Текст книги "Под стягом Габсбургской империи (ЛП)"

Автор книги: Джон Биггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Примерно через четыре дня подготовки мы под покровом темноты вышли на джонке в залив Цзяочжоу для итоговых испытаний. Бамбуковые канаты перерезали и запустили двигатели двух учебных торпед, затем опустили рычаги капельной шестерни, чтобы открыть замки и с плеском сбросить два шипящих снаряда в воду. Мы наблюдали, как они уносятся в темноту и через некоторое время увидели красный огонек в отдалении. Обе торпеды попали в цель – старую деревянную баркентину, стоящую на якоре в восьмистах метрах. Демонстрация оказалась настолько убедительной, что нам было приказано готовиться к атаке британского линкора в ночь на тридцатое сентября.

Экипаж для этого подвига состоял из меня в качестве капитана, лейтенанта Эрлиха в качестве первого помощника и переводчика и торпедомайстера Кайнделя (который вызвался идти с нами) в качестве специалиста по торпедам и вооружению. Наше вооружение в дополнение к торпедами включало в себя три винтовки и пулемет Шварцлозе (последний не столько для нападения, сколько для защиты, хотя никто об этом не говорил, если наша китайская команда вдруг взбунтуется).

Что касается семнадцати китайцев, то казалось, они совершенно счастливы самоорганизоваться в соответствии со священными традициями предков под руководством двух братьев крайне гнусного вида: недоросликов, что с самого начала вели переговоры от имени всех остальных. Хотя я не и мог общаться с этими двуедиными боцманами, но спросил Эрлиха их имена. Тот сообщил, я попросил их записать, и мы с Кайнделем обрадовались, что их фамилия в немецкой транслитерации походила на нечто вроде «Бей Вьен» Поэтому отныне старшего и младшего братьев мы стали меж собой звать Старший бей из Вены, а другого – Младший бей из Вены.

План атаки состоял в том, что около полуночи нас отбуксируют из гавани Циндао, а затем отцепят, и мы с ночным бризом выйдем в море на поиски цели. Здесь я не ожидал никаких трудностей: уже несколько дней как установился северо-восточный ветер, а метеорологическая станция Циндао уверяла, что он продержится еще какое-то время, хотя может и посвежеть. Если мы будем двигаться по ветру, то малая осадка позволит проплыть прямо над нашими собственными минными полями вдоль берега. Мы надеялись, что в темноте и тишине получится незаметно проскользнуть мимо японских пикетов. Как только мы сблизимся с целью, то не должно возникнуть никаких проблем: «Неумолимый» в последние десять дней на ночь вставал на якорь в одном и том же месте, и я условился, что двумя фонарями с берега нам обозначат позицию для атаки. После этого все будет легко.

Линкор будет затемнен, но даже в этом случае такую громадину невозможно не заметить на расстоянии пятисот метров. Мы собирались запустить торпеды, а затем под прикрытием темноты обойти линкор с кормы в надежде, что из-за суматохи после попадания торпед сможем проскользнуть мимо незамеченными.

А что потом? Мы собирались пройти до Шанхая и там пристать к берегу, где нас интернируют, а китайские моряки растворятся на местности. Для этого среди прочих приготовлений накануне вечером я проверил навигационное оборудование: магнитный компас, секстант, маленький наручный хронометр и набор карт северо-китайского побережья вниз до Янцзы, а также морской астрономический альманах. Проверил средства навигации для ориентирования на материке: кошелек и брезентовый пояс с двумя тысячами австрийских крон золотом. Китайские власти славились чрезвычайной коррумпированностью, и я не сомневался, что если при встрече с местными чиновниками мы помашем у них перед носом наличностью, то надзор над нами будет таким незаметным, что мы сможем добраться до Шанхая и сесть на пароход до Сан-Франциско.

После завершения подготовки осталось решить одну проблему. Если мы собираемся положиться на защиту Гаагской конвенции для военнопленных и не хотим, чтобы нас просто застрелили при захвате, джонка должна быть официально записана как корабль австро-венгерского военно-морского флота. Мы прочесали списки кораблей и в конце концов решили назвать ее «Шварценберг», поскольку это имя больше не использовалось ни одним кораблем. Определенным образом имя вполне соответствовало: паровой фрегат «Шварценберг» был флагманом под командованием капитана Тегетхоффа в сражении у Гельголанда в 1864 году, когда австрийская и датская эскадры столкнулись в последней битве парусных кораблей. Мы решили, что следует почтить запоздалое участие в войне парусного судна, на борт которого мы как раз грузились, этим прославленным именем.

Близилась полночь. Паровой полубаркас с «Элизабет» провел нас мимо маяка к краю минного поля, а потом отпустил трос. Два фонаря на берегу обозначали нам курс, и мы поставили паруса по ветру. С громким скрипом бамбука мы тронулись, подгоняемые легким бризом в сторону ни о чем не подозревающей цели, лежащей на якоре в трех милях от берега. После заката ветер слегка утих, но для нас вполне годился, хотя меня беспокоила липкая и раздражающая жара, пришедшая с ветром после нескольких недель холода из Манчжурии, а также быстрое падение уровня барометра с тех пор как мы отплыли. Но сейчас это уже не имело значения – через полчаса мы подойдем к цели на нужное расстояние.

На первый патруль мы наткнулись сразу за нашими минными полями. Это был японский миноносец. Когда он осветил нас прожектором, мы с Кайнделем скрылись из виду и предоставили переговоры Эрлиху, одетому в национальную китайскую одежду и выглядевшему вполне себе китайцем, чтобы при проверке сойти за местного туповатого шкипера джонки. У японцев имелся переводчик.

– Что он говорит, Эрлих? – прошептал я, присев за фальшборт.

– Их капитан говорит, что мы сборище простофиль, и будь его воля, он бы отрезал всем нам головы, ведь похоже, они нам без надобности. Он приказал держать нынешний курс и побыстрее проваливать к чертям, пока он не вышел из себя и не открыл огонь.

Мы плыли на постоянной скорости в четыре узла, пока миноносец не растворился в темноте за кормой. Мы наверняка уже где-то рядом: два фонаря на берегу теперь выстроились в линию, отмечая направление торпедной атаки. Мы во все глаза всматривались во мрак, пытаясь разглядеть черный силуэт «Неумолимого» на фоне слабого света звезд. Но где же он? Мы убрали парус, потом снова поставили. Ничего. Мишень исчезла, с наступлением ночи подняла якорь и переместилась на другое место или вернулась в Гонконг для ремонта и за новыми боеприпасами. Столько хлопот, и всё без толку. Мы проблуждали еще с полчаса, но море вокруг было пустынно. Цель утекла сквозь пальцы.

За час до рассвета на нас с воем обрушился тайфун с севера Тихого океана, внезапно, как прыжок тигра, и с яростным натиском миллионного стада бизонов. И так он задувал еще девять дней. Я вспомнил тот период многие годы спустя, когда был пленником в Бухенвальде: как легко почти животный страх и лишения становятся обыденными, как быстро в них растворяется личность, как скоро человек забывает, что в мире существует что-либо еще.

Первые пару дней, когда «Шварценберг» по яростным волнам несло на юг, под завывания ветра, я был уверен, что следующая волна станет для нас последней. Мы цеплялись за любой выступ на палубе, промокли, продрогли и пребывали в таком ужасе, что больше не чувствовали истощения, голода или недосыпа, нами владел лишь липкий страх вместе с желанием, чтобы всё это поскорей закончилось. Время, направления и расстояния прекратили существовать, мы просто рвались вперед, и весь мир сузился до безумной качки, уходящей из-под ног палубы, серых брызг, воя ветра и постоянных оглушительных раскатов грома под низким грязным небом со зловеще сверкающими на нем молниями.

Даже дни и ночь исчезли, слившись в одинаковые мрачные сумерки – днем было темно от туч, а ночью светло от молний. В первый же день всё чуть не закончилось, когда над кормой нависла похожая на башню волна и обрушилась на нас. Лишь чудом никого не смыло за борт, джонка вынырнула на поверхность и стряхнула воду, как утка в деревенском пруду. Но большую часть снастей унесло, а хронометр был выведен из строя.

Хотя это мало что меняло: в первобытном хаосе сама идея навигации выглядела совершенно нелепой. Мы лишь могли убрать паруса, оставив необходимый минимум, чтобы держаться поперек волн и нас не захлестнуло с кормы, и надеяться, что не наткнемся на что-нибудь по пути. Я намеревался сбросить торпеды, чтобы облегчить судно, но китайцы меня остановили, заявив, что их вес, похоже, выравнивает джонку. Вскоре мы потеряли представление о том, где находимся и даже какой сегодня день. Примерно на шестой день тайфун ослабел, и мы смогли разглядеть приблизительно в миле по правому борту землю – может быть, Формозу. Но потом погода снова ухудшилась, и мы устремились вперед, как и прежде, в своем ограниченном мирке грохочущих волн, туч и брызг.

И потом вдруг всё кончилось, так же внезапно, как и началось, и наша потрепанная и протекающая посудина поплыла с попутным теплым ветерком по залитому солнцем голубому морю, с тихим скрипом переваливаясь по длинным, мягким волнам вдогонку за далеко ушедшим штормом. Мы недоверчиво оглядывали бородатые, покрытые коркой соли лица, до сих пор не веря, что остались живы. Китайцы суетились с ароматическими палочками перед алтарем богини милосердия Гуань-Инь и разложили на просушку под солнцем хворост и найденную жестянку со спичками. Вскоре в глинобитной печке горели угли, и мы смогли приготовить первую за девять дней горячую пищу. Потом нас свалила с ног чудовищная усталость, словно в банк нашего физического и душевного состояния разом предъявили к погашению все выданные чеки. В сумерках мы легли в дрейф, чтобы несколько часов поспать.

На следующее утро над пустынным морем поднялось солнце. Было тепло, слабый ветер дул с востока. Но где мы? Должен признаться, я не имел ни малейшего представления. Я решил, что, возможно, где-то к северо-востоку от Филиппин, но точнее сказать было трудно. У нас не было карт южнее Шанхая, а хронометр несколько дней назад остановился. Что до определения местоположения с помощью секстанта, то мне лишь удалось установить долготу проверенным временем способом – сделав несколько измерений высоты солнца в зените и высчитав среднее. Проделав это, я от удивления чуть не выронил секстант. Я снова проверил расчеты. Ошибки быть не могло: мы менее чем в десяти градусах севернее экватора. То есть за девять дней мы покрыли примерно полторы тысячи морских миль.

Значит, мы рядом с Филиппинами, но с какой стороны? Если мы к востоку от острова Лусон, то можем высадиться на территории Соединенных Штатов, то есть нейтральной. Если же с западной стороны, то ближайшее побережье – это французский Индокитай. Необходимо выяснить, где мы, от этого зависит, вернемся ли мы в Австрию через США или застрянем в тюрьме как военнопленные.

Однако вскоре вопрос о том, к чьей колонии мы ближе, отошел на второй план. Потому что после полудня, продвигаясь на юг с ветром в левую раковину, мы заметили на горизонте к северо-востоку парус. Я рассмотрел корабль в бинокль, по мере того, как он показывался из-за горизонта. Это было мелкое парусное суденышко из местных, что-то вроде проа [72]72
  Проа – специфический тип многокорпусного парусного судна, характерного в первую очередь для Малайского архипелага и островов Южного Тихого океана. Узкое длинное судно, имеющее на одном из бортов балансир в виде бревна и парус в форме низкого треугольника, трапеции или прямоугольника.


[Закрыть] – с двумя коричневыми рейковыми парусами, наверху более широкими, чем внизу, и оно быстро нас нагоняло.

Поначалу я обрадовался: кто-нибудь на судне, возможно, говорит по-китайски или на каком-нибудь европейском языке, и мы получим представление о том, где находимся. Но по мере того, как нас догоняли, и я смог как следует рассмотреть судно, на душе стало тревожно. Это и в самом дело оказалось проа, низко сидящее в воде, с двумя массивными балансирами. Но экипаж, похоже, был слишком большим для торгового или рыбацкого судна. По правде говоря, проа было прямо-таки забито людьми от носа до кормы, и вскоре, когда они подошли ближе, мы заметили солнечные блики на стали и услышали окрики. Возможно, они просто хотели продать нам свежих кокосов, а может и нет.

Я приказал команде поставить все паруса до последнего. Состязание на скорость между неуклюжей торговой джонкой и пиратским проа по своей природе не является состязанием равных, но не настолько уж. «Шварценберг» плыл курсом, дававшим ему наибольшую скорость, а плоскодонному бескилевому проа такой курс подходил мало. Они должны были нагнать нас где-то через полчаса, но у нас оставалось еще достаточно времени для подготовки.

Я велел команде наполнить мешки из-под риса камнями балласта из трюма и сложил их на корме, соорудив примитивный бруствер с бойницей посередине. Потом вытащил пулемет из металлического ящика и поднял его из трюма на куске парусины, вместе с пятью сотнями патронов. Мы установили его на треноге, а дуло высунули в бойницу. Мы вместе с торпедомейстером Кайнделем залегли в ожидании. Теперь мы хорошо видели их в сотне метров за кормой: не китайцы, как я ожидал, а люди с более темной кожей, длинными носами и черными кудрями, покрытыми яркими платками.

Довольно пугающее сборище, это уж точно, вооруженное чем-то вроде сабель и кинжалов, а также допотопным огнестрельным оружием, которым они трясли в предвкушении, не подозревая о том, что цивилизованные европейцы лежат в ожидании за бруствером из рисовых мешков. Вскоре мы услышали их радостные крики и завывания. Среди них была и парочка китайцев, так что Эрих сможет с ними переговорить. Хотя вести переговоры особо и не о чем – пока два суденышка качались на волнах, стало ясно, что те жаждут нашей крови и воображаемого груза.

– Лечь в дрейф, жалкие твари, – выкрикнул их переводчик. – Сдавайтесь, и мы помилуем тех, кто к нам присоединится. А попытаетесь сбежать, мы возьмем вас на абордаж, порубим всех до одного в капусту и скормим рыбам кусок за кусочком!

– Пошли вон, ворье поганое, оставьте в покое мирных торговцев!

– С какой стати? Или ты собираешься с нами разделаться, петух навозный?

– Предупреждаю, у нас на борту оружие, стоит мне его использовать, и ни один не избежит расплаты.

Эта угроза вызвала у пиратов приступ веселья.

– О да, император всей вселенной! Спусти портки, чтобы мы могли разглядеть твое оружие и задрожать от страха!

Дистанция между нами снизилась до тридцати метров. Я подал Кайнделю знак, он взвел затвор пулемета и уставился в прицел.

– Получится, Кайндель? – спросил я. – Судно прыгает, как скаковая лошадь.

– Не беспокойтесь, герр командир. Меня не просто так произвели в пулеметчики первого класса. Пусть только эти гнусные дикари ткнутся в нас носом, и обещаю, я в три секунды уложу целую кучу. Только скажите когда.

Я всмотрелся через бойницу на толпу завывающих и размахивающих саблями пиратов, сгрудившихся на носу проа, пока оно вспенивало волны за нашей кормой. На мгновение я представил, какими они станут через несколько секунд: плавающие в луже крови мертвецы и умирающие, дрейфующие в нашем кильватере, кровь стекает через дыры в изрешеченном пулями корпусе. И что-то во мне перевернулось. Возможно, нахлынули воспоминания о бойне на Вороньем перевале несколько недель назад, точно не знаю, но я просто не мог заставить себя это сделать. Эти мерзавцы без сомнения давно заслуживали смерти за свои преступления. Но кто я такой, чтобы быть и судьей, и палачом? Я, свалившийся на них из чуждого мира, словно с другой планеты?

– Нет, Кайндель, – сказал я. – Дадим им шанс, хотя они его и не заслужили. По моему сигналу дайте первую очередь по салингу фок-мачты и постарайтесь сбить парус. После этого, только после этого, стреляйте по ним, но по моему сигналу.

– Но, герр капитан... я могу уложить всю кучку этого отребья одной очередью. Мы только окажем услугу человечеству...

– Кайндель, делайте, как я сказал.

Он разочарованно вздохнул.

– Хорошо, герр капитан.

Пираты пытались заставить нас лечь в дрейф, держа наготове оружие. Блеснуло несколько вспышек, распустились облачка белого дыма, и над головой засвистели пули. Одна попала в борт, и во все стороны разлетелись щепки. Я хлопнул Кайнделя по плечу.

– Огонь!

Кайндель не зря хвастался своим мастерством пулеметчика. Несмотря на качку обоих посудин, вся очередь патронов в пятьдесят уложилась в радиус крышки от мусорного бака, прямо на стыке фок-мачты и реи люггерного паруса. Мачта, рея и парус – все разлетелось в клочья. На палубу посыпался град из бамбуковых щепок и клочков ткани, а сам парус пышной грудой свалился на вопящих пиратов на носу проа. Было ясно, что они никогда раньше не встречались с автоматическим оружием. Даже на таком расстоянии я увидел, как побледнели их смуглые лица, когда они в ужасе молча переводили взгляды с разбитой мачты на нас. Стало совершенно очевидно, что у них нет ни малейшего желания больше нас беспокоить. Через полчаса оставшийся у них парус исчез за горизонтом позади нас.

С нашей точки зрения мы отлично разделались с пиратами, но это никак не решало больной вопрос, где же именно мы очутились. Сейчас, с приближением вечера, мы находились среди архипелага из небольших островов – плотиков густой зелени, окаймленных белым песком и плывущих по ярко-синему морю. Казалось, все они необитаемы. Наконец, наступили короткие тропические сумерки, и солнце погрузилось за горизонт где-то на западе. У меня не было ни малейшего желания плыть в темноте через коралловые рифы без карт, так что на ночь мы легли в дрейф. На этот раз я принял меры предосторожности и на всякий случай выставил часовых, а бодрствующую вахту вооружил винтовками и мачете.

Ночь прошла буднично, и на рассвете мы снова отправились в путь. Вскоре на юге мы увидели землю – на этот раз не острова, а далекую, серо-голубую гряду гор. Потом разглядели низкий лесистый берег и мангровые болота.

Учитывая встречу накануне с местными пиратами, я беспокоился насчет высадки на берег, ведь это вполне могла оказаться их территория. Но всё же понимал, что придется набраться мужества и высадиться, частично чтобы узнать наше местонахождение, частично потому, что запасы провизии и воды заканчивались, а кроме того, после девяти дней тайфуна швы у «Шварценберга» протекали, их нужно было законопатить. Я решил, что мы поищем какое-нибудь поселение, но небольшое, чтобы сумели при необходимости одолеть местных – ведь в более крупной деревне мы могли натолкнуться на пиратов, а кроме того, я понял, что мы наверняка приближаемся к французскому Индокитаю.

Около полудня впередсмотрящие увидели вдалеке местную лодку, двигающуюся вдоль побережья на юго-восток примерно в двух милях от нас. Я не знал, заметил ли нас находящийся в ней человек, поскольку он греб против течения. Вскоре мы увидели, как он свернул в устье широкого залива среди мангровых зарослей. Я осмотрел берег в бинокль и различил чуть дальше вглубь слабую струйку дыма над деревьями.

Наверное, там деревня, но небольшая, решил я. И мы последовали за лодкой в залив. Ветер совсем стих. В полдень, когда мы ввели «Шварценберг» в неторопливые, вязкие воды реки, стало чудовищно жарко. Дюжина человек потели и охали, налегая на десятиметровое кормовое весло из бамбука. Примерно на расстоянии мили вглубь реки я отдал приказ бросить якорь под прикрытием густого леса. Экипаж принялся конопатить швы из тюбиков чу-намом, а Кайндель, Старший бей из Вены и я поднялись вверх по реке в сампане, чтобы поговорить с жителями той деревни, чей дым я разглядел. Эрлих остался на борту джонки с пулеметом и двумя винтовками на случай нападения.

Полуденная жара висела над рекой и лесом густым удушающим покрывалом, приглушая даже крики животных в джунглях и жужжание насекомых. Мы прошли вверх по реке несколько километров, один раз наткнувшись на плывущее бревно, оказавшееся дремлющим в реке крупным аллигатором. Я уже начинал гадать, куда делся хозяин лодки, когда увидел впереди шаткие бамбуковые мостки с привязанными рядом пятью лодками.

Мы пристали к берегу, пришвартовали сампан и двинулись по тропинке, ведущий вглубь берега. Ну и странное же зрелище, должно быть, мы собой представляли, двое потеющих европейцев и китаец в соломенной шляпе. Ободранные, покрытые коркой соли и с отросшими за две недели бородами (у нас не было ни времени, ни пресной воды для бритья), мы с Кайнделем были в рубашках с короткими рукавами, а на фуражки прикрепили носовые платки для защиты от солнца – в стиле Генри Мортона Стенли [73]73
  Генри Мортон Стэнли – британский журналист, знаменитый путешественник, исследователь Африки.


[Закрыть] в черной Африке. Я взял пистолет Штейра, а Кайндель – винтовку, у всех троих на поясах болтались абордажные сабли. Старший бей из Вены нес перед нами австро-венгерский морской флаг на бамбуковом древке в знак того, что мы не просто потерпевшие кораблекрушение моряки или преступники, а вооруженные отряд моряков одной из главных европейских держав. По правде говоря, помимо знамени ничто больше не свидетельствовало о подобном статусе.

Казалось, тропа ведет в никуда. Мы шли по меньшей мере час, было жарко как в бане. Конечно, дым не мог быть миражом... А потом они внезапно оказались вокруг нас, возникнув как туман, как лесные призраки, отрезав путь к наступлению и отступлению.

Их было человек двадцать, небольшого роста, но крепких и смуглых, гладко выбритых и нагих, не считая темно-синих набедренных повязок и похожих на корзины шляп, сплетенных из бамбука. Я заметил, что у всех левое запястье обвивала затейливая синяя татуировка. В руках у них были короткие сабли и щиты, декорированные по краям мехом, а у некоторых имелись также копья и духовые трубки. Они стояли молча и в полной готовности, разглядывая нас безо всякого выражения, как смотрели бы на бурдюки с салом. Наконец их предводитель выступил вперед со скрещенными на груди руками.

Он был на голову выше остальных, лет двадцати и довольно привлекательным, с тонкими чертами лица. Мы находились в крайне деликатной ситуации – эти люди не были настроены враждебно, но могли вскоре таковыми стать, если их не удовлетворят наши объяснения относительно того, что мы здесь делаем. Конечно, у нас имелось огнестрельное оружие, но здравый смысл подсказывал, что в окружении и при численном преимуществе противника после первого же выстрела нас превратят в отбивные.

Теперь всё зависело от моих навыков переговорщика. Лишь бы мне удалось объяснить, что мы не желаем им зла, что мы просто заблудившиеся моряки, пытающиеся узнать дорогу... Сначала я попробовал говорить на английском – разумный выбор в те дни в Китайском море. Безуспешно. Я попробовал французский, потом немецкий, затем то немногое из испанского, что выучил в время плавания к Южной Америке, когда был кадетом. Та же реакция. Я испробовал португальский, итальянский, даже латынь в слабой надежде, что сюда заглядывали католические миссионеры. Всё тот же спокойный немигающий взгляд. Мне было жарко, я ужасно устал и пришел в отчаяние от своей неспособности наладить контакт с этими людьми. В конце концов я потерял терпение, глядя как их предводитель бесстрастно стоит напротив со скрещенными руками и не моргая смотрит на меня.

– Dobře, hnědy dáble, – пробормотал я. – A možná mluvíte česky? [74]74
  Dobře, hnědy dáble, A možná mluvíte česky? – Хорошо, коричневый дьявол. А может быть, ты говоришь по-чешски?


[Закрыть]

Его ответ, думается, стал самым большим сюрпризом в моей жизни.

– Ano mluvím, ale dábelˇ nejsem. [75]75
  Ano mluvím, ale dábelˇ nejsem. – Да, говорю, но я не дьявол.


[Закрыть]