Текст книги "Под стягом Габсбургской империи (ЛП)"

Автор книги: Джон Биггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

Глава девятая

По чёрным горам

Майор Драганич склонился к стволу винтовки. Внизу у моста мой брат с солдатом смеялись, не зная, что смерть уже распростерла над ними крылья. Нужно было действовать быстро. С внезапным криком я вскочил и отбил винтовку в сторону, как раз когда Драганич собрался выстрелить. Испуганные Антон с солдатом повернулись. Пока они ныряли в подлесок, мой брат вытащил пистолет, а солдат сдернул с плеча винтовку. Больше я их не видел, потому что теперь пытался спасти свою шкуру, симулируя эпилептический припадок, со стоном катаясь по земле и дёргаясь так можно реалистичней. Драганич пнул меня, схватил за воротник и потащил вглубь леса. Когда мы оказались в безопасности, он прислонил меня к дереву и влепил несколько звонких пощёчин.

– Ради всего святого, кретин! Зачем ты это сделал? Теперь за нами погонится вся австрийская армия!

– Ааа... эээ... Где это я? Что произошло? Всё потемнело...

Некоторое время мы лежали, ожидая погони, но потом поняли, что Антон с солдатом приняли мудрое решение не разбираться с невидимым снайпером самостоятельно, а пошли за помощью. Это означало, что теперь мы могли беспрепятственно пересечь реку по мосту. Как только мы оказались в безопасности на черногорской стороне, я постарался как можно убедительнее объясниться.

– Прости... я нездоров. Всё эти приступы: иногда случаются в моменты сильного нервного напряжения.

Драганич уставился на меня с подозрением.

– Это последний раз, когда я беру тебя с собой на боевую операцию. Будь ты четником, я бы уже тебя пристрелил. Больные не должны играть в солдат.

Если на австрийской стороне формальности с паспортами и таможней проводились поверхностно, то на черногорской вообще не существовали. Королевство Черногория было плодом дипломатической фантазии, а не полноценным государством. Власть короля Николы едва распространялась за стенами его дворца в Цетине, расположенного далеко на юге, в то время как в остальном королевстве люди занимались своим любимым времяпрепровождением – бандитизмом и кровной местью, не встречая препятствий со стороны центральной власти. В Боснии нашим неприятелем были представители закона, но теперь главным врагом станет беззаконие.

Местом встречи являлась лесная поляна в пяти километрах вглубь черногорской территории. Нас ждали двенадцать человек на мулах. Ступанич, мой спаситель на Дунае, был одет в штатское, как и главарь в очках, с которым я уже встречался в Белграде; остальные звали его командором. Остальная часть группы состояла из местных, выглядели они не менее свирепо, чем их земляк Драганич, обвешанные оружием и в маленьких шапках без полей, национальных головных уборах черногорцев: чёрных по краям, с красным верхом и пятью концентрическими полукругами из золотых нитей. Нам с Драганичем предоставили мулов – большое облегчение, ведь моя травмированная нога болела, и мы двинулись в путь. Командор ехал рядом.

– Ну, Драганич, в конце концов, ты это сделал. Около часа назад мы слышали выстрел. Это был ты?

– Выстрелил в австрийского часового на границе.

– Идиот! Хочешь втянуть нас в войну с австрийцами прямо сейчас, когда мы не готовы? Впредь будь поосторожней и постарайся больше думать мозгами, а не яйцами.

Тропинка вела наверх, через сосновый бор. Мы с Драганичем ехали во главе колонны, и командор забрасывал меня вопросами о Боснии и связях в Австрии. Я пытался отвечать по возможности нейтральнее, но также выяснить из его вопросов как можно больше. Я уже довольно много знал о заговоре благодаря неизлечимому стремлению Драганича к театральности и намеревался узнать побольше о других операциях «Звяз о смрт», прежде чем наконец скажу гостеприимным хозяевам adieu [48]48
  Adieu (фр.) – прощайте.


[Закрыть]. Если эти заговоры имеют поддержку в Вене или, что более вероятно, в Будапеште, то чем больше я смогу доложить австрийской военной разведке по возвращению, тем больше будет шансов избежать трибунала за самовольную отлучку, возможно даже получить вместо этого награду за доблесть.

Теперь мы проходили через область валунов и чахлых сосен. Внезапно позади колонны послышался какой-то шум. Мулы развернулись, тревожно фыркая, защелкали затворы винтовок. Мы замерли в тревожном ожидании. Я начал понимать, что за валунами над тропинкой к земле припали люди, направившие оружие на нас. Никто не шевелился. Спустя какое-то время впереди на тропинке в пятидесяти метрах появился всадник с винтовкой, покоившейся на луке седла, и медленно направился к нам.

Таинственная фигура приблизилась и остановилась прямо перед нами. К своему удивлению я заметил, что это девушка с вьющимися белокурыми волосами. Одета она была в черногорский мужской костюм – в туфли с загнутыми носами и штаны, облегающие бедра, но свободные и закатанные у колен, а также жилет, расшитый на манер кольчуги серебряными монетами, и кушак, из-под которого торчал длинноствольный револьвер, ятаган [49]49
  Ятаган – клинковое колюще-режущее и рубяще-режущее холодное оружие с длинным однолезвийным клинком, имеющим двойной изгиб; нечто среднее между саблей и тесаком.


[Закрыть] и изящный изогнутый нож, так популярный в этих местах. Единственным отличием ее наряда от одежды черногорцев из нашего отряда была красно-черная шапочка с вуалью до самой шеи. Некоторое время девушка высокомерно нас рассматривала, а потом заговорила. Чистый девичий голос звучал в подобной напряженной ситуации донельзя странно.

– Ага, Мирко из чертова клана Драганичей. Вижу, с тобой незнакомцы. Считай, тебе повезло, иначе твой изрешеченный пулями труп уже валялся бы в пыли. Какой ты трус, раз едешь вот так, прикрываясь гостями. Тебе бы гусей пасти, а не воевать.

Драганич оправился от удивления и разразился смехом.

– Убирайся, Зага Данилович. Иди играй в куклы, как остальные девицы, и оставь войну мужчинам, или Мирко Драганич перекинет тебя через колено и как следует выпорет. Мой отец убил твоего отца, а я убил твоих братьев, но не хочу убивать женщину. Что до твоего обета девственности, то с таким уродливым лицом тебе и беспокоиться не стоит.

Девушка вспыхнула, ее глаза гневно блеснули: она действительно была не слишком привлекательной.

– Красив тот, кто красиво поступает, майор Мирко. Ты когда-нибудь думал, как замечательно будет смотреться твоя прекрасная голова на шесте у нашего дома? Я надеюсь как-нибудь увидеть её сохнущей на солнце, как головы моего отца и братьев однажды сохли у твоего. В общем, ступай себе дальше, дерьмо собачье и турецкое отродье. Надеюсь, мы снова встретимся, когда ты не сможешь спрятаться за спинами гостей.

С этими словами она повернулась и уехала обратно в лес, а наша колонна снова двинулась вперёд. Когда мы оказались вне досягаемости винтовок, командор изложил Драганичу свой взгляд на происшествие.

– Проклятые черногорцы со своей драгоценной četa [50]50
  Рота (серб. četa ) – вероятно, здесь имеется в виду кровная месть. От этого слова произошло также название движения четников.


[Закрыть], чуть нас всех до смерти не довели. Ты совсем псих или как? Две долгие войны с Турцией, а теперь, может, ещё и война с Австрией, а ты до сих пор льешь сербскую кровь как воду в своих идиотских родовых междоусобицах. Прибереги пули для врагов нации. Видит бог, их предостаточно!

Я немного отстал и ехал теперь рядом со Ступаничем.

– Ступанич, я думал, что četa объявлено вне закона много лет назад. Что здесь произошло?

Ему это показалось чрезвычайно забавным.

– Вне закона? Ах да, конечно: пошли полицейского и арестуй их за нарушение общественного порядка. Пресвятая троица и все святые, оглянись вокруг: ни нормальной дороги, ни школы, ни железнодорожных путей во всей этой ужасной маленькой стране – только сотня тысяч гордых дикарей вроде Драганича. Četa вне закона, говоришь? Боже мой, если бы ты только знал! К слову, о головах на шестах была не пустая болтовня: здесь до сих пор здесь коллекционируют черепа, как в Белграде коллекционируют почтовые марки.

– Но из-за чего эта вражда?

– Драганичи и Даниловичи? Одному богу известно – или, что более вероятно, он когда-то знал, но сам давным-давно позабыл. Говорят, это продолжается так долго, что идет уже само по себе. Драганичи были когда-то турецкими наёмниками, пока не переметнулись на другую сторону. По-моему, именно поэтому наш майор такой патриот. Отца господарицы Заги, Негуша Даниловича, убил отец Драганича в Колашине во время войны 1912 года [51]51
  Здесь говорится о Первой Балканской войне Балканского союза (Болгария, Греция, Сербия, Черногория) против Османской империи. Закончилась в том числе потерей последней всех европейских владений, кроме Стамбула и небольшой части Восточной Фракии.


[Закрыть]. Её брата Славко отец Драганича убил несколько дней спустя, затем Драганич со своими людьми застрелил из засады двух её старших братьев во время войны 1913 года [52]52
  Вторая Балканская война между Болгарией с одной стороны и Черногорией, Сербией, Грецией, Османской империей и Румынией с другой за раздел Македонии. Закончилась поражением Болгарии и разделом Македонии, а также других небольших территорий в пользу стран-победительниц.


[Закрыть]. Оставшийся брат умер от холеры в Монастире, так что она на пять лет приняла обет девственности и стала мужчиной, чтобы повести за собой četa и отомстить за своих родичей. Говорят, она свирепа, как любой воин клана, и сражается в одном строю с лучшими из них.

Теперь мы приближались к нашему пункту назначения: отдалённой усадьбе на голом каменистом хребте. Подобно многим фермам и деревням в этих краях, она была построена как миниатюрная крепость для защиты в те дни, когда была турецкой территорией и Османский департамент по внутренним налогам заезжал каждые несколько лет взимать положенное, развешивая на ветвях деревьев конечности неплательщиков. Здания с плоской крышей сгруппировались вокруг центрального двора, в них были сделаны амбразуры для стрельбы, а построены они были из известняка, настолько прочно, что выдержали бы по меньшей мере огонь полевого орудия. Мы прогрохотали через ворота в выложенный каменными плитами двор усадьбы, с одной стороны которого высилась огромная куча навоза. Мы прибыли в штаб-квартиру заговора по покушению на начальника штаба Австро-Венгрии и военного губернатора Боснии и Герцеговины. На кухне развели огонь, прирезали пару овец и приготовили ужин. Как только мы закончили трапезу, внутрь вбежал часовой.

– Командор, майор, у ворот три всадника!

– Чего они хотят? Кто такие?

– Братья из Белграда, командор. Говорят, что срочно хотят с вами переговорить.

– Хорошо, приведи их сюда.

Вошли три усталых и покрытых коркой пыли человека. Они были настолько грязными после долгого конного похода, что мне потребовалось некоторое время для того, чтобы с ужасом и потрясением понять – одного из них я знаю, и это не кто иной, как мой бывший сосед по кабинету в администрации престолонаследника в Вене, загадочный гауптман Белькреди. Он тоже не сразу меня узнал. Мы ошеломленно уставились друг на друга. Он был в штатском – приталенной куртке и бриджах для верховой езды. Один из его проводников нарушил молчание:

– Командор, позвольте представить эмиссара от наших друзей по ту сторону австрийской границы, герра Прохазку. Он просит прощения за задержку.

Я огляделся и заметил, что несколько человек уже пытаются незаметно отрезать мне путь к двери.

– Но... – ответил командор, – Прохазка уже с нами. Вы оба не можете быть Прохазками.

– Командор, майор, – сказал Белькреди по-немецки. – Я тот человек, которого вы называете Прохазкой, а он – самозванец. Так уж случилось, что его зовут Прохазкой, потому что это его настоящая фамилия. Линиеншиффслейтенант Отто Прохазка из флота Австро-Венгрии. Я это знаю, потому что когда-то мы вместе работали в Вене. Здесь он наверняка в качестве шпиона, засланного австрийской военной разведкой. Но я также привез вам срочное сообщение от ваших людей в Белграде.

Он вытащил из куртки белый конверт и протянул его командору. Тот вскрыл конверт, вытащил письмо и стал читать, явно не веря своим глазам. Наконец он оторвал взгляд от письма.

– Взять их! – рявкнул он. – Австрийца и собаку Ступанича! Уведите их и заприте, пока мы с этим не разберемся! Драганич, а ты просто первостепенный дурак, ты в курсе? Не только позволил австрийскому шпиону проникнуть в самое сердце организации, но и сидишь сложа руки, когда один из твоих ближайших помощников работает на болгарского короля. Уверяю, дорогой майор, когда вернемся в Белград, я выбью из тебя всю дурь. Ты и в разносчики в кафе не годишься, ясно тебе?

Это были последние слова командора, которые я слышал, потому что нас со Ступаничем грубо потащили по темному каменному коридору, Ступанич вопил о своей невиновности и валил все на меня. Нас бросили в крохотную кладовку, тяжелая дубовая дверь захлопнулась. Когда снаружи опустилась дверная задвижка, Ступанич начал колотить по бессловесному дереву кулаками. Его лицо приняло цвет непропеченного теста, он слегка дрожал от страха.

– Это неправда! Послушайте меня, говорю вам, это неправда! – Он прекратил колотить в дверь и опустился на колени, закрыв руками лицо. – Матерь божья, что со мной будет...?

Наступил вечер, и небо в маленьком решётчатом окне высоко над головой потемнело. Ступанич повернулся ко мне.

– Чтоб ты за это горел в геенне огненной... Как ты узнал, где нужно быть в то утро? Откуда ты узнал пароль? Зачем я вообще тебя забрал? Господи, господи...

Он разрыдался. Я же сел на какие-то мешки и стал ждать. Казалось, нужно сделать что-то ещё, но что до Ступанича, то я сомневался, что могу как-то улучшить его затруднительное положение. Где-то через полчаса мы услышали шаги и голоса снаружи в коридоре, а затем и звук поднимаемой задвижки. Массивная дверь со скрипом открылась, и перед нами предстал майор Драганич и шесть или семь бойцов. Майор был явно не в духе.

– Взять его! – закричал он, указав на несчастного Ступанича, который пытался спрятаться за моей спиной. Головорезы оттолкнули меня в сторону, схватили его и потащили в коридор, а он визжал от ужаса. – Хорошо. Уведите грязного предателя, и посмотрим, что он скажет в своё оправдание. Жаровня хорошо горит?

Умолявшего о пощаде Ступанича оттеснили в темноту, дверь снова закрыли и заперли, и я остался один. Я слышал крики, проклятия и голос Ступанича на их фоне.

– Нет! Нет! Это неправда... Я могу объяснить... Нет, Мирко... Нет!

Послышался долгий жуткий крик, отразившийся эхом от каменных стен; вой агонии раненого животного. Его заглушил взрыв смеха, за которым последовал вопль даже более пронзительный, чем первый. Я закрыл уши, чтобы не слышать этих звуков, но не мог заткнуть нос, не мог избавиться от кошмарной вони паленых волос, которая вскоре проникла даже в мою отдалённую темницу. Крики становились всё громче, а потом стихли до невнятного безумного стона, перемежавшегося проклятиями и хохотом. Это продолжалось долгий час. Наконец я услышал стук лопат во дворе и голос Драганича.

– Что ж, братья, закопайте его в навозной куче! Пусть каждый увидит и запомнит, как организация «Звяз о смрт» поступает с предателями.

Я в последний раз услышал голос Ступанича, едва узнаваемый и по-прежнему молящий о пощаде. Раздался топот многочисленных ног, и что-то протащили по двору, затем донесся последний крик – и стук лопат. Напоследок все радостно заулюлюкали, как будто завыло полчище демонов. Со Ступаничем было покончено; теперь настала моя очередь. Дверь распахнулась: с сосновыми факелами в руках зашёл Драганич с помощниками. Майор слегка покачивался от напряжения и сливовицы. В большом кулаке он держал окровавленные стоматологические щипцы. Двое его помощников схватили меня, каждый со своей стороны, и связали мне руки за спиной. Я не сопротивлялся: а какой смысл? Всё было кончено, и единственное, на что я мог надеяться – это быстрый конец. Драганич подошёл и наклонил ко мне широкое бородатое лицо, напряжённо дыша.

– Ну, дружище Прохазка, давай немного развлечёмся и с тобой. Думаю, нужно постараться и поработать над твоей эпилепсией. Слышал песню, которую для нас исполнил брат Ступанич? Что ж, надеюсь, у тебя тоже хороший голос. Уведите! – Бойцы потащили меня к двери, но затем Драганич с улыбкой повернулся. – Нет. Майор Мирко Драганич передумал: оставьте его до утра. Час поздний, и мы уже хорошо потренировались, и, так или иначе, я слишком много выпил. Хочу допросить этого утром, с ясной головой. – Он вернулся и вгляделся в меня большими, налитыми кровью глазами, похожими на бычьи глаза в мясной лавке. – Ты хитёр, Прохазка. Даже меня семь дней водил за нос. Скользкий, как лягушка в бутылке масла, но недостаточно, чтобы сбежать от майора Драганича. – Он помахал пинцетом у меня перед носом. – Понюхай, Прохазка. Без сомнения, завтра ты расскажешь мне много чего интересного об операциях твоей разведки в Сербии, – внезапно он наклонил лицо ещё ближе ко мне, обнажив зубы. – Но предупреждаю, не пытайся навешать мне лапши на уши. Потому что даже если я не знаю всех подробностей об австрийском шпионаже в нашей стране, мне известно достаточно, чтобы понять, когда ты несёшь чушь. Говори лучше правду, и умрёшь быстрее. Потому что, клянусь Святой Троицей, я вытащу её из тебя по частям, даже если понадобится потратить на это весь день. Вот, попробуй этот маленький образец...

Он схватил щипцами пучок моих усов и выдрал его вместе с кожей. Господи, какая боль! Я себе и представить не мог, что такая небольшая рана может вызвать столько боли. У меня до сих пор остался маленький шрам на губе. Глаза мои заслезились, но мне удалось сохранить молчание и не вздрогнуть.

– Небольшое предвкушение того, что ждёт тебя завтра, если снова попытаешься выставить меня на посмешище, – он умолк, затем засмеялся и хлопнул меня по плечу большой ладонью. – Но обещаю: ты можешь умереть завтра во время допроса, или мы убьем тебя, как только выжмем всё, что нужно – это по большей части от тебя зависит, но если выживешь, когда мы с тобой закончим, то умрёшь с честью. Мы закопали собаку Ступанича в навозной куче, где ему и место. Но ты, Прохазка, притворявшийся черногорцем, встретишь свой конец, как полагается нашему воину: от пули, стоя лицом к врагу. Я, Мирко Драганич, тебе это обещаю. Потому как тот, кто добровольно оказывается в пределах досягаемости «Чёрной руки», должен быть либо очень храбрым, либо очень глупым, а может, и всё сразу. Так или иначе, Прохазка, спокойной ночи, – он повернулся к двери. – Тебя ждёт тяжёлый день, и советую отдохнуть немного, пока можешь. Dobro spavate [53]53
  Dobro spavate (серб.) – хороших снов.


[Закрыть]!

Я остался один в импровизированной тюрьме, наедине со своими мыслями, которые были совсем не из приятных. У меня не было ни малейшей причины сомневаться, после того что я услышал в последний час жизни Ступанича, что завтра они используют каждую пытку из своего репертуара, чтобы вытащить из меня информацию. Беда только в том, что я действительно не мог предложить им ничего, чтобы избежать щипцов и калёного железа. Драганич, вероятно, не лгал, говоря, что знает достаточно об австрийских операциях в Сербии, чтобы различить, говорю ли я правду.

Я старался собраться с мыслями. Дело было не в длительном и болезненном конце, который мне предстояло встретить, а в самой идее такового. Потому что стояли первые дни июня 1914 года. Цивилизованный девятнадцатый век по-настоящему закончится только через несколько недель, и в те дни у большинства европейцев – даже в отсталой России, пытки вызывали ненамного меньшее отвращение, чем каннибализм. Всё изменилось через несколько лет, когда балканские стандарты заразили самые могущественные и развитые народы Земли; но в то время сама мысль была ужасающей. Я отчаянно рылся в памяти, пытаясь найти истории о христианских мучениках, разорванных на крючьях и жарившихся на решётках, думая о том, как стойко выдержать испытание.

Но почему-то терпеливое смирение мученика никогда не было частью моего характера. Я посмотрел на кладовку и вверх, на окно – и увидел то, что искал: железный гвоздь, торчавший из стропила на низкой плоской крыше. Спустя целую вечность, стоя на пустой бочке, я смог его выдернуть; затем залез на окно и начал отколупывать известковый раствор, на котором держался вертикальный железный пруток в середине. Проём был небольшим, но, может, мне удалось бы протиснуться...

Я работал над раствором часа два или больше, и, хотя пальцы болели и кровоточили, мне удалось отбить половину. Но я сник, когда увидел, что пруток не был вделан в последнюю очередь: он углублялся в стену между двумя массивными известняковыми блоками, которые формировали притолоку и подоконник. Чтобы вытащить его, мне пришлось бы разобрать стену вокруг камень за камнем. Измождённый и несчастный, я спустился и сел на кучу мешков. И уставился на стену. Возможно, я мог бы снять строительный раствор вокруг камня... Возможно... Возможно, это было бы лучше, чем просто сидеть и ждать, пока за мной придут. Квадрат неба за окном стал светлеть, а звёзды – гаснуть. Потеряв надежду; я сидел и глядел на стену. Она была по меньшей мере полтора метра толщиной и построена из аккуратно разрезанного и закреплённого известковым раствором камня. Нет, подумал я, нет смысла: даже прямое попадание из полевой гаубицы едва ее поцарапает.

Думаю, я был недалек от истины по поводу предположения о гаубице. В общем, как я узнал позже, разрушивший ее снаряд состоял из сорока килограммов динамита, уложенных в два ранца. С моей стороны стены результат был впечатляющим. Я даже думаю, что если бы кладка была не такой крепкой, я бы сейчас этого не рассказывал. Стена словно прыгнула на меня, а пол вздыбился, когда строение затряслось от страшного толчка. Я мало что помню из последующих событий – лишь как очнулся под завалами камней и балок с крыши, задыхаясь от дыма и пыли.

Над обломками торчала лишь моя голова, плечо и рука. В клубах пыли надо мной с воплями вбегали люди с пистолетами в руках. Они шли в атаку по черногорской традиции – в один ряд, с ятаганом в одной руке и тяжелым длинноствольным револьвером с зарядами из черного пороха в другой – при выстреле появлялась ярчайшая вспышка и облако дыма. Вдруг ко мне шагнула пара огромных ног в остроконечных туфлях, а из мрака проступил силуэт. Человек надо мной выругался и выстрелил, а потом повернулся к противнику, ударив того прикладом, но промахнулся и потерял равновесие. Раздался хлопок, он взвыл и покачнулся, а затем рухнул прямо сверху, чуть не выбив из меня остатки жизни.

Я, должно быть, потерял сознание: когда я очнулся, сквозь тонкий дым слабо светило солнце, а шум битвы прекратился. С меня стащили тело, и чья-то рука схватила меня за волосы. Голову дёрнули назад, и я почувствовал, как в горло упирается острие ножа.

– Господарица, тут еще один живой. Мне с ним покончить?

– Дай посмотреть, – ответил знакомый голос. О боже, нет! Это один из его гостей. Живо, вытащите беднягу. Помогите мне.

Руки шарили по мне, чтобы вытащить из-под обломков стены и балок. Через несколько минут я нетвёрдо стоял перед своей благодетельницей – в синяках, порезах и лохмотьях, но в целом невредимый. Господарица Зага была утомлена и вся в пыли, но явно счастлива. Она протирала тряпкой окровавленный нож.

– Вот, ловите!

Она что-то мне бросила. Я поймал без всякой задней мысли. Никогда даже не думал, что человеческая голова может весить так много. На мгновение я застыл, в ужасе уставившись на жуткий предмет: налитые кровью, закатившиеся глаза Драганича и белые зубы, стиснутые в гримасе смерти. Меня затошнило, и я с отвращением отшвырнул голову.

– Ох, осторожней, – сказала она. – Не кидайте её так, а то повредите. Я хочу, чтобы она осталась в целости, это для моей матери. Боже, до чего ж крепкая шея была у этой собаки. Я едва нож не сломала.

Обезглавленный труп Драганича лежал неподалёку. Застрелен в сердце пулей из револьвера господарицы.

– Ну, так кто вы такой и откуда?

Я не знал, как поступят со мной Даниловичи, если узнают, кто я на самом деле, и попытался по возможности объяснить, как я здесь оказался, не выдавая истинной причины. Выяснилось, что во всём доме выжил лишь я. Командор и гауптман Белькреди уехали вчера вечером, а оставшиеся либо сбежали, либо были убиты. К моему удивлению, причины моего пребывания здесь – общество «Звяз о смрт» и прочее, – казалось, нисколько не интересовали господарицу.

– Что ж, Радич, вы не можете здесь больше оставаться, это точно. Это страна Драганича, и они будут гнаться за нами, как выводок шершней, как только услышат, что здесь произошло. Мы сожжём ферму, а потом рассеемся по горам. Вам бы лучше пойти со мной: вы были их гостем, а теперь их не стало, так что вы, как чужеземец, теперь под защитой моего клана. Говорите, вы родом из залива Каттаро?

– Да, из Кастельнуово.

– Тогда лучше как можно скорее доставить вас обратно. Вся страна севернее Морачи [54]54
  Морача – река в Черногории, впадает в Скадарское озеро с запада, образуя заболоченную дельту и образует известный каньон Морача, местами достигающий высоты 1000 метров.


[Закрыть] будет настроена против нас, как только про всё это станет известно, а наши ссоры вас не касаются.

– Спасибо за заботу, господарица, но зачем утруждаться, пытаясь меня защитить?

– Таков обычай. Но скажите, вы ранены? Ходить можете?

– Благодарю, только немного ушибся и потрёпан, и нога немного ноет от старой травмы. Но ходить я могу.

– Хорошо. Но нам нужны мулы, чтобы сегодня же добраться до моего родового дома, даже если придётся дальше идти пешком.

– Нам?

– Да, сегодня я буду вашим проводником. Я знаю местность до Морачи. Вы просто заблудитесь в горах и погибнете. Когда дойдём до реки, я передам вам своим родственникам, они доставят вас в Цетине. В общем, нужно поджечь дома и отправляться.

Деревянные крыши усадьбы подпалили факелами, в чистое и голубое утреннее небо взметнулся высокий столб дыма и искр. Мы потеряли его из вида, лишь перевалив через гору.

До того времени я не имел возможности по достоинству оценить красоту Черногории изнутри. По долгу службы мое знакомство со страной Черной Горы ограничивалось её морской частью, которая сплошь состояла из известняковых карстовых гор – безлесная, сухая, разрушенная, казалось, обреченная богом на вечное бесплодие. Здесь, в северо-западной части маленького горного княжества, пейзаж оказался совершенно другим. Горы были такими же обрывистыми, даже выше, чем гора Ловчен, возвышающаяся над Каттаро, но здесь их покрывали леса: каштаны и дубы у подножия и высокие, величественные черные сосны выше. По узким долинам и лугам с ярко-зеленой травой, густо усеянной цветами, струились сверкающие ручьи.

Ручьи, как я заметил, имели бирюзовый оттенок – из-за солей меди или чего-то подобного, что окрашивало известняк. Здешние пейзажи иногда напоминали Швейцарию, иногда Атласские горы в Марокко. В этом почти что раю меня беспокоило лишь одно: судя по всему, здесь никто не живет. За весь день мы не видели ни одного дома или хотя бы хижины. На пути нам повстречался лишь угольщик в лесу. Я подумал, что четыреста лет турецкой оккупации, не говоря уже про četa, сильно снизили численность населения.

К вечеру мы добрались до усадьбы Даниловичей. Вокруг нее высилась каменная стена, увенчанная деревянным частоколом, а внутри находился длинный дом с крутой крышей, больше похожий на перевёрнутый корабль. Снаружи это выглядело довольно величественно, но изнутри дом был обставлено так же аскетично, как коровник. Пока мы поднимались по тропинке к воротам, я заметил установленные то тут, то там столбы с круглыми предметами наверху. Спустя несколько мгновений я с содроганием понял, что это. Как я заметил вблизи, оказалось, это обычные черепа, выбеленные за многие годы солнцем, дождями и морозами; на одном из них была турецкая феска [55]55
  Феска – шапочка в виде усечённого конуса с кисточкой, обычно красная.


[Закрыть], на вид как новая.

Остальные – очевидно, более свежие, – были отвратительными, сморщенными и чёрными. Я знал, что скоро здесь появится ещё одна голова: майора Драганича, которая подпрыгивала в мешке, висевшем на седле господарицы Заги. Мы остановились во дворе среди взволнованной толпы родственников и слуг. Среди них особенно выделялась морщинистая старуха, но по-прежнему с прямой спиной, которой было (как я решил) около семидесяти. Зага порылась в сумке и под громкие восклицания победоносно подняла за чёрные волосы голову Драганича. И бросила её матери.

– Подарок тебе, мама.

– Спасибо, дорогая. Ох, разве он не прекрасен? Он займёт почётное место на нашем празднике.

Праздничный ужин состоял из жареной баранины и турецких лепёшек вместе со странными маленькими пончиками с мёдом, а также неописуемо отвратительным напитком «лоза», чем-то вроде бренди из остатков после отжима винограда, в совершенстве объединявшим вкус бензина и ужасную горечь случайно разгрызенной виноградной косточки. Когда-то я думал, что сливовица – самый отвратительный напиток на Земле, но даже самые дрянные сливовые напитки Сербии были нектаром по сравнению с этой жидкостью. Из вежливости я опустошил стакан размером с напёрсток. Господарица улыбнулась.

– Как тебе наш народный напиток? Мы тут говорим, что после трёх стаканов сможешь разговаривать на всех языках с мира, а после четвёртого и двух слов не свяжешь даже на своём.

Но, по крайней мере, стакан отвратительной лозы отвлёк от окровавленной головы майора Драганича, покоившейся в корзине посередине стола и уже начавшей синеть.

После еды, в честь успешного утреннего рейда, нас развлекал бродячий поэт – гусляр, приехавший в усадьбу на несколько дней раньше. Он был слепым, и его помощник, мальчишка, провел его в зал и усадил к камину. Потом гусляр запел. Я подумал, что никогда не слышал такой странной мелодии: такой неуклюжей, но удивительно трогательной, как будто я вдруг перенесся на три тысячи лет назад, во дворцы Менелая.

Это был неземное причитание на старосербском под аккомпанемент гуслей, своего рода примитивной однострунной скрипки, ее звук был похож на нечто среднее между шарманкой и человеком, дующим в горлышко пустой бутылки. Для слуха, воспитанного на Брамсе и Сметане, это вряд ли вообще можно было назвать музыкой, без видимой мелодии или музыкальной формы и ритма. Во время исполнения возникало странное гипнотическое чувство, строфа за строфой начал проявляться образ. В песне рассказывалось о битве в местечке с названием Крагуево поле примерно в 1877 году, когда дедушка господарицы Заги и его воины уничтожили турецкую армию во главе с подлым беем Нови-Пазара. Строка за строкой лилась песня, каждое слово как будто разрывало грудь старика, когда он рассказывал о доблести черногорцев в те дни. Каждая строфа заканчивалась припевом: «Никогда так не пировали вороны, как на Крагуевом поле».

Мы с Загой отправились в путь следующим утром до рассвета, на этот раз пешком. Мы несли кожаный ранец, полный копченой баранины и хлеба про запас, бутыль с водой, и у каждого за пояс были заткнуты револьвер и ятаган. В этих краях не было зеркал, но я, наверное, выглядел гротескно, когда мы покинули усадьбу Даниловичей и отправились в путешествие. На мне были остатки костюма-тройки и фетровая шляпа, которую Ступанич дал в тот день, когда спас меня голого на берегу Дуная.

Но теперь я нацепил красный кушак для оружия, и, поскольку мои дешевые ботинки давно развалились, пару черногорских матерчатых сапог. Они получались путем наматывания на ноги и ступни полосок ткани, и я стал похож на старика в Мариенбаде с подагрой в обеих ногах. Поверх этих доморощенных онучей кожаными ремешками были подвязаны туфли из бычьей кожи. Смотрелось в целом не особенно изящно, но господарица заверила, что эта обувь отлично подходит для скалолазания.