Текст книги "Бешеные псы"

Автор книги: Джеймс Грейди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Хорошо, что они лентой прикрепили очки. Хорошо, что попеременно продолжал вспыхивать свет.

Эрик посмотрел на путаницу проводов внутри металлического замка. Отметил два, но они были расположены слишком глубоко. Черт возьми, с его железкой такую тонкую работу не сделать.

Будем надеяться, что скоро опять последуют водные процедуры, думал Эрик, снова привинчивая прикрывавшую замок планку. Или меня уже осталось так мало, что даже не станет сил бежать?

На следующий раз они приволокли его прямо в кресло.

Майор Аман сказал:

– Итак, три вопроса. Первый?

– Кто вы?

– Второй?

– Что вы делаете?

– Вот видите, вы и есть то, что вы делаете. Учитесь послушанию. А теперь у нас есть шанс…

Послышался оглушительный треск.

«Что-то случилось? Я не чувствую электричества! Я не…»

Изогнувшаяся змеей лампа на столе майора Амана словно обезумела. Утечка электричества привела к тому, что синие искры и дым разлетались во все стороны, а сама лампа щелкала и подпрыгивала на столе, как свихнувшийся робот. Майор Аман отскочил от стола. Вынырнувший из-за спины Эрика охранник принялся лупить обезумевшую лампу дубинкой.

Инерция сбросила со стола лампу, брызжущую искрами во все стороны. Охранник занес полицейскую дубинку, как клюшку для гольфа, и смачно ударил по медной лампе, которая, громыхая, покатилась по полу. Выключившись из розетки, лампа притихла, что не помешало охраннику продолжать избиение. Наконец, тяжело дыша и взмокнув от пота, он прошествовал мимо голого человека, прикованного к креслу, и, не удержавшись, ухмыльнулся пленному с видом победителя.

– Извиняюсь, – сказал майор Аман, снова занимая место за столом. – Просто несчастье для страны, где так много тюрем. Так часто приходится иметь дело с неполадками, особенно высокотехнологического оборудования… да. Нам приходится постоянно готовиться к такого рода срывам и планировать их.

Новый разряд.

– А, вот теперь заработало. Итак, на чем же мы остановились? Ах да. Третий вопрос.

Перед этим задумайтесь, что вы конкретно взятый человек. Каждый кому-нибудь служит. Повиновение – суть служения. Некоторые граждане не понимают, что должны служить прославленному лидеру. Подобное недопонимание характерно для производительной сферы. Ученых. Инженеров. Изобретателей. Исполнителей. Юристов. Учителей. Писателей. Отсюда и задача, которую мы перед собой ставим: поганой метлой вымести подобного рода недопонимание, не снижая производительности.

Майор Аман жестикулировал перед изувеченной с особой жестокостью лампой и голым человеком, прикованным к креслу.

– Такова цель нашего эксперимента… Промывка мозгов… Какая польза от промытого, очищенного мозга? Нам нужны мозги, которые приветствовали бы логику повиновения, не теряя при этом созидательного потенциала. Мы не можем рисковать мозгами иракцев просто в целях эксперимента. Но у нас есть приглашенные работники. У нас есть вы. У вас правильный склад ума. Вы доказали, что вы – податливый материал. Вы одиноки. Вы – просто поденщик… Третий вопрос, – сказал майор Аман, изгибая руку и наставляя указательный палец на Эрика, который загипнотизированно следил за ним. – Третий вопрос…

«Подождите нет подождите нет подождите…»

– Третий вопрос заключается в следующем: чем вы можете оправдать жизнь, почти целиком состоящую из мучений?

Очередной разряд.

Этот допрос явился для него одним непрерывным откровением, начиная с умозаключения майора Амана о том, что мы по природе своей неизбежно должны кому-то или чему-то служить. О том, что суть служения – в повиновении. О том, что на этой безупречной формуле основывается полезность. А полезность означает конец мучений и одиночества. Полезность была ответом на третий вопрос: «Как сделать жизнь достойной жизни?» Из первого вопроса, означавшего «кто вы?», вытекал второй: «что делать?», а отсюда следовало, что полезность являлась мерилом ценности каждой отдельной жизни.

Очнувшись на полу чека, Эрик разрыдался.

Но этого было мало, он всего лишь всхлипывал, а здесь нужно было целое ведро слез!

Через два – а может, четыре – допроса охранники отволокли его к ведру с водой.

Приходить в себя, задыхаясь, почти вошло у него в привычку, но, когда охранники в третий раз окунули его голову в воду, он вспомнил. Сделал глоток. Затем стал пить. Вдосталь. «Ведро у меня дырявое, смотри не пролей воды». Они окунали его, пока окончательно не выдохлись, так что у них даже не осталось сил для регулярных побоев («Да пошел он!»), и они просто отволокли его обратно в светящийся ад чека и швырнули на пол.

Тяжело хлопнула стальная дверь.

Щелкнул электронный замок.

Теперь или никогда. Эрик пополз по битому кирпичу на своем раздувшемся от воды брюхе. Нашел кирпич, под которым была спрятана его отвертка. На ощупь нашел дверь. Открутил гайки.

Выпрямился в полный рост. Я – это я. Я – человек. Я стою. Нагой. На мне только очки.

Хорошо бы галоши. Черт, да даже простые кроссовки – они идеально подходили бы к тому, что он собирался сделать!

Ты получил по заслугам. Ты – тот, кто ты есть. Ты должен сделать… Нет!

Что за черт, всего еще один раз.

И с самыми лучшими намерениями в своей жизни Эрик помочился в скважину электронного замка.

Раздался знакомый звук. Он обнаружил, что его отбросило спиной к стене.

«Замок дымится! Я его вырубил!»

Это был шок.

«У меня получилось!»

Как подвыпивший, который едва стоит на ногах, Эрик проковылял к дымящейся двери. Согнул палец и просунул его в мокрую скважину.

«Я ухожу, ухожу».

Он со всей силы потянул дверь на себя. По другую сторону двери, которая вела в чека, там, в этой стране, превращенной в тюрьму, где часто изделия, обычно высокотехнологичные, выходят из строя, где жизнь состояла из планов подготовки к разного рода неполадкам, там, в пустом холле, охранники старались просунуть свои дубинки сквозь стальную петлю двери, наподобие средневекового засова, вместо электронного замка двадцатого века, на который нельзя было положиться.

Эрик потянул. Снова и снова потянул дверь на себя. И в конечном счете, всхлипывая, свернулся на кирпичном полу в круговерти цвета и света.

Охранники и майор Аман не были недовольны. Но и не обескуражены.

Каждый старался изо всех сил.

Эрик до сих пор помнил смехотворную ухмылку охранника, вышедшего победителем из схватки с лампой.

Лежа ничком на полу чека, голый, в приклеенных очках, Эрик правой рукой хлопнул себя по лицу. Он зажал рот, чтобы не прокричать о новооткрытой тайне: «Человек может считать себя победителем, даже забив насмерть обычную лампу».

Подчиняйся приказам. Вот чего хотели от него Аман/Саддам/Ирак.

Подчиняйся приказам. Вот чего хотело от него ЦРУ.

Вопросы о том, кому подчиняться, лишь причиняли ему боль. Приказы «хорошего» парня против приказов «плохого»: нулевое уравнение подходило только в случае равенства всех сил. Повиноваться всем означало не повиноваться никому. Тогда вся боль исчезнет. Кто я? – я инженер; что я делаю? – повинуюсь всем приказам.

Чека продолжало затягивать его в свой водоворот. Но постепенно наклонные стены и безрассудное смешение красок упорядочивались: прямые линии вновь пересекались под правильными углами, узоры перестали казаться безумными. Он лежал лицом к наклонному железному выступу. Всякий раз, как он попытается лечь на эту койку, он будет скатываться с нее.

Эрик оперся о железную плиту. Левой рукой он ухватился за край, чтобы попытаться лечь на наклонную плоскость койки вопреки таким неоспоримым реальностям, как сила земного тяготения.

Чтобы заставить это сработать, подчиниться себе – и тогда на лице у него появилась нелепая ухмылка победителя.

Три дня спустя майор Аман заорал:

– Ты ничтожество! Ты подчиняешься всякому!

Эрик стоял в противоположном от кресла углу комнаты. Голый, на одной ноге, ковыряя пальцем в носу; от его бороды и волос пахло паленым.

– Мы рассчитывали, что ты перейдешь на нашу сторону! У меня будут неприятности из-за того, что ты сорвал эксперимент!

Совершенно голый Эрик стоял на одной ноге и ковырял пальцем в носу, как приказал ему случайно проходивший мимо охранник. Майор Аман не стал спрашивать голого, каково его настоящее имя – Ханс Вольф или нет – и работает ли он на ЦРУ. После откровения, постигшего его в чека, Эрик, конечно же, из повиновения ответил бы майору Аману на все заданные им вопросы. Но истязатель больше ни о чем его не спрашивал. Даже ковыряя пальцем в носу, Эрик знал, что от него исходит запах победителя.

– Встань на обе ноги, – приказал майор Аман в последний день. – И вынь палец из носа – руки по швам. Я вычеркиваю тебя из списка своих проблем. Больше никакого чека. Прими ванну. Отъедайся, отсыпайся, приведи себя в порядок, чтобы хорошо смотреться перед камерами. Скоро Саддам отправит приглашенных работников по домам – красивый жест с точки зрения отношений с общественностью. Садись на самолет и лети в Германию. Когда окажешься там, нас уже не будет волновать, что ты делаешь, поскольку теперь ты явный псих.

Эрик повиновался, и повиновение подтвердило его тезис: боль прошла. Поисковая группа ЦРУ подобрала его, когда он стоял на поребрике в ожидании разрешающего сигнала, чтобы пересесть на другой самолет в боннском аэропорту. Она же и доставила Эрика в Замок.

Где он повиновался всем приказам и распоряжениям. Где он нашел плавный ритм, помогавший ему вести вполне сносную жизнь. Когда в отделении появилась Хейли, Эрик снова стал задумываться то над одним, то над другим, высказывать свои мысли, у него появились желания. Однако он никогда не покушался на свой триумф – абсолютное рабство.

29

Холодно. Мокро. Темно.

Именно эти слова крутились у меня на уме, когда я стоял на берегу, прислушиваясь к плеску невидимых ночных волн.

Холодно. Мокро. Темно.

Слова, знакомые всем шпионам.

Холодно. Холодная война. Холодная безжалостность. Холодный мир невидимых битв, предшествующих оглушительному грохоту бомб и свисту пуль. «Холодно как в могиле».

Мокро. «Мокрое дело». Мокрая кровь. «Мокрушничать» – так шпионские службы распавшегося Советского Союза называли нейтрализации, заказные и незаказные убийства.

Темно. Темно, как «под прикрытием». Как в понятиях «черный рынок» и «теневая экономика».

Ступая по плотному песку, ко мне подошла Хейли. В свете полной луны ее обнаженные в улыбке зубы блестели, глаза светились ярче. Мы смотрели в колышущуюся ночную тьму, волны хлестали нас по ногам, соленые брызги летели в лицо. Мириады белых точек мерцали над нашими головами.

– Как думаешь, многие из этих звезд уже погасли? – спросила Хейли. – А мы стоим и любуемся их несуществующим светом.

Я промолчал.

– Знаешь, почему он всегда был и будет здесь – океан? – спросила она.

Я ничего не ответил.

Еще около дюжины волн обрушились на берег, и Хейли продолжила:

– Если бы он вышел из берегов, мы бы утонули.

Волны накатывались на берег, и ноги у нас были совершенно мокрые.

– Я пыталась тебя развеселить, хотелось, чтобы ты улыбнулся, – сказала она.

– Я слишком замерз.

– Иди в машину. – Хейли кивнула головой в сторону нашего угнанного «доджа», стоявшего на берегу в свете полной луны. – Зейн вызвался стоять на часах первым, он прячется с пистолетом вон за теми валунами. Через два часа его сменит Рассел. Ему так не терпится подержать пистолет, что он наверняка не проспит. Пошли обратно вместе. Притворись, что тебе нравится спать в машине, припаркованной на морском берегу.

Шумели волны.

– Чего ты все волнуешься? – спросила Хейли. – Мы уже и так попали в большую передрягу.

– Я просто хотел… – Дальше мне не хватило слов.

– Ну давай. Скажи девушке при лунном свете то, что она хочет услышать.

– Я хочу, чтобы это сработало. Даже если то, что мы сделали правильно, – это безумие. Мы ведь психи.

– Все до единого, – подтвердила Хейли.

– По собственной воле? – Я чувствовал, что каждое мое слово как удар кинжала.

– Какая разница? – парировала Хейли. – Это не твоя проблема.

– А мне кажется совсем наоборот.

– Какая разница? – повторила она. – В чем твоя настоящая проблема сейчас, теперь?

– Что, если я прокололся? С самого начала. Привез вас на этот чертов Лонг-Айленд, чтобы ждать, не готовит ли нам засаду нью-йоркская полиция. Если таблетки, которые ты достала, не окажут действия, то через три дня мы превратимся в развалины. Мы уже три дня в пути, а по сути, так никуда и не доехали. Что, если я целиком и полностью заблуждаюсь?

– По-твоему, доктор Ф. воскрес? – сказала Хейли. – Или это был массовый припадок галлюциногенной истерии?

– Нет, он мертв. Я сам был на его поминках.

– Нормально повеселились? – попробовала пошутить Хейли, но на моем лице не мелькнуло даже тени улыбки. – Так он все-таки умер или его убили?

Мое молчание подтверждало последнюю версию.

– И вместо того, чтобы подставиться, как они это и запланировали, мы дали деру, обвели всех вокруг пальца. Нас еще можно победить, но просто так мы не сдадимся. И почти все благодаря тебе.

– Но если я все же прокололся? Я забочусь не о себе, но все вы…

– Ты несешь ответственность за весь мир? – спросила Хейли. – Может, оно и хорошо. Только надо рассчитать силы. Если же ты рассчитаешь их неверно…

– Придется платить, – закончил я.

– Каждый платит.

Волны набегали на берег.

– Мы все это знаем, – сказала она. – Мы все подписались.

– А может, вам лучше все прикинуть и отступиться?

Волна за волной, волна за волной.

– Помнишь, Рассел по ошибке принял противозачаточную таблетку? – спросила Хейли.

– Да.

– И не хочет выбрасывать две оставшиеся.

– Так, выходит, он…

– Псих, – сказала Хейли.

Мы оба рассмеялись.

– Рассел воображает, что одна из них принесла ему пользу… даже если была предназначена совсем для других целей. А может, она и вправду сработала так, что его прорвало. Дело в том, что какая-то нелепая чепуховина подействовала после стольких лет правильного, но бесполезного лечения. Так или иначе, Рассел не желает выбрасывать две оставшиеся таблетки и говорит – забудьте. Разве такое забудешь?

– Что же он собирается делать?

Мы повернулись и посмотрели друг на друга в лунном сиянии.

– Все время таскать с собой эти сраные таблетки только потому, что, возможно, одна из них помогла ему, – ответила Хейли. – Даже если это не так, верность – отличительная черта Рассела. Так почему же ты думаешь, что он от нас отколется?

– Да, перед трудностями он не пасует.

– Все мы не пасуем.

Волны все так же набегали на берег.

– Так что ты не переживай, если в чем-то напортачил. У нас круговая порука.

Мы еще долго стояли на берегу. Я продрог до костей.

– Ты все еще думаешь о ней? – спросила Хейли.

– Не так чтобы очень, – ответил я, это была правда – правда пустого сердца. – Думать о ней я позволяю себе три раза в день. Первый – когда просыпаюсь. Потом снова, когда засыпаю и воспоминания оживают.

– А третий?

– Днем. Когда светло и я чувствую, что все еще жив. Это вроде… слезинки.

Мы пошли к джипу.

– А что, если бы ты никогда не умерла? – спросил я.

– Хотелось бы.

– Нет, – сказал я. – Положим, все твои «я умираю» – тоже безумие.

– О'кей. Положим. И что тогда?

– Тогда ты умрешь, как все, – когда положено.

– Да, – согласилась Хейли. – Ужас.

Песок хрустел у нас под ногами.

– Это правда, что ты рассказала про Рассела и белые таблетки? Или просто захотелось меня разыграть?

– А как ты думаешь? – улыбнулась Хейли.

30

Полоску берега, где я стоял накануне, заволокло серым туманом. Утренний прилив накатывался на берег стальными волнами. Наш угнанный джип тяжело катился по песку. Предел видимости у меня был ярдов пятьдесят; берег полого шел вверх к росшей вдоль шоссе чахлой траве. Я весь продрог. Каждый глоток воздуха пропах влажным песком и холодным океаном, при каждом выдохе вылетало небольшое облачко пара.

В тумане на шоссе тяжело хлопнула дверца автомобиля.

Звук мотора удалялся.

Из тумана вышла одинокая фигура в длиннополом пальто.

Внезапно я позабыл, что у меня ломит все тело, что мне холодно, что я голоден и устал.

Зейн и Рассел заняли позиции на флангах.

– Неизвестная мишень стоит на повороте шоссе, – сказал я.

– Верняк, – согласился Зейн.

– Значит, не померещилось, – сказал Рассел.

– Все, что ты видишь, тебе не мерещится.

– Надеюсь, ты прав, дружище, – откликнулся Рассел.

– Виктор, со мной! – произнес бог войны Зейн. – Рассел, седлай!

Рассел бросился к джипу.

Мы с Зейном шли к шоссе на таком расстоянии, что одной очередью нас было не уложить.

– Какого черта вы двое здесь делаете? – заорал призрак.

Это была женщина – точнее, старуха. На ней был бурый дождевик, пластиковая шапочка от дождя низко надвинута на покрытые шеллаком волосы. Веснушки усеяли белое как мел лицо с ярко размалеванным ртом. Стоя на невысокой насыпи гравия, обрамлявшей шоссе, она поджала бледные руки, как птица поджимает лапки.

– Любуемся океаном, – сказал Зейн, когда мы подошли поближе.

– Зачем?

Три мешка для покупок с ручками и черная сумочка размером с солдатский ранец стояли за ней на гравии.

– Впрочем, без разницы. Какой автобус?

– Простите?

– Какой… автобус.

– Наш автобус, – нахмурился Зейн, – синий?

– Все равно, – сказала старуха. – Особенно если будете шляться по берегу, когда он подойдет. Сами решайте, что лучше – ехать в автобусе или слоняться в тумане. Обычно тут останавливается тот, который идет до Атлантик-Сити.

Туман несколько рассеялся, и мы увидели еще двух женщин, стоявших дальше по дороге.

– Двойной до ЭнДжей делает остановку прямо тут.

– ЭнДжей?..

Она замахала руками, чтобы я замолчал.

– Да ладно. У него сейчас новое, чудаковатое какое-то название, но все равно он был и остается мегамаркетом Нью-Джерси. Вам двоим комнаты в мотеле на ночь нужны?

Главное в жизни – не упустить свой шанс.

– А как далеко… как долго идет автобус до мегамаркета? – спросил я.

– Полтора часа, хотя в этом проклятом тумане… Ни черта не видать.

– Это худо, – вздохнул Зейн.

Я заметил, как он нахмурился.

– Остальные… – начал я, – остальные члены нашей семьи, мы припарковались подальше от шоссе, чтобы…

– И много вас там? – Женщина-птица скосила глаза в туман.

– Брат, – сказал я, – сходи за Дядей Сэмом и остальными.

– Если ваш дядя тоже поедет, тогда порядок. Суньте десять баксов под «дворник», и ребята из окружной инспекции разрешат вам парковаться пару дней.

Сбегая вниз, к машине, Зейн крикнул:

– Только без нас не уезжайте!

Женщина-птица легонько хлопнула меня по плечу.

– Держись Бернис – не пропадешь.

– Рассчитываю на это, – ответил я. – Вы работаете на этом маршруте?

– Какого дьявола? – возмутилась Бернис. – А если бы и работала, то пустила бы все на самотек.

Издеваясь над нашей неподготовленностью, Бернис дала нам свои мешки: те, в которых мы везли свои манатки, явно не выдержали бы. Стали подтягиваться и другие пассажиры. Державшиеся парочками пенсионеры. Мамуля и тетушка с болтливой двадцатилетней девицей на выданье; от них пахло лаком для волос. Какая-то кореянка.

Когда к нам присоединился Рассел, поставивший джип в надежное местечко, из тумана вырулил автобус, идущий до Атлантик-Сити. Он был сплошь обклеен постерами казино. Дюжина игроков суетливо уселась в него. Автобус укатил с ними, оставив нас по-прежнему стоять на обочине.

Минут через десять, после того как уехали игроки, из-за туманной завесы на шоссе показался наш серебристый автобус.

– Не давайте мне никаких денег! – выкрикнула Бернис, выстраивая нашу скромную толпу в некое подобие очереди. – Сядем – тогда и заплатим. Занимай скорей место, милочка. Вряд ли кому захочется за тебя подержаться.

Мы, все впятером, расположились на задних сиденьях.

– От добра добра не ищут, – пробурчал Рассел.

– Все надежнее купить билет, чем ехать на угнанной машине, – сказал я. – Раствориться в толпе… Так мы одним махом оборвем все следы. Затихаримся – не видно, не слышно будет.

Зейн обнюхал свою одежду и фыркнул:

– Да, для общественного транспорта мы уже созрели.

– Хорошо бы растянуться на кровати и как следует выспаться, – сказала Хейли.

Эрик кивнул.

Пока наш серебристый автобус, гудя, прокладывал себе путь сквозь туман, Бернис пробиралась по проходу.

– Эдна, ты достала себе туфли на низком каблуке? Дженис, неужели твоей невестке не понравилось это одеялко? Ты сказала ей про врачей? Не хнычь, Мелвин: ты всегда можешь сесть на лавочке где-нибудь в углу и глазеть на девчонок. Агнесса, тебе нужны билеты или у тебя карточка? Оскар! – проорала Бернис шоферу. – Хочешь, я буду за кондуктора? Угу! – ответила она сама себе. – И давай поскорее.

К тому моменту, когда она добралась до нас, мы уже знали достаточно, поэтому я сказал:

– У нас нет карточек, и мы хотели бы прямо сейчас забронировать места в мотеле.

Бернис оставила свой бурый дождевик и шапочку на сиденье. Под дождевиком оказался розовый тренировочный костюм. За ухом, пробиваясь сквозь блестящие черные завитки, торчала незажженная сигарета.

– В стоимость номера входят и завтраки, – сказала она, вручая нам ваучеры. – Автобус отходит не раньше открытия мегамаркета, так что на буфет времени у вас будет предостаточно. Лопайте вволю.

Жесткий взгляд ее зеленых глаз словно устанавливал между нами границу.

– Ваши комнаты с семнадцатой по двадцать первую. Выбирайте, какая кому нравится. Эти талоны отдадите портье.

– Они требуют кредитные карточки? – спросил Зейн.

– Без разницы. Если за комнату не уплатят, никто завтра не сядет в автобус. – Она покосилась на седины Зейна. – У вас уже и внучата, поди, есть?

– А-а… нет.

– Дети, дети. Когда думаешь, что они уже довели тебя до инфаркта, они подбрасывают тебе что-нибудь новенькое. Не встречайся я с ними так часто, у меня не было бы моих маленьких проблем.

Она не спеша оглядела пятерых незнакомцев, устроившихся на задних сиденьях. Седой парень, у которого даже внучат нету. Негритянка, совсем не похожая на сестру кого-то из этих ребят. Пухлявый парень в очках с толстыми стеклами, примостившийся на самом краешке сиденья. Патлатый хипарь, которого ни одна бабушка не мечтала бы увидеть в гостях у своего драгоценного внука. Поэт, в глазах запечатлелись тени прошлого, улыбка – как лезвие бритвы.

– Странная вы семейка.

– А разве другие бывают? – спросил я.

Бернис разминала вытащенную из-за уха сигарету в своей птичьей лапке.

– Семьи, – многозначительно произнесла она. – Мамочки, которые поедом тебя едят, хотя вроде бы и слова поперек не скажут. Папочки, которые где-то далеко-далеко, хотя, казалось бы, сидят в своем чертовом кресле. Братья и сестры – про это лучше вообще не вспоминать. Ты волочешь на себе их заботы, а они только тому и рады. Малыши и слышать не хотят, как это было в старину, поэтому и понятия не имеют, как это происходит сейчас.

Сигарета так и вертелась в ее умелых и натруженных руках.

– Я думал, в автобусах курить запрещено, – сказал Зейн. – Пожары, рак.

– Я уже много лет как не курю.

И она снова сунула смертоносную цигарку за ухо.

Наш серебряный скакун вырвался на простор большой автострады.

Бернис устремила взгляд за окно.

– Когда я была девчонкой, мы ходили по магазинам, лишь бы не сидеть дома. Потом понастроили супермаркетов, где не увидишь солнца, но и дождя можно не бояться. А теперь, если есть у тебя голова на плечах и немного баксов, заведи себе компьютер, и ходить никуда не надо. Сиди и общайся. Взаперти со своим ящиком, зато свободный. А рейсовые автобусы для людей, которым на месте не сидится.

– Лучше ехать в автобусе, чем болтаться в тумане, – ответил я ей ее же словами.

– Да, – согласилась Бернис. Но ей это не понравилось.

Через два часа все пятеро разместились в прилегающих друг к другу комнатах мотеля; бар, где подают завтраки, понес значительный урон. Рассел накачался кофеином настолько, что вызвался караулить первым, а заодно постирать нашу одежду в прачечной мотеля, пока остальные без сил рухнули по кроватям. Прежде чем погрузиться в сон без сновидений, я слышал, как Бернис в холле за моей дверью настойчиво просила кого-то пошевеливаться.

Семь часов спустя мы взорвали полицейскую машину.