Текст книги "Бешеные псы"

Автор книги: Джеймс Грейди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

– Это не настоящая помощь, – сказал Натан. – Но я еще помогу, вот увидите. Чем угодно… только не таким дерьмом.

Хейли потупилась. Она что-то беззвучно бормотала.

«Спасать! Ее нужно срочно спасать!»

Я был в пяти шагах от них. В двух…

Силой воли негритянка подняла глаза, перехватила взгляд Натана.

– Только скажите, что вам нужно, – прошептал он, не замечая, что я прервал миссию по спасению Хейли, изобразив внезапный интерес к выставке-продаже развешанных на стене кружек.

– Мне нужно, чтобы ты вернулся в школу, – ответила Хейли, – но никогда не забывай, что не все делается по звонку. А ты пока такой. Будь хорошим, счастливым и говори правду.

– Я вас когда-нибудь еще увижу?

– Как только пожелаешь. Я всегда буду рядом, – улыбнулась Хейли.

Затем она вывела его на улицу и отпустила.

Когда мы шли к «тойоте» – Хейли и Эрик плечом к плечу – впереди, Зейн – прикрывая наши тылы, – Рассел ухмыльнулся и сказал мне:

– Каждому нужен свой кайф.

23

Наш девятиэтажный нью-йоркский отель угрюмой дешевкой вклинивался в конгломерат кооперативных зданий стоимостью в миллионы долларов на Двадцать третьей улице, вдалеке от того места, где мы припрятали свою «тойоту». Едва войдя в вестибюль отеля, мы погрузились в облако пыли и табачного дыма. Что-то подсказало мне, что мы не первая команда отчаявшихся душ, которая ищет здесь пристанища, оказавшись в затруднительном положении.

Когда мы поднимались по лестнице, Зейн шепнул:

– Опасно подниматься одной группой.

– Верно, – ответил я. – Только ведь нам не по своей воле приходится это делать.

Одну из комнат мы превратили в Центр управления операцией. Утреннее солнце пробивалось сквозь жалюзи, которыми мы закрыли грязное окно.

Мы распределили свою «наркоту», произвели учет вещей и составили матрицы.

Распределить «наркоту» – было первым и едва ли не главнейшим занятием.

Работать приходилось по памяти: Зейн и Хейли рассортировали семьдесят девять таблеток на четыре группы – антидепрессанты, стимулирующие, седативные, неопознанные.

– А вот эти три маленькие беленькие? – уточнил Рассел. – По-моему, очень похоже на «риталин» – новая разновидность, – быстро вырубает детишек, если разнервничаются.

– Подростки, – сказал Зейн, – вот кто любил резать правду-матку в американском обществе.

– Пока им самим крылья не подрезали, – ответил я.

– Значит, никто не хочет на мою вечеринку? – спросила Хейли.

Мы не стали ее разочаровывать. Это все равно не сработало бы, к тому же ей не так уж было и важно, заботимся мы о ней или нет. Выдумки, которыми мы живем, – личное дело каждого. Или нашего психиатра, а он был распят на проволочной изгороди.

Каждый наугад принял именно такую дозу, какими нас накачивали прежде.

– Интересно, повлияет ли это на обратный отсчет времени? – задумалась Хейли.

– Вся эта доморощенная медицина разве что и может сделать нас не такими резкими, – пожал плечами Зейн. – Всегда выходит, что недооцениваешь то, что имеешь. Черт, а может, эти пилюли даже замаскируют распад личности. Или вызовут новое помешательство, которого не было.

– Получается, нам осталось всего три дня правильно ориентированного безумия, – сказал я. – Надо со всем этим решать, и побыстрее.

Рассел проглотил свою долю пилюль, запив водой из бутылки. Щелкнул неопознанной белой. «Лишнее не помешает».

На инвентаризацию ушло пять минут.

– У нас осталось меньше четырехсот тридцати четырех долларов, – сообщила Хейли. – На это на Манхэттене не очень-то разживешься.

– И у тебя еще наш пистолет, – напомнил я Зейну.

– Да, но с неполной обоймой, – ответил тот. – Нескольких пуль не хватает.

– Без шуток, – сказал я.

Построение матриц – центр и средоточие любого шпионского исследования.

Матрицы – это паутина данных, которые составляют самую суть деятельности умного шпиона, исследования или операции. Обученные аналитики в современном мире покупают компьютеры, чтобы создавать визуальные «карты» известных фактов и обоснованных предположений, карты, которые заполняют мониторы или проецируются на экраны, с целью обнаружения связей, возможных цепочек причин и следствий, персонажей, которые могут являться чем-то большим, чем кажутся, потому что со всех сторон оплетены матричной паутиной.

Но мы были не в современном магазине шпионского оборудования в штаб-квартире ЦРУ. Мы сидели на одном из верхних этажей задрипанного отеля в Нью-Йорке. Ноутбук доктора Ф. был единственным компьютером в нашем распоряжении, а в нем не было предусмотрено устройства для построения матриц. Поэтому нам пришлось делать это дедовским способом.

Рассел раздал всем ручки и картонки, из которых мы вырезали матричные карточки, куда нужно было заносить имена, места, происшествия.

Рассел вписал в свою фиолетовую матричную индексную карточку Боснию, Сербию, полковника Херцгля, свою рок-н-ролльную группу, всех ее членов по именам и даже офицера, который вел его дело.

Зейну досталась красная карточка. Он вписал в нее имя главного сержанта Джодри. Затем приготовил особые карточки для Вьетнама, Лаоса, спецподразделений, спецопераций, Лао, Вьетконга.

У Хейли была желтая. Она перечислила в ней Клэр, Кристофа, Кена, Жанну, русских, Нигерию, Париж и Прагу. Одну карточку она отвела под поставки героина, другую – нефти и третью – плутония. Мы подозревали, что многие из имен, которые нам известны, – ложные: служившие для прикрытия или бывшие рабочими кличками. Но если одну и ту же ложь рассказать двум разным людям, то из нее может сложиться правда.

У Эрика карточки были зеленые. Он перечислил Ирак, Саддама Хуссейна, майора Амана, связи и прикрытия, оружие массового уничтожения. У него получилась самая тонкая пачка.

– Давай, Виктор, – подбадривающе и наставительно сказал мне Зейн. – Придется написать ее имя.

Серебряные, мне достались серебряные карточки. Рассел дал мне ручку. Все наблюдали за мной, выжидая.

Перо дрожало у меня в руке, когда я вывел на серебристой карточке: «Дерия».

– Давай дальше, Виктор, – сказала Хейли.

– Как-никак гордость доктора Фридмана, – вставил Эрик.

На моей серебристой индексной карточке быстро стали появляться другие слова: Малайзия. «Аль-Каеда», 9-11. Центр по борьбе с терроризмом. Две карточки я оставил для попыток самоубийства.

Над розовыми карточками доктора Фридмана мы все работали сообща. Составили перечень его связей в ЦРУ. В учебных заведениях, которые он должен был считать своей альма-матер. В Совете национальной безопасности. Белом доме. Пользуясь своими хакерскими способностями, Эрик взломал систему его ноутбука, проверил каждое слово, каждое имя, каждый адрес.

– Мы должны узнать о нем как можно больше, – сказала Хейли.

– Вот почему мы проводим рекогносцировки в этом огромном городе, – отозвался Рассел. – Вот для чего мы здесь.

– Первую стадию можно считать выполненной, – сказал Зейн. – Итак… стадия вторая.

Сестре Смерть карточки выпали коричневые. На выданном в Мэриленде водительском удостоверении она значилась как Нэн Портер. Записная книжка пестрела инициалами и телефонными номерами без кода и адресов. В бумажнике обнаружилось фото удостоверения личности, предоставлявшего ей «особый» статус в военном госпитале Уолтера Рида в Вашингтоне.

Среди заполненных карточек матрица нашей незримой цели, подлинного вдохновителя Кайла Руссо белела, как шрам.

– В Китае белый считается цветом скорби, – напомнил я.

– А у нас – чистоты, – сказала Хейли. – Представить только!

– Этот Кайл Руссо выложит нам все начистоту, – пообещал Зейн, – как только мы его поймаем.

– Погодите! – завопил я. – Мы кого-то забыли… забыли из-за всех этих цветов!

Все удивленно посмотрели на меня.

– Малькольм, – произнес я. – Даже не принимая в расчет все остальное, то, что он помог нам бежать, дает ему право на карточку.

Мы выделили Малькольму серую карточку и написали на ней его кодовое имя: Кондор.

Зейн с Эриком прилепили скотчем более двухсот разноцветных индексных карточек на стене цвета слоновой кости. Гулявшие по номеру сквозняки заставляли жалюзи дрожать, и волны солнечного света колыхались на нашей многоцветной, как радуга, шахматной доске.

– Ух ты! – восхитилась Хейли.

– Ну и картинка, мать твою! – сказал Рассел.

– Тут все мы, – согласился Зейн, – как есть!

– Нет, – возразил я, – это только наше начало. Теперь нам предстоит самое трудное.

– Где точки пересечения? – спросил Зейн.

– Мы все пересекаемся в Замке, – ответил Рассел, – и в ЦРУ, хотя Хейли, Эрик, и я работали над организацией операций, у Зейна было свое особое задание в армии, а Виктор заработал себе место двумя попытками самоубийства и в Центре по борьбе с терроризмом.

– Доктор Ф. работал на Управление, – сказал я, – и кроме того, совсем недавно получил повышение в Совет национальной безопасности. Помните историю о том, как он заблудился в Белом доме?

– Основные точки пересечения, – подвела черту Хейли, – это доктор Ф., сестра Смерть и Кайл Руссо.

– Пользуйся ее настоящим именем, или мы забудем его, – попросил Зейн. – Портер, Нэн Портер.

– За пределами Мэна, – сказал я, – линии пересекаются в Вашингтоне.

– Значит, мы движемся в правильном направлении, – кивнул Рассел.

– Разбираться в географии еще не значит знать, где ты находишься, – возразил я.

– В данный момент, – произнес Рассел, – мы сидим под самой крышей вонючего нью-йоркского отеля, а ищейки так и рыщут по следу.

– Но почему? – спросила Хейли.

– Потому что мы сбежавшие психи, – ответил я.

– То, что мы сбежали, – это действительно причина, объясняющая, почему хорошие парни преследует нас, – сказала Хейли. – Но почему за нами гонятся и плохие? По той же причине, по которой они убили доктора Ф.?

– В убийстве ведь главное не только кто и как, – согласился Зейн. Он кивнул на стену, заклеенную разноцветными карточками. – Вопроса «зачем?» не возникает.

– Дело в нас, – сказал Рассел.

– Мысля практически, – продолжал Зейн, – дело в том…

– Практически? – прервал я его. – Ты уверен, что мы можем мыслить практически?

– Без разницы, было ли убийство доктора Ф. делом внешних или внутренних сил, – продолжал Зейн. – А поскольку сестра Смерть служила марионеткой, то это командная работа, а не сольный номер.

– Выходит, что это либо заваруха внутри ЦРУ, – сказал Рассел, – либо внешний заговор против ЦРУ.

– Есть другие варианты? – спросил я.

– Считайте меня психом… – ответил Зейн.

– Псих и есть! – выпалил Эрик.

– …но лично мне кажется, что это либо одно, либо другое, – закончил Зейн.

– Мне тоже, – сказал я, – но у меня такое чувство, что там наверху что-то творится.

– С вами голова пойдет кругом, – пожаловалась Хейли.

– Уже ничего не болит, – сказал Эрик.

– Запишите это, – распорядился Рассел. – Кто-нибудь почувствовал себя лучше с тех пор, как мы наглотались этой дряни?

– Нет, – ответил я, – но мне перестало становиться хуже.

Мы уставились на стену. Ни ответов, ни вопросов, которые могли бы помочь, там так и не появилось. Зейн с Эриком отклеили наши индексные карточки на случай, если кто-нибудь зайдет в номер в наше отсутствие. Мы оставались в гостинице, ожидая, пока солнце опустится достаточно низко и вечерняя толпа не заполнит улицы.

На моих часах было 4 часа 37 минут, когда я сказал им: «Пора».

24

Мы стояли в ослепительно ярком центре покрытого грязью и копотью туннеля, некогда выкрашенного краской цвета слоновой кости. И сзади и спереди туннель терялся во тьме. Затхлый воздух, пойманный в ловушку здесь, внизу, вместе с нами, пропах металлом и цементом. Мы были как каменные бабы в подземной реке, по которой плавно проносились тысячи странствующих незнакомцев. Мы затаились, и поэтому единственная наша задача была – остаться незамеченными. Пока никто не разгадал в нас беглых самозванцев в мире душевно здоровых людей, нам ничего не грозило.

Со стуком, грохотом, гулом комета проносилась мимо нас, исчезая в черной дыре туннеля. Тормоза металлически взвизгивали и скрежетали, когда поезд подъезжал к следующей станции. Дверцы вагона разъехались, и оголтелая пятичасовая толпа втянула нас за собой.

Хейли и Эрику удалось сесть. Рассела, Зейна и меня раскидало в разные стороны в судорожных попытках уцепиться за место.

Ньюйоркцы толпились повсюду. Тут были и строительные рабочие. И компьютерщики. И продавщицы с разлохматившимися кудряшками и полустертым, подплывшим гримом. Две монашки. Бизнесмены, наконец-то позволившие себе распустить тугие узлы галстуков. Бруклинская красотка на заебись каких высоких каблуках и с отъебись какой презрительной улыбкой. Кто-то наступил мне на ногу. «Lo siento», [4]4
  Извините (исп.).


[Закрыть]– сказала какая-то пуэрториканка. Бледный панк в свитере с капюшоном упражнялся в «бандитском» взгляде, в наушниках у него вибрировал рэп. В хвосте вагона неуклюже сгорбился коп, но взгляд его блуждал по толпе, и он даже не прислушивался к тому, что пищит микрофон у него на плече.

Наконец двери захлопнулись. Поезд, понемногу набирая ход, тронулся с места.

– Следи за Зейном! – шепнул мне Рассел.

Этот солдат, прошедший через весь ад джунглей, теперь так вцепился в поручни, что костяшки у него побелели. Коротко обстриженные белоснежные волосы прилипли к лоснящемуся лбу. Контрабандные лекарства либо не действовали, либо оказали противоположный эффект. Так или иначе…

– Держись! Замри! – шепнул я ему. – Оставайся незаметным.

– Жарко! Виктор! Жарко, как в аду!

– Нет, мы всего лишь едем в метро.

На остановке все повалились друг на друга, потом нас швырнуло в другую сторону. Восемь миллионов человек втиснулось в вагон. Не вышел никто. Двери с грохотом захлопнулись. Нас резко встряхнуло. Казалось, поезд мчится на жаре наших тел, как на воздушной подушке.

Последний раз Зейн попал в такую жару, когда бойлер в Замке не отключился. Он мигом перенесся в джунгли и успел перевернуть все вверх дном в комнате отдыха, пока смотритель не отобрал у него игрушечное ружье.

– Все в порядке, – продолжал уверять я его. Глаза Зейна полыхнули, как два костра. – Мы рядом, – пришлось соврать мне.

– Рядом, но здесь, все равно здесь. Я не вытерплю.

– Ну, Зейн, – шепнул я. – Пистолет у тебя?

Подземка со свистом неслась вперед, глаза Зейна вылезали из орбит, рот свела судорожная зевота.

– Верняк.

– Вот и хорошо, – соврал я. – Хорошо. Спрячь его подальше, чтобы никто не увидел. Только смотри, не потеряй.

Поезд с лязгом подкатил к станции. Заскрипели тормоза. Остановка. Вышло больше народу, чем вошло. Через открытые двери ворвался прохладный воздух. Но только на минуту. Двери щелкнули, захлопнулись, и мы снова оказались в духовке мчащегося, как ракета, сквозь туннель поезда.

– Виктор, – шепнул Зейн так, что его вполне могли услышать.

– Все в норме.

– Не хочу, чтобы он был у меня. Руки не держат. Я не смогу. Сделай же, сделай же, сделай же что-нибудь.

Невинные люди, знакомые и незнакомые, случайно очутившиеся в нашем вагоне. И коп.

Снова лязгнули сцепления. Поезд взвыл. Нас стало бросать из стороны в сторону, пока он снова со свистом прорезал темноту. Удушающая жара… Она набухала, давила.

Уверенный, как поток прохлады, человеческий голос прорезал обжигающий воздух:

– Трум-ту-ту-ту-рум! Трум-ту-ту-ту-ту-рум…

Рассел, герой рок-н-ролла Рассел, удерживаясь за верхний поручень, нагнулся к Зейну, вцепившемуся в свою вселенную. Рассел гудел, бубнил, прищелкивал языком на манер барабана:

– Трум-пум-пум-пум-пум…

Юнец слегка подтолкнул локтем своего приятеля: «Эй, черт возьми, что там происходит?»

Пуэрториканка ничего не видела. И вот такие же ничего не видящие свидетели вагона подземки исподтишка сосредоточили свое внимание на Зейне, которому казалось, что, цепляясь за поручни, он висит, цепляясь за стропы своего парашюта в удушающей жаре джунглей. И на Расселе, который на весь вагон распевал свою старую добрую песенку о слетающих на землю парашютистах.

Сидевший в десяти футах от меня седой мужчина в кожаном пиджаке с дружелюбным выражением на лице стал подтягивать Расселу:

– Та-да-да-да-да.

Сквозь темноту, грохот и раскачивание подземки, битком набитой человеческими телами, чемоданами, кошелками и сумками, пробивалась единая песнь. В противоположных концах вагона двое людей, не знакомых ни нам, ни кому-либо из едущих в поезде, разделенных несколькими десятилетиями, в том числе и сороковыми, подхватили марш Рассела и горниста: «Та-да-да-да-да».

Зейна колотило от беззвучных рыданий. Вместо того чтобы свисать с дерева в джунглях, он всего лишь повис на поручне подземки в удушающей жаре. Но он не мог впасть в исступление, подобно берсерку, и уничтожить нас. На такое предательство он бы никогда не пошел. Несясь сквозь тьму в раскаленном ревущем воздухе, он цеплялся за поручень, как за все свое прошлое, полное боли. Он дрожал всем телом, пока подземный хор пел «Балладу о „зеленых беретах“», не в силах противиться чувству, которое, как ему казалось, он оставил где-то давно, в молодости. Поющий поезд стремительно мчался сквозь темный туннель. Зейн вцепился в поручень. Держался, пока поезд не вырвался из темноты на следующей остановке, а подземные ангелы все еще пели о серебряных крыльях Америки – и только тогда он омылся рыданиями, которых ему никогда, никогда не доводилось знать прежде.

25

Небо над нами истекало кровью. Такси столпились в уличной пробке. Толпы бродяг заполонили тротуары. Насколько мы могли судить, никто из прохожих не наблюдал за нами.

Насколько мы могли судить.

И, насколько мы могли судить, никто из рекогносцировочного пункта номер один не мог следить за многоквартирным домом в Верхнем Уэст-Сайде, к которому нас привел из Мэна наш окольный путь и которому было суждено стать нашим рекогносцировочным пунктом номер два. Здание было двадцатиэтажное, свет из окон лился навстречу наступающей ночи. Нашей целью была квартира на шестом этаже. Мы поднялись на лифте, куда пустил нас благосклонный консьерж, введенный в заблуждение тем, как Хейли раскачивала бедрами, и ни минуты не сомневавшийся, что мы направляемся на «вечеринку».

Мы уже решили, что сигнализации в здании нет, и понадеялись, что квартира окажется пустой, но, едва выйдя из лифта, увидели широко распахнутую дверь намеченной квартиры и старика в черном костюме, как две капли воды похожего на только что побрившегося Альберта Эйнштейна.

– Вы как раз вовремя, – поманил он нас рукой.

Эрик тут же ринулся выполнять пожелания старика.

Старик нырнул за ним.

Рассел кинулся спасать наших. Правая рука Зейна напряглась под рукавом. Хейли прикрывала тылы. Я припал к полу так, что все, происходившее в квартире, оказалось в поле моего зрения.

Старик бросился к Эрику и прижал того к груди, Эрик ответил ему тем же.

– Уж как я рад, что ты приехал! – Старик отодвинулся от Эрика и знаком показал, чтобы мы приблизились. – Я отец Леона, Жюль Фридман. Спасибо всем, что пришли.

– Разве мы могли пропустить такое! – сказал я, вглядываясь в глубину квартиры нашего дорогого психиатра.

Переднюю обрамляли книжные полки. В столовой было полно народу.

– Извините, но не могли бы вы представиться? – попросил отец психиатра.

– Хейли, Рассел, Зейн, Виктор. И я – Эрик, – выпалил Эрик.

«Врать уже поздно», – подумал я.

Жюль Фридман сказал:

– А, так, значит, вы познакомились с моим сыном?..

– По работе, – ответил Рассел, незаметно занимая позиции между безотказным Эриком и вопросами, которые еще мог задать отец. Хейли, завладев вниманием Эрика, провела его в квартиру.

– Ах, вот оно что, – сказал Жюль.

– Да, – откликнулся Рассел.

– Двое ваших людей пришли в мою школу, чтобы сказать мне про Леона, которого никогда не видели. – Жюль обратил ко мне свои затуманенные, налитые кровью глаза. – Разве можно представить себе такое: двое незнакомцев приходят заявить тебе, что твой ребенок мертв? Это ужасно.

– Мне очень жаль, – сказал я.

Как потерявший равновесие малыш, он припал к моей груди. Потом собрался и выпрямился.

– После того как они ушли, я не думал, что кто-нибудь еще с его… его работы появится снова.

– Он играл в нашей жизни особую роль, – сказал Зейн.

– Да, он вообще был особенный, – кивнул скорбящий отец. – Проходите.

Он провел Рассела в помещение, которое в схеме ноутбука его сына значилось как «нижнее», и я понял, что доктор Ф. не «жил» здесь, а просто чувствовал себя в безопасности. Откуда он появлялся и куда, как, несомненно, уверял сам себя, всегда сможет вернуться.

Мы с Зейном стояли в передней. Он беспокойно ходил, распахнув пальто.

– Ты уверен, что с тобой все в порядке? – спросил я.

– Да, – ответил Зейн. – Или, вернее, нет. Теперь все какое-то… другое. Я чувствую… легкость.

– Главное, что нам нужно, – сохранять спокойствие. Держаться прикрытия, не терять уверенности.

Зейн улыбнулся:

– Странно, но температура уже не беспокоит меня так, как раньше.

– Может, лучше кончать все это поскорее? Имело ли смысл вообще здесь появляться? Думаешь, это безопасно?

– Понятия не имею. – Зейн прошел дальше в комнаты.

Где Рассел вопил:

– Ну и жратвы наготовили!

Я тоже вошел, закрыл дверь.

И увидел своих товарищей в переполненной столовой. Одну стену почти полностью занимали абстрактные гравюры из музейной лавки. Напротив произведений искусства кто-то положил поверх скатерти белую полосу материи, на которой женщина с серебристыми волосами в военно-морской форме от Армани устанавливала цилиндрическую стеклянную вазу красных роз. По всему столу были расставлены тарелки с сэндвичами, холодной брокколи и морковными палочками. Дымился говяжий филей и запеченная индейка.

Скорбящий отец нашего убитого психиатра одарил меня признательной улыбкой.

Я положил руку ему на плечо:

– Мистер Фридман…

– Пожалуйста – Жюль.

– Жюль, что… что наши люди сказали вам о смерти Леона?

– Темное шоссе. Он, как всегда, переработал. Слишком устал. Он ехал назад, чтобы повидать кого-то из пациентов той армии, которая базируется на границе. Обледеневший участок. Машина потеряла контроль. Не было даже никакого столкновения. Быстро – они сказали, пообещали, что все должно было произойти очень быстро, что он умер… до того… до того… как машина взорвалась.

Эта навязчивая ложь заставила его отвести взгляд.

– Что еще могли они сказать? – прошептал он.

– Ничего, – солгал я. – Кроме того, что он был хорошим, добрым человеком.

Рассел буквально обрушился на нас с пластиковым стаканом красного вина в одной руке и ножкой индейки – в другой.

– Вкуснятина!

– Спасибо, – ответил Жюль. – Вон там, в углу, деликатесы, их принесли люди, которые знали Леона еще мальчиком. А сэндвичи – дело рук кулинарного класса, в котором я веду свой предмет…

Жюль указал на сидевшего в комнате обжору в блестящем черном костюме, успевшего с ног до головы обсыпаться сахарной пудрой и съежившегося от стыда за свой безобидный порок.

Серебряная блондинка в темном костюме от Армани остановилась рядом с Зейном. Вытащив из сумочки белый конверт, она опустила его в корзиночку, стоявшую тут же, на буфете.

Рассел нацелился еще на одну ножку индейки.

– Что такое?

– Я завесил все зеркала, – ответил Жюль.

– С ума сойти! – И, покинув нас, Рассел бросился к столу с напитками.

Женщина с серебристыми волосами вплыла в пространство, оставленное Расселом. Обняла Жюля:

– Мне так жаль!

– Спасибо. – Жюль жестом указал на меня. – Виктор, если не ошибаюсь? После того как преподаешь сорок лет историю в школе, учишься быстро запоминать имена. А это доктор Кларк, она была наставницей Леона в Гарварде – не обделяйте ее вниманием! И я видел, что в корзинку опустили еще один конверт.

– Все, чем я могу помочь, – промурлыкала доктор Кларк.

– Сейчас вы поможете мне тем, что извините меня.

И он вышел из комнаты.

Ее ярко-синие глаза сосредоточились на мне.

– Вы были другом Леона, не так ли?

– Не настолько, насколько хотел бы. Вы преподаете в Гарварде, доктор Кларк?

– Пожалуйста, называйте меня Йэрроу. После двух лет отсутствия сентиментальность снова привела меня в этот город. Я открыла здесь практику, хотя по-прежнему читаю лекции и слежу за исследовательской работой.

– Практику, вы хотите сказать…

– Я психиатр.

Она по-кошачьи мягко положила лапку на мое запястье. Когти сомкнулись.

– Расскажите мне, – шепнула она. – Как он живет?

– Жюль? – Я облизнул губы. – Старается изо всех сил. Это единственное, что остается каждому из нас.

– Да, понимаю. И никто не знает, что делать в такие времена, как нынче.

«Заставляй ее говорить! Пусть говорит она!»

– Вы познакомились с Леоном в Гарварде?

– Я уже давно была знакома с его семьей. Мы вместе ходили в школу. То есть я имею в виду – мы с Жюлем. Я считала нелепостью заканчивать Гарвард, чтобы преподавать в средней школе в Гарлеме! Но Жюль утверждал, что таков его путь. По крайней мере, он верит в это. Просто описать не могу, как я восхищалась им до того… словом, до того как он встретил Мариссу, я тогда как раз работала в психиатрическом отделении больницы в Бельвью. Ничто так не открывает человеку глаза на жизнь, как время, проведенное в психиатрической лечебнице!

– Согласен.

– Кажется, все было как вчера. – Йэрроу прижалась ко мне. – Эта психушка привела меня к Леону.

Рядом Эрик стоял за двумя мужчинами, настолько увлеченными разговором, что они не обратили внимания на него, даже когда один повернулся, выложил на стол молоток, пакет гвоздей с широкими шляпками, проволочную петлю и поставил свой стакан красного вина рядом с вазой с красными розами.

– Помню, как Жюль впервые пригласил меня к себе, – продолжала шептать Йэрроу. – На обед. Познакомиться с Мариссой. Два старых приятеля по колледжу… И я увидела ее. Она как раз носила Леона. И вдруг я поняла… какой великий человек Жюль… был… нет, конечно же, есть. Приглядитесь получше. Думаю, мне виднее. Все эти хитрые фрейдистские штучки.

– Хитрые.

– Марисса была само очарование, такая честная, чистая душа. Ее нельзя было не любить. Два года назад ее не стало. Теперь бедняга Жюль действительно совсем одинок. Что до меня, то я развелась год назад, чудесный мужчина, но… Впрочем, хватит обо мне. Так чем, вы говорите, занимаетесь?

– Что?

– Чем вы занимаетесь? – промурлыкала доктор Йэрроу. – Кто вы?

Она буквально впилась в мою руку.

Боевые искусства учили меня, как освобождаться от захвата, Ударить ее свободной рукой: ладонью в висок, костяшками перебить трахею, ударом сверху раздробить запястье. Затем, нащупав слабое место – как правило, большой палец, – вырваться и, ухватившись за мизинец, сломать его.

– Простите, – сказал я доктору Йэрроу, – моим друзьям нужна помощь.

Уворачиваясь от незнакомых мне гостей в переполненной комнате, я направился к Зейну.

– Прошу всех послушать меня, внимание! – провозгласил Жюль. – А не перебраться ли нам в другую комнату?

– Надо поскорее смываться отсюда! – шепнул я Зейну, когда гости начали с шумом протискиваться в гостиную.

– Да, кроме еды, тут, пожалуй, искать нечего, – согласился тот, держа в руке бутерброд с грудинкой.

– Говори потише. И следи, что говоришь: вон та старая леди – психиатр!

– А ты псих. У вас немало общего.

– Если она разнюхает, кто мы такие…

– Да перестань ты так дергаться. Куда уж хуже? Кроме того, – сказал он, кивая в сторону престарелой леди, – из-за нее и тебя дергаться бы мы не стали.

Рассел стоял в дверях столовой, опустошая очередную бутылку «Мерло».

Жюль позвал из другой комнаты:

– Всех, всех прошу, пожалуйста, сюда!

Рассел кивнул в сторону донесшегося до нас призыва. Я поспешил за ним в гостиную.

Ночь уже успела закрасить чернотой окна этой комнаты, где кушетки, кресла и столы были сдвинуты в сторону, освобождая посередине покрытое ковром пространство, вокруг которого были расставлены складные металлические стулья.

Рассел услышал, как, стоя между столом и расставленными вокруг стульями, Жюль говорил:

– …приходилось полностью расшторивать окна, но ему нравился этот вид. Огромный, раскинувшийся во все стороны город. Чувство, что вся вселенная – там, за этим тоненьким стеклом.

Рассел уставился на расставленные кругом стулья.

– Эй! Я знаю, для чего это!

– Правда?

– Ну да, я все время это делал.

– Рассел! – сказал я.

Жюль нахмурился:

– Все время?

– Два-три раза в неделю в зависимости от того, как шли дела, – объяснил Рассел.

– Бог мой! – вздохнул Жюль. – Два-три раза… в неделю! Бедняга!

Рассел прошел в круг стульев, Жюль сказал ему вслед:

– Все это… умирание, а вы еще так молоды.

– Только, дружище, – ответил Рассел, – не надо меня подначивать. Вокруг – живые люди…

Ночь превратила стеклянную стену в полупрозрачное зеркало, отражавшее поставленные кружком складные металлические стулья. Серебристая блондинка выбрала стул. Удостоверение психиатра уютно пристроилось у нее в сумочке; не сводя с меня буравящего взгляда, она похлопала по сиденью рядом с собой.

Собрав последние силы, я умоляюще притянул Рассела к себе:

– Эта старуха – психиатр! Остановись!

Он без труда стряхнул мою и без того слабую хватку:

– Понятное дело.

Сила тяготения заставила меня опуститься на стул рядом с доктором Йэрроу Кларк.

– Куда как легче сидеть не одной, – промурлыкала она. – Или рядом с незнакомцем.

– Кто же мы как не незнакомцы. – «Заткнись! Прекрати с ней разговаривать!»

Моя собеседница моргнула:

– Какой… необычный взгляд на вещи.

Двое учителей сели рядом с Зейном. Еще через два стула сидел Эрик. Жюль вежливо ожидал в центре круга. Рядом стоял его новый приятель Рассел.

– Необычность и перспектива, – начала доктор Йэрроу, обращаясь к коллегам и друзьям Жюля, рассевшимся на стульях. – Я провожу наблюдения в клинике, где лечат иммигрантов, к которым нельзя относиться с точки зрения перспектив американской медицины. Для испаноговорящих, к примеру, характерен так называемый ataque de nervios, нервный приступ, во время которого пациенты падают на пол, начинают вопить и бить себя в грудь. Малайзийцы…

– Лучше не надо об этом.

– Извините?

Я плотно сжал губы, помотал головой.

Доктор Йэрроу пожала плечами.

– Так или иначе, у малайзийцев наблюдается психоз, называемый «лата», который заставляет их передразнивать других людей. Пациенты из Китая часто боятся ветра. Они называют это pa-fay.

– Pa-feng, – непроизвольно поправил я ее сквозь плотно сжатые губы.

Доктор Йэрроу Кларк удивленно моргнула:

– Вы говорите по-китайски?

– Да. Нет. Не здесь. Не сейчас.

– Прошу внимания!

Жюль распростер руки, обозрев сидящих кругом гостей. Рассел скопировал его позу: широко раскинутые руки, утихомиривающий взгляд.

Только не «лата», мысленно взмолился я перед Расселом.

Последний скомандовал группе:

– Пора начинать… верно, Жюль?

Рассел жестом предложил нашему хозяину сесть на стул спиной к стеклянной стене. Сам же занял стул лицом к стене темноты, улавливавшей наши отражения.

– Спасибо вам всем, что пришли, – сказал Жюль. – Все происходит не так, как делается обычно…