Текст книги "Под стягом Габсбургской империи (ЛП)"

Автор книги: Джон Биггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

– Ах, мой дорогой Оттокар – если я вправе так вас называть, – вы не сможете понять, что движет женским сердцем: ни один мужчина этого не сможет. Но вы могли бы оценить, сколько я отдала бы за любовь и дружбу чувствительного и нежного мужчины, который заботился бы обо мне, как о человеческом существе, а не личной собственности. Потому что мой муж женился, только чтобы получить ещё одно произведение искусства для своей коллекции: на этот раз живое, красивое молодое сопрано Божены Карпинска в самом начале карьеры, любимицы Лемберга, на чью руку претендует очередь из баронов и графов – на руку и чудесные золотые волосы. – Она взяла прядь волос и стала ее рассматривать. – И с каждой осенью, когда падают листья, в этих волосах появляется всё новая седина...

Нас прервало объявление моей тети.

– Meine Damen und Herren [22]22
  Meine Damen und Herren (нем.) – уважаемые дамы и господа.


[Закрыть], прошу внимания. А теперь – небольшая музыкальная пауза. Мадам Грбич-Карпинска споет для нас небольшой пустячок из облегченного репертуара: куплеты «Майне герр маркиз» из «Летучей мыши». Представляю вам мадам Грбич-Карпинска.

Она поднялась, сжала мою руку на прощание, прослушала всплеск вежливых аплодисментов и заняла место возле фортепьяно, пока аккомпаниатор садился и раскладывал ноты. Пианист заиграл вступление, и, распрямив пышную грудь, она начала.

Я не особо разбираюсь в голосах, но должен сказать, что судя по меццо-сопрано, достойному и Вагнера, Божена Грбич-Карпинска пела довольно хорошо и выразительно, превосходно контролируя дыхание. Я не сомневаюсь ни минуты, что, если бы она не ушла со сцены, то, возможно, сделала бы если не блестящую, то, по крайней мере, очень достойную карьеру в оперном мире. Нет, проблема тем вечером была скорее личной, чем технической. По правде, хотя она была не выше меня, а мой рост не выше среднего для того времени – она была из тех людей, которые кажутся значительно крупнее, чем в действительности. Как в том определении газа, изучаемом на уроках физики в школе, она как будто расширялась, заполняя любое пространство, в котором оказывалась.

Конечно, в те дни оперный стиль подачи был намного более экспрессивным и напыщенным, чем теперь. Но нужно сказать, что в тот вечер не только певица и ария были дико несовместимы – как использовать боевого коня для катания детей на пляже в Градо [23]23
  Градо – город в итальянской провинции Гориция, между Венецией и Триестом, в живописных лагунах устья реки Изонцо.


[Закрыть] – но сама исполнительница вообще не учла тот факт, что она в гостиной венской квартиры, а не в провинциальном оперном театре с плохой акустикой, где нужно, чтобы звук достиг последнего ряда.

Люди в те дни с трепетом говорили о певцах, чьё верхнее «до» способно взорвать бокал. В общем, пани Божена голосом могла разбить цветочный горшок в двадцати пяти шагах. Когда она брала верхние ноты, я наблюдал на лицах вокруг болезненные гримасы и впервые был благодарен, что служба офицера артиллерийского линкора, по крайней мере, лишила меня возможности слышать верхние регистры.

На следующее утро за завтраком я разговаривал с тетей.

– Ну, Отто, милый мальчик (она всегда использовала немецкое сокращение, считая «Оттокар” крестьянским и вульгарным чешским именем), я вижу, что встреча вчера вечером зажгла в тебе искру. Ты выглядел весьма плачевно, когда вышел из больницы. Я видела, ты увлеченно беседовал с Боженой Карпинска, которая здорово меня развлекла. Тебе нужно чаще встречаться с людьми своего возраста, а не со старыми перечницами вроде меня. Как она тебе?

– Замечательная и очаровательная женщина, тетя. Весьма примечательная личность.

– Да, совершенно верно. В пани Божене нет ничего отталкивающего или тягостного. Но я рада, что она тебе понравилась, потому что она хочет с тобой встретиться. Вообще-то я пригласила ее сюда на чай завтра днем. Она бы пригласила нас, но живёт у родственников в Винер-Нойштадте, а я не считаю, что с твоей ногой позволительно путешествовать.

Я едва смог скрыть свое восхищение.

– Было бы приятно, тетя, надеюсь, что она развлечет тебя так, как развлекает меня.

– У нее не будет ни шанса, – Алекса загадочно улыбнулась, – завтра утром я уезжаю в Мерано на три дня навестить друзей. Франци и фрау Нидермайер позаботится о тебе, пока я в отъезде, и Франци подаст завтра чай перед уходом. У нее выходной.

Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Так или иначе, Отто, я надеюсь, что у тебя сложится приятный день.

– Э-э... да тетя... я уверен, мы... То есть я... Мадам Грбич-Карпинска хотела рассказать мне о своей работе с Малером.

Она бросила на меня пристальный, шутливый взгляд; изучающий, но добрый.

– Да, я уверена, она постарается. Я велела Франци постелить свежие простыни.

Наступил следующий день: половина третьего, затем три часа. И никаких признаков пани Божены. В конце концов она решила не приходить? Конечно, её внешность и поведение говорили, что она может быть очень капризной и ненадежной, возможно даже увлекаться жестокими маленькими розыгрышами. Я уже потерял надежду, когда на улице с грохотом остановился фиакр. Потом зазвонил звонок. Это она? Я похромал к двери и открыл. Да, там стояла она, великолепная как всегда, как будто ожившая фигура на носу корабля. Волна аромата чуть не сбила меня с ног – я пока еще держался на ногах не очень уверенно. Она обвила меня руками и запечатлела влажный поцелуй на щеке.

– Ах, мой бедный лейтенант, какое удовольствие видеть вас снова. Вы не собираетесь пригласить бедную девушку войти?

Божена, казалось, не была удивлена, что мне пришлось открывать дверь. Возможно, уже знала, что прислуга отсутствует? Она пронеслась мимо меня, пока я закрывал за ней дверь и ковылял, чтобы взять шляпу и пальто. Потом мне пришлось несколько минут ждать, пока она ходила в туалетную комнату. Я понюхал ее пальто, когда вешал его: замечательный теплый, женский запах, вдвойне опьяняющий того, чья профессия по воле судьбы вынуждает находиться в продуваемом насквозь, громком, мужском, пахнущем карболкой окружении корабельных кают и военно-морских береговых учреждений. Будучи двадцатисемилетним военно-морским офицером, конечно, я вовсе не был новичком в тонком деле соблазнения.

И знал, что определенная искусность и утонченность были в порядке вещей даже с женщиной, которая объявляла о своей готовности по радио, семафором, флагами и сигнальными огнями вместе взятыми. Поэтому я тщательно продумал планы: как одна тема разговора за чаем будет перетекать в другую; как поменяются сигналы; как я осторожно прощупаю почву и буду продвигаться шаг за шагом, преодолевая сопротивление везде, где с ним столкнусь, пока (возможно, даже к концу этого дня, если всё пойдет хорошо) не намекну о дальнейшей встрече в другом месте.

Но это (уверен, что вы догадаетесь) была стандартная пехотная тактика, которая привела к столь печальным результатам в Мировой войне, и я не успел вовремя понять, что в лице пани Божены я столкнулся с ранним представителем блицкрига. Дам ей время, подумал я и вышел в коридор – как раз чтобы увидеть её появление из туалетной комнаты, обнажённой, подобно Еве в Эдемском саду, за исключением распущенных золотистых волос, падающих блестящим водопадом на плечи.

Она откинула локоны с лица и улыбнулась, столь же уверенная, как если бы была полностью одета и носила шляпку, перчатки и пальто. Я знал, как выглядят обнажённые женщины, но тем не менее...

– Ну, мой дорогой Оттокар, бравому лётчику нравится его маленькая пани Божена?

– Я... ну... я...

– О, не стесняйтесь. Здесь нет никого, кроме нас. Ваша тётя сказала, что у Франци свободный вечер. Я знаю, что ваша бедная нога, должно быть, всё ещё болит, но я бы, по правде, хотела большей... ну, инициативы. Или то, что говорят о мужской энергии моряков, неправда? – она слегка нахмурилась. – Или, возможно, маленькая Божена не привлекает герра лейтенанта? Быть может, он предпочитает брюнеток?

Я пробормотал, что нет, правда, у меня нет никаких особых предпочтений, просто меня застигли врасплох. Мне следовало также добавить, что эпитет «маленькая» едва ли подходил для описания пани Божены. Она, бесспорно, была великолепна, но скорее величественная, чем чувственная, больше похожа на музыку Вагнера, чем Легара. Слово «крупная» соответствовало ей больше всего: широкая в кости и спортивного телосложения, подобно скандинавской валькирии с диким нравом.

Она заключила меня в объятия и поцеловала.

– Серьёзно? Обниматься в военной форме. Вы, офицеры, хоть когда-нибудь расстёгиваете мундир? Польская девушка предлагает утешение раненому герою-летчику, а он даже не может снять ради неё китель. Давайте я помогу вам раздеться. Мы должны помнить о вашей больной ноге, – её руки скользнули вниз, глаза раскрылись в поддельном удивлении. – Матерь божья, что это? Вы уверены, что хирурги удалили все осколки кости?

– Полагаю, вы прекрасно знаете, что это. На самом деле, насколько я помню, вы уже с этим знакомы.

На мгновение она выглядела озадаченной, потом засмеялась.

– Простая шалость, чтобы поскорее провести скучный день с родственниками. Одного лишь рукопожатия недостаточно для официального знакомства. Но мой бедный, дорогой Оттокар: вы делали упражнения для ноги, я знаю, но сколько прошло времени с того как...?

– Я забыл. Ну, больше года, думаю.

– Больше года? Господи, да вы превратились в евнуха. Давайте назначим вам небольшой курс физиотерапии, как вам идея?

И с того самого дня, в те последние недели года, сеансы физиотерапии от пани Божены стали обычным делом. Иногда моя тётя, которая, как вы уже могли догадаться, была очень мудрой женщиной, в течение дня могла куда-нибудь выйти и дать Франци несколько часов, чтобы та проведала свою мать в Фаворитене.

Франц-и была милой девушкой, но все-таки немного глуповатой, и я сомневаюсь, заподозрила ли она что-либо, даже если бы оставалась дома. Она не имела понятия, откуда берутся дети, и однажды, когда тётя взяла ее в воспитательную поездку в историко-художественный музей, смотрела некоторое время в замешательстве на статую греческого атлета, а потом озадаченно отметила, что не имела никакого представления о таких сильных отличиях между католиками и евреями.

В других случаях мы прибегали к помощи одного из местных второразрядных отелей. В те дни в большинстве европейских городов имелись заведения, где можно было получить комнату на час; но, насколько мне известно, только в Вене были отели, работающие исключительно на этой основе. Разводы были крайне редким явлением в католической Австрии, так что измена почти официально признавалась церковью просто способом выпустить пар.

Никто не придавал этому особого значения, пока соблюдались правила и люди вели себя прилично. По крайней мере, у меня были средства, чтобы снять комнату часа на два-три и оплатить поездку в театр (вполне уместно в моих обстоятельствах), где шла сенсация сезона – оперетта Оскара Недбала «Польская кровь».

За время моего пребывания в госпитале невыплаченное жалование накапливалось (для Центральной больницы я был чем-то вроде подопытного пациента, поэтому платы за лечение с меня не брали), а тётя, истинная полячка, с ужасом отказывалась от любой попытки хоть как-то отблагодарить её за гостеприимство.

А поскольку счета за расходы кают-компании мне не приходили, то впервые за все время службы у меня накопилась солидная сумма на банковском счете даже после того, как я выплатил старые долги тете. Это благостное положение дел так мне понравилось, что я даже подумывал сломать и другую ногу, чтобы оно не кончалось.

Естественно, нам с ней приходилось проявлять определенную осторожность. Пани Божена не была по своей природе человеком, учитывающим обстоятельства, но даже она понимала, что ее длительные поездки в Вену могли бы вынудить ее мужа, владельца фабрики в Венгрии, что-то заподозрить, возможно, даже проследить за ней. Также следовало принять во внимание, что сам я являлся весьма заметной фигурой на венских улицах.

Из всех европейских стран только в Австро-Венгрии офицерам было запрещено носить штатское и предписывалось везде появляться в форме, катаются ли они на лыжах или взбираются в горы. Так или иначе, Вена находилась достаточно далеко от моря, и офицеры-моряки нечасто там оказывались. Так что мы тщательно продумали и с удовольствием разыгрывали пантомиму, меняя трамваи, добираясь в отдельных фиакрах и оставляя друг другу записки на почте до востребования.

Оглядываясь назад, могу сказать, подготовка к прелюбодеянию доставляла не меньше удовольствия, чем сами упражнения в постели. В конце концов, сам процесс занимает всего полчаса, поэтому, на мой взгляд, то, как два человека добираются до дверей спальни, как правило, столь же интересно, как и то, что происходит, когда они находятся за ними. И проводят время после. И в этом отношении, должен сказать, что самым интригующим моментом моих отношений с Боженой Грбич-Карпинска стало познание самой женской сути.

Для выросшего в довольно сером, основательном буржуазном мире небольшого городка в чешской провинции – мире, который в начале двадцатого века не сильно отличался от подобного размера городов в Бельгии или Йоркшире – я никогда не встречал никого похожего на нее: живое свидетельство старого афоризма, что река Сан [24]24
  Река Сан (укр. Сян, польск. San) – река, протекающая по территории Украины и Польши, правый приток Вислы.


[Закрыть] является западной границей Азии. Она отдавала себя без остатка во всем, что делала. И во время этих недель, проведенных вместе, почти без всякой утайки демонстрировала мне как свою замечательную индивидуальность, так и красивое тело.

Пани Божена была замечательным, лучшим экземпляром экстраординарной породы среднеевропейских женщин. Тип распространился миллионами на обширном, аморфном участке территории, ограниченной Балтийским, Адриатическим и Чёрным морями. Провинциалка по воспитанию (родом из местечка под названием Грудек в восточной Галиции, где ее отец служил таможенным чиновником), в душе она все еще оставалась крестьянкой: горячая, щедрая, находчивая и невероятно храбрая, но в то же время наивная, доверчивая, властная и по-детски хитрая; а также способная на внезапную причудливую жестокость, которую можно было оправдать лишь отсутствием преднамеренности. Если честно, то никогда в своей жизни я не встречал человека, действовавшего настолько же необдуманно; казалось, она живет, повинуясь исключительно инстинкту.

Не то чтобы она была глупой – вовсе нет, но большую часть времени её голова бездействовала, функционировал только спинной мозг. Её способность ни о чем не думать была удивительна и крайне притягательна для такого скучного и рационального чеха, как я. Я хорошо помню, как однажды мы лежали в постели после длительного сеанса упражнений в горизонтальном положении.

Она полулежала, ее волосы спадали на подушку, пока я, опираясь на локоть, лениво собирал миниатюрную башенку из спичек вокруг ее сосков, наблюдая, много ли смогу сложить, прежде чем ее дыхание всё разрушит. Мы болтали о том о сём, как обычно все люди после подобного. Затем она опять набросилась на евреев. Как и многие польские провинциалы, она была ужасной антисемиткой (в отличие от жителей Вены) и не старалась этого скрывать. Была произнесена решающая фраза: «Mowią ze...» – «Говорят, что...» – неминуемый предвестник потрясающе неправдоподобного заявления, словно поток воздуха в метро, оповещающий о прибытии поезда задолго до того, как его огни появятся вдали.

По мнению пани Божены, «они» (кем бы они ни были) обнаружили в последнее время, что Папа Римский был масоном, король Англии Георг V – женщиной, и, самое удивительное, Святой Франциск Ассизский – протестантом.

– Так или иначе, говорят, что... Что ты делаешь? Мне щекотно.

– Строю пагоду, твоя грудь напоминает мне храмы в Моулмейне.

– Где?

– Моулмейнские пагоды. Я был там еще курсантом, наш корабль остановился в Рангуне.

– Где?

– Рангун. Бирма. Возле Индии.

– О! В общем, говорят, евреи просто возмутительно занижают цены, чтобы оставить христианских лавочников не у дел. В Вене они уже захватили всё, прямо как в Галиции. А цены, которые они устанавливают, просто безумно высокие.

Я прервал строительство пагоды.

– Подожди, Божена, это бред.

– В каком смысле бред? Все это знают.

– Смотри, два утверждения, которые ты только что сделала, взаимоисключающие. Возможно, что оба утверждения неверны – если честно, оба кажутся мне бессмысленными. Но даже если это не так, то они оба не могут быть правдой.

– Почему?

– Потому что, чисто логически, евреи не могут одновременно урезать и поднимать цены: это просто невозможно.

– Конечно, возможно, если они евреи; это лишний раз доказывает, какие они хитрые.

Спустя некоторое время мы встали, оделись и пошли на прогулку в близлежащий парк. Я вполне мог справляться без трости, хотя меня слегка качало, и, казалось, мы забрели достаточно далеко от городского центра, чтобы кто-либо нас узнал.

Парк находился на окраине Леопольдштадта, недалеко от венского еврейского квартала. Внезапно я увидел идущего по направлению к нам по мостовой еврея-хасида в шляпе и с пейсами, а рядом шла его жена, обернутая шалью, и маленький сын, тоже с пейсами и в ермолке. О боже, мне казалось, что беды не избежать: мостовая казалась слишком узкой для того, чтобы могли разминуться две пары. Но стоило нам приблизиться, пани Божена вдруг завопила, как индеец, и бросилась к евреям, обнимая и целуя их, и сопровождая это восторженным потоком слов на польском и ломаном идише.

Затем она опустилась на колени и обняла маленького мальчика.

– Ну же, Рувим, неужели ты не поцелуешь тётушку Боженку?

Наконец мы попрощались и разошлись. Когда семейство больше не могло нас услышать, я повернулся к ней.

– Божена, ты либо лицемерка, либо сумасшедшая. После того, что ты говорила о евреях сегодня днем, ты вышла на улицу и накинулась с объятиями на первую попавшуюся хасидскую пару, словно они твои давно утерянные братья и сестры.

Её глаза неожиданно сверкнули.

– Как ты смеешь называть их евреями! Мы выросли вместе в Грудеке, Исайя, Рашель и я – самые настоящие поляки, которые когда-либо существовали на земле. Как ты посмел назвать их евреями!

Я понял, что продолжать этот спор бесполезно. Касаемо религии пани Божена время от времени была чрезвычайно набожной католичкой. Под этим я имею в виду, что около трёхсот шестидесяти дней в году она вела себя как весёлая и развязная таитянка до прибытия миссионеров. Но в оставшиеся дней пять или около того, в определённые, не совсем предсказуемые времена года, которые, кажется, определялись как по астрологии (в которую она безоговорочно верила), так и по церковному календарю, она шла в Гардекирхе, которая в те дни покровительствовала большому польскому сообществу в Вене, и здесь причитала на латыни и перебирала четки, ползая на коленях по каменной плите, пока не сдирала с них кожу, зажигала свечи и молилась перед иконами с рвением, которое сочли бы чрезмерным даже самые страстные индуисты. Это продолжалось около одного дня.

А затем она снова штурмовала матрасные пружины в уединённых гостиницах с той же бодрой чувственностью, что и раньше. Хотя время от времени религии удавалось немного просачиваться сквозь этот водонепроницаемый отсек и внедряться в другие стороны её жизни. Помню, как-то вечером, когда наша дружба только начиналась, так сказать, взбираясь в седло, я спросил осторожно, как только мог, принимает ли она... некоторые меры предосторожности. Такие вещи, конечно, ещё не обсуждались на людях, разве что проповедники в церквях клеймили некие «отвратительные процедуры».

Но даже в доброй старой Австрии лет десять назад или около того просвещённым слоям общества стали известны простые способы сильно снизить риск беременности. Мне нравились дети, и я хотел бы однажды стать отцом, но не сейчас и определённо не с женщиной, которая замужем за кем-то другим. Когда ей стало ясно значение моего вопроса, глаза её раскрылись в неподдельном ужасе, и она перекрестилась.

– Святая Матерь Божья и все святые, – сказала она, задыхаясь, – о чём ты меня просишь? Ты хочешь, чтобы я согрешила?

Так что последние недели года прошли в приятном тумане сексуального полуистощения. Но по мере приближения Нового года я говорил себе, подобно маленькой девочке из сказки, которая находит волшебный горшочек каши, что всё это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Пани Божена большую часть времени составляла восхитительную компанию, импульсивная и щедрая на милости. Но она также ожидала многого взамен, эмоционально и физически, и, хотя я делал всё что мог, но прошло меньше года после тяжёлого ранения и долгого периода восстановления, возможно, истощившего тело и дух даже больше, чем я думал. Достаточно сказать, что к Рождеству я чувствовал себя так, будто меня неделю варили, а затем отжали досуха.

Я также испытывал постоянный эмоциональный стресс, ведь мадам Грбич-Карпинска была очень взвинчена, хоть и сильна духом. Она колебалась между приступами мании величия, в течение которых утверждала, будто могла бы (если бы судьба поступила с ней менее жестоко) стать равной Мельбе или Йенни Линд, и периодами депрессии, во время которых она была ничто, никто и ниже брошенных собакам потрохов. Она была склонна к самым отвратительным и непредсказуемым переменам настроения и также находила удовольствие в скандалах, если чувствовала себя недостаточно в центре внимания. Как-то раз, помню, мы зашли в кафе на Пратере, и я встретил знакомую даму, Кати Мерицци, которая сидела за столом и ела мороженое с маленькой дочерью.

Фрау Кати была симпатичной женщиной безукоризненного достоинства: целомудренной, религиозной и в счастливом браке с восемнадцати лет с майором из полка моего брата. Пани Божена улыбнулась как тигрица и заговорила с явным польским акцентом, который обычно был не слишком навязчивым.

– Только представьте: очередная из брошенных любовниц Оттокара. В последнее время я натыкаюсь на них повсюду, – она наклонилась и понизила голос до оглушительного шепота. – Скажите, дорогая, когда он на вас последний раз влезал? А он довольно хорош в этом, да? Ну до чего ж красивая маленькая девочка. А отец – Оттокар? Да-да, мне кажется, у нее явно глаза Оттокара...

Это было почти семьдесят пять лет назад, но меня по-прежнему бросает в холодный пот, когда вспоминаю тот день: внезапная, мертвая тишина в кафе, сотня пар глаз уставилась на нас. Фрау Кати молча застыла с открытым от ужаса ртом и разрыдалась. Девочка спросила: “Мама, кто эта странная дама? Этот мужчина действительно мой папа?” Я отчаянно пытался вспомнить все, что читал когда-либо о самовозгорании, и задавался вопросом, что нужно, чтобы это случилось.

Наступил канун Нового года – праздник Св. Сильвестра, как мы его называли. Мы с Боженой отправились в отель «Кранц» на Нойер-маркт, где польские депутаты Рейхсрата устраивали новогодний вечер. Мы знали, что там будем в безопасности, поскольку поляки, как бы они ни ругались друг с другом, никогда не выдавали своих.

За десять минут до полуночи пани Божена куда-то испарилась. По мере приближения полуночи я отправился её искать. Вот сумасбродка! Она пропустит Новый Год. Улица была полна гуляк и пьяниц, дующих в рожки, бросающих ленты серпантина и толкающих полицейских или друг друга, провожая старый год. У входа в отель крупный мужчина избивал женщину, грубо обзывая её на сербском и тряся как грушу. Я хотел было вмешаться, а затем увидел кто это. Женщиной с растрёпанными волосами оказалась пани Божена, а мужчина был дородным, высоким, усатым типом из сельской местности – очевидно, сам Грбич из отдалённого Баната. Я колебался какое-то мгновение, раздумывая как поступить. Я обязан был её спасти.

Но, в конце концов, он её законный муж; а если разразится громкий скандал? Одного офицера суд чести уволил с военной службы после того, как тот вмешался в подобный конфликт, и муж положил руку на саблю, тем самым обязывая офицера немедленно убить наглеца (что у него как раз и не получилось), дабы смыть оскорбление, нанесенное офицерскому корпусу. Я в отчаянии огляделся по сторонам.

Срочно найти полицейского. Но не успел я пошевелиться, как подъехал фиакр, и Грбич затолкал Божену на заднее сиденье. Я закричал ей вслед, но дверь закрылась, и фиакр уехал. Чувствуя себя еще более ничтожным и бесполезным, чем когда-либо в жизни, я вернулся в отель, аккурат когда колокола собора и всех церквей города принялись отбивать полночь. Министр финансов Леон Риттер фон Билински забрался на стол и поднял бокал.

– Дамы и господа, дорогие австрийские поляки, давайте выпьем за то, чтобы новый год принёс мир и процветание каждому из нас, нашей дорогой польской родине, любимому императору и всем подданным нашей монархии. Дамы и господа, поприветствуем 1914 год.