Текст книги "Под стягом Габсбургской империи (ЛП)"

Автор книги: Джон Биггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

– Как тебя зовут? – спросил обладатель этого лица. Говорил он по-сербски.

Теперь не осталось никакого смысла быть вежливым, конец явно близился, и я решил вести себя нагло.

– Прохазка, – выдохнул я. – А кто спрашивает?

Мужчина обернулся.

– Греби отсюда!

Я услышал, как в уключинах скрипнули весла, а гребцы, уперевшись ногами, ухнули, ялик качнулся и выплыл в основное течение Дуная.

Глава восьмая

Единство или смерть

Мои спасители налегли на весла, и нас понесло вниз по течению. Но Грбич и его сообщники не собирались так просто меня отпускать. Не прошло и двадцати секунд с тех пор, как мы отплыли от берега, и они показались за кормой.

Сам Грбич и двое его забойщиков яростно гребли в моём собственном каноэ, которое я привязал утром в заливчике, прибыв на роковой остров. Они кричали, чтобы мы остановились и пытались нагнать. Грбич прицелился и выстрелил. Но стрелять из ружья, сидя в каноэ, было непросто, и пуля просвистела над нашими головами, не причинив вреда. Мой спаситель, смуглый человек, приставивший мне нож к горлу, когда я ввалился в ялик, дал двум гребцам сигнал замедлить скорость, затем взял тяжёлое охотничье ружьё и лёг на днище, уперев оружие в вырез на корме.

Грбич со своими людьми находились уже метрах в десяти, и тут он выстрелил. Цель была выбрана мастерски: заряд дроби влетел в тонкую кедровую обшивку точно по ватерлинии. Лодка некоторое время по инерции шла прямо, а потом нырнула носом и опрокинулась, ее пассажиры оказались в воде. Мы оставили их в кильватере – они вцепились в перевернутое каноэ и честили нас по-сербски, показывая всё богатство обсценной лексики.

Непосредственная опасность миновала, мой таинственный спаситель снова повернулся ко мне, а я до сих пор лежал, прислонившись спиной к банке, наполовину оглушенный и тяжело дыша.

– Что ж, Прохазка, неплохо вы повеселились. Голый и мокрый, как лягушка, да еще с этой сворой на хвосте. Похоже, пограничники стали носить гражданское, будь они неладны. Вам поэтому пришлось плыть?

Я решил, что лучше с ним согласиться, и кивнул, как можно более неопределенно.

– В любом случае, друг мой, – засмеялся он, – хорошо, что вы так быстро откликнулись. Чуть-чуть бы замешкались, и я перерезал бы вам глотку.

Я посмотрел на него. Это был низкий, но внушительного вида мужчина с крючковатым носом, на вид скорее турок, чем серб. Что-то в его внешности подсказывало, что его слова о перерезании моего горла были не просто праздным пустословием. Но кто эти люди? И, что важнее, кем они считают меня? Единственное, что я понял – они ждали здесь, чтобы забрать человека по имени Прохазка. Что ж, Прохазка – достаточно популярная чешская фамилия. Правда, от южной Венгрии до Богемии были сотни километров. Разумно ли делать вывод, что под этим именем скрывается кто-то другой, а отвечая «А кто спрашивает?», я ненароком сказал этим головорезам нечто вроде пароля? Я предположил, что они свиные контрабандисты и, вероятно, разведывали остров для очередной ночной переправы вроде той, которую мы сорвали на Граховской отоке несколько дней назад.

По крайней мере, это объясняло, почему они не удивились, что меня преследует группа вооружённых людей. Возможно, они подумали, что меня поймали переодетые австрийские пограничники или что за мной гналась банда конкурентов. Только на прошлой неделе офицер жандармерии сказал мне, что сербские группировки контрабандистов готовы развязать войну друг с другом за большую долю в этой выгодной торговле. Я решил молчать и вызнать, всё, что можно. Похоже, я натолкнулся на хорошо организованную группировку. Эти бандиты определённо убили бы меня, если бы я сейчас попытался сбежать. Так что пока лучшее всего плыть по течению и наблюдать, что будет дальше. Прежде всего мне нужно было выяснить, кем меня считают. Мой спаситель, пристально вглядывавшийся за корму, в сторону австрийского берега, повернулся ко мне.

– Ну и как там Сокол?

Я решил не вдаваться в подробности: «Сокол» – явно кличка какого-нибудь главного контрабандиста на нашем берегу реки.

– Неплохо, спасибо.

– И что он говорит, действовать или ждать?

А это уже посложнее. В голове заскакали мысли: придется ответить «да» или «нет». Наконец я решил, что раз уж собираюсь раскрыть замысел преступников, то лучше их не задерживать, пусть приведут план в исполнение. Чувствуя себя так, будто прикладываю пистолет к голове, не зная, заряжен он или нет, я ответил:

– Сокол велит действовать.

Мы вчетвером провели день на острове прямо возле сербского берега и высадились по ту сторону границы незадолго до рассвета. Мне дали хлеба и овечьего сыра, а также пару глотков сливовицы (которую я ненавидел) и обеспечили одеждой: еле налезавшим старым костюмом-тройкой, фетровой шляпой и рабочей рубашкой без галстука и воротничка. Пока мы шли по ухабистой просёлочной дороге к железнодорожной станции Пожареваца, я впервые начал задаваться вопросом, для чего вообще здесь эти люди, потому что, как следовало из тщательных мер предосторожности, с которыми мы действовали – например, прячась в канаве при виде таможенника – они опасались как сербских властей, так и австрийских. Более того, когда мы дошли до Пожареваца, то билеты купили отдельно и сели в разных купе.

И почему они направлялись в Белград вместо очередной деревни на берегу реки, где находились базы контрабандного бизнеса? Я, должно быть, столкнулся с руководящим центром всей операции.

Двое суток спустя после моего побега от Грбича и его головорезов я сидел с крошечной чашечкой турецкого кофе с сахаром в верхней комнате кафе «Под златна грана» («Под золотой ветвью») в старом турецком квартале сербской столицы. Белград в те времена был городом более характерным для Сирии, чем для центра Европы: на другом берегу Дуная виднелась Австро-Венгрия, но в остальном больше похоже на базар в Алеппо, чем на столицу европейского государства. Нетрудно заметить, что в течение четырех столетий Белград был пограничной крепостью Османской империи.

Квартал города, в котором я теперь оказался, лежал чуть ниже крепости Калемегдан [33]33
  Калемегдан (серб. Калемегдáн) – Белградская крепость.


[Закрыть], обветшалого района с низкими, восточного вида домами с деревянными балконами и резными деревянными ставнями в лабиринте узких, дурнопахнущих переулков, где посреди улицы течет открытая сточная канава, и бродячие собаки чешут в ней болячки – сосредоточение доходных домов, борделей и небольших кафе-таверн, где посетители сидят весь день за стаканом сливовицы или чередой маленьких, с наперсток, чашечек кофе.

У меня было почти два дня, чтобы обдумать свое затруднительное положение. Два дня, чтобы напрячь все пять чувств и попытаться собрать информацию о моих былых спасателях и о собственной новой и непредвиденной биографии. Без сомнения, ясно одно: кем бы ни были эти люди, они не обычные преступники. С одной стороны, они явно слишком скрытны и слишком хорошо организованы, то есть могли быть только верхушкой преступной группировки – возможно, как мне показалось, это некая местная версия сицилийской каморры, причастной к бог знает каким тщательно продуманным злодействам. С другой стороны, речь и поведение тех пяти или шести из них, с кем мне пришлось столкнуться, не свойственны людям, обычно относящимся к профессиональными преступниками.

Они казались явно образованными, и манерой поведения скорее походили на людей, занятых в предприятии более высокого пошиба, а не просто в контрабанде и вымогательстве. Вообще-то, как профессиональному офицеру, мне пришло в голову, что они были частью какой-то военной организации, судя по спокойствию, с которым отдавали и получали приказы. Это совсем не похоже на взаимные крики и ругань, обычно бытующие среди обычных разбойников. Но также понятно, какой бы ни была эта организация, что они не хотели привлекать внимание сербской полиции или военных. Во всяком случае, если судить по особой секретности, с какой мы путешествовали до Белграда, канители с паролями и комнатам с закрытыми ставнями сразу по приезду.

Кем они меня считают? Это до сих пор оставалось загадкой. Но, по крайней мере, я должен с пользой провести время, чтобы состряпать себе биографию. Эти люди думают, что я серб, что многое объясняло. И мне нужно немного постараться, чтобы поддержать эту легенду. Благодаря почти пятнадцати годам в имперских и королевских кригсмарине я свободно владел сербско-хорватским (который в любом случае понятен для чеха), а за несколько лет до этого служил в заливе Каттаро, где местное население – в основном черногорские сербы. Кроме того, меня считали каким-то эмиссаром с австрийской стороны: возможно, армейским офицером, судя по паре сделанных ими намеков. Так что я решил назваться оберлейтенантом Анте Радичем из пятого полка полевой артиллерии, уроженцем Кастельнуово из залива Каттаро. Этот прибрежный район, по крайней мере, как я надеялся, объяснит, почему я говорю на сербском с легким хорватским акцентом.

Но кто, черт побери, этот Сокол? И какие новости и инструкции от него я должен сообщить? Что ж, так или иначе, я скоро это выясню, когда прибудет мой собеседник. А пока я сидел в комнате над маленьким занюханным кафе, взвешивая в уме все варианты. Я окажусь в смертельной опасности, если решусь продолжать, это ясно, ведь кем бы ни были эти люди, то ради своего дела они без колебаний убьют, если заподозрят во мне самозванца. Но в такой же опасности (может, даже большей) я окажусь, если попытаюсь бежать. Кафе тщательно охранялось их часовыми, я это знал. И даже если мне удастся прошмыгнуть мимо, придется пробираться через незнакомый город и как-то переправиться через Дунай на австрийскую сторону. Нет, нам рассказывали в Морской академии, когда мы изучали пехотную тактику, что в бою чаще погибают те, кто пытается сбежать, чем атакующие. Сейчас любое отступление выглядело более опасным, чем продвижение вперед.

Но в любом случае, разве присяга офицера благородного императорского дома Австрии не обязывает продолжить и посмотреть, как далеко я смогу зайти с этим обманом? Эти люди явно участвуют в каком-то заговоре на высоком уровне, по-видимому, с ведома и при попустительстве людей на нашей стороне границы. Заговор был, конечно, преступным и возможно даже политическим. Но в любом случае, с учетом националистических настроений в Сербии 1914 года, вполне вероятной целью является Австрия. Нет, мой долг – попытать удачу и внедриться в их группировку, чтобы узнать по возможности больше. Тогда, если выживу, я смогу бежать к своим и передать все сведения в полицию.

Прибывший собеседник выглядел весьма обнадеживающе: мощный, высокий, красивый мужчина с густой, черной как смоль бородой, в которой время от времени вспыхивали идеально белые зубы, как луч маяка в темную ночь. Когда он поприветствовал меня и сжал руку так, что хрустнули кости, я заметил, что он говорит по-сербски с ярко выраженным черногорским акцентом.

– Ну, Прохазка, добро пожаловать в Белград. Позволь представиться: майор Мирко Драганич, также известный как Муравей. – Он засмеялся, из бороды сверкнули белые зубы. – Хорошее прозвище, не правда ли, для малыша вроде меня? Я сам выбрал его для смеха, в точности так же, как назвал тебя, Прохазка, по имени того осла, австрийского консула. Неплохая шутка, а? Беда с этими сербами в Сербии, вечно ходят мрачные.

Меня осенило: так значит, кличку мне придумали в честь Оскара Прохазки (с которым я не состоял в родстве), австро-венгерского консула в Призрене [34]34
  Призрен – город на Балканском полуострове в Южной Метохии.


[Закрыть]. Когда в прошлом году его избили, предположительно офицеры сербской армии, венская пресса целую неделю кипела патриотическим негодованием, а потом забыла об этом напрочь.

– Так что же, Прохазка, говорит Сокол? Ступанич утверждает, что тебя прислали с приказом действовать.

Настал момент, которого я боялся: безусловно, потребуется дополнительная информация о загадочном Соколе. Я подготовил уклончивый ответ, на самом деле не веря, что это спасет. Хотя он и не понадобился: к счастью для меня, майор Драганич был экспансивным экстравертом, тяготел к театральности, и, как правило, задав вопрос, отвечал на него сам.

– Всё верно, – ответил я, пытаясь унять дрожь в голосе.

– Отлично. Тогда начнем действовать. Кабан попадет в нашу ловушку, а охотники тут как тут. Они не промахнутся.

Кабан, подумал я. Неужели это на самом деле контрабанда свиней? Или я уже вовлечен в дела, связанные с убийством? Меня внезапно поразила мысль, что, вполне возможно, я оказался втянут не в сербский заговор против Австрии, а в финансируемый Австрией заговор против сербского государства: возможно, заговор с убийством их премьер-министра Пашича [35]35
  Никола П. Пашич – сербский и югославский политик и дипломат, наиболее влиятельный из сербских политиков в конце XIX – начале XX века, идеолог «Великой Сербии».


[Закрыть] или даже самого короля Петра [36]36
  Пётр I Карагеоргиевич – первый сербский король из династии Карагеоргиевичей (с 1903); в 1918 стал первым королём королём сербов, хорватов и словенцев.


[Закрыть]. Это было отнюдь не странное или мелодраматическое умозаключение: в этой бурлящей маленькой стране заговор был образом жизни, а политика зачастую мало чем отличалась от разборок шаек преступников. Всего в нескольких сотнях метров от кафе «Под златна грана» в 1903 году уничтожили тогдашнего короля Александра Обреновича [37]37
  Александр Обренович – король Сербии с 1889 по 1903 год, последний представитель династии Обреновичей. Убит группой офицеров-заговорщиков вместе с супругой, королевой Драгой, в ходе так называемого Майского переворота.


[Закрыть] и всю королевскую семью: их противник Карагеоргиевич и антиправительственные армейские офицеры расстреляли их, а затем разрубили на части в ночной кровавой бойне.

Дунайскую монархию беспокоило, что Сербия была до сих пор официально дружественным государством, но в течение многих лет отношения оставались напряженными, и нет ничего удивительного в том, что в Вене тайно поддержали одну их многочисленных группировок. Взять «майора» Драганича: не сам ли он присвоил себе воинское звание, как часто бывает на Балканах, где бабушки и камеристки иногда знают о пехотной войне больше, чем весь шведский Генеральный штаб? Или он настоящий армейский офицер? При взгляде на него, несмотря на театральность и определенно манеры гражданского учебного заведения, я бы скорее посчитал его человеком, не понаслышке знающим свист пуль. Он некоторое время пристально смотрел вниз из окна на грязный переулок, очевидно погрузившись в размышления. Наконец он заговорил.

– Ну, тогда двадцать пятого июня всё и произойдет. Воины отечества уже начали прибывать на место. – Он повернулся ко мне с улыбкой. – Но, без сомнения, Сокол захочет, чтобы ты отчитался о том, как мы тратим его деньги, так что, возможно, мы спустимся вниз, и ты познакомишься с некоторыми моими учениками. Ступанич пригласил двоих из них с тобой встретиться, а потом можешь посмотреть на церемонию присяги. Тогда завтра я проведу тебя через туннель. Идем!

Он хлопнул меня по плечу и чуть не сбил с ног. Это было похоже на удар мешком с мокрым песком. Потом мы направились вниз по темной, шаткой лестнице. Наступил вечер, темную заднюю комнату «Под златна грана» освещали керосиновые лампы. Когда мы вошли, в нос ударила густая вонь жареного лука, кофе и дешевых сигарет, будто бросилась навстречу большая, неухоженная и вонючая собака. Когда глаза привыкли к тусклому свету, я узнал Ступанича и одного из его спутников, сидящих за столом в глубине комнаты. Их сопровождали двое юнцов лет девятнадцати-двадцати с землистого цвета лицами, которые странно выглядели в потертых костюмах и с жидкой порослью на верхней губе (в те времена взрослого серба без усов сравнивали с польским трезвенником, только это было еще более подозрительно). Один из них носил мусульманскую феску, а другой – неряшливое соломенное канотье. Они встали, чтобы поприветствовать нас.

– Прохазка, – усмехнулся Драганич, – позволь представить двух наших последних новобранцев: Мехмет Дусич и Илья Карджежев, оба – студенты Белградского университета.

Я пожал им руки, и мы сели.

– Ну, мои юные герои, – сказал Драганич, когда нам принесли стаканы со сливовицей, – готовы к завтрашней поездке?

– Да, брат майор, – отозвался мусульманин Дусич. – Имею честь доложить, что мы оба готовы выполнить священную задачу и принять свою судьбу.

– Хорошо. Мы с Прохазкой проводим вас часть пути по туннелю, а Ступанич пойдет вперед, но потом мы вас покинем. Надеюсь, что по прибытии вы покажете себя истинными сыновьями нашей великой страны.

Карджежев заговорил писклявым голосом подростка, глаза его горели.

– Можете на нас положиться, майор. Когда придет час, мы исполним наш долг как истинные сербы. Будущие поколения будут слагать легенды о нашем подвиге, а враги нашего народа будут оплакивать этот день. Мы станем верными сыновьями матушки Сербии, вскормленными на ее груди, а когда падем, наша кровь прольется на ее священную землю.

И в этот момент я ясно понял (независимо от нелепого мелодраматического содержания), почему речь Карджежева показалась мне настолько странной. Потому что он как будто декламировал белые стихи – достаточно частая привычка среди балканских славян в те дни. И поверьте, это звучало весьма странно для привыкшего к прозе чеха вроде меня, выросшего среди электрических трамваев и рациональности газового освещения северной Моравии. Но все же я заметил, что несмотря на манеру разговора и высокопарные патриотические чувства, группа из пяти-шести мужчин, играющих в шашки за соседним столом, не обратила на нас ни малейшего внимания.

– Так или иначе, – сказал Драганич, – вы получили всё необходимое для задания?

Я понял, что Карджежев ждал этого вопроса. Майор еще не успел закончить фразу, как юнец залез в карман, словно ребенок, которого попросили показать новую игрушку, подаренную на Рождество. Неуклюже достал какой-то предмет и показал его нам прямо под краем стола. Это был автоматический пистолет Браунинга, новенький, судя по виду. Я заметил, что пистолет снят с предохранителя.

– Вот, – сказал он усмехаясь. – Этим оружием я нанесу такой удар за отечество...

Вдруг мелькнула вспышка, и прогремел оглушительный выстрел. Ножка стола позади нас разлетелась в щепки. Стол зашатался на мгновение, затем шашки, доска и стакан сливовицы с грохотом соскользнули на грязный кафельный пол. Пока рассеивался дым, установилось неловкое молчание. Игроки в шашки повернулись к нам – не в страхе, а с усталым упреком, который исходит от людей из переднего ряда в театре, когда кто-то за спиной громко шепчется. Вошел хозяин и остановился, перестав протирать грязной тряпкой стакан.

– Я уже говорил, причем сотню раз: никакого оружия – правило заведения. У нас приличное кафе, и если вы не прекратите стрелять во что ни попадя, вам лучше пойти в другое место. И вот еще что, придется заплатить за ножку стола, иначе я вызову полицию. Студенты! Вечно одно и то же.

Он удалился на кухню, вытирая стакан и что-то бормоча себе под нос. Карджежев выглядел виноватым.

– Честно, майор... Он просто случайно выстрелил в руке... Я не...

Драганич, махнув рукой, прервал его извинения.

– Хорошо, хорошо, ничего страшного. Лучше стрелять слишком много, чем слишком мало. Предохранители еще ни разу не выигрывали битву. Так или иначе, прошу меня простить, нужно заплатить владельцу. Он ведь вполне серьезно про полицию.

Драганич поднялся из-за стола, слегка поклонился и ушел на кухню. Как только он исчез, Карджежев прошептал:

– Эй, хотите посмотреть?

– Что посмотреть?

– Это.

Он сунул руку в другой карман пиджака и вытащил прямоугольный чёрный предмет, по форме и размеру похожий на маленький флакон, но, очевидно, металлический. Латунный колпачок тускло мерцал при свете лампы. Когда я понял, что это, у меня кровь застыла в жилах.

– Красиво, не правда ли? Брат Ступанич дал каждому по две. Так это работает: берёшь её и сильно бьёшь колпачок, вот так... – он поднял руку над столом...

– Нет! – крикнул я и поймал его за запястье на лету, вспотев от ужаса, – нет, господи, не здесь! Будь разумен и положи это обратно в карман, пока не понадобится. Тут могут быть полицейские в штатском...

– В любом случае, – проворчал он, пряча гранату в карман, – на бросок остается всего восемь секунд, а майор говорит, что она убивает всех в радиусе десяти метров.

– Да-да, уверен, что майор прав. Но не здесь же, бога ради!

Мне пришло в голову, что юные фанатики не только весьма вероятно разнесут всех в клочья, но возможно, нас схватит полиция. И в этом случае я мог столкнуться с определенными трудностями, объясняя, как вышло, что меня, офицера австрийского флота, арестовали в сербской столице, в штатском и в компании вооруженного отряда террористов. В мыслях уже крутились туманные, но оттого не менее зловещие образы крепостной стены на рассвете, повязки на глазах и шеренги нацеленных винтовок. Тем временем Драганич вернулся, компенсировав владельцу нанесенные выстрелом повреждения.

– Что ж, друзья мои, – сказал он, – этим двум молодым людям следует лечь спать пораньше. Завтрашний день будет долгим, и я не хочу, чтобы вы всю ночь напивались и бахвалились перед однокурсниками. Но Ступанич и Прохазка пойдут со мной. Нам предстоит присутствовать на церемонии принятия присяги.

Мы распрощались и покинули кафе, отправившись через лабиринт переулков. Местом нашего назначения оказался дом как раз под стенами крепости. После пантомимы паролей и осмотра через глазок нас наконец впустили в маленькую комнату с плотно закрытыми ставнями, освещенную единственной керосиновой лампой. Там нас дожидались три юнца одного возраста с Дусичем и Карджежевым. Их возглавлял тощий, угловатый и лысый мужчина лет сорока с небольшим, в стальном пенсне и с мрачным выражением лица.

– Ты опоздал, Драганич, – буркнул он. – Где тебя носило?

К моему удивлению Драганич ответил самым смиренным извиняющимся тоном, словно школьник директору.

– Простите, командор, но у меня были дела в «Под златна грана».

– Ага, могу себе представить, что за дела, небось надираться и хвастаться перед собутыльниками. Твой язык доведет нас до беды. И вообще, давай продолжим с присягой, у меня есть дела и поважнее, чем торчать тут и ждать твоего появления.

Он зажег две свечи на столике в дальнем углу комнаты и погасил керосиновую лампу. Когда огонек свечи отразился в глазах трех взволнованных молодых людей, комната наполнилась суетой предвкушения. Между свечами стоял некий предмет, накрытый тканью. Командор занял место за столом, а молодые люди один за другим выступили вперед и присягнули ему в верности. Клятвы были длинными и состояли из совершенно чудовищных выражений: они обязались всю жизнь служить обществу, беспрекословно подчиняться офицерам, быть готовыми умереть под пытками, но не выдать секретов, и подвергаться самым жесточайшим наказаниям за малейшее отступление от этих правил.

Затем командор витиеватым жестом откинул ткань. Под ней оказались человеческий череп, бомба, пистолет, кинжал и распятие. Я ущипнул себя, дабы убедиться, что не сплю, настолько всё это выглядело нелепым и театральным, словно я случайно забрел на второй акт оперетты о сицилийских угольщиках и из-за кулис в любую минуту может войти субретка, заливаясь песней о несчастной судьбе пастушки. Однако претенденты, похоже, воспринимали всё достаточно серьезно: все по очереди подняли правую руку над реквизитом и воскликнули:

– Клянусь солнцем, что меня согревает, землей, что дает пищу, кровью моих предков и собственными честью и кровью.

Потом командор поздравил их с тем, что они стали членами патриотического общества «Звяз о смрт» – «Единство или смерть» на испытательном сроке. Лишь позже я узнал, что эта организация больше известна в истории под названием «Црна рука», то есть «Черная рука» [38]38
  «Чёрная рука» (серб. Црна рука, другое название «Единство или смерть», серб. Уједињење или смрт) – южнославянская тайная националистическая организация, имевшая своей целью объединение различных южнославянских народов в одно государство.


[Закрыть].

Проснулись мы рано утром и поднялись с полных клопов постелей в дешёвой меблированной комнате, чтобы отправиться на пароходную пристань на реке Сава. Пунктом нашего назначения, как я узнал, был город Шабац, где мы собирались сесть на поезд и доехать через долину реки Дрины до Лозницы. Что ж, мне это подходило: Лозница находилась на сербской стороне границы с Австро-Венгерской империей, точнее, с недавно аннексированными областями Боснии и Герцеговины. А это означало, что в какой бы заговор ни были вовлечены неумелые террористы, его мишенью наверняка является монархия. Не то чтобы в этом было что-то необычное: Боснию и Герцеговину аннексировали только в 1908 году – последний жалкий триумф габсбургской дипломатии – и с тех пор едва ли выдавался год, в котором новые и не расположенные к нему подданные императора Франц-а-Иосифа (почти все они – этнические сербы) не выстрелили бы в упор в военного губернатора или не бросили бы бомбу в какого-нибудь прибывшего с визитом сановника.

Убийства и засады, так или иначе, были такой же традиционной частью боснийской жизни, как свиньи и сливовые деревья. Подобно большинству австрийцев, мне была настолько же интересна эта отдалённая нищая область, как многим англичанам сейчас интересны события на улицах Белфаста [39]39
  Имеются в виду волнения в Ирландии в связи с её стремлением к независимости. Позднее, в 1919 году, это обернулось войной за независимость, а также гражданской войной.


[Закрыть]. Но из беглого чтения газетных отчётов я почерпнул, что распространённой чертой всех этих террористов была их яркая некомпетентность: например, при покушении на императора в Мостаре в 1910 году террористу удалось добраться до старика у всех на виду, но затем он передумал безо всякой явной причины и отправился в Аграм, чтобы застрелить губернатора Хорватии; его убили, а губернатор остался невредим.

Насколько мне удалось разобраться в своих спутниках, пока поезд отходил от железнодорожной станции Шабац, они явно и прямо были вовлечены в традицию неумелых убийств. Путешествовали мы парами в разных вагонах, и я оказался с круглым идиотом Карджежевым. Он устроил целый спектакль, пока мы сидели на деревянных скамейках замызганного купе третьего класса, потея из-за гнетущей полуденной жары начала лета, а поезд гремел и раскачивался, двигаясь на юг. Наши спутниками была пара престарелых сербских крестьян и связанный поросёнок, которого они только что купили на рынке Шабаца.

Карджежев, как я видел, едва сдерживался, чтобы не рассказать им о нашей миссии, и вскоре его язык всё равно развязался после глотка сливовицы из бутылки, которую один из крестьян держал в заднем кармане. Старик сделал глоток, вытер пышные белые усы тыльной стороной ладони и посмотрел на студента мерцающими чёрными глазами на морщинистом лице цвета красного дерева.

– Так вы, молодой господин, как я понимаю, направляетесь в Лозницу?

– Да, в Лозницу, отец, но... – глухо добавил он, – наш путь там не заканчивается, отнюдь не заканчивается, скажу я вам.

– Так вы поедете на поезде до Зворника?

– Нет, не до Зворника, наша цель ведет нас намного дальше Зворника, но пешком.

На лицах пожилых крестьян появилось выражение какой-то детской хитрости.

– Ага, – сказал один из них, – значит ли это, что вы участвуете эээ... в торговле... через реку, так сказать? Говорят, многие, кто едет на этом поезде, развозят табак и сливовицу по всей Боснии и не беспокоят таможенников.

Карджежев понимающе улыбнулся, и пару секунд таинственно смотрел вверх – на багажную полку, где лежал дешевый фибровый чемоданчик с двумя пистолетами Браунинга, шестьюдесятью патронами и четырьмя гранатами.

– Да, отец, можете называть это контрабандой. Но табак, который мы везём, очень забористый – уж поверьте, настолько, что австрийцам, безусловно, поплохеет, когда они его испробуют.

Старые крестьяне переглянулись и кивнули, заметно впечатлённые. Тем временем я вздрогнул и отчаянно пытался дать ему сигнал заткнуться. Эти люди вполне могли оказаться доносчиками, тем более что в поезде ехали таможенники, а в коридоре полно путешественников. Но Карджежев играл на благодарную аудиторию. Он делал то, что умел, глаза его сияли в патриотическом экстазе. Он наклонился к ним; голос его понизился до резкого шёпота.

– На самом деле... – он огляделся, – на самом деле, я еду нанести такой удар за сербов, что об этом будут говорить многие поколения, и вы, отцы, сочтёте за честь рассказывать в своей деревне, что со мной встречались.

Глаза двух крестьян расширились от удивления и сливовицы. Наконец один из них заговорил.

– Но как вы вернётесь в Сербию, когда... закончите дело, о котором говорите? Австрийцы затравят вас, как собаку.

Карджежев вздохнул и опустил глаза с видом благородного смирения.

– Увы, старик, солнце не будет светить надо мной после этого дня. Если австрийцы меня поймают, я погибну на виселице. Но они не получат этого удовольствия. Вот... – он порылся в кармане. – Что это, по-вашему?

Это была маленькая склянка. Старики уставились на неё с вытаращенными глазами. Карджежев немного открутил колпачок, и купе наполнил едкий запах горького миндаля, на некоторое время перебив даже запах табака, поросёнка и сливовицы.

– Видите это, отцы? Это синильная кислота – цианид. Проглочу ее, и умру в считанные секунды. Нет, угнетатели моего народа не возьмут меня живьём.

Я в отчаянии извивался, оглядываясь вокруг. Кондуктор был в паре купе дальше по коридору. Я попробовал измерить скорость поезда на глаз, чтобы выпрыгнуть из него, если что. Наконец, один из крестьян преодолел свое удивление и спросил:

– Но куда вы направляетесь, и что это за дело такое?

Дабы повысить драматический эффект, Карджежев некоторое время выждал, а потом заговорил.

– Куда я направляюсь, отец? В Сараево, конечно. Моё поручение – величайшее дело, которое может выполнить сын сербской матери: убить австрийского эрцгерцога.

Поезд замедлил ход и заскрипел тормозами – мы прибыли в Лозницу. Несмотря на безудержную болтовню Карджежева, к моему удивлению, нас все еще не раскрыли, а мой мозг неустанно работал, переваривая всё, что удалось узнать. В императорском доме Австрии насчитывалось в то время шестьдесят три эрцгерцога – но не могло быть сомнений, кто являлся целью этого заговора. Я вспомнил, как мой брат Антон во время нашей встречи на выходных в Ужвидеке в начале мая упоминал, что адъютант двадцать шестого егерского полка переполошился, потому что прямой наследник собирается принять участие в летних маневрах в Боснии в конце июня.

Предположительно, он собирался посетить столицу провинции, и организация «Единство или смерть» об этом узнала, и теперь отправила этих юнцов, чтобы устроить эрцгерцогу неофициальную встречу. Что ж, хорошо, что я это выяснил, теперь все части головоломки встали на место. Конечно – Кабан, с этими-то усами и характером, должен признать, что кодовое имя выбрали как нельзя лучше. Поезд остановился, и вскоре мы собрались на станции, чтобы начать новый этап путешествия через хваленый туннель майора Драганича.

Вспоминая те события, я понимаю, что всё это произошло за каких-то тридцать шесть часов. Мне же казалось, что по «туннелю» из Сербии в Австрию – через Дрину, а потом по лесистым холмам в городок Обреница – мы шли тридцать шесть дней. Вообще-то я думаю, что по прямой отправной пункт в Лознице от первого места встречи с сотоварищами в Боснии отделяло не больше двадцати километров. Хотя для нас это казалось переходом через Анды и амазонские джунгли одновременно. Проблема заключалась в том, что приходилось избегать как австрийских пограничников, так и сербских, поскольку «Единство или смерть» у собственного правительство пользовалось не большей популярностью, чем у моего.