355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джон Биггинс » Под стягом Габсбургской империи (ЛП) » Текст книги (страница 9)
Под стягом Габсбургской империи (ЛП)
  • Текст добавлен: 20 марта 2017, 11:30

Текст книги "Под стягом Габсбургской империи (ЛП)"


Автор книги: Джон Биггинс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Глава шестая

Дунайская флотилия

После того как в канун Нового года пани Божену внезапно похитил муж, меня ненадолго охватило уныние. Мало того, что я чувствовал себя неполноценным, поскольку не сумел вмешаться, мне ее не хватало.

Потому что даже несмотря на то, что она была весьма утомительна, её великодушие и энтузиазм более чем компенсировали частые периоды, когда она становилась несносной. Но получилось так, что у меня не оказалось времени погоревать о её отсутствии, ведь в третью неделю января меня вызвали в департамент военно-морского флота в Военном министерстве на Цолльамтштрассе для прохождения медкомиссии.

Второго приглашения мне не требовалось: я добровольно стал моряком, а за прошедший год только дважды бороздил морские просторы. Теперь я почти полностью выздоровел, а сухопутная жизнь уже начала надоедать. Я снова мечтал о вздымающейся под ногами палубе, о далеких голубых водах Адриатики или, может, даже о водах еще более голубых и далеких, если смогу заполучить назначение на корабль, отправляющийся к чужим берегам.

Морская авиация быстро развивалась, так что, кто знает? Может, скоро для опытных пилотов откроются вакансии на корабле, отправляющемся в Китай или Вест-Индию? Пытаясь снять напряжение в пострадавшей ноге, в дни перед медкомиссией я увлекся поднятием тяжестей и энергичными долгими прогулками.

Я пройду эту медкомиссию или сдохну. Результаты меня огорчили, как я и опасался: только категория А3. Теперь-то я понимаю, что тогда еще и года не прошло с тех пор, как я находился на волоске от деревянной ноги, и это вовсе не плохой результат. Но это означало (так мне сказали), что в обозримом будущем я к полетам не вернусь.

– Ничего личного, Прохазка, – сказал мне офицер, ответственный за назначения, – но неожиданно у нас оказалось пилотов больше, чем самолетов, так что категорию здоровья для пилотов подняли до А2. А также стоит еще принять в расчет, что вы в прошлом году угробили одну из новейших машин. Да-да, я знаю, в том нет вашей вины, но выглядит так, будто вам не везет. В любом случае, приходите на медкомиссию через год, посмотрим, что можно сделать.

– А что сейчас?

Мой собеседник поправил очки и взглянул на стопки бумаг.

– Да-а-а... что сейчас... Похоже, сейчас есть должность только на борту вашего старого корабля «Эрцгерцог Альбрехт».

Сердце у меня в груди внезапно чуть не остановилось.

– Доложитесь капитану, скажем... 23 февраля. Это сверхштатное назначение, но пока вы там, мы подберем что-нибудь еще.

С тяжелым сердцем я собрал чемоданы, попрощался с тётей и отправился на Южный вокзал, чтобы сесть на поезд до Полы. В назначенную дату, точно в восемь утра, я поднялся на борт линейного корабля «Эрцгерцог Альбрехт», чтобы доложиться вахтенному офицеру.

Я никогда не считал возврат к старому легким или приятным делом. Кают-компания достаточно тепло меня поприветствовала, но были и такие, кто втихомолку посмеивался. В каждой тюрьме есть те, кто будет свистеть и улюлюкать, когда сбежавшего на свободу обратно ведут в кандалах через ворота.

Помнится, мой бывший сосед по каюте линиеншиффслейтенант Кажала-Пиотровский особенно злорадствовал. Что удивительно, ведь я всегда считал его довольно слабым и глупым, но в основном вполне достойным субъектом. За едой не могло обойтись без прозрачного намека на мое недавнее быстрое вхождение в высшее общество и столь же быстрое изгнание из него: «Да, полагаю, что в придворных кругах все держат свои ножи и вилки именно так,» – и другие подобного рода шутки. Я изо всех сил старался не обращать на него внимания.

Однако больше всего удивил Старик, линиеншиффскапитан Блазиус Ловранич фон Ловраница. Я с уверенностью ждал неприятностей от этого упрямого, старого и придирчивого командира, ведь его совет об аэропланах я проигнорировал, после чего вернулся с поврежденной ногой, поджав хвост, продемонстрировав тем самым свою глупость. В первый вечер моего возвращения в кают-компанию он обратился ко мне на глазах других офицеров своим рокочущим, пронзительным голосом.

– Ну, Прохазка, вернулись к нам опять, как я погляжу? После случившегося, очевидно, что полеты не для вас.

Я стиснул зубы. Это наверняка превратится в публичное колесование, медленное и методичное в руках умелого палача, с каждым поворотом железного колеса мастерски демонстрируемое восхищенной толпе.

– Покорнейше докладываю, герр командир, что полеты как раз для меня. Просто мне изменила удача.

Он хмыкнул.

– Ну, со времени вашего отъезда я часто обдумывал то, что сказал во время нашей первой встречи. И понимаю, каким старым дураком я был. У меня по-прежнему есть сомнения относительно военно-морского применения самолета. Но, господи, я восхищаюсь силой вашего духа за попытку научиться им управлять. В конце концов, далеко бы мы ушли, спрашиваю я себя, если б никто и никогда не пробовал ничего нового? Все еще бултыхались бы в плоскодонках. И потом, я думаю о собственной легкомысленности в вашем возрасте. Нет, Прохазка, мне жаль, что это закончилось для вас плохо, и я действительно рад, что вы к нам вернулись. Проблема в том, что «Альбрехт» сейчас полностью укомплектован офицерами. Мы не можем вам особо ничего предложить кроме общих обязанностей.

Как оказалось, эти общие обязанности были обычной унылой мешаниной из работ, обычно возлагаемых на сверхштатных лейтенантов на борту линкоров: довольствие, отпуска, рассмотрение жалоб, организация уроков немецкого для кандидатов в старшины, помощь судовому хирургу с проекционным аппаратом на лекции по венерическим заболеваниям.

Я быстро смирился с тем, что болтался где-то между адом и раем корабельной жизни. Однако судьба решила, что еще до окончания недели меня изгонят в чистилище. Это произошло однажды утром в начале марта, сразу после восьми склянок, когда в кают-компании выдавали почту.

– Вот это для вас, Прохазка, похоже на официальное.

Это был темно-желтый конверт из Военного министерства. Пока я вскрывал его, среди собравшихся офицеров повисла тишина, тишина, которая окружает человека, роющегося в кадке с отрубями, где прячут рождественские подарки на ярмарке.

В конце концов я вытащил приз.

Военное министерство Австро-Венгрии (Военно-морской департамент)

26/II/14 Вена

Линиеншиффслейтенанту Оттокару Прохазке, в настоящее время служащему на борту «Эрцгерцога Альбрехта», надлежит безотлагательно прибыть в 8 утра 7 марта сего года на борт...

Дальше лист загибался. Я открыл его и уставился в ужасе.

...речного монитора «Тиса», в настоящее время базирующегося на военно-морской базе Будапешта, и доложить о прибытии капитану корабля корветтенкапитану Адольфу фон Полтлу.

Весомая должность – первый помощник капитана. Не шелохнувшись, я стоял молча, будто проглотил аршин, обескураженный и лишенный дара речи. Дунайская флотилия. Адольф фон Полтл. Ужас, полный кошмар.

– В чем дело, старина Прохазка, плохие новости?

Кто-то подобрал письмо, выпавшее из моих онемевших пальцев. Собравшиеся офицеры хором застонали:

– О боже, нет!... Полтл... «Тиса» ... бедолага!

Потом стенание превратилось в устойчивое, ритмичное скандирование. Полагаю, это один из самых основных человеческих инстинктов – по-видимому, бессердечный, но на самом деле довольно понятный. Когда соплеменник поражен молнией или сожран львом, выжившие должны обратить всё в шутку, поздравив себя с тем, что, по крайней мере, на сей раз это их не коснулось. Вскоре через всю кают-компанию выстроилась процессия. Склонив плечи и надев поверх голов кители, офицеры исполняли роль римских плакальщиц, стонущих хором, пока Кажала-Пиотровский наигрывал на фортепьяно в кают-компании “Похоронный марш” Шопена.

– Ад-ди фон Полтл и Дунайская флотилия, Ад-ди фон Полтл и Дунайская флотилия...

Внезапно открылась дверь. Это был первый помощник капитана, фрегаттенкапитан барон Моравец-Пеллигрини фон Тройеншверт.

– Какого дьявола вы себе позволяете, болваны? – взревел он. Все застыли по стойке «смирно». – К чему весь этот шум?

Кто-то протянул ему моё письмо.

– С вашего позволения, герр фрегаттенкапитан...

Он взял письмо и поправил монокль. Потом медленно закрыл глаза и тяжело сглотнул. Так он простоял несколько мгновений. Затем без единого слова тоже натянул китель на голову и присоединился к процессии, поскольку скорбящие снова начали громко топать по кают-компании.

Даже прибытие на мой новый корабль, казалось, было несчастливым. Я добрался до военно-морской базы Будапешта в назначенный день и час – но лишь обнаружил, что имперский и королевский речной монитор «Тиса» ушел два дня назад, направившись вниз по течению, к городу Панчова в пятистах километрах отсюда, у слияния Дуная и Тимиша вниз по реке от Белграда.

Итак, я отправился следующим речным пароходом, чтобы догнать свой корабль. Но когда на следующий день с багажом в руке ступил на пристань в Панчове, то я узнал, что «Тиса» опаздывает: фактически, исчезла без следа. Не в силах понять, как трехсотпятидесятитонный военный корабль с шестьюдесятью членами экипажа на борту мог исчезнуть на реке в сердце Европы в мирное время, я остановился в Панчове и стал ждать. Два дня спустя канцелярия военно-морской базы получила телеграмму: «Тиса» села на песчаную отмель приблизительно в сорока километрах вверх по одноименной реке, среди заброшенных венгерских равнин и болот, и просит для спасения выслать на подмогу буксир. Буксир в должное время уже отправили, а мне опять оставалось только ждать.

Я считал военно-морскую базу Будапешта довольно тоскливым местом, но её отделение в Панчове оказалось неизмеримо хуже: прибежище нерадивости и халатности, так часто наблюдаемые мной несколько лет спустя на берегу реки Парана в Парагвае. Тогда имперскую и королевскую Дунайскую флотилию многие называли австро-венгерским военно-морским эквивалентом Сибири. Большинство моряков монархии, как офицеры, так и рядовые матросы, попали в кригсмарине, потому что сами выбрали морскую стезю.

В монархии только три призывных округа из ста восьми направляли призывников непосредственно в военно-морской флот. Всем остальным, желающим пройти военную службу во флоте, приходилось вызываться добровольцами. А так как срок воинской повинности во флоте равнялся четырем годам по сравнению с двумя в пехоте, никто в здравом уме добровольно этого не хотел, если только впоследствии не намеревался делать карьеру на море.

Итак, это означало, что почти все в имперском и королевском флоте расценивали назначение во флот «утиного пруда» вроде Дунайской флотилии как нечто близкое к профессиональному позору: моряков вместо голубых морей отправляли ползать вверх-вниз по сточной канаве, даже если подразумеваемой канавой был широкий и часто вероломный Дунай.

Полагаю, что действительно самой разумной идеей было бы передать дунайские мониторы, которые действительно немногим больше, чем плавучие батареи, австро-венгерской армии, под чьим командованием они, так или иначе, пали бы во время войны.

Но бюрократические умы рассуждают совсем по-другому. Кораблю нужны матросы, поэтому портовые города типа Вены, Линца и Будапешта частенько видывали нелепого вида группы матросов в темно-синих мундирах, которые шатаются по улицам и выглядят столь же нелепо и неуместно, как Францисканские монахи в борделе.

Из трех дней пребывания на станции в Панчове я главным образом помню то, как однажды, около десяти часов утра, я сидел в домишке канцелярии, гадал, когда же, черт побери, прибудет мой корабль, и коротал мучительные часы, заполняя несколько бланков в четырёх экземплярах.

Комендант станции сидел за столом на другой стороне комнаты, подперев подбородок ладонями, неподвижно уставившись на лежащий на столе чистый лист бумаги. Дряхлый корветтенкапитан, посланный сюда (как он сказывал) на шесть месяцев в 1879 году, а затем позабытый австро-венгерским военным министерством – выпал через трещины в половицах чиновничьей памяти. Я ещё раз украдкой посмотрел на него. По-прежнему неподвижен. «Ведь не мог же он умереть, сидя в кресле?» – подумал я.

Потом, как у игуаны в зоопарке, которая, по-вашему мнению, наверняка чучело, веко слегка дрогнуло. Я вернулся к своим бланкам. Дверь открылась, и внутрь зашёл жизнерадостный, красивый и молодой линиеншиффслейтенант примерно моего возраста, с дымящейся сигарой и в лихо надвинутой на затылок фуражке.

Он поприветствовал коменданта, который и бровью не повёл при его появлении, повесил фуражку и саблю на крюк за дверью и с выражением невыразимой скуки сел за стол. Минут пять ничего не происходило, пока большая навозная муха с гудением не влетела через открытое окно. Лейтенант с интересом пронаблюдал за ней. Наконец она обосновалась на его столе и стала потирать лапки. С бесконечной осторожностью, чтобы не напугать её, он взял карандаш и медленно, аккуратно занёс его в воздухе прямо над насекомым.

Осторожно, бесшумно, миллиметр за миллиметром карандаш опускался плоским концом вниз. Муха явно почувствовала подвох, но казалось, приросла к столу и, по-видимому, не могла решить (когда чётко увидела опускающийся карандаш), в какую сторону спасаться. Карандаш завис в сантиметре от насекомого, еще потирающего лапки, но уже обреченного, а затем – хлоп! И все кончено. Лейтенант сгреб трупик на листок формуляра, встал и отнес коменданту станции, затем церемонно положил на стол перед ним, отступил назад и, ловко отсалютовав, иронично спросил:

– Герр комендант, позвольте поинтересоваться, есть ли еще какие-нибудь дела на сегодня?

Я сразу решил (не могу сказать, почему), что мне нравится этот молодой человек. Позже мы разговорились, и я узнал, что его зовут Рихард Зейферт, и мы оба направлены на заблудшую «Тису». Как оказалось, Зейферт должен был заменить второго лейтенанта, которого в прошлом месяце списали на берег по причине острой неврастении, а я – занять место старшего офицера, уже достигшего ранних стадий нервного расстройства. Но несмотря на эти жутковатые предзнаменования, я вдруг почувствовал, что вместе с Зейфертом жизнь может оказаться и не столь уж кошмарной.

Рихард происходил из старинной семьи мореходов – его отец дослужился до адмирала, а сейчас, выйдя на пенсию, проживал в Граце, но отношение молодого Зейферта к флотской дисциплине было весьма гибким, а отношение к жизни – крайне простым. Я расспросил его о нашем новом капитане – одиозном корветтенкапитане Адольфе фон Полтле.

– Боже милостивый! Все именно так, как о нём рассказывают. А на самом деле хуже, если судить по тому, что я слышал о нём в последнее время. Мой старик говорил, что его сослали сюда, в Дунайскую флотилию, потому что он представляет слишком большую опасность, находясь на борту морского корабля, не говоря уж о командовании им. Он полный кретин, его единственный талант – успешное прохождение аттестационных комиссий. Где бы он ни был, начальники рекомендовали его на повышение, лишь бы избавиться. Говорят... – и тут нас прервал отдаленный рев корабельной сирены выше по течению, – ну, – продолжил Зейферт, – похоже, это прибывает наш поезд. Лучше выйдем наружу и встретим судьбу как мужчины. «Аве цезарь, идущие на смерть...» и все такое. Нет смысла откладывать неотвратимое.

И мы вышли на деревянную пристань. Вверх по реке на могучем просторе великого Дуная показались два корабля – буксир и нечто, напоминавшее жестянку из-под печенья верхом на доске, в центре которой торчала дымящая труба. По мере того как корабль пыхтел по направлению к нам, из трубы вырывалось облако дыма, подобное извержению вулкана – самое необычное из всех, что я когда-либо видел: не плюмаж серого угольного дыма, а огромные аморфные черные сгустки, висящие в небе и соединяющиеся меж собой тонкими лентами – как будто тушью капнули в стакан воды.

В какое-то мгновение дым полностью исчез, а через несколько секунд вылетело чёрное грибовидное облако, яростное и бурлящее, вместе с языком пламени.

– Святая матерь божья, – произнес Зейферт, – что за игры, чёрт возьми, затеяли кочегары? Они очищают котлы или как?

Оба корабля уже приближались к пристани. Мы видели, как на носу суетилась команда «Тисы», готовясь к швартовке. Двойной рев корабельной сирены возвестил о том, что монитор собирается подойти к пристани. И тут мы почувствовали: что-то не так. Зейферт уставился на приближающийся корабль, который, похоже, и не собирался снижать скорость.

– Быстрее, Прохазка, бежим!

Мы нырнули с причала в поисках укрытия, и тут «Тиса» врезалась в него сбоку, монитор скользил мимо, а швартовочная партия отчаянно пыталась заарканить проносящиеся мимо кнехты. Наконец, один канат удалось набросить, и огромную секцию настила с оглушительным треском оторвало от пристани, а монитор резко затормозил, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов вокруг привязанного уже носа – как огромная рыбина, пойманная на леску – взбивая перед собой воду, пока уже другим бортом не врезался в причал ниже по течению.

На борту началась дикая кутерьма, матросы попрыгали на пристань, чтобы понадежнее пришвартовать корабль. Капитан буксира, стоя у себя на мостике, прикрыл глаза рукой и грустно качал головой. Наконец, после двадцати минут суеты и криков, речной монитор «Тиса» причалил (более или менее) к полуразрушенной теперь пристани.

Спустили сходни, раздался свист боцманской дудки, и тучный, пучеглазый коротышка с усами как у Франца-Фердинанда дерганной походкой сошел на пристань. Мы приготовились встретить широко известного корветтенкапитана Адольфа фон Полтла. Если всё пройдет гладко, наше знакомство с новым капитаном на пристани Панчове этим утром, несомненно, задаст тон будущим взаимоотношениям. Мы с Зейфертом подошли ближе и ловко отдали честь, чтобы доложить о прибытии.

Приветствие осталось без ответа: вместо этого шея фон Полтла от ярости покрылась пурпурными пятнами, а глаза выпучились еще сильнее. Он раздулся, подобно огромной жабе, так что китель чуть не лопнул.

– Будьте прокляты, вы, пара свиней! – завопил он. – Вы отдаете честь или от мух отмахиваетесь? А ну назад, и на этот раз сделайте всё по уставу!

Так что мы отошли на шаг назад и снова сделали это идеально синхронно, взметнув руки к козырькам фуражек столь чётко, что наши запястья громко хрустнули. Под конец нам предстояло ещё пять попыток отдать честь, прежде чем фон Полтл остался доволен.

Потом он молча смотрел на нас какое-то время. Наконец он заговорил. Голос поначалу имел угрожающий оттенок, но затем поднялся до яростного крика.

– И где, скажите на милость, вы шлялись пять дней?

Как временный первый помощник капитана, я рискнул ответить:

– Покорно докладываю, герр капитан, что, согласно нашим приказам о назначении, я должен был доложиться о прибытии на борт на базе военно-морского флота в Будапеште седьмого числа, а шиффслейтенант Зейферт – здесь, в Панчове, пятого, но в день моего приезда в Будапешт корабль уже отправился в плавание, а когда мы оба прибыли сюда...

– Молчать, когда разговариваете со мной! Опоздание на пять дней – месяц без увольнения на берег. Abtreten sofort! [25]25
  Abtreten sofort! (нем.) – Немедленно разойтись!


[Закрыть]

Так что следующие четыре недели мы провели на борту корабля. Или, точнее сказать, однажды вечером мы с Зейфертом ускользнули на берег, пока Полтл спал в своей каюте – но после десятиминутной прогулки по городу Панчова решили, что с таким же успехом могли и остаться на борту.

В офицерской среде австро-венгерской армии, по словам моего брата Антона, постоянно спорили о том, какой из бесчисленных гарнизонных городков больше всего соответствовал титулу «императорская, королевская и апостольская задница Дунайской монархии». Выбор, в конце концов, обычно сводился к местечку Радовцы в Буковине – области столь бедной и удаленной, что никто в Вене толком не знал, где это, и городку Мостар в Герцеговине, который мог похвастаться в качестве достопримечательностей зловонным и липким субтропическим климатом и блохами, способными вступить в схватку со взрослой кошкой.

Но если поискать вершину провинциального убожества имперского и королевского флота, лучше чем Панчова не сыщешь. Правда, в городе была железная дорога, но на станции останавливались лишь несколько поездов. А зачем? Всего две грязных улицы, обветшалая гостиница, единственный магазин и пара распивочных со сливовицей.

Месяц заточения на борту вынудил меня досконально ознакомиться со своим кораблем, хотя знакомиться-то было особо не с чем. «Тиса» – всего лишь речная версия того класса кораблей (теперь уже давно исчезнувших из флотов всего мира), известных как мониторы – по имени их праотца, американского корабля «Монитор» времен Гражданской войны в США: некое подобие бронированного парового плота с минимальной осадкой, отсутствием места для жизни и единственной башней, вооруженной парочкой тяжелых орудий. Наша «Тиса» именно так и начинала году в 1870-м, но с тех пор её модернизировали, и теперь из башни торчала одна 150-миллиметровая пушка, а в двух бортовых казематах разместили две гаубицы армейского образца.

В центре корабля торчала единственная тонкая труба. Также имелась боевая рубка, которой надлежало пользоваться для управления кораблем в бою, складывающаяся мачта с бронированным «вороньим гнездом» на верхушке, а на шлюпбалках с каждой стороны висело по две шлюпки: странные плоскодонные и изогнутые гребные ялики, используемые по всему Дунаю, всегда казавшиеся мне гигантскими деревянными бананами с обрезанными концами.

Вот и всё. Год за годом в течение всего предвоенного европейского золотого периода «Тиса» каждый апрель после зимовки в Будапеште отправлялась на юг – патрулировать Дунай и Саву, от боснийского Брода до теснины «Железные Ворота» – вдоль границы Австро-Венгрии и Сербии. А каждый декабрь пыхтела обратно вверх по реке, борясь с осенним половодьем, чтобы снова встать на зимовку в Будапеште до того, как река замерзнет.

Корабль погружался в воду всего на метр, а из воды выступал и того меньше, так что можете себе представить, жизнь под палубой была весьма некомфортной, поскольку высоты явно не хватало. Я не так уж и высок, но даже мне приходилось по утрам бриться, высунув голову и плечи из светового люка и удерживая зеркальце на комингсе.

Австрийские мониторы поздней постройки располагали вполне удобоваримыми условиями размещения, но не наша «Тиса»... Всё запихнули под бронированную палубу, а сама суть бронированных палуб – иметь как можно меньше отверстий для световых люков, проходов и вентиляционных шахт. Когда палило солнце, мы растягивали навесы, но даже при этом лучи южного венгерского солнца настолько раскаляли металл и в каютах становилось так душно, что хоть топор вешай. Всё это порядком утомляло, но помимо этого я вскоре открыл, что экипаж почти полностью состоял из этнических венгров.

Императорский и королевский австро-венгерский флот был подлинно многонациональной силой. По географическим причинам крупнейшей единой национальной группой среди моряков были хорваты. Если не точно пропорционально их численности в империи в целом, то не слишком далеко от этого были представлены десять других национальностей двуединой монархии, которые распределялись на корабли независимо от родного языка.

Официальным командным языком в австро-венгерских кригсмарине являлся немецкий, но на практике использовался странный сленг, известный как «маринешпрахе» или «лингва ди бордо», состоящий из сочной смеси немецкого, итальянского и хорватского языков. В австро-венгерском флоте имелся единственный признак благополучия на корабле: когда экипаж в беспорядке садился обедать, без оглядки на национальности, и за столом плечом к плечу размещался чешский электрик, хорватский минер и итальянский телеграфист.

В теории, речные мониторы комплектовались таким же образом, несмотря на то, что базировались в Венгерском королевстве. Венгры составляли около десяти процентов от общей численности военно-морского флота, поэтому можно было ожидать, что примерно каждый десятый человек экипажа «Тисы» окажется венгром. Но не тут-то было.

При всех своих недостатках австро-венгерская Дунайская флотилия все еще оставалась полезной военной силой, которую Будапешт хотел бы иметь под рукой, особенно если, как казалось, в скором времени эрцгерцог Франц-Фердинанд станет императором и осуществит свою давнюю угрозу урезать Венгерское королевство.

Так что спустя несколько лет в результате фальшивых должностных перемещений и прочих хитрых манипуляций военно-морской базы в Будапеште оказалось, что из всей команды корабля единственными не-венграми являлись капитан, Зейферт (оба – австрийские немцы), я (австро-чех), боцман Йованович (хорват) и старший механик, мозг которого оказался столь разъеден годами употребления сливовицы, что никто уже не мог с уверенностью сказать, кто он вообще.

Что касается меня, то я не сомневался, что если Франц-Фердинанд сядет на трон и возникнут неприятности между Веной и Будапештом, все мы быстро окажемся на дне реки с перерезанным горлом и кирпичами в карманах. Это означало, что одной из основных наших проблем на борту «Тисы» было общение между офицерами и экипажем. Потому как даже если немецкий технически являлся языком приказов, я вскоре узнал, что обращение немца к мадьяру часто заканчивалось бессмысленным взглядом и ответом «Nem tudom» – «я не понимаю», или в лучшем случае ответом на немецком, даже не ломаном, а до неузнаваемости искажённом.

За исключением (как ни странно) еженедельного построения для выдачи жалования, когда команда вдруг мстительно начинала «тудомить», а Святой Дух чудесным образом делал полиглотами тех моряков, которые считали, что из их жалования удержали хоть на крейцер больше положенного. Я говорил на семи из одиннадцати официальных языков монархии, но венгерский никак мне не давался. Язык приятный на слух, но, казалось, преднамеренно составленный так, чтобы максимально усложнить его изучение.

Нашим спасителем стал Йованович, который, будучи хорватом, вырос на границе и поверхностно знал венгерский еще со школы. Прекрасный человек, удивительно, как он очутился среди этого сборища отбросов на борту «Тисы». Я узнал, что пару лет назад на летних флотских маневрах он потерял торпеду, и его сослали в Дунайскую флотилию в наказание.

Весной 1914 года «Тису» никак нельзя было назвать счастливым кораблем: любой мог это сказать, глядя на облако дыма из её трубы, необычную смесь клубов дыма и сгустков копоти, возвестившую о прибытии монитора в то утро, когда мы стояли на пристани в Панчове. С кораблями, работавшими на угле, всегда так: любой может многое сказать о том, что происходит внутри, по дымному автографу за кормой. За кораблем, находящемся в хороших руках, оставалась ровная серая струя дыма; корабль же, страдающий несварением, будет производить рваные клубы – значит, кочегары работают спустя рукава, давление пара упало, капитан орет им вниз в переговорную трубу, а те предпринимают ответные меры, внезапно открывая дверцы топок, чтобы порыв тяги воспламенил сажу и та вырвалась из трубы, в надежде, что какая-то её часть осядет на мостике и парадном белом мундире капитана.

Достаточно заметить, что дымовое облако «Тисы» было одним из самых необычных, что я когда-либо видел: свидетельство не только напряженных отношений между мостиком и кочегаркой, но и зарождающегося мятежа. Эти плохие отношения имеют не слишком большое значение на борту морского корабля. Море – опасное место, и даже если офицеры и команда от всего сердца терпеть друг друга не могут, остается определенная общая заинтересованность не погибнуть на тонущем корабле. На речном судне – совсем другое дело.

Но тут мы ошибались, как я теперь понимаю, потому что с тяжелым бронированным корпусом и минимальным запасом плавучести «Тиса», конечно, пошла бы ко дну как топор, получив пробоину при столкновении, и утянула бы нас под воду. Более того, Дунай (как я вскоре обнаружил) – коварная река для навигации. В Банат-Воеводине река была широкой, окруженной болотами и разделялась на неисчислимые протоки, вьющиеся между низкими, болотистыми островами, заросшими ольхой и ивой. На реке преобладало сильное течение, особенно весной, когда тающие снега Центральной Европы стекали в Черное море; и осенью, после дождей; но также и в промежутке, когда период ливней на том или другом притоке вызывал непредсказуемые внезапные наводнения ниже по течению.

Часто в середине ночи слышалось, как корабль стонет и скрипит у пристани, когда вода поднималась почти поверх красно-белых полосатых отметок уровня воды на берегу, унося в извилистом потоке шоколадного цвета с корнями вырванные деревья, дохлых животных и даже целые крестьянские хижины.

В начале апреля разразилось одно из таких наводнений, которое принесло Зейферту и мне неожиданное спасение от монотонной жизни на борту. Мы обнаружили «его» однажды утром – застрявшее в ветвях дерева на берегу, около пристани Панчовы, красиво построенное, очень дорогое и почти неповрежденное красное каноэ в индейском стиле из древесины кедра.

На нем отсутствовало название и хотя бы малейшие признаки того, откуда оно взялось, поэтому мы посчитали его своим законным призом и следующие две недели в свободное время восстанавливали и повторно лакировали небольшое суденышко, а в это время Полтл штудировал австро-венгерский военный устав в поисках статей, позволяющих это запретить.

Мне кажется, что, возможно, через какое-то время я преодолею свое отвращение к службе на речном корабле и примусь за работу с желанием приобрести навыки речного лоцмана, которые сильно отличаются от океанской навигации. Мешало этому только постоянное присутствие капитана, который ходил с важным видом по мостику или сидел в своей каюте, просматривая служебные инструкции и продумывая новые способы, как нас всех притеснить. По правде, офицер вроде фон Полтла мог появиться только в стране, полвека прожившей в состоянии мира. Я думаю, что, даже если старые австро-венгерские кригсмарине располагали небольшим флотом и постоянно нуждались в деньгах, то офицеры и матросы в целом были превосходными, а стандарты судовождения и навигации не хуже, чем у ведущих мировых держав.

Но во всех службах есть исключения. Я был довольно хорошо знаком с королевским флотом в эпоху эдвардианского расцвета, когда тот, без сомнения, являлся самым опытным и профессиональным флотом на земле. Но даже тогда до меня доходили слухи об опасных безумцах, которые так или иначе (никто даже не мог сказать как) умудрялись успешно продвинуться по службе, пока не оказывались на такой должности, где могли нанести реальный ущерб.

Некоторые люди придерживаются теории «чертового дурака» – теории военно-морской некомпетентности. Но со своей стороны, многие годы наблюдая и размышляя над этим, я пришел к мнению, что по-настоящему фатальные идиоты в этом мире – люди средних умственных способностей, когда в них есть какой-то роковой недостаток характера (вроде перемкнуло что-то в голове), превращающий даже интеллект в потенциальное орудие убийства. Как правило, эти люди весьма умны на экзаменах (но не так умны, как они думают) и полностью лишены непостижимого качества, называемого здравым смыслом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю