Текст книги "Бешеные псы"

Автор книги: Джеймс Грейди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Рассел замахал на него рукой.

– Все чин чином. Мы все здесь, город вокруг, рядом с моим человеком, Виком, психиатр, док… а не сплясать ли рок?

– Леон… – начал Жюль, затем громко сглотнул. Попытался встать.

– Доктор Ф. держался уверенно, – сказал Рассел, – полностью владел группой.

Зейн подчеркнуто громко прокашлялся.

Рассел даже бровью не повел.

– Леон умирает… – вздохнул отец нашего психиатра. – Только не это, только не так.

– Какого хера, – подхватил Рассел, – разве это вообще когда-нибудь бывает так?

При слове «хер» невинные слушатели буквально окаменели.

– Итак, – спросил Рассел, – где был я?

– Где ты сейчас? – сказал я.

Приложив руку к сердцу, я спрятал большой палец, так чтобы он был не виден. Оставшимися четырьмя я стал отчаянно сигнализировать Расселу, передавая четыре волшебных слова, от которых могло зависеть все: «Заткни свою чертову пасть!»

– Я здесь, дружище, – ответил Рассел. – Так же как и ты. Все здесь.

– Кроме бедного доктора Фридмана, – заикнулась Хейли.

– Да, – протянул Рассел. – Хороший был человек. Хотя никогда не хотел обращать внимание на то, что я говорю. «Сортир», – твердил я, но доктор Ф. словно бы и слушать не хотел.

– Молодой человек, – сказала сидевшая рядом со мной психиатр, – с вами все в порядке?

– А вы что, считаете, что хоть один человек в мире в порядке? Так что же вы за психиатр?

– Простите, если…

Но Рассел взмахом руки прервал доктора Йэрроу Кларк:

– Нет, это вы меня простите.

– Эх, Вик! – сказал Рассел. – Мне так жаль из-за того, что случилось в том мотеле. Я просто не мог пошевелиться. А она стояла в своем лифчике и трусиках там… в дверях, и я… я просто не мог ее шлепнуть.

Доктор Йэрроу нахмурилась, но сказала:

– Повезло вам.

– Да нет же! В каком мире вы вообще живете? Представьте: вы вышибаете дверь, а она стоит там перед вами полуголая… Бум! Не теряйся или до конца дней будешь чувствовать себя дураком.

– Что происходит? – спросила одна из преподавательниц.

– Расс, – сказал я, – можно потолковать с тобой на кухне?

– Можешь толковать со мной, где тебе угодно. – Он указал на окружившую нас стену стекла. – Гляди!

Все собравшиеся в гостиной невольно повиновались ему. Увидели окна. Наши отражения. Сверкающие небоскребы. Темную ночь.

– Вы можете видеть то, что там, снаружи, и наши отражения – такова уж способность стекла, – пояснил Рассел. – В нем нет времени. И пространства. По сути, все равно – будем мы или были, просто мы все здесь, так что, выходит, то, что мы видим…

Поблескивая отражающими все вдвойне очками, Эрик сказал:

– Великолепно.

– Верно, дружище! До тебя дошло. Ты понял. Это великолепно.

Разумеется, Эрик утвердительно кивнул.

– Белые таблетки плюс красное вино, – шепнул Зейн, имея в виду Рассела.

Но я только покачал головой:

– Он бы и без них мог обойтись.

Старейший из преподавателей школы Жюля сказал:

– Это…

– Вы тут мне не хозяйничайте! – прогремел Рассел. – Слушайте, что говорю я!

Все затаили дыхание. Замерли. Мы сидели в стальном кругу, как в ловушке.

– Не смейте прерывать никого, кто говорит на собрании группы! Где вы все были? Что знаете? Я стараюсь… я приношу свои извинения, поэтому не прерывайте меня. Мне жаль и… мне жаль, Вик, надо было вышибить ей мозги.

– Порядок, Расс, – сказал я. – Все и так прошло удачно.

Будучи ветераном-психиатром, доктор Как-Там-Ее-Йэрроу вступила в беседу:

– Вам повезло, что вы… ей повезло, что она… что ей не вышибли мозги.

– Зейн все равно добил ее, – сказал Рассел. – Мертвее не бывает. Но дело не в том, кто ее убил. Она ведь просто тело. Мало ли их кругом.

При этом известии лица сидящих в круге словно окаменели.

– Дело в том, – продолжал Рассел, – что ты не можешь передоверить никому другому то, что должен сделать сам. Сожалею. Если человек оказывается в нужном месте в нужное время, то он несет за это ответственность. И вас это тоже касается. Вот, скажем, вы должны сделать что-то, как я, и не делаете этого. Мне так жаль.

– Расс, – сказал я, – все в порядке. Ты просто…

– Сортир, – повторил Рассел, упрямо уставившись на все существующие и мнимые отражения в окнах. – Снова сортир. И я не остановил ее. Не смог. И полковника я тоже не убивал, – еле слышно прошептал он в заоконную ночь.

В тот момент я заметил на лице Рассела удивление – будто он совершил какое-то открытие, преисполнившее его благоговейного ужаса.

И почти одновременно засек боковым зрением какое-то движение.

А именно: доктор Кларк опустила руку, чтобы дотянуться до сумочки, в которой у нее наверняка лежал сотовый телефон – стоило всего лишь набрать номер 911.

В следующую же секунду она уже ощутила на себе мой стальной захват – «тигровая пасть».

Один из приглашенных на эти своеобразные поминки преподавателей прошептал:

– Какого полковника?

– Полковника Херцгля, этого жирного ублюдка. Я… Я так и не убил его. А следовало бы разнести ему башку еще до того, как он сжег школу. Вы когда-нибудь слышали, как ребятишки кричат, когда горят заживо? Стояли погожим деньком возле школы, которую поливают из огнеметов? От дыма выворачивало наизнанку. Но главное, достает крик. Потом от всего этого места идет смрад, воняет горелым мясом, и этот крик… Пламя ревет, вы про себя молитесь, чтобы вопли прекратились. Стоите там и ничего не можете сделать, только выдавить гаденькую улыбочку, чтобы ваша легенда не полетела к чертям. А я не убил его, хотя должен был, не смог установить «растяжку» в сортире…

Хриплые рыдания не дали Расселу договорить. Он дрожал. Руки его судорожно изогнулись, словно стараясь обхватить что-то большое, но поймали только воздух.

– Мы с тобой, – шепнула Хейли.

– Мы здесь, – сказал Зейн.

Эрик знаками давал понять Расселу, что он молодец.

Лицо отца нашего психиатра побагровело от прилива крови. Гости побледнели.

Рассел увидел, что я киваю ему. Мы сдвинулись с мертвой точки. Перестали прикидываться. Это был момент истины, а истина бесценна. Момент Рассела, который приближался с годами. Доктор Ф. назвал бы это прорывом.

Рассел тяжело опустился на стул. Слова потекли ручьем.

– Херцгль вытащил ее из этой школы. Она была учительницей. У нее были длинные светлые волосы. Херцгль схватил ее, стал избивать. Совсем маленькие детишки расплакались, он разогнал их пинками. Скрутил ей руки, привязал поводком к своему ремню, как собаку. Мы ушли, а они все поливали из огнеметов… Он держал ее при себе два дня. Две ночи. Как игрушку. Для него она не была человеком. Наконец мы пришли в тот город. Мусор хрустел под башмаками. Обрезали веревки, свисавшие с фонарных столбов. Кафе… Виктор, я ничего больше не могу вспомнить про кафе! Это было там, я тоже был там, но…

– Все нормально, – сказал я ему, пока доктор Как-Там-Ее-Йэрроу изо всех сил крутила запястье, стараясь освободиться от моего захвата.

– Сортир, – продолжил Рассел. – Херцгль тащит ее туда. Но прежде чем уйти, указывает на меня и говорит: «После меня». И тянет девушку за собой на поводке. В сортир. Я знаю, что он оставил играть свою музыку – Элвиса с его чертовым «Вива Лас-Вегас!». Уж не знаю, сколько протянулись эти полчаса. Компаньоны у меня еще те – двое садистов-головорезов. Херцгль возвращается. Снова указывает на меня. Говорит: «Америкашка следующий. Твоя очередь».

Наш хозяин Жюль начал обмахиваться платком.

– Что мне было делать? – спросил Рассел. – Мне надо было держаться прикрытия и притворяться одним из них. Уходя, я услышал, как Херцгль назначает следующего парня. Говорит, что мы в двух часах ходьбы от полевого лагеря. А там он отдаст ее солдатам и так… До конца.

У Жюля вырвался глубокий вздох.

– Он привязал ее к стойке в туалетной кабинке. Там было зеркало. Она могла видеть себя. Он вырезал на ней свои инициалы. Она… на ней ничего не было. Глядит на меня. Карие глаза и… И только я, а где же был Бог?! Только я, и я несу ответственность за то, что здесь, а она… Они… Они бы пошли куда дальше и натворили такого… Но сейчас тот, именно тот момент. И вот по ее щеке скатывается слезинка. Они оставили ей только одну слезинку. Им несть было числа, и они надругались над ней так, что у нее осталось только это. Я не мог позволить этому случиться… и спасти ее тоже не мог. Не мог остановить их. А она сказала только… только… Пожалуйста. Я задушил ее.

– Пресвятой Боже! – прошептал школьный учитель.

– Ее светлые волосы жгли мне руки. Ее словно облили кислотой, кожа на ней горела, и ее трясло. Она боролась не за то, чтобы выжить, а за то, чтобы умереть, а я… я не мог выпустить ее оттуда и поэтому задушил, чтобы спасти от еще худшего ужаса. Там, в сортире, это был я.

Молчание воцарилось в обычной гостиной, уже готовой принять траурную церемонию. На лицах гражданских, сидевших в нашем кругу, изобразились шок и смятение. Мы сидели, словно прикованные к нашим стульям.

Пока не встала Хейли. Подойдя к стулу, на котором скорчился Рассел, изнасилованная убийца мягко спрятала в ладонях лицо убийцы изнасилованной девушки.

– Ты сделал лучшее, что мог, – сказала она Расселу. – Лучшее, на что она могла надеяться. Ты поступил неверно, но причина была правильной.

– Что проку.

– Но это правда.

– Ты бежал. Вот что теперь главное. Ты вырвался на свободу, – сказал Зейн.

– Нет, – прошептал Рассел, – мне уже не вырваться.

– Да, – сказал я. – Ты прав. Не всем это удается.

Зейн указал на вставшую за окном ночь.

– Но теперь все это там. А ты здесь.

– О! – жалобно всхлипнул Жюль Фридман, школьный учитель, отец нашего психиатра.

Слезы текли по его векам.

– О! – воскликнул он, и его глаза, вдруг ставшие необъятными, как океан, поглотили нас. – Теперь я знаю, кто вы!

26

– Ух ты! Вы только посмотрите, сколько времени! – воскликнул я, обратившись к ошеломленным слушателям.

Я выпустил запястье доктора Йэрроу – стало понятно, что она вполне разобралась в ситуации и будет сохранять спокойствие, – и поднялся на ноги, слегка покачиваясь, как священник в пасхальное утро.

Все не сводили глаз с меня, но никто не внял моим словам о том, что уже поздно.

Кроме Эрика, который посмотрел на часы, потом за окно и увидел, что еще темно.

Жюль не отрывал от нас глаз. Слезы струились по его щекам, но губы уже улыбались.

– Вижу, пора всем откланяться! – подсказал я.

– Я остаюсь! – безапелляционно заявила сидевшая рядом со мной доктор Йэрроу.

– Верняк, – кивнул Зейн. – Мы тоже. Так уж выходит. Конечно, если все разойдутся, кто знает, с кем они потом встретятся. Или захотят перемолвиться словечком. Разве только, – продолжил он и, словно подавая мне знак, положил руку на прикрытую рубашкой повязку на животе, – мы организуем здесь еще что-нибудь… вроде собрания.

Если бы мы наставили на всех, находившихся в гостиной, пушки, заткнули бы им рты, чтобы они не могли позвать копов, они бы стали невольными соучастниками одного и того же несчастного случая, или людьми, которые слишком много знают. Если бы мы связали их и заставили лечь на пол, обещая оставить в живых, они бы не выдержали и рассказали кому-нибудь, что с ними случилось. А нас абсолютно никоим образом нельзя было считать молчаливыми свидетелями.

– Нет! – Я криво улыбнулся оставшимся в гостиной душевноздоровым людям. Никто даже не попытался ухмыльнуться мне в ответ. – Пора по домам, спасибо, что пришли, но вот-вот пробьют часы.

– О чем это он? – шепотом спросил один из преподавателей.

– О Золушке, – ответил стоявший рядом учитель. Потом взглянул на нашего хозяина: – Жюль?

– Все ведь в порядке. Верно, Жюль? – зычно крикнул Зейн.

– Уже лучше, – отозвался тот, улыбаясь сквозь слезы. – Уже лучше.

– Сюда, пожалуйста. – Я махнул рукой в сторону двери. – Прошу на выход.

Никто из простодушных гостей не тронулся с места. По пути к двери им пришлось бы пройти мимо скорчившегося на стуле Рассела.

– Эрик, – попросил я, – покажи Расселу вид, пока все одеваются.

Все пришли в движение. Преподаватели сгрудились вокруг Жюля. Он кивал, выслушивая произнесенные вполголоса соболезнования. И то улыбался, то вновь заливался горячими слезами.

Результат в конечном счете определяется интенсивностью: в ту ночь соболезнующим потребовалось три минуты, чтобы понять: Жюль не нуждается в их помощи. Через пять минут они уже толпились в дверях. Эрик с Хейли стояли рядом с Расселом, который уткнулся лбом в прохладное стекло. Если гостей беспокоил Зейн, подгонявший их, как ковбой норовистое стадо, то они были слишком сообразительны или напуганы, чтобы жаловаться. Дверь квартиры захлопнулась за смятенной толпой.

Доктор Йэрроу Кларк сказала:

– Я не оставлю Жюля одного.

– Вы имеете в виду, с нами, – уточнил я, поворачиваясь в ту сторону, где происходила наша борьба за сумочку.

– Я имею в виду – никогда. – Она накрыла своей рукой руку Жюля.

– Вы двое стойте – и ни с места.

Я подошел к своим друзьям.

– Рассел, – сказал я человеку, приложившему лоб к ночному зеркалу; только стекло отделяло его от долгого падения, – с тобой все в порядке?

– Я вижу свое отражение, – пробормотал он.

– Ну и как вид?

– Потрепанный.

– У нас сейчас нет на это времени. Соберись.

– Ладно, – согласился Рассел, но не тронулся с места.

– Кто вы? – спросила доктор Йэрроу, яростно сверкнув глазами.

Жюль легонько хлопнул ее по руке.

– Не волнуйся, Йэрроу. Я знаю, кто они.

– Конечно, – кивнул я, готовясь соврать, чтобы поддержать в ней иллюзии, служившие нам прикрытием.

– Вы пациенты моего сына.

– Что ж, формально…

Доктор Кларк прильнула к нашему улыбающемуся хозяину:

– Если кто-то из них – пациенты Леона…

– Мы все.

Рассел пошатнулся, но твердо встал на ноги рядом со мной.

– Отличное время, – сказал я ему, – а то я было подумал, что ты исповедуешься.

– Огромное спасибо, что пришли! – Жюль крепко пожал мне руку. Потом подошел к Расселу. Потряс руку Хейли, Эрику. – Это так много для меня значит!

– Значит, мы можем кого-нибудь позвать, – закончила доктор Йэрроу.

– Нет! – в один голос произнесли мы с Расселом.

– Нет, – сказал Жюль, – я не хочу делиться такой радостью ни с кем.

Он сказал так, даже почувствовав, что доктора Йэрроу передернуло. Оказаться в одной квартире с пускающими слюни маньяками, да еще не рассчитывая на поддержку Жюля, который остудил ее пыл своими словами.

– Кроме тебя, – уточнил он, беря ее за руку. – Ты здесь. И ты останешься. Разве ты не видишь, что эти люди – дар свыше?

На ее лице появилось выражение, что она готова слушать его все время, пока он будет держать ее за руку.

– Когда человек умирает, понимаешь, какой малой частью его ты владел. Леон не мог говорить со мной о работе, а работа составляет значительную часть нашей жизни. Человека узнаешь по историям, которые с ним происходят. А мы… между нами было даже больше стен, чем обычно между отцом и сыном.

Жюль, улыбаясь, посмотрел на нас и прорыдал:

– Эти люди – частички жизни моего мальчика. Огромное вам спасибо, что пришли. С вами я увидел ту сторону жизни сына, которая всегда была скрыта от меня.

– Да бросьте, – сказал Рассел, – мы бы вам его и живехонького доставили, если бы он не был приклеен к проволочной сетке.

Входная дверь квартиры широко распахнулась, а вместе с нею и глаза Жюля. У Йэрроу отвисла челюсть.

Зейн подошел к нам, на ходу говоря:

– Пока я следил, никто не звонил по мобильнику, но в такси или по дороге домой гости Жюля очухаются, поймут, что к чему, и кто-нибудь обязательно вызовет полицию.

– Что вы говорите? – прошептал Жюль.

– Что нам пора сматывать удочки, – ответил Зейн.

– Так вы привязали моего сына к изгороди?

– Нам пора идти, – настойчиво повторила Хейли.

– Нет, – сказал я. – Надо поговорить.

– Нам всем? – спросил Зейн.

Он, Рассел и Жюль – все мы уставились на доктора Йэрроу Кларк.

Она еще теснее прижалась к Жюлю. Стрельнула в меня своим острым, как алмаз, взглядом.

– Помните, вы спросили, кто мы? – начал я как можно мягче.

– Поверьте, тридцать лет психиатрической практики плюс к тому, что я узнала в детском саду, ясно говорят мне, кто вы такие. Вы все совершенные психи.

– Наконец-то! – развеселился Рассел. – Нашелся врач, который понял, в чем штука!

– Знание еще не сила, – сказал я доктору Йэрроу. – Знание – это ответственность. И опасность, риск. Приобретая знания, переходишь к действию. Если наука в своей хаотичности и научила нас чему-нибудь, так это тому, что каждое действие влечет за собой непреднамеренные, непредсказуемые последствия. На мраморной плите в ЦРУ выбиты слова: «Истина сделает тебя свободным». Ровно наоборот: как только человек узнает истину, ему от нее уже не отвязаться.

– В ЦРУ? – был ее ответ. – Как далеко зашли вы в своих иллюзиях?

– Явно дальше этой комнаты, – ответил я. – И вас не должно быть с нами. Но вы останетесь здесь, пока мы выйдем куда-нибудь поговорить. А потом уж от Жюля зависит, что он захочет вам рассказать. И от вас, если будете слушать внимательно.

– Вы все нуждаетесь в серьезном лечении, – ответила доктор Йэрроу.

– Крошка! – завопил Рассел. – А у тебя есть?

Жюль схватил меня за руку. Боевые искусства научили меня освобождаться от захвата. Жизнь научила тому, что иногда делать этого не следует. Я не всегда был хорошим учеником. В данный момент я нежно развернул руку Жюля – так, чтобы контролировать его и одновременно не спускать глаз с Йэрроу и Эрика.

– Эрик, ни на шаг не отпускай от себя доктора Кларк. Не слушайся ее. Молчи. Не отвечай ни на какие вопросы. Она не должна покинуть гостиную или вступить с кем-нибудь в контакт, но будь паинькой. Отсюда ты сможешь следить за ней и одновременно за улицей, так что, если что, дай нам знать.

Конечно, Эрик закивал как болванчик: приказ есть приказ.

– Мой сын!..

– Оставшимся пришло время поговорить, – сказал я, одновременно мягко выводя Жюля из комнаты с кругом складных стульев и стеной окон.

Рассел, Зейн и Хейли прошли за нами в тесный кабинет Жюля. Дверь закрыли. Дрожащий Жюль сидел за столом, заваленным непроверенными классными работами, словарями, объясняющими значения слов, и атласами, по которым можно было определить свое местоположение, историческими текстами – сборищем фактов – и следами перемещения войск, по которым можно было представить, где вы могли оказаться и что могло произойти.

Мы рассказали ему всю правду.

– Да пошли вы! – брюзгливо произнес школьный учитель. – Почему я должен верить хотя бы одному вашему слову?

– Кому бы взбрело в голову выдумать такое? – ответил Зейн.

– Я учу подростков! Вы что же, думаете «Домашние животные» – это единственное, с чем мне приходится иметь дело?

– Нам-то какой интерес во всей этой дикой истории? – спросил я.

– Вы за дурачка меня держите? Многие не хотят делать то, что непосредственно в их интересах… даже если знают что. И большинство из них психи!

– Чокнутые, – поправил Рассел.

– Да пошли вы!

– Справедливо, – согласился Рассел.

– Вы приклеили моего сына к изгороди!

Хейли сказала:

– Но мы не оставили его валяться на земле.

– Он стоит, словно хочет сказать «Пошли вы!» тем, кто его уложил, – пояснил Зейн.

– Нижняя отметка, – сказал я, – либо ты сумасшедший, либо нет. Мы, по крайней мере, рассуждаем здраво.

– Вы имеете право знать, как любил вас человек, которого уже нет в живых.

– Какой смысл говорить о правах, когда весь мир порочен насквозь? Какой прок толковать о здравомыслии, когда все кругом словно с ума посходили?

Жюль расхаживал перед столом, как пантера за незримыми прутьями клетки. Взад-вперед, пока наконец тяжело не опустился в кресло.

– Они сказали, что мне могут прислать только его прах.

– Это была их правда, – ответил я. – И ложь, приготовленная для вас.

Жюль оглядел нас:

– Что делать?

– Извечный вопрос, – сказал я. – Половина ответа в том, что вы можете помочь нам, а потом выбросить все это из головы.

– Вторая половина мне не нравится.

– Мы можем изменить вторую половину и рассказать вам про наш план.

– Конечно при условии, – сказал Рассел.

– В целях безопасного проведения операции, – добавил Зейн.

– Чтобы гарантировать безопасность и вам тоже, – сказала Хейли.

– Вашим парням даже на ум не приходит, чем вы тут занимаетесь, – покачал головой Жюль.

– Может, именно здесь нам потребуется ваша помощь, – сказал я. – Подбросить им ложную наживку.

Жюль пристально смотрел куда-то далеко, сквозь нас.

– Леон всегда был необычным ребенком. Он никогда ничего не говорил о том, чем занимается Йэрроу, но когда он выбрал общественную службу, я стал еще больше гордиться им. Я знал, что он сможет стать звездой на Парк-авеню или в Гарварде, но выбрать работу на государство… Но и там он блистал! Он так волновался, когда его вызывали на работу в СНБ! Год прожил на чемоданах, но в конце концов добился заветного постоянного места. Это было все, что он рассказывал мне, эти проклятые аббревиатуры: СНБ, ЦРУ. Мы сжимаем названия вещей до начальных букв – так легче выговорить, но тем непроницаемее становятся эти вещи.

– Что же вам удалось увидеть сквозь эту непроницаемость? – спросил я.

– Может, что-нибудь забавное? – сказал Рассел. – Не то чтобы очень плохое, но и не хорошее тоже.

– Что он говорил, – объяснила Хейли. – Что делал. Какую-нибудь его непонятную шутку. Перемены в личной жизни. А может, у него появились какие-нибудь новые приятели или…

– Или телефонный звонок, – сказал Жюль.

Мы застыли, боясь пошевелиться.

– Телефонный звонок, – повторил Жюль. – Вот, собственно, и все. Я даже и думать про него забыл. В тот день, когда он собирался уезжать… уезжать туда к вам, в Мэн, теперь-то я понимаю, но тогда… Словом, тогда мне позвонили. Поздно. Какой-то мужской голос. Он сказал… что он из офиса Леона. Спросил, собирается ли Леон вернуться в Нью-Йорк. Я ответил, что у Леона нет времени заехать в округ Колумбия. Мужчина сказал, что перехватит его по дороге, и повесил трубку.

– И…

– Раньше такого никогда не случалось, – ответил Жюль. – Зачем звонить, чтобы узнать, приедет ли Леон?

– Нью-Йорк – удобное местечко, чтобы кого-нибудь убрать, – пожала плечами Хейли.

– Они должны были действовать наверняка, – сказал я. – Быть уверенным, что он приедет в Нью-Йорк, и вместе с тем – пускать ли в дело сестру Смерть в Мэне.

– Так что все равно не понять, внутреннее ли это дело, – вмешался Рассел, – или работал человек из другой организации. Этот телефонный звонок вписывается в оба сценария.

Жюль воззрился на нас.

– Но может быть, самое важное, – сказал я, – что можно заключить из этого звонка, – это то, что доктор Ф. должен был умереть, прежде чем вернуться в округ. Возможно, его убили не за то, что он сделал, а за то, что собирался сделать.

– Упреждающий удар, – сказал Зейн. – Самое популярное средство.

– Но я… – Жюль так и не решился сказать, чего боится.

– Нет, – ответил я, – абсолютно никакой разницы, предпринимали вы что-либо или нет.

Хейли решила подбросить Жюлю сестру Смерть:

– Он никогда не упоминал имя Нэн Портер?

– Нет.

Зейн назвал человека, который мог подстроить смерть его сына:

– Или Кайл Руссо?

– Нет. А он…

– Телевизор! – воскликнул Зейн. – Я видел в телерекламе… Жюль, у вас есть автоответчик?

Автоответчик нашелся: это была белая пластмассовая коробочка, прикрепленная шнуром к стоявшему на столе телефону.

– Но он сохраняет только двадцать входящих звонков, – сказал Жюль, прокручивая назад жидкокристаллический дисплей с номерами звонивших. – После смерти Леона… Выражения соболезнования… Ответы на приглашение… Ни одного звонка до вчерашнего дня. Но я помню, что тот мужчина звонил из округа, код двести два.

Он откинулся в кресле. Покачал головой.

– Сначала правительство сообщает тебе, что твой сын мертв и тело его кремировано, затем являются какие-то люди и говорят, что они лентой приклеили его, уже мертвого, к изгороди… Допустим, я поверю вам. Допустим, положусь на вас. Но все равно вы…

– Сумасшедшие, – закончил я.

– Хотя бы это. – Жюль покачал головой. – Что от меня требуется?

– Никому не рассказывать про нас, – попросил Зейн.

– Помочь, – кивнул Рассел.

Хейли взяла с полки толстый рецептурный справочник. Протянула его Жюлю.

– Берите все, что вам нужно, – сказал Жюль.

– Нам нужно все, – ответил я.

– Вряд ли вам удастся меня удивить. Чудесами я сыт по горло.

– А как насчет денег? – Лицо Жюля, типичного ньюйоркца, сразу посуровело. – Оперативные фонды, – продолжал я. – Одежда. Пайки. Лекарства. Материально-техническое обеспечение, какое есть. Нам нужно…

– Все, – сказал Жюль. – Вот это, по крайней мере, честно.

Он вытащил из кармана брюк пачку банкнот.

– Я снял почти все средства на сегодняшние поминки. Тут должно оставаться примерно двести долларов. Завтра…

– Завтра будет завтра.

– Ладно… Сегодня, кто мог, сдавали деньги в мемориальный фонд. Ну, эти белые конверты в корзине там, на буфете. Я собирался учредить стипендию в его честь. Ребята из моей школы организовали у себя в «домашних комнатах» сбор средств.

– Стоп! – раздался за закрытой стеной кабинета голос доктора Йэрроу Кларк.

Эрик ворвался в самую середину нашего сборища, крепко ухватив за запястье женщину с серебристыми волосами.

– Не смейте причинять ей боль! – завопил Жюль, гоняясь за ними вокруг стола.

Выставив ладонь, Зейн по возможности мягко остановил его:

– Он не будет.

– Эрик! – заорал я. – Что ты делаешь?

Лицо его было искажено замешательством. Он выбежал из комнаты, мы бросились вслед за ним.

В столовую. Эрик отшвырнул доктора Йэрроу Зейну, который обнял ее за плечи, чтобы показать, что теперь все будет в порядке, что Эрику не нужно о ней больше заботиться.

Эрик обеими руками схватился за голову. Обозрел уставленный снедью стол. Повернулся к затянутой белой тряпкой стене над скатертью. Потом опустил взгляд на скатерть, где все еще лежали молоток, проволока и гвозди с большими шляпками, с помощью которых Жюль накрыл зеркало и вазу с красными розами.

– Что ты сказал ему? – спросила у меня Хейли.

Эрик сунул молоток за пояс, сдернул занавеску с зеркала.

– Что ты делаешь, Эрик? – заорал я.

– Да оставь ты его в покое, дружище, – сказал Рассел. – Видишь, человек не в себе.

Эрик схватил стоявшую на столе цилиндрическую стеклянную вазу, размахнулся, и красные розы вместе с водой перелетели через всю комнату.

– Круто! – восхитился Рассел.

Он помог Эрику обтереть вазу. Эрик проверил, что толще – дно вазы или боковые стенки – и представляет ли она из себя вогнутую или выпуклую линзу. Затем он сунул вазу мне и выбежал из комнаты.

Хейли не стала дожидаться моего кивка, чтобы тенью последовать за ним.

Доктор Кларк заметила:

– Он похож на взбесившегося робота.

– Верняк, – согласился мужчина, обнимавший ее за плечи.

Мы услышали, как кто-то шумит в кабинете Жюля. Затем стук шагов в нашем направлении.

Эрик вернулся, Хейли следовала за ним.

– У него резиновая лента и ножницы, – сообщила она нам.

Эрик склонился над столом, уставленным подносами с овощами, кусками грудинки и обглоданными костями индейки, на которые упала красная роза. Лицо его осветилось, и он промчался в распашные двери кухни.

Хейли бросилась за ним, но тут же отскочила обратно, когда Эрик вновь вбежал в столовую с мотком фольги.

Завернуть вазу в фольгу и обмотать резиновой лентой заняло у Эрика меньше минуты. После чего он протянул мне получившийся сверток.

Мы все внимательно следили, как он делает это.

Подобно виртуозу-фехтовальщику из самурайского фильма, снятому «рапидом», отражаясь в наших глазах и стеклянном прямоугольнике на скатерти, Эрик вытащил из-за пояса молоток, картинно занес его над головой и с беззвучным «кха!» обрушил свое оружие в центр ничем не прикрытого зеркала.

Звук удара заставил вздрогнуть стекла во всей квартире. Белая стена пошатнулась. Штукатурка дождем посыпалась на нас и на обеденный стол.

По стеклу, словно расходясь из центра, разбежалась паутина. То, что было ровным и слаженным отражением нас, теперь распалось на дюжины неровных, угловатых фрагментов. Наш образ распался, разлетелся на куски.

Гарвардский доктор медицинских и философских наук прошептала: «Боже правый!»

– Соседи должны были что-то почувствовать, – сказал Зейн.

– Да пошли они! – хмыкнул Рассел. – Жюль у нас исправный налогоплательщик.

Эрик хмуро посмотрел на мозаику мини-зеркал, свисавшую со стены над скатертью.

И снова со всех сил ударил по центру зеркала молотком.

Зеркальные осколки попадали со стены. Штукатурка сыпалась дождем. Пол был усыпан битым стеклом.

– Ладно, хватит, – сказал Рассел, – соседи могут разволноваться.

– Эрик, – позвал Зейн, – там за зеркалом никого нет, никто на нас не смотрит.

Эрик смерил взглядом куски зеркала, повисшие на стене. Он схватил уцелевший кусок, в котором отражался но пояс, и ринулся в гостиную, мы – за ним.

Складные стулья в гостиной стояли кругом, как повозки первопроходцев, ожидавших нападения индейцев. Эрик поставил осколок зеркала на стул и выглянул сквозь стеклянную стену в ночь, простиравшуюся на глубину шести этажей. Прошелся вдоль оконного стекла с молотком в руке.

– Ох-х!..

– Не беспокойся, Виктор! – сказал Рассел. – По-своему это даже красиво.

И тут я совершил ошибку. Рассредоточил внимание между ним и скорбящим отцом. Тем самым я только удвоил тяжесть намерения следить за обоими сразу, вместо того чтобы сконцентрироваться на чем-то одном, каким бы мимолетно-кратким ни был предоставленный мне отрезок времени. В тайской рукопашной схватке подобное раздвоение стоило бы мне жизни. Здесь, на Западном Манхэттене, мне оставалось только завороженно следить, как Эрик, с молотком в руках, крадется вдоль стены ночных окон.

Вот он остановился. Посмотрел на окно. Поднял молоток…

Потом положил его на пол возле окна, как бы просто так. Рука его была опущена. Он провел ею по своему телу, чтобы удостовериться в размерах высоты.

– Все замерли! – сказала Хейли. – Не забывайте, он инженер!

– И не какой-нибудь там машинист, – пробормотал Рассел.

Эрик задергивал тяжелую штору на стене ночных окон.

– Не понимаю, к чему он клонит! – сказал наш хозяин Жюль.

Эрик резким движением включил настольную лампу. Он подвинул один конец завернутой в фольгу вазы к закрытым шторам, на одной линии с молотком. Прижал донышко вазы к шторам на высоте, которую отметил рукой, а затем фломастером очертил контур вазы на шторе и ножницами вырезал круглое отверстие в плотной материи.

– Эй, мне еще придется жить здесь после того, как вы уйдете! – вмешался Жюль.

– Не беспокойся об этом. – Сказав это, Йэрроу Кларк судорожным движением закрыла рот рукой.

Эрик приставил к отверстию в шторе нижнюю часть обернутой фольгой вазы. Передал мне ее. Заглянул в получившийся объектив и немного подправил угол.

Теперь он держался за меня стальной хваткой.

– Объясни нам, чего ты хочешь! – попросила Хейли.

Эрик сжал голову руками, будто она вот-вот взорвется. Бросил на меня испепеляющий взгляд.

– О'кей! – сказал я. – Прости, что виноват в твоей немоте! Просто давай! Валяй!