцать четыре часа спустя после взлета с коровьего пастбища где-то в Богемии, я, линиеншиффслейтенант военного флота Австро-Венгрии Оттокар Прохазка, едва ли с двумя крейцерами в кармане, сын чешского почтового чиновника, приземлился в свите наследника если уже и не самой могучей, то всё еще величайшей и почтеннейшей монархии Европы.