Текст книги "Под стягом Габсбургской империи (ЛП)"

Автор книги: Джон Биггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

– Что ж, – сказала она. – Умираю с голода, да и вы, наверное, тоже. Пойду поищу что-нибудь поесть, пока мы не отправились дальше.

– Но где?

– Я только что слышала перезвон колокольчиков. Это козы. Значит, где-то поблизости есть хижина. Подождите меня здесь.

Она скрылась в кустах. Скрипя от боли как старый стул, я поднялся и огляделся в доходящих до плеч зарослях. И сердце заколотилось от радости: я понял, где мы находимся! Мы провели ночь на низкой, поросшей кустарником известняковой гряде чуть выше каменистого берега широкой и неглубокой бухты. В нескольких километрах к югу я увидел на отрогах горы группу белых домов и признал в них город Антибари. На другом конце бухты, примерно в семи или восьми километрах на северо-запад, лежали несколько каменистых мысов. За ними возвышались два конических пика. Меньший, с восточной стороны, венчали развалины старой венецианской крепости Хай-Нехай. А к югу от нее, как я знал, на 42° 08' северной широты находится деревня Спицца.

Вот, скажете вы себе, несомненно, наконец-то поймали старого лжеца. Как вообще кто-то может помнить такие детали спустя три четверти века? Но поймите: точное расположение Спиццы неизгладимо отпечаталось в моём юношеском сознании ещё в первые дни учёбы в Военно-морской академии. Ведь Спицца была крайней южной точкой Австро-Венгрии, и широта её известна во всём имперском и королевском флоте как «Золотая линия», поскольку корабли к югу от неё стали причислять к работавшим за границей, и в связи с этим их экипажи получали жалование в золотых монетах.

Что ж, теперь всё ясно: австрийская граница с Черногорией тянулась вдоль безымянного горного ручья не более чем в паре километров к северу от того места, где я лежал. Если бы мы прошлой ночью прошли чуть дальше на север, то находились бы в целости и сохранности на дружественной территории. Но едва ли это теперь имело значение, ведь нам требовалось лишь что-нибудь поесть, дабы восстановить силы, а затем доковылять до границы – которая почти наверняка не охранялась, за исключением таможенного поста на мосту, – и незаметно проскользнуть во владения императора Франца-Иосифа.

Усталость как рукой сняло, когда в голове замелькали приятные образы того, что произойдёт, когда мы наконец доберёмся. Я отчитаюсь пункту жандармерии в Спицце и воспользуюсь их телефоном, чтобы связаться с штаб-квартирой военно-морского флота в Теодо, откуда, конечно, нам пришлют автомобиль, как только осознают важность моих сведений. Я подробно доложу обо всём, и адмирал порта сделает официальный выговор за мою выходку – несомненно, в довольно снисходительной манере. А потом я получу то, в чём так отчаянно нуждался – ванну, бритву и новую одежду – и устрою то же самое для господарицы.

А затем, несколько дней спустя, быть может, декорации изменятся на вестибюль дворца Шёнбрунн, я в лучшем двубортном кителе с портупеей и золотыми эполетами, а Старый Господин в бледно-голубом мундире сжимает мою руку со словами вроде «Мы поистине благодарны, Прохазка, что вы предотвратили этот подлый заговор против императорской семьи и высшего командования. Пожалуйста, примите этот маленький знак нашей вечной признательности...». Я также думал и о будущем господарицы Заги. Она, конечно, могла бы переждать в Каттаро, пока у неё дома всё не поутихнет, и вернуться к семье. А может, и нет.

Я был всего лишь скромным линиеншиффслейтенантом, но приложил бы все усилия, чтобы ей воздалось должное за то, что оберегала меня во время этих диких приключений. Кто знает, может, если награда будет довольно существенной, этого хватит на долгожданную поездку в Париж. Я уже планировал поселить её в Вене у тёти Алексы, чтобы она немного освоила польский, когда эти приятные грёзы прервало возвращение самой господарицы. В кустах раздался шорох, а затем появилась она, с буханкой хлеба и куском бледного овечьего сыра в руках. Она принесла дурные вести.

– Хлеб мне дала старуха из хижины вниз по ручью. Она говорит, солдаты здесь ещё с рассвета и проходили мимо как раз незадолго до моего появления, – она остановилась и начала резать хлеб пополам, стараясь не смотреть на меня. – Говорит, они готовы хорошо заплатить за головы пресловутого австрийского тайного агента по имени Прохазка, он же Радич, замешанного вместе с майором Мирко Драганичем в антиправительственном заговоре, и его сообщницы, господарицы Заги Данилович. Они примерно знают, где мы находимся, и, видимо, как только посветлеет, начнут прочёсывать лес, чтобы нас выкурить.

– Тогда попробуем перебраться через границу: она всего в паре километров на север.

Она вздохнула и подняла на меня взгляд.

– Боюсь, не получится: на равнинах, где всё хорошо просматривается, вдоль границы стоят солдаты; а с вашей ногой лезть через горы...

Фраза так и осталась незавершённой. Мы оба знали, что всё кончено. После увиденного в Черногории у меня не оставалось сомнений, что в этой стране награда за чью-то голову понималась в буквальном смысле. Казалось, надо мной уже навис дамоклов меч.

– Господарица, скажите мне одну вещь.

– Да?

– Вы знали, что я австриец, хотя и не шпион и не заговорщик, как говорят?

Она кивнула.

– Да.

– Тогда зачем вы шли со мной всё это время, возможно, навстречу смерти?

Она пожала плечами.

– А вы бы не стали? Это обычай. Вы под защитой моего клана, а значит, я обязана оберегать вас, будь вы хоть самим дьяволом или турецким султаном. Если я вас брошу, то меня проклянет Бог, я обесчещу свою семью. Вот и всё. Так или иначе, поешьте хлеба и сыра.

Она оторвала кусок от половины буханки, но у меня не было никакого аппетита. Увидев это, господарица улыбнулась.

– Ну же, Прохазка, ешьте свой хлеб. У нас есть поговорка, что умирать на пустой желудок вредно.

Я взял свою долю хлеба и кислого белого сыра и стал безучастно их жевать, пристально глядя на море. Из-за мыса у северного края залива показалось большое судно. Оно находилось еще далеко, следуя вдоль побережья, но я смог разглядеть пассажирский пароход с двумя трубами. Странно, подумалось мне: это словно другой мир. Шестьсот пассажиров плывут на юг, на самом роскошном лайнере, какой только может предложить двадцатый век: с электрическим освещением, центральным отоплением, лифтами между палубами и холодной и горячей водой в каждой каюте.

В салонах скоро предложат завтрак, пассажиры поднимутся со своих пружинных матрасов и станут мыться, бриться, одеваться, потом направятся вниз, и вышколенные молчаливые официанты в белых куртках будут подавать им горячие булочки, кофе, вареные яйца и конфитюр. Потом настанет напряженный день, пассажирам предстоит решить, играть ли на палубе в кольца до того, как стюарды в одиннадцать принесут крепкий бульон с булочками, или выбрать подходящий непритязательный роман из судовой библиотеки, а может, направить энергию на легкий флирт с девушкой из соседнего шезлонга, пока ее мать отвернется. А мы сидим здесь, всего километрах в четырех: двое грязных бродяг на краю дикой страны, находящейся еще в бронзовом веке, в ожидании, что нас затравят как зайцев в кукурузном поле и с наступлением рассвета обезглавят.

Я бесцельно глядел на пароход, повернувшийся к нам бортом. Он находился ближе, чем мне показалось вначале, даже если учесть, что приличные глубины начинались почти прямо у берега. Я не мог разобрать название, но понял, что это пароход компании «Австрийский Ллойд». Крест компании был хорошо различим на темно-синих, почти черных трубах, а на корме развевался красно-бело-зеленый торговый флаг Австро-Венгрии с двумя коронами. А потом, не веря собственным глазам, я увидел, как случилось немыслимое. Судно начало снижать скорость, а когда оказалось примерно в трех километрах от нас, полностью остановило машины. Пароход не бросил якорь, но с него спустили моторную лодку, и она полетела к берегу в сторону Антибари. Наверное, за почтой или пассажирами. Но надолго они не задержатся, максимум на полчаса. Нельзя было терять ни минуты: до парохода оставалось километра полтора по берегу, нужно лишь их преодолеть.

– Господарица, живо, вниз на берег! Если сможем найти какую-нибудь лодку...

Она не задавала вопросов – только заковыляла следом за мной по гальке через поросль. Солдаты сюда еще не добрались, зато был рыбацкий сарай с двумя лодками. Мы побежали туда. Одна лодка выглядела крепкой, но слишком тяжёлой, чтобы справиться с ней вдвоем. Другая – маленькая гнилая плоскодонка, но достаточно лёгкая, чтобы дотащить до воды. Также имелось два весла. Я схватился за них, но Зага медлила, погрузившись в размышления.

– Ну же, ради бога... мы не можем проторчать тут весь день! В чем дело?

Она вытащила нож и срезала с корсажа несколько серебряных монет.

– Что за идиотские игры? Ну же!

– Я не воровка и должна заплатить за лодку.

– Но... вы же вчера преспокойно убили своего соотечественника...

– Я знаю. Убийство – это ерунда. Но воровать подло. В Черногории можно оставить мешок с золотом у обочины и вернуться за ним в следующем году...

– Ну же!

Вскоре мы изо всех сил налегли на весла, направив лодку к застывшему в ожидании лайнеру. Я уже заметил, что моторка отошла от причала Антибари. Теперь вопрос был в том, кто доберется быстрее.

Вот уж не думал, что нам это удастся. Но мы пришли голова в голову и оказались у трапа парохода. Над нашей лодчонкой высились черные борта «Горшковски» водоизмещением восемь с половиной тысяч тонн, зарегистрированного в Триесте, а мы вопили, чтобы привлечь внимание второго помощника, поднимающего на борт пассажиров первого класса и их багаж. Пассажиров было шестеро: родители в белом (отец семейства в панаме и с моноклем) и четверо детей в матросских костюмчиках. Все таращили глаза на два грязных всклокоченных привидения, пытающихся добраться до трапа раньше них. Я крикнул по-немецки офицеру и двум матросам, стоящим наготове с крюками, чтобы вытащить моторку:

– Эй, на палубе! Поднимите нас на борт, скорее! Я австрийский морской лейтенант и должен срочно переговорить с капитаном по делу государственной важности!

Второй помощник капитана уставился на нас, а затем отозвался:

– Прочь! Это вам не Порт-Саид, мы не потерпим, чтобы тут шатались торговцы! Пошли вон!

– Вы не понимаете: я должен поговорить с капитаном! На кону жизнь наследника престола!

На борту начали шёпотом переговариваться, а потом один из матросов поднялся наверх. Тем временем семья высадилась с лодки, бросая на нас испуганные взгляды, как на китайских пиратов. Наконец моряк вновь появился и передал офицеру записку. Он прочёл её и посмотрел на нас.

– Хорошо, по очереди поднимайтесь на борт. И без выходок, если дорога жизнь.

Я увидел, что матрос также передал револьвер. Спустя пять минут мы с господарицей стояли на полуюте, пытаясь объясниться с капитаном и старшим помощником, пока нас рассматривала толпа пассажиров у ограждения, стараясь что-нибудь расслышать. Я как можно короче рассказал свою историю, и когда увидел на корабле радиоантенны, потребовал отправить радиограмму в Каттаро. Капитан не обрадовался.

– Радиограмму? – рассердился он. – Вы с ума сошли. Вообще-то я уверен, что вы оба – сбежавшие психи...

Спустя некоторое время радист поднялся к капитану и передал листок бумаги. Тот прочитал, посмотрел на нас и повернулся к нескольким крепким палубным матросам, слонявшимся рядом.

– Хорошо. Обоих – в арестантскую камеру!

Моряки двинулись, чтобы схватить нас. Господарица закричала и вытащила нож. Она бросилась к капитану, но слишком поздно: трое моряков её одолели.

– За борт эту дикарку! – закричал капитан. – Холодные ванны – лучшее лечение от безумия!

И к моему ужасу вырывающуюся, брыкающуюся и кусающуюся, как разъяренная кошка, Загу подняли и небрежно выбросили за борт. Я вырвался и подбежал к поручням. Я боялся, что винты разрубят её на куски, ведь пароход пришел в движение. Но увидел её за бортом – Зага быстро плыла к ялику, который бросили на произвол судьбы дрейфовать в поднятых лайнером волнах. Господарица остановилась на секунду и помахала мне на прощание. Я видел её в последний раз. Вообще-то последний раз за довольно долгое время, когда я видел хоть что-нибудь. Меня схватили крепкие руки, и голос позади произнес: «Прости, но...», а затем что-то вспыхнуло. На мгновение перед глазами мелькнули стремительно приближающиеся доски палубы. А потом стало темно.

Глава одиннадцатая

Последнее воскресенье лета

Когда я очнулся, снова было темно, причем настолько, что я даже сперва решил, будто ослеп. В голове пульсировало, а язык был сухим и потрескавшимся, как старая кожаная перчатка. Потом я медленно начал отличать тьму в своей больной голове от другой – вокруг; разделять пульсацию и тошнотворные толчки в голове от ритмичного стука двигателей и медленного, устойчивого покачивания судна, быстро двигающегося в открытом море. Судя по шуму, липкому теплу и запахам смазочных материалов и угольной пыли, я понял, что лежу в своего рода камере, глубоко внизу, в самой нижней части судна. Я попытался встать с пружинящего матраса – и понял, что руки привязаны к телу рукавами какой-то жесткой брезентовой одежды. Я прекратил попытки, так как в глазах затрещали искры, и снова на некоторое время заснул.

Вероятно, так я пролежал около часа, пока с внезапной, ослепляющей яркостью не загорелась зарешеченная лампочка на потолке. От рези в глазах я зажмурился и отвернулся, глазок в двери приоткрылся, и на меня кто-то воззрился. В замке загрохотал ключ, дверь распахнулась, и стюард принёс на подносе булочку и кувшин горячего молока. Его сопровождал крупный моряк с кофель-нагелем [67]67
  Кофель-нагель– металлический или деревянный болт, служащий для навертывания на него снастей.


[Закрыть] в руке.

Стюард стал кормить меня булочкой с молоком, как маленького ребенка, а матрос стоял позади него, наблюдая за мной явно без симпатии и красноречиво постукивал импровизированной дубинкой по своей ладони, стоило мне попытаться сказать хоть слово. Я заметил с некоторым удивлением, что на нем форма австрийского военного моряка, а не мундир компании «Австрийский Ллойд». Они закончили меня кормить и ушли, так и не сказав ни единого слова. Свет снова погас, и вконец обессиленный, я впал в безжизненную, лишенную сновидений дремоту.

Я проснулся несколько часов спустя, когда снова зажегся свет, и открылась дверь. На этот раз это был человек с погонами судового врача компании «Австрийский Ллойд». Его сопровождали два санитара и тот же огромный, угрюмый матрос. Прежде чем я понял, что происходит, один из санитаров поставил меня на ноги, все еще связанного смирительной рубашкой, и прислонил к переборке, а другой меня измерил. Врач пункт за пунктом ставил галочки в блокноте, как будто выполнял инвентаризацию складских запасов.

– Рост: метр семьдесят пять – есть. Телосложение: среднее – есть. Волосы: тёмно-коричневые, усы такие же – есть. Глаза: серые – есть... Он остановился и посмотрел вниз.

– Свежий сложный послеоперационный шрам на правой голени – есть. Ну, думаю, теперь всё ясно.

Он повернулся ко мне, как будто я только что выиграл дар речи в соревновании.

– Так. Прохазка, у вас тут скверная открытая рана на ноге. Могу спросить, как вы её получили?

– Обломок кости, оставшийся после падения самолёта в прошлом году. Он начал выходить, нужно было вытащить.

– Но как вы его вытащили? Обычно для этого требуется операция под анестезией.

– Моя спутница, господарица Зага Данилович, женщина, которую вы с капитаном пытались утопить, вырезала его ножом.

Он содрогнулся.

– Du lieber Gott... Так, нужно немедленно обработать рану. Просто чудо, что ещё не попала инфекция. Но вам хорошо бы помыться и побриться для начала, а потом мы найдём вам одежду. Придётся сжечь тряпьё, в котором вы ввалились на борт.

Меня сопроводили в душ для кочегаров, и я впервые за две недели насладился мылом и горячей водой. Пришел судовой парикмахер и побрил меня; мне выдали парусиновые морские брюки и полосатый жилет. Затем врач обработал и перевязал рану на ноге, оставшуюся после извлечения осколка кости, и несколько других небольших порезов и ушибов, которые я получил во время безумного спуска предыдущей ночью в горах Румии.

Дневной визит в моей тюрьме в трюме проходил более официально. Делегация состояла из капитана судна в сопровождении стенографиста, пожилого корветтенкапитана имперских и королевских кригсмарине и элегантного господина в монокле, который садился на борт «Горшковски» вместе с семьей тем утром, когда мы с господарицей приплыли на разваливающемся ялике. Для них принесли стулья, а я сидел на краю койки, но в небольшой каморке было очень тесно и зверски душно. Я хотел встать и поприветствовать старшего офицера, но мне дали знак сидеть. Потом начался неофициальный допрос.

Прежде всего я рассказал все, что со мной случилось, начиная с того момента, как я покинул «Тису» на пристани Нойградитца в то роковое утро, и до того мгновения, когда несколько часов назад звучный удар по затылку положил конец моим приключениям. Стенографист записывал каждую деталь, часто останавливалась, спрашивая меня о написании сербских имен. Закончив говорить, я решил, что вполне исчерпывающе отчитался о том, что произошло во время моего пребывания с патриотическим обществом «Звяз о смрт», или «Черной рукой». Я настоятельно попросил в заключении незамедлительно передать мой доклад по радио командующему военно-морской обороной в Каттаро и в Военное министерство в Вене. К моему удивлению, морской офицер насмешливо фыркнул.

– Да, Прохазка, уверен, все это просто чудесно, но скажите мне, вы в последнее время не перегрелись на солнце?

– Не столь уж сильно, герр капитан, могу я поинтересоваться, почему вы спрашиваете?

– Потому что, говоря откровенно, за всю свою карьеру я не слышал подобной чуши.

– Но, со всем почтением, герр капитан, что вы подразумеваете? Существует серьезный заговор с целью убийства начальника штаба и губернатора Боснии, и, возможно, также наследника престола...

И тут вмешался тот гражданский, вкрадчивый и снисходительно вежливый, как профессиональные дипломаты (каковым я его посчитал).

– Да, мой дорогой герр лейтенант, несомненно. Капитан не собирался подвергать сомнению ваше здравомыслие или правдивость. Но нужно признать, что только что изложенная вами история звучит, мягко говоря, крайне надуманной. И если кому-то в голову пришло бы написать повесть, то её бы сочли дико неправдоподобной.

– Уверяю вас, все именно так и было. Я абсолютно уверен, что по меньшей мере восемь вооруженных убийц дожидаются в Сараево визита наследника, и, вполне возможно, отряд четников на границе с Черногорией готовит засаду на фельдмаршала Конрада фон Гетцендорфа и генерала Потиорека. Прошу прощения, если это звучит невероятно, но таковы факты. Боюсь, на Балканах всё выглядит как мелодрама.

Дипломат вынул монокль и протер его шелковым платком.

– Да-да, я ни на минуту не сомневаюсь, что вы стали свидетелем всего, о чем поведали, или кто-нибудь рассказал вам о том, чего вы лично не видели. Но со всем уважением, мне не нужно рассказывать о Балканах. Видите ли, только что закончилось моё пятилетнее пребывание в качестве второго секретаря в нашей дипмиссии в Цетине. И поверьте, в этом регионе заговоры – по пятаку за пучок. Вся страна просто кишмя кишит заговорами и тайными обществами. Знаете, основная проблема с этими балканскими народами – они как дети в теле взрослых: кровожадные, жестокие и коварные, как вы сами видели, но и совершенно некомпетентные, склонны к весьма вычурным фантазиям и совершенно не в состоянии соблюдать конспирацию. Сомневаюсь, может ли хоть кто-нибудь из сербских головорезов ограбить хотя бы продавца спичек, не раструбив предварительно об этом во всех газетах. Как вы сами заметили в своем докладе, уровень потенциальных убийц, якобы отправленных в Сараево вашим майором Драганичем, крайне низок, в эту часть вашей истории я охотно верю. На самом деле, судя по вашему рассказу о майоре, готов поспорить, что он, вероятно, самозванец, вообразивший о себе невесть что. Выглядит полным шутом, и, разумеется, в Цетине я встречал довольно много таких – заговорщиков, которым не доверишь и почтовую марку купить.

– Но никто же не станет уверять, что «Связ о смрт», или «Черная рука», не существует.

Он устало улыбнулся.

– Сегодня нам пришлось немало потрудиться, Прохазка, и захватить радиорубку на несколько часов, чтобы проверить то, что вы рассказали капитану, когда поднялись на борт. Мы связались с министерством иностранных дел в Вене, а они даже телеграфировали в военную миссию в Белграде. Но что касается этого вашего «Единства или смерти», оно же «Черная рука» – ну и названия, кстати, прямо как из оперетты, – мы не нашли совершенно ничего. Ни разведка, ни эксперты по балканским террористическим организациям в Белграде никогда не слышали о подобной организации. Вообще-то в министерстве иностранных дел нам сказали без обиняков, что мы зря отняли у них время.

– Но, герр...

– Барон, Прохазка. Барон Эрдейи фон Эрделихаза.

– Но, герр барон, в это вовлечены и австрийцы, я собственными глазами видел по меньшей мере одного, гауптмана Белькреди, с кем я когда-то работал в одном кабинете в Вене. Он оказался эмиссаром, которого они здесь ждали, настоящим «Прохазкой».

Барон вздохнул, вытащил лист бумаги и вставил в глаз монокль.

– Вот, герр лейтенант. Военно-морской департамент Военного министерства соизволил прислать нам телеграфом выдержку из вашего служебного досье. Разрешите зачитать? «Усердный и сведущий офицер, склонный, однако, к поспешным суждениям, бросается выполнять задачи, не рассматривая операцию в целом». Вам не приходило в голову, Прохазка, хоть на минутку, что гауптман Белькреди, если вы и впрямь видели именно его, находился среди бандитов, потому что этого хотели мы? Или если вашей шайке юных заговорщиков позволили попасть в Австрию и разгуливать на свободе по Сараево, то именно этого и хочет австрийская полиция? Право, Прохазка, вас считают человеком сообразительным, и вы могли бы догадаться, что одним из способов борьбы с политическим терроризмом является внедрение своих людей в ячейки террористов, чтобы дать заговору созреть. Ну как с нарывом – сначала дают ему немного подрасти, а потом уже вскрывают.

– Другими словами, вы внедряете людей в те организации, которые, как вы только что уверяли, даже не существуют...

Он взглянул на меня исподлобья.

– Я не говорю, что они не существуют, даже если нам не встречались эти названия: сербский политический терроризм, увы, существовал всегда. Но, по всей вероятности, это не более чем крохотные фракции, отколовшиеся от основной группы, «Народна одбрана» [68]68
  Народная оборона (серб. Народна одбрана) – сербская националистическая группа, созданная в 1908 году Йованом Дучичем и Браниславом Нушичем как реакция на австро-венгерскую аннексию Боснии и Герцеговины.


[Закрыть]. Вообще-то, герр лейтенант, уверяю вас, что в подавляющем большинстве случаев название – самая впечатляющая часть этих организаций. В дипмиссии в Цетине у нас целая картотека с подобными названиями: «Союз крови», «Бородатые мстители Святого Вита», и, как правило, больше ничего. Нет, Прохазка, ваша забота о благополучии начальника штаба и наследника весьма похвальна для младшего офицера, но можете быть уверены, что за ними хорошо присмотрят компетентные органы. Австрия уже три века проводит свою политику на Балканах, и еще со времен князя Меттерниха [69]69
  Меттерних – князь Клеменс Венцель Лотар фон Ме́ттерних-Виннебург-Бейльштейн (15 мая 1773 – 11 июня 1859) – австрийский дипломат из рода Меттернихов, министр иностранных дел в 1809—1848 годах, главный организатор Венского конгресса 1815 года. Руководил политическим переустройством Европы после Наполеоновских войн.


[Закрыть] наша политическая разведка не имеет равных. Я уверен, что все под контролем, – барон перетасовал бумаги, – во всяком случае, я сказал, все что хотел, так что теперь оставлю решение этого вопроса соответствующим инстанциям. Герр корветтенкапитан?

– А? Что? Спасибо, господин барон. Ну, Прохазка, дела обстоят так: Маринеоберкоммандо в своей мудрости решило, что как старший морской офицер в этих водах, я стану на некоторое время вашим командиром и разгребу последствия вашей выходки. Теперь, буду откровенным, у вас есть выбор.

– Выбор, герр капитан? Простите, но я не понимаю.

– Вот что, Прохазка, желает сообщить вам герр корветтенкапитан, – вмешался барон Эрдейи. – Вы можете выбрать один из двух возможных вариантов.

– И каковы же они, герр барон?

– Либо вы настаиваете на своих немыслимых заявлениях о так называемом заговоре с целью убийства начальника штаба и престолонаследника, хоть президента Франции, если пожелаете, и в этом случае вас высадят в ближайшем порту и отправят в Полу под конвоем, где вы предстанете перед трибуналом...

– Значит, именно так я и поступлю.

– Пожалуйста, герр лейтенант, пожалуйста, не спешите. Выслушайте меня, умоляю, и примите во внимание возможные последствия.

– Последствия, герр барон? Для кого?

– Для вас, мой дорогой друг. Пожалуйста, попытайтесь понять, как все это может выглядеть скорее всего перед военным трибуналом. Вы тринадцать дней отсутствовали на корабле без разрешения, по вашему собственному признанию, в результате любовной интрижки с местной женщиной; вы провели большую часть этого времени в компании вооруженных врагов двуединой монархии; неоднократно покидали и возвращались на австрийскую территорию без разрешения, в гражданской одежде и без прохождения пограничных формальностей; и когда, наконец, появились сегодня утром у Антибари, то опять же в компании молодой женщины, на этот раз с оружием. Правда, Прохазка, будьте разумным и просто подумайте, как все это может выглядеть в глазах опытного обвинителя. Конечно, мне не стоит напоминать вам, что, являясь австрийским офицером, вы всё же чешского происхождения. Уже несколько лет в Вене сильно обеспокоены панславянской подрывной деятельностью в чешскоговорящих областях и в австро-венгерской армии. И уверяю вас, если в департаменте военного прокурора решат, что они наткнулись на чешско-сербский заговор в офицерском корпусе, следователи будут давить, пока у вас глаза из орбит не вылезут, даже если вы невинны как агнец. Двуединая монархия – цивилизованное государство и не использует смертную казнь за измену в мирное время; но я вполне уверен, что вы получите двадцать пять лет каторжных работ. Подумайте мой дорогой друг, сначала подумайте, прошу вас.

– Тогда могу я поинтересоваться, какова же альтернатива?

– Альтернатива, – ответил уже корветтенкапитан, – Прохазка, в том, что вы под моим командованием спокойно возвращаетесь к карьере морского офицера на борту этого корабля, предав забвению ту дурацкую выходку. Если вы выберете этот вариант, то Маринеоберкоммандо уверило меня, что расследования не будет. Разве что вам придется хранить все произошедшее в тайне.

– На борту этого корабля, герр корветтенкапитан? Но, со всем уважением, это пассажирский лайнер...

– Я в курсе. Я командую отрядом моряков, следующих к своему кораблю.

– Могу я поинтересоваться, к какому именно?

– Разумеется. Крейсер «Кайзерин Элизабет». Мы должны прибыть в Шанхай шестнадцатого июля и присоединиться к экипажу.

Так что на самом деле выбора у меня особо и не было: либо меня высадят в Порт-Саиде и отправят обратно в Полу на следующем же корабле как потенциального заключенного, который предстанет перед военным трибуналом, либо сверхштатная должность в отряде пополнения из сорока моряков, плывущих на Дальний Восток, чтобы заменить тех, у кого истек срок службы на борту австро-венгерского корабля-стационера в тех водах – уже довольно дряхлого крейсера «Кайзерин Элизабет». Но это лишь через несколько недель, а пока же я вел довольно странное, не вполне свободное существование на борту «Горшковски»: у меня была собственная каюта, одежду мне одолжили другие офицеры, но в остальном мне полностью запретили вступать в какие-либо контакты с пассажирами и членами экипажа лайнера или говорить с кем-либо из состава пополнения, кроме как по служебным вопросам.

Мне даже не разрешалось обедать с другими офицерами: еду приносил в каюту стюард. Это был серьезный и степенный человек лет пятидесяти по имени Фердинанд Вонг – китаец-католик из Триеста, чьи родители переехали в этот город из Китая еще в 70-х годах девятнадцатого века и стали играть заметную роль в маленькой китайской общине. Вонг был приветливым, очень ловко и ненавязчиво исполнял свои обязанности и гордился тем, что стал стюардом в первом классе на линиях «Австрийского Ллойда». Ему не разрешали много со мной разговаривать, но, чувствуя моё неловкое положение на борту, он был по-отечески добр ко мне и на протяжении всего рейса обращался со мной как с травмированным котенком, уложенным в картонную коробку с подкладкой из старого одеяла, которого нужно выходить до полного выздоровления.

Мне нечем было заняться, разве что читать книги, которые Вонг приносил из судовой библиотеки. Но поскольку я был физически и эмоционально истощен приключениями на Балканах, это плаванье, по крайней мере, позволило восстановить силы и залечить рану в ноге. Тем не менее, я был морским офицером, поэтому мой новый командир, корветтенкапитан Юлиус Фихтерле, вынужден был найти для меня какое-то занятие. В конце концов, он смог придумать лишь должность офицера-шифровальщика. Как вы можете себе представить, чудовищно скучная работа на борту гражданского лайнера в мирное время. В основном я просто сидел в радиорубке и читал, как и раньше.

Мне запретили разговаривать с радистом по внеслужебным вопросам, но это едва ли имело значение: в те дни компания Маркони предоставляла радиоаппаратуру вместе с радиотелеграфистами и не поощряла их общение с командой. Прозванные «маркошами», они носили собственный мундир, сами несли вахты и, как правило, старались поменьше общаться с кем-либо на борту.

В остальном про эти несколько недель на борту лайнера и рассказать нечего. «Горшковски» летел по залитому солнцем Средиземному морю гладко, как поезд по рельсам, на пару часов бросил якорь в Порт-Саиде, пока мы пережидали встречные корабли, уже плывущие по Суэцкому каналу – французский крейсер и два транспортных корабля по пути из Сайгона в Марсель. Потом мы вошли в канал и как призраки проскользнули мимо залитой лунным светом пустыни по пути к Исмаилии и Порт-Суэцу. Затем последовал ужасный, изнурительный от жары проход по Красному морю: всё живое, вплоть до последнего таракана, сгрудилось на затененной стороне судна, а палубы обливали водой каждые несколько часов, чтобы доски не растрескались и не выгнулись. Мы прибыли в Аден и остановились на день, чтобы высадить пассажиров и почту в этом тоскливом жарком мареве. Потом настала очередь необъятного сияющего простора Индийского океана, уже неспокойного, с внезапными дождевыми шквалами, поскольку близился сезон муссонов.

В воскресенье утром мы прибыли в Коломбо. Когда мы вошли в гавань, над раскидистыми кокосовыми пальмами плыл звон колоколов англиканского собора, созывая прихожан Цейлона к заутрене. Мы ошвартовались у причала и, поскольку требовалась замена конденсаторной трубы, пассажирам, членам экипажа и подразделению военных моряков на двадцать четыре часа разрешили сойти на берег. Всем, кроме меня. Я должен был оставаться на борту и отправить несколько ничего не значащих зашифрованных телеграмм в морской департамент Военного министерства в Вене, информируя о продвижении отряда Фихтерле по земному шару, как будто мы совершали какой-то знаменательный вояж первопроходцев.