Текст книги "Герои пустынных горизонтов"

Автор книги: Джеймс Олдридж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

– К бедному Юнису я, пожалуй, съезжу, – сказал генерал. – Что касается Талиба, то с ним, по-моему, не стоит связываться. Это прохвост, способный на любые гадости. И, во всяком случае, ему нельзя доверять. Юнис из Камра – другое дело: он человек разумный и миролюбивый и всегда хорошо к нам относился. Возможно, он прислушается к нашим доводам.

Азми вздохнул так глубоко, что его кожаный пояс заскрипел. Он подумал с минуту, потом сказал: – Увеличьте немного нефтепроводное отчисление – и бедный Юнис станет шелковым. Можете вы пойти на это?

Нефтепроводным отчислением назывались деньги, которые англичане выплачивали Юнису за то, что нефтепровод проходил по территории Камра. Это было, в сущности, небольшое пособие. Одно время его выплачивали и Талибу, но потом прекратили, потому что старый разбойник никогда не выполнял своих обязательств.

– Тут вопрос не в деньгах, – ответил генерал. – Юнису нужно доказать, что восстание племен ничего не даст ему. Он просто обязан соблюдать лояльность по отношению к Бахразу, и нужно ему это внушить.

Азми громко рассмеялся. – Юнис слишком беден, чтобы думать о лояльности, генерал. Будь у меня деньги, я бы сам к нему поехал и подкупил его. Талиб – другое дело. Но к Талибу, насколько мне известно, поехал ваш друг, мистер Фримен…

– Фримен? Что он тут делает? Когда он поехал к Талибу?

Лукавый Азми наслаждался произведенным эффектом. – С месяц тому назад он явился ко мне и попросил дать ему провожатого. Он сказал, что едет уговорить Талиба не идти против Бахраза, что предложит ему от нашего имени оружие и продовольствие за помощь, которую он нам может оказать.

На какой-то миг генерал не смог скрыть своего возмущения этой ведомственной конкуренцией в недрах английской дипломатической службы. Какого черта Фримен является сюда и затевает какие-то переговоры с Талибом? Правда, заигрывание с прохвостами вполне в духе ведомства, в котором подвизается Фримен. Эти недоросли в роли политических агентов своей игрой в заговоры и контрзаговоры только вредят делу. И при этом агенты типа Фримена ни перед кем не отвечают за свои действия – ни перед министерством иностранных дел, ни перед военным министерством, ни даже перед посольством. Просто молодые дурни, привыкшие поступать так, как им взбредет в голову.

– А разве вы не знали о приезде мистера Фримена? – невинно спросил Азми.

– Знал, конечно, – сердито солгал генерал Мартин. – Я только не знал, что он уже здесь.

– Мистер Фримен подвергает себя большой опасности, разъезжая вот так по пустыне, – сказал Азми. Он вынул пачку американских сигарет и предложил генералу, но тот отказался; тогда он закурил сам. Курил он так же, как и говорил, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание. – Ну, может быть, Гордон приглядит за тем, чтобы с ним ничего не случилось.

Генерал не ответил. Он сильно сомневался, станет ли Гордон «приглядывать» за тем, чтобы с Фрименом ничего не случилось. Одно дело – открыто и честно через посредство Хамида пригласить Гордона для разговора, как поступил сам генерал. И совсем другое дело – рыскать по Джаммарской пустыне и заводить интриги у Гордона за спиной. Гордон – англичанин, но в нем много от дикости араба. Фримен – человек совсем другого типа, и можно сказать наперед, кто из них двоих выйдет победителем из этой борьбы за Джаммар, требовавшей от противников хитроумия и силы. Фримену со всем его золотом (а у него наверняка есть золото: это единственное средство воздействия, которым пользуются такие политические агенты, оно им заменяет ум и обыкновенную порядочность) – Фримену со всем его золотом далеко до Гордона. И генерал поймал себя на том, что эта мысль вызывает у него улыбку.

– Конечно, если Фримен сумеет заручиться для нас помощью Юниса или Талиба, – сказал Азми, – Хамиду тогда и близко не подойти ни к окраинным районам, ни к аэродрому, ни к нефтепромыслам.

– Напрасно вы так рассчитываете на Фримена, Азми, – сухо заметил генерал. – Едва ли его вмешательство спасет положение. Ваша задача сейчас – взять достаточно мощное войсковое соединение и отрезать с его помощью север от юга. Это сделать необходимо, даже если придется продержать войска в пустыне до весны. Отборные части Легиона должны быть сосредоточены между аэродромом и нефтепромыслами. Это единственное решение вопроса, Азми.

Азми покачал головой. – Пока я со своими легионерами буду гоняться за Хамидом, – сказал он, сокрушенно кряхтя, – революция города и деревни охватит всю страну. Взгляните, генерал. – Азми, не вставая, ткнул пальцем в карту, висевшую на стене под чучелом фазана. – Видите эти красные отметки на карте? Нет ни одной деревни Приречья, ни одного городка в верховьях реки, где бы их не было, а вокруг столицы они образуют плотное кольцо. Видите? Так вот, это отмечены все места, где мы обнаружили тайные склады оружия и боеприпасов вплоть до пулеметов и гранат, не говоря уже о винтовках. Взгляните! – Он поднялся, с усилием сдвинув свою тушу с места, подошел к другому столу и достал подробную, испещренную затейливой вязью рукописную карту местности. – Вот, видите? Повсюду во всех этих деревнях и городах мы ловили и арестовывали террористов и революционеров, и не по одному или по два, а десятками, даже в деревнях. А теперь взгляните сюда! – Тяжело переваливаясь, он подошел к окну и взмахнул пухлой рукой, указывая генералу на свои охотничьи угодья, свои поля с первыми в крае ирригационными сооружениями, весь этот дышащий жизнью водораздел между рекой и пустыней.

– Видите вы этих людей на моих полях, на моих, принадлежащих мне землях? – Он с силой ударил себя кулаком в жирную грудь. – Думаете, это просто крестьяне? Обыкновенные люди в джалабии [11]11
  Джалабия, или галабия, – верхняя одежда арабских крестьян. – Прим. ред.


[Закрыть], да? Ошибаетесь, сэр! Никому из них я больше не могу доверять. Все замешаны в этих делах. Каждый жалкий землекоп, каждый бродяга. Посмотрите, что творится на наших дорогах! Сколько развелось у нас воров и разбойников, от которых нет спасенья – ведь их не сотни, их тысячи! Люди бросают родные деревни и ударяются в разбой – грабят, убивают, крадут винтовки у солдат. А солдаты! Если б вы только знали, сколько у нас дезертиров каждый месяц – даже среди моих легионеров! А горожане, все эти обитатели трущоб, которые с утра до вечера строят заговоры и козни, потому что им больше нечего делать! Что же вы думаете, они будут сидеть тихо и мирно, пока я буду занят погоней за Хамидом?

Азми фыркнул и вернулся на свое место, утомленный этой тирадой. С тяжелым вздохом он опустился в кресло.

– Все они только ждут случая, – сказал он, широким движением руки обводя окно и обе карты. Потом пожал плечами и горестно высморкался. – Да и можно ли их винить? Посмотрите на наши поля. Мы теперь знаем только одну культуру – хлопок. Что же получается? Половина крестьян остается без дела, потому что для хлопка много людей не нужно. А почему мы сеем только хлопок? – Он беспомощно развел руками. – Не можем иначе. Это единственная доходная культура. Мы должны сеять то, что можно продать, иначе земля себя не окупит. Хлопок нужен всем. В частности, он нужен Англии, и с его помощью Англия держит в плену большую часть нашего сельского хозяйства. Чтобы земля давала доход, мы должны сеять хлопок и только хлопок. А это губит почву. Это обрекает половину наших крестьян на нищенство и бродяжничество. Я тут ничего поделать не могу. Но мне нельзя никуда отлучаться, потому что, если меня не будет, бродяги и революционеры захватят власть в стране.

Генералу Мартину вдруг стало жаль этого тучного, задыхающегося человека, который действительно был в безвыходном положении, и в таком же положении была вся его страна (и если уж на то пошло – весь мир). – Я вовсе не предлагаю вам отправить в пустыню всю вашу армию, – сдержанно заметил он. – Речь идет о том, чтобы выделить для этого одну бригаду Легиона.

– Но у меня нет лишней бригады! – вскричал Азми. – Я не могу обескровить мои лучшие силы, обескровить Легион.

– Тогда достаньте людей еще откуда-нибудь.

– Откуда? Я без конца прошу короля и Омар-бея дать мне еще людей, но они предпочитают держать их у себя в Бахразе для полицейской службы и охраны дворца. Ох-хо-хо! Если вам нужны войска для аэродрома, генерал, обращайтесь к Омару и к королю…

– Хорошо, я обращусь к Омару и к королю, – успокоил его генерал. – Но помните, Азми: вы должны выступить против Хамида до начала весны. Если вы дадите ему возможность весной прийти сюда, к восстанию примкнет не только вся пустыня, но и окраинные районы, и Приречье, и все остальное.

Азми безнадежно всплеснул руками. – Достаньте мне еще людей, генерал, и я завтра же двину свои силы в пустыню.

– Хорошо, я вам достану людей! Должен же быть какой-то порядок в этом деле! Мое правительство не для того снабжает вас новейшей техникой, чтобы вы держали ее в болотах Приречья на случай крестьянских бунтов. Нужно начать действовать в пустыне и как можно скорей.

Азми вздохнул. – Все зависит от вас, генерал.

– Нет, Азми. Не от меня, а от вас.

В дверь постучали. Вошел бахразец-легионер и что-то сказал Азми. Тот кивнул и движением руки отпустил его.

– А теперь забудем обо всем этом, генерал, – сказал Азми, торопясь окончить неприятный разговор. Он встал, вынул темные очки и надел их. На его зов вошли три офицера и стали снимать висевшие на стене дробовики. – Лучше отправимся поохотиться, подстрелим несколько хороших, жирных уток. – И, не дожидаясь ответа, Азми с улыбкой взял генерала за локоть и повел к выходу.

Генерал не питал особой страсти к охоте, но он был метким стрелком, а кроме того, ему хотелось как-то сгладить неприятное впечатление. Вместе с Азми он прошел вдоль двойного ряда одетых в синюю форму офицеров и солдат Легиона, приветствовавших их отданием чести по-английски. Так, с приветствиями, генерала довели до машины. Азми велел одному из своих адъютантов остаться и освободить место для генерала. Они сели, и машина тронулась в путь. Впереди ехали две другие машины с охраной, сзади – третья, открытая, в которой сидели щеголеватые и надменные бахразские офицеры, и в арьергарде – еще одна, с легионерами.

– Внимание! – сказал Азми и нажал какую-то кнопку. Брезентовый верх большого американского автомобиля откинулся назад, боковые стекла опустились. – Осторожно! – сказал Азми и повернул еще какую-то ручку, отчего его сиденье повернулось боком.

Теперь генерал и Азми сидели или полустояли в машине спиной друг к другу. Машина, замедлив ход, въехала под навес, сооруженный из тростника и глины, и остановилась.

– Видали? – с ребяческим восторгом сказал Азми. – Со всеми удобствами, а? Не нужно даже двигаться!

Генералу дали в руки ружье, заряженное и со взведенным курком; но эта странная охота с комфортом по-королевски уже вызывала в нем раздражение.

– Чудесно! – блаженно вздохнул Азми. – От нас требуется только одно – ждать!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Потерпев неудачу у шейхов окраинных племен, Гордон вовсе не пал духом; напротив, это его раззадорило, и он объявил Смиту, что захватит аэродром без помощи Талиба и прочих дряхлых и глупых стариков. – Не нужна мне их жалкая помощь, сделаю все сам.

– А как? – Злосчастный практицизм Смита тотчас же заставил его усомниться. – С десятком телохранителей? С двумя броневиками?

– Нет. Вот с ними! – И Гордон презрительно ткнул пальцем вниз – туда, где к неяркому пламени костров жались десятка два отбившихся от своих племен бедуинов, которые частью сами пристали к ним в пути, частью были присланы неистовым поэтом Ва-улом.

Отряд расположился лагерем в Вади-Джаммар, гигантской расселине вулканического происхождения, отделяющей красную Джаммарскую пустыню от предгорий Камра. Каменистые склоны этой расселины, изрытые глубокими пещерами, сходились у подножия, образуя узкое ущелье – настолько узкое, что ни кочевники, промышляющие набегами, ни бахразские патрули сюда не заглядывали из страха очутиться в ловушке. Загородить оба выхода не представляло никакого труда. Тем и привлекло это место Гордона; и не только потому, что опасность отпугивала врагов, но и потому, что это была отличная естественная крепость для небольшого отряда, который в случае надобности легко мог рассредоточиться и спрятаться среди скал. В каменных впадинах скопилось большое количество воды после зимних дождей.

Но Смиту казалось рискованным жить и прятаться в узкой песчаной щели между двумя громадами скал. Кроме того, он боялся самолетов.

Гордон пожал плечами. – Никакие бахразцы теперь сюда не сунутся. Чтобы запереть нас тут, Азми понадобится половина Легиона, не говоря уже о том, что мы заметим его приближение за неделю вперед. Когда Талиб искал убежища после какого-нибудь особенно дерзкого набега, он всегда находил его здесь. Но теперь он забыл сюда дорогу. Самолеты? Попрячьте все в пещеры, и бахразские летчики ничего не увидят. Да они и не стремятся что-либо увидеть. Зачем им лишние заботы, лишние усилия? У нас здесь будет база. Отсюда мы и начнем действовать.

– С этим сбродом? – переспросил Смит тоном, в котором было не меньше презрения к людям, гревшимся внизу у костров, чем у Гордона.

– Да, черт возьми, с этим сбродом. – Гордон произнес это сквозь зубы, потому что холодный ветер, гулявший по ущелью, нес тучи пыли и, точно стальными прутьями, сек лицо и руки. – Я не допущу, чтобы из-за чьей-то никчемности рушились мои планы. К черту Талиба и всех остальных! Я захвачу этот аэродром со стадом ослов, если понадобится, чтобы доказать, чего стою я, чего стоит Хамид, чего стоит все то, во что я верю. Тащите сюда каждого встречного с винтовкой, Смитик, и я сформирую собственное войско.

– С подобным войском вы далеко не уедете, – возразил Смит. – Жалкие, отощавшие оборванцы, первый раз вижу таких в пустыне. Они вас и слушать не будут.

– Ничего, послушают, если хотят оставаться здесь со мной. Я в них вколочу жизнь. И я готов подобрать всякого жителя пустыни, который достаточно несчастен и озлоблен, чтобы можно было палкой заставить его служить делу. Ва-ул навербует мне еще бойцов в Джаммаре, а кроме того, я пошлю молодого шейха Фахда в Камр, наверняка там тоже найдутся недовольные своей судьбой, которые захотят примкнуть. И я сделаю все без Талиба, без шейхов, без племен, даже без лозунга служения делу – с одними этими бродягами, чья жалкая нищета будет символом угнетения человека. Я сумею поднять этих несчастных в их собственных глазах. Я вдохну в них огонь и волью в их жилы горячую кровь.

– А чем вы их будете кормить?

Гордон засмеялся, услышав это отрезвляющее замечание. – Несколько набегов в Приречье, маленькое кровопускание толстопузому Азми – и все будет в порядке. Здесь, в вади, мы устроим провиантский склад и склад оружия, здесь же будет наш штаб. А для начала мы с вами съездим, поглядим на аэродром вблизи, чтобы сообразить, как к нему подступиться.

Гордон сознавал, что поддался внезапному порыву самонадеянного вдохновения, взвалив на себя всю ответственность за успех дела. Чтобы создать то фантастическое войско, мысль о котором вдруг осенила его, он должен был бы обладать по меньшей мере божественной волей. Ведь создавать нужно было из ничего, потому что «оборванцы», как их назвал Смит, были хуже, чем ничто. А речь шла о предприятии, успех которого представлялся сомнительным даже с теми силами, которые могли бы отдать в его распоряжение Юнис или Талиб. И вот он взял все на себя и одной своей волей должен создавать войско, способное ринуться на штурм аэродрома с таким боевым пылом, как будто для его бойцов это единственная цель в жизни. Он решил применить свою философию на деле, и теперь нужно, чтобы она себя оправдала.

Как ни странно, она себя и оправдала, но не совсем так, как хотелось бы Гордону. Молодой Фахд вернулся из Камра с кучкой многообещающих молодых дикарей, а Ва-ул слал и слал людей, так что Гордону только-только впору было с ними управиться. Поддерживая порядок в лагере, он сумел подчинить своей власти эти три, четыре, пять десятков голодных бедуинов. Но то была власть силы. В критическую минуту ему пришлось застрелить одного человека, который вдруг взбесился и стал подстрекать товарищей напасть на Гордона и Смита, чтобы завладеть их платьем, одеялами и всем прочим добром, которое у них якобы припрятано в машине и в пещерных тайниках. Если бы не люди Гордона – не кровожадный Бекр, не мальчики с их способностью все учуять и разнюхать, не сдержанно-бдительный Али, – дело могло бы принять еще худший оборот. Одна человеческая жизнь была не такой уж дорогой ценой за приобретенную власть, и все же то, что он сделал, было глубоко противно ему и ничего не доказывало, потому что от этих людей ему требовалось нечто большее, чем покорность из страха. В сущности, он потерпел поражение. Его успех был внешним успехом и касался лишь практической стороны дела, тогда как он знал, что, лишь борясь во имя идеи, арабы могут победить в борьбе. Он не сумел выполнить обещанное – окрылить дух несчастных «оборванцев», и это грозило ему настоящим поражением.

Но отступать уже нельзя было; оставалось одно – заняться практической стороной дела, и Гордон вместе со Смитом (усевшись на двух верблюдов из числа двадцати, которых его людям удалось угнать) отправились выяснять, какие практические задачи предстоит решить при нападении на аэродром.

Аэродром представлял собой просто огороженный колючей проволокой кусок пустыни, на котором находились четыре низких глинобитных барака, с полдюжины наполовину врытых в землю ангаров и два подземных склада горючего, местоположение которых выдавали большие черные бензобаки.

Они объехали его кругом, не встретив к тому ни малейших препятствий. В одном месте они спешились и подошли чуть не к самой проволоке, чтобы рассмотреть какие-то видневшиеся за ней земляные сооружения. Обсуждая со Смитом, что бы это могло быть, Гордон сел, стащил с головы куфию и принялся тщательно вытирать свои запыленные ноги. Эта настойчивая забота Гордона о своих ногах, которые он спешил вытереть или вымыть при каждом удобном случае, и раздражала и привлекала Смита, а порой даже шокировала, потому что, если поблизости не случалось воды, Гордон, не задумываясь, употреблял свою куфию, для того чтобы хоть обмахнуть с ног пыль. Он относился к своим ногам, как к величайшей драгоценности: грязные, забитые песком сандалии приводили его в неистовство, как будто они задерживали его движение вперед.

Раздался выстрел: один из часовых заметил со сторожевой вышки двух бедуинов, расположившихся на отдых в тени своих верблюдов. Однако Гордон спокойно продолжал заниматься прежним делом, пока не встретил устремленный на него пристальный взгляд Смита. Гордон решил, что внимание Смита привлекла его непокрытая голова; он потер лоб и сказал:

– Страшная гадость этот красный песок, липнет к коже. Я, наверно, стал походить на краснокожего индейца.

Может быть, тут была доля невинного кокетства, но так или иначе эти слова заставили Смита действительно посмотреть на непокрытую голову Гордона, и он вдруг подумал о том, как редко, собственно говоря, удается видеть Гордона без головного убора. Даже под белой тканью куфии заметно, как велика эта голова, но разглядеть ее можно, только когда Гордон обливает ее водой у колодца или, проявляя несвойственное ему терпение, позволяет Минке обрабатывать ее бритвой, которая больше режет, чем бреет.

Пока Гордон прилаживал свой головной убор, в предостережение им защелкали еще выстрелы. Не обращая на это внимания, они сели на верблюдов и неторопливо поехали дальше, чтобы продолжить изучение местности. Осмотрели два колодца, которыми давно уже никто не пользовался, но на дне которых еще сохранилась вода. Потом поднялись на вершину холма, откуда аэродром был виден как на ладони, и там снова сели.

– Поместить сюда парочку хороших пулеметчиков, – сказал Гордон Смиту, – так ни один самолет не взлетит и не сядет на этом аэродроме. Верно я говорю?

Смит прикинул расстояние. – Да, если еще вон на ту шишку посадить одного. – Он указал на довольно высокий бархан, весь иссеченный ветром, но твердый и крепкий на вид. – Тогда вся территория аэродрома окажется под перекрестным огнем. Но ведь и эти гнезда так же легко будет обстрелять, даже еще легче.

Они сосчитали самолеты.

– Вот, стоят и жарятся на солнце, – возмутился Гордон, – вместо того, чтобы летать, выслеживать Хамида или охотиться за мной!

– Нельзя, чтобы самолеты все время находились в воздухе, – возразил Смит.

– Почему нельзя?

– Технический уход, заправка…

– Чепуха, вовсе не в этом дело. Я отлично представляю себе положение вещей. Видите вон то низкое строение, первое от нас? Это офицерская столовая. Человек десять офицеров наверняка сидят сейчас там, пьют кофе и холодный лимонад, читают американские журналы. Командир у себя в кабинете лежит на диване, слушает радио и ждет предписаний из Бахраза. Без этих предписаний ни одна машина не оторвется от земли. Обслуживающий персонал спит, часовые разморены жарой, отрядик военной охраны – он помещается по ту сторону поля – выполняет свою задачу буквально: сторожит аэродром. Никто и ничто не шевельнется здесь, покуда какой-нибудь болван в Бахразе не отдаст соответствующий приказ. Привыкли сидеть сиднем и дожидаться распоряжений. Вот эта привычка – самый для нас надежный союзник. Нужно только правильно взяться за дело – и аэродром наш…

– А как это «правильно»? – спросил Смит, по-прежнему убежденный, что без помощи окраинных племен аэродром захватить не удастся.

– Еще не знаю. Прежде всего мы должны избавиться от охраны. И действовать надо ночью. Что, эти самолеты могут ночью подниматься в воздух?

– С известным риском могут.

– Ну, мы, сделаем так, что риск будет слишком велик. Но как убрать этот отряд военной охраны – вот в чем сложность. – Гордон передал Смиту полевой бинокль, чтобы он мог разглядеть солдатские палатки, аккуратными тесными рядами выстроившиеся на дальнем конце летного поля. В центре этого полотняного лагеря находилась площадка с флагштоком посередине, границы которой были отмечены выбеленными известью камнями. Это был плац-парад, он-то и беспокоил Гордона больше всего.

– Как выманит бахразцев с их плац-парада?

– Жаль, вы не взяли с собой того бахразца, которого старый Ашик держал в цепях, – сказал Смит. – Он бы вам тут пригодился. Среди этих солдат наверняка есть революционеры всех оттенков.

– Зейн? Ну еще бы! Этот лохматый маленький догматик явился бы к ним с красным флагом в руках и сказал: «Граждане и товарищи, вставайте-поднимайтесь!» – и, глядишь, все восстали, перебили угнетателей, образовали комитет и выбрали какого-нибудь землекопа в президенты.

Смит смеялся от души; тут, по крайней мере, они были единодушны: эта чуждая идеология внушала обоим одинаковую неприязнь (а может быть, и страх). – А все-таки, – сказал он, – в этом деле Зейн мог бы оказать вам помощь.

– Помощь! – Гордон улегся на самой вершине холма, господствовавшего над аэродромом. – Слушайте, Смит, если когда-нибудь вы увидите, что я заигрываю с бахразскими марксистами в расчете на их помощь, можете пристрелить меня, как шелудивого пса!

– А что если Хамид прислушается к ним? Ведь рано или поздно они до него доберутся.

– Если Хамид к ним прислушается, можете тоже меня пристрелить, потому что мне тогда больше нечего здесь делать. Еще одно разочарование, утрата последнего, что меня привязывает к этому восстанию безумцев, – и мне останется только смерть.

Он говорил, словно вышучивал самого себя, но его светлые глаза смотрели в пустоту неотрывным, суровым взглядом. Смит поймал этот взгляд и почувствовал, что Гордон встревожен. Он никак не мог понять, почему Гордон придает такое значение идеям маленького бахразского революционера. Но было ясно, что мысль о нем не оставляет Гордона и не дает ему покоя, как будто сам маленький бахразец все время стоит рядом и теребит его. В конце концов Гордон все же отогнал эту мысль и, вдруг оживившись, сказал: – Смит! Мы захватим аэродром и преподнесем его Хамиду в дар. Наши оборванцы справятся с этим…

– Сомневаюсь.

– Ох, не убеждайте вы себя, что этот аэродром так уж страшен и неприступен. Последнее дело для бойца, если что-нибудь ему кажется страшным и неприступным. Мы возьмем его, вот увидите! Одним энтузиазмом возьмем, если нужно будет. Хотя ведь у нас же есть ваши машины.

– Но нет экипажа.

– Подготовьте – обучите людей!

– А как с продовольствием, с транспортом?

– Ну вот, вы уже готовы утопить основную цель во всяких штабных расчетах! Достанем все, что нам потребуется. А теперь поехали обратно. Если возьмем хороший темп, то завтра к вечеру уже будем в Вади-Джаммар.

Возвращаться решили кратчайшим путем – через Восточную пустыню, мимо английского нефтепровода. Это был рискованный путь, потому что в районе нефтепровода легко было повстречаться с бахразскими патрулями. И один такой патруль очень скоро попался им навстречу: четыре солдата на небольшом грузовике.

– Четыре дохлых бахразца, – сказал Гордон, глядя на приближающийся грузовик. – Может, отнимем у них машину?

– Как хотите, – устало сказал Смит.

Гордон отер пот с лица, высморкался и ударил своего верблюда палкой по шее, чтобы заставить его повернуться мордой к грузовику. – Нет, – сказал он по-английски. – Я сейчас не могу тратить время на то, чтобы убить несколько человек забавы ради. Только молчите, не говорите ничего.

И Гордон разыграл такой спектакль перед бахразскими солдатами, что те под конец рады были отпустить его на все четыре стороны. Он выдал себя за хаджи, странствующего мудреца; он поучает верующих и живет подаянием, сказал он, и если они замыслили поднять руку на святого человека и его помощника, то пусть сперва во всеуслышание отрекутся от заветов религии. Когда они стали тыкать верблюда в брюхо и засовывать ему палку под хвост, чтобы проверить, нет ли там контрабандного гашиша, Гордон осыпал их бранью, а затем, словно по волшебству, извлек из складок своей одежды книгу и пригрозил накликать на них гнев четырех джинов Джаммара. Выкрикивая эти угрозы, он яростно листал свою книгу, как бы в поисках нужного проклятия. Наконец нашел и объявил солдатам, которые тем временем перешли к верблюду Смита, что сейчас обрушит проклятие на их голову. После этого он прочитал из своей книги (это был оксфордский сборник стихов) две строфы из баллады Бернса о насекомом и начал было третью, но тут перепуганный непонятной тарабарщиной сержант не выдержал: он ударил верблюда прикладом винтовки и сказал, что хаджи может продолжать свой путь, а проклятия пусть прибережет для неверных и похитителей чужих жен и оставит в покое четырех несчастных солдат, которым и так нелегко живется на свете.

– Не всегда это вам будет сходить с рук, – угрюмо заметил Смит, когда они наконец поехали дальше.

– Что? О чем вы говорите?

– О вашем рискованном трюке – чуть ли не прямо объявлять бахразцам, кто мы такие.

– А тут нет никакого риска, – сказал Гордон. – Запомните, Смит, когда вы тычете человеку правду в глаза, она его ослепляет. Все мы в конечном счете достаточно глупы.

Но Смит слишком устал, чтобы воспринимать парадоксы Гордона. Гордон в таких поездках вел себя, словно одержимый. Человек его комплекции без труда мог много часов подряд просидеть на верблюде, зато у злополучного Смита каждый толчок отзывался во всем теле так, словно кто-то изо всех сил стукал его по затылку. Он начал отставать.

– Что, вам нехорошо? – крикнул Гордон.

– Нет, нет. Ничего. Не останавливайтесь. – Смит отстал, чтобы подоткнуть под себя полы бурнуса. У него пониже спины образовалось два больших нарыва, и его лихорадило от боли. «Плохо мое дело, – жалобно признался он самому себе. – Но будь я проклят, если слезу с верблюда и дам Гордону повод издеваться надо мной».

Некоторое время Смит еще держался, но потом, впал в беспамятство и начал бредить, и еще задолго до конца пути Гордону пришлось пересесть на его верблюда и придерживать его сзади, чтобы он не упал. Верблюд Гордона шел на поводу. Так, после пятнадцати часов пути, они прибыли в Вади-Джаммар. Гордону хотелось свалиться мешком со спины животного и раскинуть по земле затекшие руки, но он спрыгнул, как всегда, и ткнул онемелым пальцем в сторону Смита, поникшего в седле.

– Сними его и уложи в спальный мешок, – сказал он маленькому Нури, подбежавшему взять верблюда. – Только не вздумай давать ему рвотное или прикладывать горячие кирпичи. Накорми его, если он сможет есть. И мне тоже принеси какого-нибудь варева. Я голоден.

Он был голоден и утомлен, а кроме того, очутившись вновь в этом вади, он вдруг снова почувствовал, что уже тяготится безумной затеей, которая держит его здесь. Но он слишком устал, чтобы огорчаться этим, и вскоре заснул.

Долго спать ему не пришлось – его разбудила утренняя молитва Али:

– Вставай, сонливец! Посмотри, вокруг тебя всюду бог!

Лагерь еще мирно дремал на песчаном дне вади. Первые лучи солнца осветили гребень горы, сделав его похожим на нитку огромных красных бус, подвешенную к небу, и точно из бездонной чаши лилась утренняя прохлада. Гордон, глубоко дыша, прислушивался к голосам Минки и юного шейха Фахда, которые уже ссорились, несмотря на ранний час. Али сидел рядом, терпеливо дожидаясь, когда Гордон встанет.

– Где Бекр? – спросил Гордон.

– Уехал на охоту. Ва-ул прислал за ним.

– На охоту? – Гордон знал, что Бекр называет этим словом, но он только передернул плечами, словно стряхнул неприятную мысль, и присоединился к остальным, которые уже завтракали лепешками из непросеянной муки, испеченными Минкой. Потом он пошел взглянуть на Смита, который все еще лежал в бреду.

Маленький Нури ухаживал за ним, как за больным козленком, называл ласкательными именами, поднося к его губам чашку с верблюжьим молоком, упрашивал выпить хотя бы один глоток, капельку, чуточку. Он показал Гордону нарывы на пояснице Смита, сказал «мискин!..» [12]12
  Бедный, несчастный (арабск.).


[Закрыть]и жалобно засопел носом.

– Принеси-ка воды, – приказал Гордон.

Преодолевая чувство морального и физического отвращения, которое он всегда испытывал, прикасаясь к чужому телу, Гордон выдавил гной, вычистил раны и прикрыл их носовым платком Смита.

– О мискин, мискин, – причитал маленький Нури.

Гордон поглядел Смиту в лицо и почувствовал к нему жалость. Он понимал трагическую половинчатость этого человека, который был увлечен примером Лоуренса, но остался горожанином в душе, и если одна часть его существа удерживала его в пустыне, то другая неодолимо тянула домой, в Патни, в тесный мирок маленьких людей.

– Господин, – сказал маленький Нури, – самое лучшее, это прижечь больное место. У меня есть железный прут. Позволь мне раскалить его и сделать прижигание. Злой дух не выдержит жара и погибнет. – Нури скосил глаза в сторону, где уже лежал наготове ружейный шомпол: оставалось только накалить его докрасна и приложить к пояснице Смита.