Текст книги "Под стягом Габсбургской империи (ЛП)"

Автор книги: Джон Биггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Глава четырнадцатая

Ночная атака

Мы с молодым воином шли по тропинке через джунгли к деревне его племени и разговаривали. Как только прошло начальное удивление, я понял, что хотя он знает чешскую грамматику далеко не идеально и его словарь ограничен, с учетом обстоятельств он владеет языком довольно хорошо. Также я отметил, что его речь окрашена сильным восточно-богемским акцентом и идиомами.

– Но скажите, – вопрошал я, – как, чёрт возьми, получилось, что вы говорите на чешском?

– А почему бы и нет? Мой отец разговаривает на чешском. Он научил нас ещё в детстве. Он рассказывает, что это язык его племени далеко за морем: великого племени, ещё больше чем дусуны – хотя он утверждает, что там больше не собирают головы врагов.

– Я знаю, сам из того же племени. Но кто ваш отец и как он здесь оказался?

– Мой отец – вождь нашего народа. Он прибыл сюда много лет назад из-за моря в огромном белом проа с огнём в брюхе и дымящейся трубкой посередине. Когда они гребли в маленьком проа по реке, люди из племени тоэвокс сидели в засаде и перебили всех, а моего отца лишь ранили. Наши охотники нашли его в лесу, а дочь прежнего вождя его выходила. Но его братья-воины давно вернулись на свою землю, а он женился на дочери вождя и остался с нами, научив драться как белые люди, затем повел нас сражаться с малайцами с Сулу и работорговцами. Мы победили их в большом сражении и взяли много голов, и они больше никогда нас не беспокоили. Так мой отец стал нашим вождем, когда умер прежний, и правит нами много лет.

– У вас есть братья и сестры?

– Да. Меня зовут Вацлав. Старший брат Иржи сейчас охотится в лесах. Но мои сестры Зденка, Власта и Ярмила с нами, в деревне.

Он произносил эти удивительно простые имена с такой серьёзностью, как будто они необыкновенные и экзотические, так что я еле сдерживал смех.

Мы пришли в деревню минут через десять. Она состояла из деревянного частокола, окружающего длинный навес на сваях и с крышей из пальмовых листьев. Приподнятые бамбуковые мостки соединяли его с меньшими постройками поселения – и очень кстати, так как земля внизу представляла из себя омут зловонной грязи, где копошились куры и черные свиньи в окружении шумной толпы голых детей.

Жители деревни отложили все дела, наблюдая за нашим прибытием, но их лица не выражали особого удивления при виде странной и довольно пестрой группы, появившейся в их владениях. Толстый мужчина средних лет прислонился к перилам балкона в конце длинного навеса. Он уставился на нас, потом что-то крикнул. Прежде чем мы успели понять, что происходит, нас схватили его воины, а вокруг собралась толпа. Пока я боролся в тисках пяти или шести воинов, очень сильных несмотря на небольшой рост, толстяк протолкнулся к нам сквозь толпу. Он вытащил короткую саблю, двинулся на меня и поднес острие к кончику моего носа. Я прямо-таки почуял его остроту.

Он был одет, как и все остальные, но саронг украшал гораздо более сложный узор, а на клинке нанесена искусная золотая инкрустация. Он был, вернее когда-то был европейцем, и заговорил со мной на ломаном немецком, исковерканном из-за десятилетий отсутствия практики.

– Что тебе угодно и кто ты, говори. Если вы пришли за мной, то не проживете и часа! Откуда вы узнали, что я здесь?

Я решил рискнуть и ответил на чешском.

– Велите своим людям меня отпустить, и тогда мы спокойно все обсудим. Не знаю, почему вы считаете, что мы пришли за вами. Уверяю, мы простые моряки, попавшие в беду и сбившиеся с пути, и нуждаемся в пище, если захотите что-нибудь нам продать.

Он с удивлением и пристально смотрел на меня несколько секунд, а потом опустил саблю.

– Почему тогда у вас австрийский военно-морской флаг? Говорите правду: вы пришли арестовать меня и увезти обратно в Полу, ведь так?

Это внесло ясность в ситуацию.

– Мы пришли не для того, чтобы забрать вас в Полу или куда-то еще. Мы понятия не имели, что вы здесь, и я не имею ни малейшего представления о том, кто вы такой. Но если бы мы приехали арестовать вас, полагаю, как дезертира, то вряд ли бы появились группой из трех человек, один из которых китаец, правда? Посудите сами. Но простите мой вопрос, с какого вы корабля?

Он посмотрел с обидой и жестом велел воинам меня отпустить.

– Со старика «Сесана», если хотите знать: два года вокруг света. Вот только мне уже встали поперек горла сухари и унтер-офицеры, и я решил сбежать, как только мы наткнемся на туземцев, но в меня выстрелили дротиком с ядом, и я чуть не умер в джунглях, прежде чем вот эти друзья меня не спасли. Вот, смотрите, – и он показал мне большой, глубокий и сморщенный шрам на тыльной стороне левой ладони. А я копался в закоулках памяти. Да, это было году в 1883-м или 1884-м? Паровая канонерка «Сесан» исследовала Ост-Индию с целью застолбить колонии для Австро-Венгрии, и разведывательный отряд подвергся нападению и был уничтожен местными жителями. Но это же произошло на побережье... Быть не может.

– Означает ли это, – спросил я, – что мы на Борнео?

Он посмотрел на меня с удивлением.

– Конечно. А где ж вы оказались, по-вашему?

Наш обильный ужин состоял из вареного риса и лесной оленины – весьма своевременно, могу вам сказать, после того как почти две недели мы прожили без нормального питания. За едой мы с ним разговаривали. Я узнал, что он – матрос второго класса Яромир Виходил, рекрут 1862 года рождения из деревни близ Пардубице в Чехии.

– Будучи чехом и социалистом, я всегда недолюбливал старика в Хофбурге, – произнес он. – Но скажите, давно ли умер старый дурак и кто теперь император?

– Он ещё вполне живой.

Собеседник слегка поперхнулся и продолжил.

– Конечно, я иногда скучаю по мелочам, время от времени по дому и по доброй кружке Пилзнера. Но невозможно иметь всё сразу, и к тому же мне, сыну безземельного труженика, незачем возвращаться в Австрию. Нет, это хорошие люди, и я счастлив с ними. И у меня пятеро детей, которые позаботятся обо мне в старости... – он указал на трех сестер Зденку, Власту и Ярмилу, красоток с обнаженной грудью, куривших трубки и жевавших орех катеху. Они сидели с каменными лицами, скрестив ноги и пытаясь следить за разговором на отцовском языке. – Нет, могло быть гораздо хуже. И, конечно, я оказал неплохую услугу этому племени, оказавшись у их порога. За несколько лет пираты с Сулу и работорговцы почти уничтожили их, так что им пришлось выживать в джунглях, питаясь кореньями и древесной корой, как пунанам [76]76
  Пунаны – группа племён (собственно пунаны, букиты, букитаны, басапы и др.) в составе даяков. Живут преимущественно в Индонезии на острове Калимантан, во внутренних областях. Название происходит от двух рек, вдоль берегов которых они жили с незапамятных времен.


[Закрыть] в глубине страны. Тем не менее, мы преподали сволочам пару уроков, как только я немного организовал этот народ. Больше они никогда нас не побеспокоят, хотя я переместил деревню подальше от ручья, чтобы у них не возникало соблазна.

– Но где именно мы находимся?

Он с подозрением взглянул на меня.

– Зачем вам это знать?

– Потому что мы заблудились.

– Заблудились? Австрийский военно-морской десантный отряд заблудился? Как так?

– Сейчас война в Европе. Мы были в Циндао.

– Где это?

– Ну конечно, вы ведь не знаете, да?

– Не очень-то, австрийские газеты в последнее время доставляют с перебоями.

– Это немецкая колония на побережье Китая, в настоящее время в осаде Японии, Англии и Франции. Во всяком случае, мы сбежали на китайской джонке, но нас отнесло на юг тайфуном; мы не имеем ни малейшего представления о том, где находимся, за исключением того, что с ваших слов мы на северном побережье Борнео. Вы можете нам помочь?

– Сколько вас здесь?

– Один австрийский и один немецкий офицер, австрийский унтер-офицер и семнадцать китайцев.

– Ну, я не могу точно сказать, где мы сейчас находимся, потому что сам не совсем уверен. И в любом случае, я не хочу, чтобы вы вернулись позже с большей поисковой партией. Но мы недалеко от северо-восточной оконечности острова Борнео, это точно.

– Значит, это британская территория?

Он засмеялся.

– Спрашиваете. Британская или голландская – не могу сказать. У нас была группа пограничных эмиссаров несколько лет назад.

– И где же они установили границу?

– У них не было такой возможности: мы их схватили, – он показал на черные от дыма стропила длинного дома с закопченной до черноты группой предметов, обернутых в высушенные банановые листья, предметов, которые до этого момента я считал кокосовыми орехами. Неожиданно мне в голову пришла мысль, что относительно архитектурного стиля длинного дома и развлечений эти люди нашли бы общий язык с господарицей Загой.

До окончания вечера я попросил вождя Виходила из племени богемских даяков нарисовать простую схематическую карту побережья, используя огрызок карандаша из моего кармана и кусок гладкой древесной коры. Его пальцы были неуклюжими.

– Лет тридцать прошло с тех пор, как я в последний раз что-либо рисовал, – сказал он.

Но карта оказалась очень кстати, так как на ней было схематически изображено побережье вокруг северо-восточной оконечности Борнео вплоть до первого поселения, которое бесспорно находилось на голландской территории. Деревня в пятидесяти милях называлась Серикпапан, там был маленький полицейский пост. Из полученных в Циндао радиограмм я знал, что по крайней мере в конце сентября Голландия оставалась нейтральной.

Если у нас получится добраться до территории Голландской Ост-Индии и сдаться голландским колониальным властям, то мы, несомненно, сможем избежать интернирования и направимся домой.

Следующим утром мы возвратились на джонку, нагруженные рисовыми шариками и жареной свининой. Вся деревня попрощалась с нами, а три дочери Виходила махали руками и кричали: «Na šhledanou!» [77]77
  Na šhledanou! (чеш.) – До свидания!


[Закрыть], пока сампан отдалялся от пристани. Позже мне казалось, будто всё это мне приснилось. Но это на самом деле произошло, и полагаю, вполне возможно, что где-нибудь в джунглях Борнео правнуки дезертира Виходила всё ещё обмениваются парой чешских слов, не имея ни малейшего понятия, почему так делают, приводя в бесконечное замешательство антропологов и, быть может (кто знает?), став темой нескольких глупых докторских диссертаций по лингвистике в американских университетах.

Провизия от охотников за головами пришлась очень кстати, но, безусловно, наибольшую пользу от нашей экскурсии на берег принесла карта побережья на древесной коре от Виходила: примитивная, но при этом довольно точная, как мы поняли за два следующих дня, когда прокладывали путь через пролив Сибуту и далее вдоль восточного побережья Борнео, прижимаясь к берегу и отмечая ориентиры один за другим: скалистый мыс, выступающая группа деревьев, обломки корабля на отмели и так далее. В конце концов, мы приплыли к небольшому заливу, который, по его предположению, считался северо-восточной границей голландской территории. Мы направили джонку в речку и вскоре привязывали ее к пристани крошечного поселка Серикпапан с населением около тридцати человек.

Официальную резиденцию начальника округа от других хижин отличал только развевающийся над крышей голландский флаг, а сама крыша была из гофрированного железа, а не пальмовых листьев. Все окрестные калеки и бродячие собаки столпились вокруг нас с Эрлихом, когда мы поправили фуражки, а потом проделали путь по единственной улице, чтобы вверить себя и корабль в распоряжение королевства Нидерландов.

Представителем королевы Вильгельмины в этих краях (вероятно, самое богом забытое назначение во всей голландской империи) оказалась жизнерадостный молодой ирландец по фамилии Шанахан, примерно моего возраста. В его национальности, разумеется, не было ничего особенного: когда страна с населением в четыре миллиона пытается управлять колониальной империей размером с две Европы, то неизбежно, что белые голландцы на земле встречаются довольно редко, и администрации Голландской Ост-Индии приходится нанимать всех европейцев, каких только можно.

Как и я, Шанахан был обязан своим присутствием здесь, на северном Борнео, опрометчивому приступу блуда: в его случае с женой своего непосредственного руководителя в Батавии. Но я счёл его добродушным, преданным своей приёмной стране и далёким от популярного стереотипа об отупевшем колониальном чиновнике, приговорённом к гибели от жары и скуки на какой-нибудь отвратительной заставе. На самом деле, он, по-видимому, наслаждался пребыванием здесь, на самой дальней голландской границе, где полагался только на себя и шестерых местных полицейских, чтобы претворять в жизнь указания из Гааги территории, по размерам ненамного меньшей самих Нидерландов.

– Сейчас главным образом нам приходится бороться с охотниками за головами и междуплеменными войнами, – сообщил он, когда мы сидели на веранде и пили пиво из его драгоценного запаса, – а еще со шхунами работорговцев, похищающих людей для работ на плантациях копры. Флот положил конец большей части пиратства вдоль побережья, но нам до сих пор доставляют проблемы мерзавцы султана Сулу – то отребье, что преследовало вас. Границы с англичанами и американцами до сих пор не установлены, так что никто не может решить, кто же должен с ними расправиться. Сейчас я в основном воплощаю в жизнь чертову идиотскую директиву из Гааги, чтобы даяки не хранили умерших родственников в гостиной, пока те не сгниют. Вот спрашивается, как бы Вильгельмине понравилось, если бы даяки приплыли в Амстердам на своих каноэ и попытались заставить голландцев прекратить хоронить людей на кладбищах? Но скажите, господа, чем, я могу вам помочь в нашей глуши?

– Мы хотим, чтобы правительство Нидерландов нас интернировало, если это не причинит вам слишком много хлопот. Мы в полутора тысячах миль от нашей ближайшей базы, на протекающей джонке с китайской наемной командой, которая в скором времени может вызвать некоторые проблемы, вода и провизия на исходе, и нет совершенно никакого смысла пытаться вернуться в Циндао, может, город вообще пал. Так что, если бы мы могли сдаться и разоружить корабль, то были бы просто счастливы, если нас возьмут под стражу.

– Хорошо, капитан, – улыбнулся ирландец, – я был бы рад помочь, но вас столько, что это мы будем вашими пленниками, а не наоборот, учитывая, что вас двадцать, а нас только семеро.

– Но, конечно, вы можете связаться с вашим командованием и убедить их послать за нами военный корабль?

– Боюсь, это не так-то просто. Мы тут сами по себе, говорю же вам. К нам раз в три месяца приплывает канонерская лодка, и последний визит она нанесла неделю назад. Что до остального, то здесь нет ни дорог, ни телеграфа. Быстрее всего послать сообщение наместнику в Таракан с бегуном, который будет три дня бежать туда и столько же обратно. Что касается вашего содержания здесь, то наши припасы этого не позволяют. В этих краях еда не в избытке. Нет, капитан, надеюсь, вы не подумаете, что я негостеприимен, мне приятно, что вы нас навестили, но думаю, вам лучше выйти в море и самим доплыть до Таракана. Это всего лишь миль пятьдесят, а я дам вам карту и письмо к комиссару с объяснением, почему мы не могли оставить вас здесь.

Я взвесил сложившееся положение. Конечно, гораздо привлекательнее провести еще день в море, чем сидеть здесь неизвестно сколько в ожидании, пока голландские власти пришлют за нами корабль. В конце концов, может потребоваться больше времени, чем я думал, чтобы избежать интернирования. И сказать по правде, я очень хотел вернуться в Европу, пока еще идет война. Последняя новость до побега из Циндао была о том, что в начале сентября немецкие войска находились вблизи Парижа. Тогда, конечно, война закончится до Рождества, возможно, даже раньше. И в то же время, кто знает, какие грандиозные события я могу пропустить, пока сижу в Батавии под арестом, читая газеты и желая оказаться там, где идут военные действия. Я также чувствовал, что лейтенант Эрлих настроился добраться до своей далекой родины и продолжить борьбу за кайзера. Нет, подумал я, давайте поспешим навстречу цивилизации.

На следующий день ближе к вечеру джонка императорского и королевского флота «Шварценберг» обогнула северную оконечность довольно большого острова приблизительно в десяти милях к северо-востоку от Таракана, отмеченного на карте Шанахана как “остров Секу”. Мы держались со стороны моря, потому что в проливе между островом и материком пряталось много коралловых рифов. Когда мы проползли вокруг мыса, крик Кайнделя вынудил меня помчаться в носовую часть корабля.

На якоре в окаймленном пальмами заливе, примерно в трех милях к югу, стоял большой пассажирский лайнер. Он выглядел до странности знакомым. Я взял бинокль и начал его изучать. Сомнений быть не могло. Для неопытного глаза новая окраска может полностью изменить внешний вид корабля. Но я провел на море слишком много лет, чтобы купиться на такое. Элегантный черный корпус и белые палубные надстройки неровно и кое-как перекрасили в серый цвет как у линкоров, но колпаки на трубах и забавные закругленные аркады вдоль прогулочных палуб ни с чем не спутаешь.

Перед нами был лайнер «Австрийского Ллойда» «Горшковски», на борту которого я прибыл на Дальний Восток три месяца назад, в последний раз я видел его пришвартованным у набережной Вайтань в Шанхае. Но что он делает здесь, в Ост-Индии? Я настроил бинокль и увидел энное количество красноречиво задрапированных брезентом бугров на форкастле и около поручней квартердека. Так что это был он: оснащённый как вспомогательный крейсер для разрушения торговых путей.

Это просто везение, и никакой ошибки. Я знал, что до 1914 года наши германские союзники создали по всему миру сложную сеть станций по снабжению углем и боеприпасами для оказания поддержки в крейсерской войне против огромного британского торгового флота. Как и следовало ожидать, у Австро-Венгрии такое снабжение отсутствовало. Но я знал, что, по крайней мере теоретически, австрийские пассажирские лайнеры могут быть оснащены как вооруженные торговые крейсеры, а их экипажи в основном составляли флотские резервисты. Видимо, когда началась война, капитан Мартинелли проявил весьма несвойственную австрийцам инициативу и вооружил ​​корабль, чтобы заниматься каперством [78]78
  Каперы (корсары, приватиры) (нем. Kaper, фр. corsaire, англ. privateer) – частные лица, которые с разрешения верховной власти воюющего государства использовали вооруженное судно с целью захватывать торговые корабли неприятеля, а в известных случаях – и нейтральных держав. То же название применяется к членам их команд.


[Закрыть]. Что ж, раз дело обстояло таким образом, для нас найдется место на борту.

А что насчет наших китайских моряков? Подумав об этом, я решил, что у меня нет желания вовлекать их в европейскую войну. За две недели они и без того вынесли достаточно, хотя мы так и не поучаствовали в боевом задании той ночью в Циндао. И я чувствовал, даже если они теперь фактически члены австро-венгерских кригсмарине, с них уже хватит.

Разумеется, у меня не было никакого желания видеть, как их мобилизуют для длительной и гораздо менее хорошо оплачиваемой службы императору Францу-Иосифу. Нет, мы оставим им джонку и деньги, чтобы китайцы смогли добраться домой. Эрлих может какое-то время оставаться с ними. После того как мы с Кайнделем доложимся капитану «Горшковски», мы пошлем ему сообщение с предложением присоединиться к нам. Если он захочет, то может выбросить за борт торпеды, загрузить пулемет и винтовки на сампан и попрощаться с обоими Беями из Вены и остальными, заплатив им оставшуюся часть вознаграждения. Эрлих говорил, что как раз в это время года северо-китайские джонки регулярно торгуют в этих водах, поэтому наши китайцы без особых проблем смогут присоединиться к направляющейся домой флотилии.

«Шварценберг» бросил якорь в небольшой бухте, скрытой от посторонних глаз, и мы с Кайнделем отплыли на сампане. К этому времени мы уже изрядно пообтрепались, загорели и обросли. И нам будет нелегко убедить вахтенного офицера, что на самом деле мы моряки австро-венгерского военно-морского флота, особенно если мы приплыли на сампане. Но проблема решилась сама собой. Нам пришлось грести почти час, чтобы приблизиться к «Горшковски» на расстояние оклика. Мы подплывали с кормы, как и в предыдущий раз в Антибари.

Я заметил, что название корабля затерто. С некоторым удивлением я также увидел, что когда-то безупречный корабль теперь выглядел очень потрепанным: не только пятна ржавчины и грязь (что вполне допустимо после трех месяцев войны), но неопрятный во множестве тех мелких деталей, которые и отличают образцовый корабль от плавучего бардака – криво висящие на балках шлюпки, хлопающие открытые иллюминаторы, постиранное белье, небрежно висящее на поручнях. Что-то в его облике меня смущало.

И никаких признаков жизни – только часовой с винтовкой праздно склонился над гакабортом и безо всякого интереса смотрел на наше приближение. Из открытого кормового люка около ватерлинии донесся скорбный плач аккордеона. Неожиданно слабый ветерок с суши всколыхнул полуденную гладь бухты – едва-едва чтобы развернулся флаг на гюйсштоке. Когда я его увидел, у меня перехватило дыхание: белый, с голубым Андреевским крестом. Флаг русского императорского военно-морского флота.

Так вот оно что: русские захватили «Горшковски» в качестве приза и вооружили его как вспомогательный крейсер. Я подал Кайнделю знак проплыть мимо и скрыться. От кучки местных хижин на далеком берегу залива к кораблю приближалось несколько проа, так что наш сампан не слишком выделялся среди них, а что касается нас самих, то я надеялся, что мы достаточно загорели и пообтрепались, чтобы сойти за малайцев. Часовой не проявил к нам никакого интереса, а единственным членом экипажа в поле зрения был еще один человек в белом кителе, только что спустивший к подножию трапа, чтобы опрокинуть в море ведро с пустыми бутылками.

Когда он посмотрел на нас, у меня мурашки пошли по коже. Что отвечать, если нас окликнут? Я посмотрел на него, и мы одновременно узнали друг друга: это был стюард первого класса Фердинанд Вонг, работник линии «Австрийского Ллойда», китаец из Триеста, с которым я подружился во время путешествия в Шанхай. Он смотрел на меня в изумлении, а затем махнул, чтобы мы приблизились. Мы скользнули к подножию трапа.

– Вонг, что вы вообще тут делаете...?

– Сейчас не время для расспросов, герр лейтенант, просто позвольте прыгнуть к вам.

Он осмотрелся, чтобы убедиться, что нас не видят, и прыгнул в сампан. Мы спрятали его под куском брезента и погребли прочь, стараясь, чтобы отплытие не выглядело слишком поспешным. Удалившись на безопасное расстояние, мы засыпали Вонга вопросами.

– Но Вонг, что вы делаете с русскими? Ведь «Горшковски» сейчас военный корабль, а вы гражданский, и вдобавок австриец.

– Я знаю. Герр лейтенант, я им так и сказал, но у меня не было выбора.

– Что случилось?

– Мы грузили уголь в Шанхае для обратного пути, когда получили телеграмму из Триеста с приказом остаться там и ждать инструкций. Потом нам написали, что из-за войны надо плыть в Нагасаки, а не в Гонконг. Мы прождали там неделю, а потом получили другую телеграмму, велевшую возвращаться в Шанхай, поскольку японцы могут вступить в войну против нас. Так что мы снова подняли пары и отплыли – прямо навстречу русскому крейсеру, стоявшему как раз за трёхмильной границей. Нам пришлось следовать за ними во Владивосток в качестве приза.

– Что случилось потом?

– Экипаж интернировали, а пассажиров посадили на поезд до Австрии. Они собирались интернировать и меня, но затем русские сказали, что я буду их стюардом, хотя при этом они красили корабль в серый и устанавливали пушки. Я сказал, что я гражданский и подданный Австрии, но капитан просто ударил меня в челюсть и обозвал грязным китаёзой, и добавил, что если не заткнусь и не стану делать, что говорят, то он меня пристрелит. И вот, пожалуйста, я стал стюардом на борту вспомогательного русского крейсера «Николаев».

– Что они здесь делают?

– Вероятно, ищут «Эмден», так утверждают, – Вонг мрачно улыбнулся. – Хотя, судя по тому, что я видел, флаг им в руки.

– Что, всё так плохо?

– Плохо? Не то слово. Экипаж – только половина того, что нужно для управления кораблём, и большинство из них крестьяне, которые наверняка никогда раньше и моря не видели. Срут в углах, страдают от морской болезни и пьют водку, как минералку. А офицеры – вы в жизни таких не видели: многие едва ли могут отличить нос от кормы. Думаю, мы здесь только потому, что они заблудились. На прошлой неделе наш любимый отец-командир Благодарёв откусил матросу ухо, потому что тот неправильно одет. Вот что я вам скажу, герр лейтенант: если бы не вы, я бы спрыгнул за борт и рискнул быть съеденным акулами, лишь бы добраться до берега. С таким-то сбродом на борту только вопрос времени, когда они порвут задницу на рифах – или, возможно, нас найдет «Эмден».

Когда мы обошли вокруг мыса к заливу, где «Шварценберг» встал на якорь, то увидели плывущее с востока судно. Когда оно приблизилось, мы поняли, что это военный корабль, фактически небольшой крейсер. На какое-то невероятное мгновение мы решили, что это «Эмден». Разочарование наступило потом, когда он развернулся бортом приблизительно в миле от лайнера. Я понял, что это двухтрубный корабль значительно более ранней постройки, чем гладкий, трехтрубный «Эмден».

Сначала я его не опознал, но потом понял, что это голландский крейсер типа «Холланд». Я видел подобный в Йокогаме в году эдак 1905-м, и хотя этот был сильно перестроен (трубы укоротили и нахлобучили странные капюшоны), силуэт оставался по-прежнему узнаваемым. Он остановился, и на мостике замигал сигнальный фонарь, передавая сообщение на французском: «Информируем, что вы находитесь в территориальных голландских водах более суток, определенных международным правом. Просим немедленно покинуть территориальные воды и выйти в море».

Ответа не последовало. Сообщение повторили, получив только абсолютно неразборчивый ответ с российского корабля. Похоже, положение безвыходное. На месте голландского капитана я бы теперь отправил сообщение по радио, чтобы хоть как-то справиться с этим неприятным и дурно воспитанным гостем. Но вдруг меня поразила идея: почему бы не избавить его от хлопот? Торпеды все еще на джонке. Кайндель проверял их только позавчера, в Серикпапане, и посчитал, что те в идеальном состоянии.

А тем временем «Николаев» (бывший «Горшковски») стоял на якоре и, казалось, не выказывал никакого намерения куда-либо двигаться, может даже вообще был не в состоянии двигаться, поскольку Вонг сообщил о проблемах с правым двигателем. Возможно, стоит попробовать, и это, несомненно, послужит лучшей наградой за две недели лишений, чем покорно сдаться, так и не нанеся удара за родину. Почему бы и нет?

Когда мы втроем снова пришвартовались к джонке, уже стемнело. Я обрисовал ситуацию Эрлиху, и мы составили план. Вечерний бриз нам благоприятствовал, что и послужило основным фактором для ночной торпедной атаки под парусом. Теперь дело было за экипажем, поскольку я имел основания полагать, что атака будет рискованной.

Русские вряд ли самые внимательные в мире моряки, по крайней мере, судя по весьма нелестным отзывам Вонга, но с голландским крейсером поблизости они, несомненно, будут нести вахту бдительнее, чем обычно, и не станут спать на боевом посту. Для успешной атаки мы должны приблизиться на пятисот метров, а на этой дистанции в лунную ночь мы представляем из себя хорошую мишень. Поэтому на время этого короткого плавания, которое вполне может оказаться последним, я высадил на берег всю команду кроме самого минимума, необходимого для управления «Шварценбергом».

Конечно, Кайндель, Эрлих и я останемся на борту, и еще Фердинанд Вонг, который технически являлся резервистом (хотя в настоящее время в классе E8) и настойчиво хотел идти с нами, чтобы отомстить за те два злополучных месяца, проведенных с российским имперским военно-морским флотом. Помимо этого мы взяли только Младшего и Старшего беев из Вены и еще шесть китайских моряков, которым пришлось изрядно доплатить золотыми монетами из запаса. Остальных мы отослали на берег в сампане, велев отправляться домой пассажирами следующей отплывающей в Китай джонки.

Около половины одиннадцатого мы подняли якорь и крадучись выползли из залива. Все маскировочные охапки бамбука срезали, и две коричневые торпеды маслянисто поблескивали в лунном свете, все еще на бортовых подвесах, но уже без защитных колпаков на носовых взрывателях.

На носу установили пулемет в надежде на то, что после атаки мы могли бы обстрелять лайнер и сбить прицел артиллеристам. Но пока все было тихо, и мы поскрипывали курсом в открытое море, движимые мягким тропическим бризом. Обогнув мыс, мы стали с напряжением всматриваться в поисках цели. А если корабль поднял пары и отплыл, подчинившись голландцам? Мы страшились повторения безрезультатной атаки в Циндао двухнедельной давности. Но нет, корабль оказался на месте, именно там, где и во второй половине дня, затемненный так небрежно, что пятна света светились вдоль всего корпуса, как кошачьи глаза в темноте. И голландский крейсер находился все там же, по-прежнему ожидая помощи, которая обеспечит соблюдение правил нейтралитета.

Эрлих правил джонкой, Кайндель стоял у пулемета, а я присел в средней части посудины вместе с Вонгом, в готовности запустить двигатели торпед с бросить их с подвесов. А китайцы тем временем ловили последнее дыхание умирающего бриза в потрепанные паруса. Мы медленно приближались к ничего не подозревающему лайнеру. Конечно, они нас видели: луна ярко светила и казалась в два раза больше, чем в северных широтах. Но, полагаю, все их внимание было сосредоточено на голландском крейсере, или, возможно, они видели нас, но считали местным торговым проа, не представляющим никакой опасности.

Во всяком случае, мы приблизились на шестьсот метров или около того, прежде чем раздался первый предупредительный выстрел, а первый луч прожектора начал рыскать в море по правому борту. Эрлих отлично вывел нас на цель – под углом градусов в сто справа от носа лайнера. Теперь, когда часовые открыли огонь, выстрелы трещали в темноте, хотя по какой цели они стреляли – неясно. Я дернул за линь, чтобы поднять на фор-марсе флаг австрийского военного флота. Сейчас или никогда.

– Обе торпеды, запуск! – закричал я и взмахнул молотком, чтобы ударить по рычагу запуска двигателя торпеды.

Двигатель торпеды кашлянул и заработал, злобно зашипев паром, когда внутри корпуса воспламенились воздух и топливо, смешавшись с водой. Как будто огромный железный прут раскалили добела и сунули в воду. Я услышал такой же шум с противоположного борта, а затем дернул рычаг, открывающий подвесы. На мгновение мне показалось, будто что-то застряло, потом рычаг поддался, и меня чуть не сбило с ног, когда джонка качнулась из стороны в сторону, внезапно освободившись от полутора тонн торпед. Прежде чем нас ослепил луч прожектора, нащупавший джонку, я успел увидеть, как два одинаковых пенных следа несутся по направлению к стоящему на якоре лайнеру.

Сейчас я думаю, нас спасло только то, что они отвлеклись на голландцев. А также то, что мы находились уже слишком близко к лайнеру, а так сильно основные орудия не опустишь. Они, конечно, старались, и у меня потом была контузия, а пару дней стоял звон в ушах. Но цель для них оставалась неясной.