Текст книги "Под стягом Габсбургской империи (ЛП)"

Автор книги: Джон Биггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

– Эй! Оттокар! – Я обернулся, это была пани Божена. – Сюда, быстрее. Мне нужно с тобой поговорить.

Я оглянулся, чтобы убедиться, что нас никто не заметил; и проскользнул за деревянный сарай, служивший билетной кассой, когда подходили речные пароходы.

– Божена, какого чёрта...

Она немедленно обвила меня руками.

– Ох, Оттокар, любимый. Ты так далеко забрался, чтобы отыскать свою маленькую Боженочку... Сколько времени ты пытался выяснить, где я?

– Я... ну... понимаешь, это...

– Прости, дорогой, мне пришлось тебя выгнать, когда ты пришёл в дом, чтобы меня найти. Но если бы мой муж, эта свинья, узнал, что ты здесь, он убил бы нас обоих. Он уже застрелил одного человека лишь за то, что тот на меня посмотрел. Но сейчас он ничего не подозревает, так что если мы будем осторожны... – она крепко сжала меня в объятиях. Она была сильной женщиной, и мои рёбра громко хрустнули. – Ах, дорогой мой, храбрый герр лейтенант, как много одиноких ночей провела твоя маленькая Божена за последние месяцы, страстно желая оказаться в твоих объятиях, тоскуя по тебе, лежащем между её грудями и целующем...

– Божена, прости, но я не могу.

Она удивлённо отшатнулась и пару мгновений смотрела на меня в замешательстве.

– В каком смысле не можешь? Раньше ты всегда мог.

– Нет, дело не в этом. Я всё ещё могу. Я имею в виду... что, ну, теперь всё не так, как раньше...

– Что за ерунду ты несёшь? Ты проделал весь путь из Вены просто, чтобы сказать мне это?

– Я, по правде говоря, здесь вовсе не для того, чтобы тебя увидеть. Понимаешь... Нет, я, конечно, рад увидеть тебя и всё такое, но...

На лице её отразился испуг. Беда приближалась.

– Что? Ты хочешь сказать... что больше не любишь свою маленькую Божену...? – Она перевела дух для приступа истерики, как пловец, который собирается нырнуть. Началось всё с утробного вопля. – О-о-ох! Он больше меня не любит... Дева Мария... Святые угодники... За какие грехи, ох, за какие грехи? Ох, нелегкая женская доля... – Она безудержно зарыдала. – Вы, подлые мужчины, все вы одинаковы: пользуетесь нашими телами для развлечения, а потом бросаете, как старые тряпки... – её голос повысился до визга. – Как старые тряпки! Негодяй! Предатель! Лицемер! Ты такой же гнусный и подлый, как и остальные...

Её крепкое тело сотрясали рыдания. Я мог бы, пожалуй, заметить, будь я достаточно бездушен, что если я использовал её тело для развлечения, то и она неплохо попользовалась мной. Но испугался, что её рыдания привлекут внимание на борту корабля; а кроме того, меня всегда огорчал вид женщины в слезах. И с неприятным чувством, что втягиваю себя в ещё большую беду, я обнял её и прижал голову к своей груди, чтобы успокоить – нелёгкий подвиг, должен заметить, учитывая, что мы с ней были одного роста.

– Ну-ну, дорогая. Прости, я не это имел в виду. Я могу всё объяснить, если ты просто меня выслушаешь.

– Животное! Дрянь! Обманщик!

– Ну правда, Божена: просто успокойся, и я всё объясню. Я здесь по службе, потому что военно-морской флот отправил сюда мой корабль.

– К дьяволу твою службу. Какое мне дело до твоего несчастного флота?

– Пожалуйста, будь разумной. Мы можем встречаться (при этих словах я пал духом, хотя я еще не понимал почему)... но нам придётся быть осторожными. Я не могу навещать тебя в Нойградитце из-за твоего мужа и горожан, а ты не можешь навещать меня здесь, потому что мы на военной службе и капитан запрещает пускать на борт гражданских и даже не позволяет им находиться возле пристани... Она подняла взгляд, заплаканная, но слегка улыбающаяся. Лицо её просияло.

– Тогда ладно. Знаешь что? Встретимся завтра утром в десять на маленькой пристани выше по течению; отсюда её не видно, но она сразу за следующим изгибом. Мы отправимся на небольшой лодке к островку на реке. Он действительно красивый. Я часто там плаваю, – она лукаво взглянула на меня. – Иногда забываю взять купальный костюм. Конечно, завтра я буду хорошей девочкой и возьму его, и, надеюсь, ты тоже не забудешь взять свой. Но если забудешь, это не страшно: никто нас там не увидит. До завтра, дорогой Оттокар, au revoir [28]28
  Au revoir (фр.) – до свидания.


[Закрыть].

На следующее утро мы встретились и поплыли к острову, как и договаривались. У меня как раз был выходной, так что проблем с капитаном не было: я сказал ему, что собираюсь уйти на день, чтобы в одиночестве изучить шестой том устава. Полтл явно был доволен.

– Здорово, Прохазка, великолепно. Самое лучшее чтиво для молодого офицера вроде вас. – Он раздулся от важности. – Осмелюсь сказать, что я сегодня прилежно штудировал служебные инструкции. Убедился, что вы должным образом одеты.

Мундир все еще был в порядке, когда я уходил. Мы довольно точно направили ялик в укромный маленький ручей сбоку от лесистого, травянистого островка, лежащего далеко от берега реки. Но это долго не продлилось. Полагаю, оглядываясь назад, что одно из немногих преимуществ офицера императорского дома Австрии, одетого целый день в яркий императорский мундир, было то, что вдвойне приятней снять его – это как самому заново родиться. Но я весьма тщательно сложил его и обернул вокруг шестого тома служебных инструкций перед тем, как мы пошли плавать с песчаного маленького пляжа. А потом он превратился в удобную подушку под ее голову, когда мы обнимались на заросшей травой солнечной поляне. Пели птицы, и где-то вдали еле слышно свистели речные пароходы.

Стоял замечательный денёк, все заботы отброшены в сторону, как и одежда. Вечером, после моего возвращения, Полтл поинтересовался, как мои успехи в изучении шестого тома служебных инструкций. Я самым покорным образом ответил, что нахожу его очень полезным. Его распирало от гордости, так что китель затрещал по швам, и он чуть не замурлыкал от удовлетворения.

– Отлично. Я всегда говорю, что военный устав полезен в любой мыслимой ситуации, в которой может оказаться австрийский офицер.

Мы с Боженой встречались почти каждый день в течение следующих нескольких недель, и в это время, по крайней мере, она казалась вполне уравновешенной: ни одного из постоянных, утомительных эмоциональных всплесков, которые так измучили меня в Вене. Зейферт был заинтригован. Наконец однажды утром он поймал меня за завтраком, когда Полтл находился в своей каюте.

– Ну, Прохазка, ты тёртый калач, и это уж точно. Каждый свободный час ты куда-то исчезаешь. И эти забавные записочки, которые продолжают тебе носить деревенские мальчишки. Скажу, что думаю, дорогой мой Прохазка: думаю, ты нашел себе где-то деревенскую девку и тайком кувыркаешься с ней в стоге сена.

Я сглотнул.

– Что ж, если и так, Зейферт, тебе-то что?

– Да ничего, – засмеялся он. – Я абсолютно уверен, что на самом деле ты ведешь монашескую жизнь самоотречения и спишь в боксерских перчатках, с благоговением думая лишь о Богородице. Но если такое и возможно, мне любопытно, не найдется ли у нее сестры или парочки сестер? Город, конечно, далеко, но даже если бы он был ближе, мне сказали, что в местном борделе цены кусаются и можно подцепить заразу. Скажи, Прохазка, она брюнетка или блондинка?

– Блондинка... Заткнись же, проклятье. Это совсем не то... Я хочу сказать...

– Давай, продолжай!

Еще одно свидание с пани Боженой было назначено на следующую среду, когда я был свободен во второй половине дня. Но когда я уже собирался смениться с дежурства, на причале звякнул велосипедный звонок. Это оказался почтальон с телеграммой из Панчовы. Нам предписывалось быть наготове и этой ночью оказать помощь местным таможенникам и жандармам, которые получили сведения о том, что примерно в восьми километрах ниже Нойградитца шайка контрабандистов намеревается переправить через реку большое стадо свиней.

Нам сообщили, что свиней соберут на сербском берегу и погрузят на баржи, которые спустятся вниз по течению и пристанут к Граховской отоке – низменному лесистому островку посреди реки, а уже в предрассветные часы их переправят на австрийский берег. Остров выбрали отчасти потому, что его густой подлесок служил отличным укрытием, а отчасти потому, что не было уверенности, австрийская это территория или сербская – русло реки сильно изменилось с восемнадцатого века, когда та являлась границей между Австрией и Османской империей. План явно состоял в том, чтобы одурачить таможенников, заставив тех думать, будто как только они увидят собирающихся на сербском берегу свиней, животных высадят прямо напротив.

Власти планировали устроить засаду на контрабандистов прямо на острове, и наша роль в этой операции заключалась в вооруженной поддержке в случае, если дойдет до серьезной стычки. «Тиса» немедленно разведет пары и проследует вверх по течению в направлении Панчовы, чтобы ввести контрабандистов в заблуждение. Затем, когда стемнеет, она вернется и встанет на якорь между двумя островами пониже Нойградитца. Две шлюпки с вооруженными матросами, одна под командованием Зейферта, а вторая – под моим, с обмотанными тряпками веслами (чтобы заглушить плеск воды), подгребут ближе к Граховской отоке и станут ждать сигнала жандармов. В целом это выглядело как забавная потеха: долгожданная смена корабельной рутины с едва достаточным уровнем опасности и секретности, чтобы совсем уж не походить на ночной пикник.

Мы сделали все нужные приготовления. По образцу 1914 года, разумеется: белые кители с золотым галуном на поле боя уже остались в прошлом, но до десанта спецназовцев еще было далеко. Но мы понимали, что темнота, тишина и внезапность – наше самое лучшее оружие, так что тщательно подготовились к этой необычной операции. Шестнадцать матросов сняли свою чудесную бело-синюю форму и натянули старые армейские рубашки и тому подобное. Ботинки заменили кедами на резиновой подошве или несколькими парами шерстяных чулок. Лица оставались проблемой, пока Йовановичу не пришла в голову блестящая мысль смешать сажу из топки с льняным маслом. Мое собственное обмундирование состояло из кед, старых флотских штанов, когда-то купленного в Англии темно-синего рыбацкого свитера и шерстяной кепки. Я вооружился пистолетом Штейра и швартовочным крюком, половина матросов взяла винтовки Манлихера, а другая половина – пистолеты и деревянные ручки от саперных лопаток.

Должен сказать, собравшись на квартердеке «Тисы» в свете наполовину закрытой облаками луны, выглядели мы как настоящие пираты: шестнадцать молодых венгров превратились из одетых с иголочки моряков в нечто похожее на шайку гайдуков [29]29
  Гайдуки, хайдуты – пешие легко вооруженные воины, ранее вооружённые повстанцы (иногда и просто разбойники), боровшиеся против османского национального гнёта на Балканах и в Западной Армении.


[Закрыть] и бетиаров [30]30
  Бетяр (или бетиар) – разбойник, персонаж венгерского фольклора.


[Закрыть] – своих предков. В воздухе висело почти осязаемое напряжение. Жизнь в Нойградитце была невыносимо скучной, несмотря на матчи по крикету, и любое новое занятие с радостью приветствовалось. По широким ухмылкам я также почувствовал, что перспектива разбить местным жителям несколько голов им не так уж отвратительна. Венгры и сербы никогда друг друга не любили.

Во время приготовлений капитан имел до странности отсутствующий вид. На закате он удалился к себе в каюту, когда мы собрались уже спуститься вниз по реке, и оставался там, вероятно, листая армейский устав в поисках инструкций об организации ночных атак на шайки свиных контрабандистов. Если он занимался именно этим, то, похоже, ему не сопутствовала удача. Тем лучше, решил я, по крайней мере, старый осел не будет стоять на пути. Потом, около часа ночи, когда мы грузились в две шлюпки, он вдруг появился на палубе и при виде сцены, представшей перед ним в приглушенном свете фонаря, выпучил глаза от изумления.

– Га... гу... грррр... – В конце концов он обрел голос, – божежтымой-матерьбожья-чертпобери! – завопил он. – Герр шиффслейтенант, объясните, во имя Господа и Пресвятой Девы, что это? Кто эти мерзкие чернолицые ублюдки? Что означает эта выходка? Прохазка, Зейферт... Который из вас Зейферт? Под трибунал, обоих!

Я шагнул вперед и отдал честь со всей возможной невозмутимостью.

– Докладываю, что отряд к высадке готов, все в сборе, герр командир.

Мне показалось, что его чуть удар не хватил.

– Готовы и в сборе? Что значит готовы и в сборе? В жизни не видел группу менее готовых и собранных людей! Да вы не хуже меня знаете, что говорится в «Наставлении о правилах ношения военной формы» во время десантных операций в этой климатической зоне, наглец! Бело-синяя форма, краги и ранцы, легкий походный порядок, бутылка с водой и штык у левого бедра, саперный инструмент – у правого, двести патронов в подсумке, офицеры и сержанты с соответствующими рангу саблями, перед каждым отрядом свыше десяти человек – горнист и знаменосец. Где знаменосец? Отвечайте, ГДЕ ЗНАМЕНОСЕЦ?! Прохазка, клянусь, я отдам вас под трибунал за эту выходку. А теперь отведите людей вниз и не возвращайтесь, пока они не будут экипированы как положено морякам, а не трубочистам! Получите пять лет исправительных работ в крепостной тюрьме, или меня зовут не фон Полтл...

Что ж, приказ есть приказ, в особенности если исходит от капитана корабля. С этим мерзким клоуном надо что-то делать, и срочно, а не то он испоганит всю операцию. Внезапно мной овладело безумное чувство – сейчас или никогда, будь что будет. Я ответил по-английски.

– Простите, капитан, я вас не понимаю.

Он умолк и озадаченно уставился на меня. Как я и подозревал, он владел только немецким. Потом он ответил, но слабым запинающимся голосом, тоном человека, который уверен, что всё это – просто дурной сон.

– Was bedeutet «не панимайю»? Прохазка, bist du ganz verrückt oder so [31]31
  Was bedeutet... bist du ganz verrückt oder so? (нем.) – Что значит... Ты совсем ненормальный или как?


[Закрыть]?

– Я сказал «Простите, я вас не понимаю». Забыл немецкий, да и все равно на борту мы пользуемся английским, так ведь?

Я повернулся к собравшемуся десантному отряду – матросы явно получали удовольствие от происходящего. Тьму над рекой с жужжащим комарьем осветили шестнадцать белеющих ухмылок, и все хором ответили:

– Да, мы тоже не понимаем. Мы все – славные мадьяры, не говорить немецкий!

– Простите, капитан, – сказал Зейферт, – мы как раз хотели завести переводчика, разве вы не знали? Ну ладно, старина Прохазка, разве нам уже не пора?

– Как скажешь. Отряд, у лодок становись!

Полтл беспомощно стоял, что-то бормоча, как человек, только что переживший сердечный приступ. Пока отряд грузился в две спущенные на воду шлюпки, он лишь бубнил себе под нос, будто перебирая четки:

– Арестовать... взять под стражу... в кандалы... схватите их и уведите в тюрьму...

Мы не обращали на него внимания. Я знал, что в следующие несколько дней нам придется дорого за это заплатить, поскольку механизм флотской дисциплины был непреклонен. По меньшей мере, нас ждет трибунал и официальное расследование. Но в то мгновение мне было плевать: имела значение лишь стоящая перед нами задача.

Мы молча поплыли к Граховской отоке почти в полной темноте: взошла луна, но большую часть времени ее заслоняли густые тучи. Весла бесшумно несли нас по течению, чтобы сделать гребки тише уключины проложили паклей. Около половины третьего мы услышали вдалеке звук, который ни с чем не спутать: свиной визг. Я повернулся к Йовановичу, рулевому шлюпки.

– Похоже, таможенники были правы, – прошептал я. – Велите матросам подготовиться, остров в сотне метров от нас.

Из-за облаков выглянула луна и осветила мрачный лесистый силуэт впереди. Потом я услышал легкий всплеск за кормой. Я обернулся. Нас пыталась нагнать маленькая лодка. Ну ладно, решил я, сначала высажу людей, а потом разберусь с этими, кто бы это ни был. Наша шлюпка мягко стукнулась о берег острова.

– А сейчас, – тихо произнес я, – сходите на берег и ждите, а потом следуйте за мной. Не используйте огнестрельное оружие без необходимости.

Я снова повернулся и вытащил пистолет. Маленькая лодка почти нас догнала, сидящий в ней человек лихорадочно греб, разбрызгивая воду и тяжело дыша.

– Стой, или буду стрелять! – приказал я как можно спокойней.

Лодка продолжила движение, пока не уткнулась в берег рядом с нами. Это было наше каноэ, а на веслах сидел Полтл. Он встал и крикнул:

– Это ваш капитан, моряки! Я поведу вас... – он попытался спрыгнуть на берег раньше остальных, но не рассчитал и с плеском приземлился по пояс в воду. Но это не охладило его пыл, Полтл выбрался на берег, спотыкаясь о корни ольхи и отряхиваясь. – Вперед, моряки, за мной!

Я вытаращил глаза от ужаса.

– Йованович, бога ради, остановите его! Нас услышат. Старый осел испортит всю операцию!

Мы выбрались на берег и последовали за капитаном, чтобы схватить его и заткнуть рот кляпом, если потребуется. Он снова повернулся к нам.

– Я сказал вперед, за мной, трусливые мадьярские псы!

Я обратил внимание, что его белый китель ярко выделялся под бледным светом луны. Наверняка это заметил не только я. Где-то впереди, из-за деревьев, раздался громкий хлопок и вспышка, и Полтл покачнулся и упал, схватившись за грудь. И тут же по всему острову началась стрельба.

– Вперед! – крикнул Зейферт, и десантный отряд «Тисы» с громкими криками ринулся вперед, в подлесок. Последовали ответные крики и перестрелка. Пока где-то поблизости в панике визжали свиньи, мы с Йовановичем бросились к капитану.

– Герр капитан, с вами все в порядке? Куда ранило?

Полтл попытался подняться.

– Мои ноги... они меня не слушаются... я ничего не чувствую...

– Что случилось, герр лейтенант?

– Я думаю, Йованович, что его ранило в позвоночник, вот сюда, – я расстегнул китель и ощупал спину капитана. Когда я вытащил руки, они были липкими от крови, – давайте вытащим его отсюда, найдем что-нибудь плоское, на что можно его положить.

Земля под ногами была мокрой и засыпана валежником.

– Сюда, герр лейтенант. Здесь баржа, полная свиней. Должно быть, её спрятали под деревьями.

Я побежал взглянуть. Трудно что-либо разглядеть при свете маскировочного фонаря, но я увидел деревянную баржу с двумя-тремя десятками мельтешащих и хрюкающими свиней. Похоже, что над животными, недалеко от кормы, возвышалась низкая рулевая платформа. По крайней мере, что-то плоское и сухое. Мы потащили Полтла туда – ноги волочились за ним, как пара старых брюк, набитых газетами, – устроили его максимально комфортно, насколько возможно, и уверили, что вернемся через пару минут с носилками, а затем побежали вперед, чтобы присоединиться к десанту.

Команде Зейферта и жандармам потребовалось всего пять минут: из примерно двадцати контрабандистов двенадцать были схвачены, а один убит. Помимо Полтла у нас были еще пострадавшие: один матрос с пулей в бедре и пара с разбитыми головами. Я перевязал раненого, а затем мы с Йовановичем и двух матросами, несущими носилки, отправились забирать капитана. Мы продирались вглубь острова, где оставили баржу. Но когда добрались туда, то её не обнаружили. Постепенно нас осенило: контрабандисты отвязали баржу перед тем как сбежать, и течение унесло её прочь.

Весь остаток ночи мы гребли туда-сюда, как и большую часть следующего дня. Обыскивали каждый ручей и заводь. Мы даже вызвали в помощь моторную лодку из Панчовы. Но только спустя четыре дня мы наконец нашли баржу, когда проверяли ручей на небольшом острове километрах в шести вниз по течению.

– Герр лейтенант, – вдруг обернулся ко мне Йованович, – я слышал поросячий визг.

Мы прекратили грести и прислушались, потом вытянули шеи, чтобы рассмотреть низкий берег, вглядываясь через камыши и ивы на заболоченную полянку. Семь или восемь свиней блаженно похрюкивали в мокрой черной грязи вокруг стволов ольхи. Осужденные преступники, которых не только помиловали у самого эшафота, но и отпустили на свободу, в поросячью версию райских кущ. Мы погребли дальше вниз по ручью, пригибаясь под нависающими ветками, пока тот не стал слишком узким. Затем увидели баржу, наткнувшуюся на поваленные деревья, наклонившуюся, но еще на плаву. Мы с Йовановичем вскарабкались на болотистый берег и похлюпали к ней, а матросы привязали шлюпку и отправились обыскивать подлесок.

Когда мы оставили Полтла, он был парализован, но, возможно, достаточно оправился, чтобы отползти в кусты. На барже его следов не обнаружилось. Я хотел уже присоединиться к остальным, когда окрик Йовановича вызвал меня обратно к барже. Он стоял на дне посудины, посреди мешанины из свиного дерьма, сломанных веток и прочего мусора, и угрюмо протягивал мне ботинок. Только взяв его в руки, я с отвращением понял, что оттуда по-прежнему торчит нога, отгрызенная по лодыжку. Я с содроганием отбросил жуткий предмет. Йованович угрюмо кивнул в сторону днища. Там, посреди отбросов и дерьма, лежали лохмотья морской формы, человеческая рука и часть позвоночника, обгрызенные как кости в собачьей конуре. Какое-то время мы стояли молча.

– Матерь божья, не может быть...

– Боюсь, что может, герр лейтенант. Думаю, прежде чем их прибило сюда, баржа несколько дней дрейфовала, и свиньи просто... сожрали его.

– Но... как?

– Герр лейтенант, мой отец – крестьянин. Среди животных такого размера у свиньи самые мощные челюсти. Дайте им возможность, и они прогрызут себе путь в кирпичной стене, – Йованович опустил взгляд. – Вот старый придурок. Прошу простить, герр лейтенант, для вас не секрет, что судьба Полтла меня абсолютно не волновала. Но умереть вот так... Просто кошмар.

Похороны состоялись на следующий день на католическом кладбище Панчовы. В своём роде довольно впечатляющее вышло зрелище. Весь город выстроился посмотреть, когда команда «Тисы» медленно и безупречно маршировала за накрытым флагом орудийным лафетом и отрядом местного гарнизона, а затем встала над могилой с винтовками за спиной, левой рукой отдавая честь усопшему, как это принято у австрийцев. Когда я с тремя офицерами поднимал гроб на лафет в начале пути, он оказался неожиданно тяжелым. Мы следовали за ним, склонив головы. Мне удалось шепнуть идущему рядом Йовановичу:

– Боцман, что вы положили в гроб такого тяжелого? От капитана осталось-то не больше чем полведра.

– Да, герр лейтенант. Но я рассудил, что раз прошло три дня, свиное дерьмо на дне баржи, должно быть, когда-то было стариком Полтлом. Так что я велел собрать его лопатами и присоединить к останкам.

Должен сказать, меня несколько возмутила эта новость. Особенно когда священник окропил гроб святой водой и благословил «Во имя Отца и Сына и Святого Духа». Стоял жаркий день, и я заметил, что выражение лица священника стало напряженным, когда он читал панихиду. А еще он позаботился встать во время службы с наветренной стороны от гроба.

Мы вернулись в Нойградитц как только стемнело, добравшись до Панчовы речным пароходом, поскольку у «Тисы» была проблема с котлом. Первым меня встретил кок Барчай, который не участвовал в похоронной процессии. Он доложил, что пока я отсутствовал, к пристани приходила группа сербов во главе с верзилой с черными усами и требовала меня, желая поговорить наедине по какому-то важному вопросу. Барчай отделался рассказом о моем отъезде на неделю в Петвардайн, но мы оба чувствовали, что они завтра вернутся. И потому я решил, что в этих обстоятельствах лучше взять выходной, который мне задолжали за прошлую неделю. Барчай пообещал выдать мне обед, когда рано утром я на каноэ отправлюсь разведать окрестности.

Я покинул «Тису» на следующее утро, когда пробило пять склянок, и река была еще окутана туманом. Я отплыл, затем скорость замедлилась из-за борьбы с течением по пути к острову, где мы с Боженой обычно встречались. Это было очень уединенное место, и никому в голову не придет меня там искать. Я почувствовал необходимость спокойно посидеть денек и всё обдумать. Это касалось не только растущих осложнений в отношениях с пани Боженой, которая теперь может стать воплощением роковой женщины в самом буквальном смысле этого слова. Но и смерти старика Полтла, тех нелепых обстоятельств, в которых он встретил её, и грядущего вскоре официального расследования. Все это казалось чрезмерно сложным.

Я прибыл на остров, когда солнечный свет начинал пробиваться через марлевую завесу тумана. Я разжег костер и позавтракал, из-за тумана не опасаясь, что кто-то увидит дым, потом улегся на траву немного почитать, пока солнце поднимется в небо. Кажется, это был Конрад [32]32
  Джозеф Конрад (псевдоним Теодора Юзефа Конрада Коженёвского) – английский писатель, поляк по происхождению, получил признание как классик английской литературы.


[Закрыть]: тогда я увлекался чисто английской литературой. Я немного подремал, потом снова почитал, потом лежал, размышляя о том, как птицы поют в ивовых зарослях и плещется в огромной реке рыба. Туман почти рассеялся. Похожий на бледно-синее стекло могучий Дунай медленно двигался в утреннем свете. Присутствие человека выдавали лишь отдаленные клубы дыма на сербском берегу, где вверх по реке отправился в путь пароход.

К одиннадцати мне стало жарко. Почему бы не окунуться? Плавание полезно для ноги. Я разделся и погрузился в прохладную воду, потом доплыл до другого островка в сотне метров от этого. Там я немного передохнул и поплыл обратно, взяв наискосок из-за течения – оно достигало наверное двух или трех узлов. Минут через пять добрался до того места, откуда отчалил, и выбрался на песчаный берег, а потом пошел туда, где оставил одежду. Там меня поджидал сюрприз: пани Божена, стоящая в чем мать родила. Похоже, она совсем не удивилась моему появлению, но вскрикнула в притворном ужасе, прикрыв одной рукой грудь, а другой чресла, как на картине «Диану и ее нимф застал врасплох Актеон», популярном сюжете наиболее похотливых венских художников.

– Ой! – взвизгнула она. – Мужчина! И тоже совершенно голый! Боже, что же мне делать? Бедную невинную девственницу застигло во время купания ужасное волосатое существо мужского пола! Что же мне делать, если он набросится на меня и лишит добродетели? Боже! Кто услышит мои крики в этом отдаленном уголке и придет на помощь?

– Божена, хватит паясничать. Что ты вообще здесь делаешь?

Она надулась и посмотрела на меня с презрением.

– Насколько мне известно, дунайские острова открыты для всех, – она покрутила головой. – Что-то не замечаю тут знаков, запрещающих совместное купание. Или, может быть, герр лейтенант недавно купил этот остров на свое жалованье? Как глупо с моей стороны этого не понять. Мне следует извиниться и уйти.

– Заткнись и послушай, идиотка. Пока я вчера ездил в Панчову, твой муж с группой головорезов приходил к пристани и спрашивал меня. К счастью, я отсутствовал, но он наверняка подозревает...

– Ну конечно, подозревает, – фыркнула она. – На прошлой неделе я пришла домой со спутанными волосами, пришлось сочинять сказку, что меня застиг ливень. Но какая разница? – она шагнула вперед и обвила меня руками. – Сейчас мы здесь только вдвоем, в точности как раньше...

– А твой муж?

– Не волнуйся, он уехал в Темешвар на два дня, что-то насчет просроченной закладной на фабрику. Иди же ко мне, дорогой Оттокар, разве ты не доставишь удовольствие своей маленькой Боженке и не позволишь ей угодить тебе?

– Божена... Будь разумной. Это глупо...

Она притянула меня вниз, на траву рядом с собой.

– Ну, давай же, глупыш, разве ты больше меня не любишь? – она легла на спину и улыбнулась. – Будь ласковым со своей маленькой польской девочкой, хотя бы разочек. Может, скоро я придумаю какую-нибудь срочную надобность по семейным делам в Грудеке и на некоторое время уеду.

Мое сопротивление испарилось, как горячая вода из проколотой грелки, и вскоре мы сошлись в страстном сеансе физиотерапии, примяв траву, когда перекатывались по ней. Через некоторое время ее глаза вдруг расширились раза в два, и она завизжала, как паровозный гудок. Божена всегда была несдержанна во время любовных утех, но такого я прежде не видел. Внезапно она оттолкнула меня и попыталась подняться на ноги.

Меня схватили крепкие руки и стянули с нее под какофонию воплей, криков и собачьего лая. Я попытался освободиться и пнул пяткой кого-то за спиной. Ответом был удар под дых, который вышиб из легких весь воздух. В ушах зазвенело. Когда пелена боли немного рассеялась, оказалось, что сзади на меня наседают четверо или пятеро мужчин и пара угрожающе рычащих мастифов. Я же глядел на широкую и напыщенную физиономию с черными усами. Это был Грбич. Он размахивал зловеще острым мясницким тесаком в нескольких миллиметрах от моего носа. Божена стояла напротив и отчаянно вырывалась из рук трех верзил. Один из них засовывал ей в рот тряпку в качестве кляпа.

– Итак, герр лейтенант, – произнес он на гортанной смеси сербского с немецким, – сначала вы превращаете меня в нищего своим вмешательством в торговлю, а потом вдобавок и наставляете рога. Что ж, скоро вы узнаете, каково это – перейти дорогу сербу. Видите моих чудесных приятелей? Это мои забойщики, точнее, были ими, пока ваше проклятый запрет на торговлю не лишил их работы, как и весь город. Но скоро вы увидите, насколько они ловко обращаются с ножом, потому что будете наблюдать, как мои псы сожрут вашу печень! Что до тебя, моя польская кобылка, то ты будешь смотреть, как кастрируют твоего богемского жеребчика. А потом я решу, что с тобой делать, мерзкая потаскуха!

Я не вполне понимаю, что именно потом случилось. У троих или четверых молодчиков Грбича имелись ружья, главным образом тяжелые охотничьи, и думаю, какой-то из них держал ружье одной рукой, другой пытаясь покрепче ухватить Божену, которая по-прежнему яростно сопротивлялась. В общем, что-то вспыхнуло, раздался громкий хлопок, все заволокло дымом, а собаки залаяли, почуяв, что напали на хозяина, сорвались с поводка и стали кусать кого попало. Я сцепился с теми, кто меня держал, и мое мокрое тело выскользнуло из их рук. Я помчался прочь, как заяц, спасая жизнь, вслепую продрался сквозь кучу малу из людей и собак, а те с завыванием бросились вдогонку. Я бежал голым и потому имел преимущество перед головорезами Грбича в тяжелых сапогах. Но меня настигали мастифы.

Я пролетел через кусты, проковылял по топкому берегу, не глядя пробрался сквозь заросли, а позади с воплями бежали охотники. Дыхание вырывалось из моих легких, подстегиваемое отчаянием и слепой надеждой выжить. Весь мир сузился до пульсирующего красного туннеля, я поскользнулся на мокрой земле и кувырком скатился по торчащим корням и колючим веткам. Псу удалось тяпнуть меня за икру, но к счастью, в эту секунду кто-то из людей Грбича выстрелил. Я услышал, как пес заскулил от боли, когда в него попала дробь, и зверюга тут же меня отпустила. Я споткнулся о корень ивы, но встал и продолжил бег. Если бы только я мог добраться до реки... Может, тогда я бы прыгнул и уплыл.

Теперь я шлепал по воде на заболоченном берегу. Над головой пропел еще один заряд дроби. Я пригнулся, чуть не рухнул, споткнулся, упал и ударился головой обо что-то твердое. Несколько мгновений я лежал, оглушенный, потом попытался нетвердо встать на ноги. Но как только в глазах перестало рябить, я увидел над собой злобное загорелое лицо с парой черных глаз и ощутил холодок стали у подбородка. Игра закончена.