Текст книги "Кожаный Чулок. Большой сборник"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 77 (всего у книги 159 страниц)

Хотя и теснимые французами, которые, используя в качестве союзников индейцев, возводили в те времена свои крепости и поселения вокруг английских колоний, американцы едва ли любили англичан больше, чем они ненавидели французов. И люди, жившие в то время, вероятно, сочли бы совершенно немыслимым союз, заключенный спустя каких-нибудь двадцать лет между американскими подданными британской короны и ее исконными соперниками. Одним словом, в колониях мнения так же утрируются, как и моды; и если преданность короне представляла собой в Лондоне лишь один из видов политической игры, то в Нью-Йорке она вырастала в такую непоколебимую веру, что, казалось, могла бы двигать горами. По этим причинам недовольство было там редким явлением, а измена короне, да еще в пользу Франции или французов, была в глазах жителей колоний чудовищным злодеянием. Мэйбл никак не могла заподозрить Джаспера как раз в том преступлении, в котором его тайно обвинили; и если окружавших ее людей терзали муки сомнения, то она, напротив, была полна безграничного доверия. Никакие нашептывания пока еще не достигли ее слуха и не поколебали той веры в честность молодого матроса, которой она прониклась с первой минуты их знакомства, а ее собственный разум никогда не внушил бы ей подобной мысли. Картины прошлого и настоящего, быстро сменявшиеся в ее живом воображении, были совершенно безоблачны, и ничто не бросало тени на человека, к которому она чувствовала влечение. Еще около четверти часа она сидела в задумчивости; все вокруг нее было полно ничем не омраченного покоя.

Прекрасная осенняя ночь еще усиливала те чувства, которые внушает молодым, здоровым и счастливым людям новизна впечатлений. Было тепло, что в этих краях не всегда бывает даже летом, а легкие струи воздуха, повеявшие с берега, несли с собой прохладу и аромат лесов. Ветер, хотя и не сильный, весело гнал "Резвый" вперед и не позволял капитану ослаблять внимание – ведь в темноте всегда чувствуешь себя менее уверенно. Однако Джаспер был, по-видимому, в хорошем настроении, если судить по нескольким словам, которыми он перекинулся с Мэйбл.

– Не правда ли. Пресная Вода, – сказала наша героиня, уже научившаяся величать этим именем молодого матроса, – при таком ходе мы скоро доберемся до места?

– Так отец сказал вам, Мэйбл, куда нас послали?

– Ничего он мне не говорил. Мой отец настоящий солдат и так отвык от семьи, что не рассказывает о своих делах. А разве запрещено говорить, куда мы направляемся?

– Это недалеко. При таком курсе, пройдя еще шестьдесят иди семьдесят миль, мы попадем к реке Святого Лаврентия, где французы, может быть, зададут нам жару. По этому озеру далеко не уедешь!

– Так и дядюшка Кэп говорит, ну, а я не вижу, чем Онтарио отличается от океана.

– Вы вот побывали на океане, а я никогда еще не видел соленой воды, хоть и воображаю себя матросом! В глубине души вы, наверное, презираете такого моряка, как я, Мэйбл Дунхем!

– У меня нет такого чувства, Джаспер – Пресная Вода. Какое право имею я, девушка без знаний и опыта, смотреть на кого-нибудь свысока! И меньше всего на вас – ведь майор доверил вам командование этим судном! Мне никогда не приходилось плавать по океану, хотя я и видела его, и, повторяю, я не нахожу никакой разницы между этим озером и Атлантическим океаном.

– А между людьми, которые плавают здесь и там? После всех нападок вашего дядюшки на нас, озерных матросов, я боялся, Мэйбл, как бы вы не сочли нас самозванцами.

– Пусть это вас не тревожит, Джаспер, я знаю своего дядюшку. Он так же нападал на жителей побережья, когда жил в Йорке, как теперь – на ,тех, кто плавает в пресных водах. Нет, нет! Ни мой отец, ни я этого не думаем. А если бы дядюшка Кэп заговорил откровенно, то его мнение о солдатах оказалось бы еще хуже, чем о матросе, который никогда не видел моря.

– Но ваш отец, Мэйбл, выше всех ставит солдат! Он даже хочет выдать вас замуж за солдата!

– Джаспер – Пресная Вода! Меня – за солдата! И этого хочет мой отец? Что это ему вздумалось? За кого же из солдат здешнего гарнизона я могла бы выйти замуж и чьей женой он желал бы меня сделать?

– Человек может так сильно любить свою профессию, что она в его глазах искупает тысячу недостатков.

– Но нельзя так любить свою профессию, чтобы забыть обо всем на свете. Мой отец хочет выдать меня за солдата, но в Осуиго нет такого солдата, которого он ног бы пожелать мне в мужья. У меня затруднительное положение, Джаспер: я недостаточно хороша, чтобы стать женой джентльмена, офицера, и слишком хороша – полагаю, Джаспер, что даже вы это признаете, – чтобы стать женой простого солдата.

Говоря с полной откровенностью, Мэйбл покраснела, сама не зная отчего, но в темноте ее собеседник не заметил этого. Она смущенно рассмеялась, словно чувствуя, что, как бы ни была щекотлива эта тема, она заслуживает беспристрастного обсуждения.

Джаспер, по-видимому, смотрел на место, занимаемое Мэйбл в обществе, иначе, чем она сама.

– Правда, Мэйбл, – сказал он, – вас нельзя назвать леди.., в обычном смысле этого слова…

– Ни в каком смысле, Джаспер, – горячо перебила его правдивая девушка, – на этот счет я нисколько не обольщаюсь. Волею бога я дочь сержанта и вполне довольна положением, предназначенным мне по рождению.

– Но ведь не все остаются в том положении, в каком родились, Мэйбл, некоторые возвышаются над ним, а иные падают ниже. Многие сержанты стали офицерами, даже генералами, так почему же дочь сержанта не может стать леди, выйдя замуж за офицера?

– Что касается дочери сержанта Дунхема, то хотя бы потому, что едва ли найдется офицер, который пожелает на ней жениться, – со смехом ответила Мэйбл.

– Вы полагаете? Но кое-кто в Пятьдесят пятом полку думает иначе, а один офицер из этого полка действительно хочет на вас жениться. Мэйбл.

Быстро, как вспыхивает молния, в памяти Мэйбл промелькнули лица пяти или шести младших офицеров гарнизона, у которых, судя по их возрасту и склонностям, скорее всего, могло бы появиться такое желание; и, пожалуй, ее облик был бы неполным, если бы мы скрыли, что мысль о возможности возвыситься над своим положением доставила ей живейшее удовольствие; хоть она и говорила, что довольна своим уделом, но сознавала, что по своему воспитанию и образованию достойна лучшего. Однако это чувство было столь же мимолетным, как и неожиданным, потому что Мэйбл Дунхем была девушкой слишком чистой и по-женски проницательной, чтобы смотреть на брачные узы только с точки зрения преимуществ положения в обществе. Это мгновенно исчезнувшее чувство было отголоском представлений, привитых воспитанием, тогда как более устойчивое мнение, которого она держалась, вытекало из существа ее натуры и ее принципов.

– Я не знаю ни одного офицера ни в Пятьдесят пятом, ни в каком-нибудь другом полку, который хотел бы сделать такую глупость. И я сама не совершу подобной глупости и не выйду замуж за офицера.

– Глупость, Мэйбл!

– Да, Джаспер, глупость. Вам известно не хуже, чем мне, как общество смотрит на такие браки, и я была бы огорчена, очень огорчена, если бы убедилась, что мой муж хоть раз пожалел, что, поддавшись увлечению хорошеньким личиком и стройной талией, женился на дочери человека низкого звания, на дочери сержанта.

– Ваш муж, Мэйбл, вряд ли станет думать об отце, он больше будет думать о дочери.

Девушка говорила горячо и не без некоторого задора, но после вставленного Джаспером замечания она почти целую минуту не могла вымолвить ни слова. Затем продолжала уже далеко не так игриво, и внимательный слушатель уловил бы в ее тоне легкую грусть:

– Отец и дочь должны жить душа в душу, у них должно быть согласие в мыслях и чувствах. Общность взглядов необходима не только для супружеского счастья, но и для счастья других близких людей. А самое главное, ни у мужа, ни у жены не должно быть никаких особенных причин чувствовать себя несчастными – на свете и без того много горя.

– Должен ли я заключить, Мэйбл, что вы отказали бы офицеру только потому, что он офицер?

– А имеете ли вы право задавать мне такие вопросы, Джаспер? – улыбаясь, спросила Мэйбл.

– Никакого иного права, кроме горячего желания видеть вас счастливой, а этого, конечно, очень мало. Я стал еще сильнее тревожиться, когда случайно узнал, что ваш отец намерен выдать вас замуж за лейтенанта Мюра.

– Такого нелепого, такого жестокого намерения не может быть у моего дорогого отца.

– Значит, по-вашему, жестоко желать, чтобы вы стали женой квартирмейстера?

– Я уже говорила вам, что я об этом думаю, и не могу сказать ничего более убедительного. Мой откровенный ответ, Джаспер, дает мне право спросить вас, каким образом вам стало известно намерение моего отца.

– Я знаю от него самого, что он уже выбрал вам мужа. Он не раз говорил мне об этом, когда наблюдал за погрузкой провианта и мы с ним подолгу беседовали. Мистер Мюр мне тоже говорил, что хочет посвататься к вам. Сопоставив все это, я пришел к выводу, о котором и сообщил вам.

– А может быть, мой дорогой батюшка… – начала Мэйбл, ее лицо пылало, она говорила, медленно роняя слова, как бы повинуясь непроизвольному движению души. – Может быть, мой дорогой батюшка думал о другом человеке? Из ваших слов совсем не следует, что у него на уме был мистер Мюр.

– А разве это не видно по всему, Мэйбл? Что привело сюда квартирмейстера? Прежде он никогда не считал нужным сопровождать отряды, направлявшиеся к островам. Он задумал на вас жениться, а ваш отец решил выдать вас за него. Неужели вы не видите, что мистер Мюр ухаживает за вами, Мэйбл?

Мэйбл ничего не ответила. Женский инстинкт, конечно, подсказывал ей, что она нравится квартирмейстеру, но она не предполагала, что в такой степени, как думал Джаспер. Из бесед с отцом Мэйбл давно уже догадалась, что он всерьез помышляет о ее замужестве; но, как ни обдумывала она его слова, она не могла прийти к заключению, что его выбор пал на мистера Мюра. Мэйбл и сейчас этому не верила и все же была далека от истины. Из случайных и подчас удивлявших ее замечаний отца она уловила, что он вообще хочет устроить ее судьбу, но она не думала, что его выбор уже сделан. Все эти мысли она хранила про себя. Чувство собственного достоинства и женская сдержанность подсказывали ей, что было бы неуместно обсуждать этот вопрос с Джаспером. После наступившего молчания, такого долгого, что оба собеседника почувствовали себя неловко, Мэйбл переменила разговор, сказав:

– В одном вы можете быть уверены, Джаспер, и больше я ничего не скажу об этом: лейтенант Мюр, будь он даже полковник, никогда не станет мужем Мэйбл Дунхем. А теперь расскажите мне о нашем плавании. Когда оно кончится?

– Не знаю. На воде зависишь от ветра и волн. Следопыт скажет вам, что, погнавшись утром за оденем, он никогда не ведает, где застанет его ночь.

– Но мы ведь не гонимся за оленем, и теперь не утро, и опыт Следопыта тут ни при чем.

– Хоть мы и не преследуем оленя, но гонимся за добычей, которую так же трудно настигнуть. Больше я ничего не могу вам сообщить. Наша обязанность – молчать, безразлично, зависит от этого что-нибудь или нет. Боюсь, однако, что долго не удержу вас на "Резвом", чтобы показать вам, на что он способен и в ведро и в непогоду.

– По-моему, выйти замуж за матроса может только неразумная девушка! – вырвалось у Мэйбл.

– Странный взгляд. Почему вы так решили?

– Потому что жена моряка может быть уверена, что ее муж всегда будет делить свою любовь между нею и своим кораблем. Дядюшка Кэп тоже говорит, что матрос не должен жениться.

– Он имеет в виду матросов, плавающих по морям, – со смехом ответил Джаспер. – Если, по его мнению, ни одна женщина не достойна стать женою матроса, плавающего по океанам, то для озерного матроса хороша любая. Надеюсь, Мэйбл, вы не составите себе представления о нас, пресноводных матросах, по речам мистера Кэпа?

– Эй, смотрите, парус! – воскликнул тот, о котором только что шла речь. – Шлюпка, если уж быть точным.

Джаспер побежал на нос. Действительно, впереди куттера, в ста ярдах от него, с подветренной стороны можно было заметить какой-то небольшой предмет. С первого же взгляда Джаспер увидел, что это пирога. Хотя ночью невозможно различить цвета, но глаза, привыкнув к темноте, с небольшого расстояния различают форму предмета, а от зоркого и опытного глаза Джаспера даже издали не укрылись очертания пироги.

– Должно быть, это враг, – заметил молодой человек. – Хорошо бы его захватить.

– Он гребет во всю мочь, – заметил Следопыт, – видно, собирается проскочить у нас под носом и пойти против ветра, тогда гнаться за ним все равно, что на лыжах преследовать матерого оленя!

– Держать круче к ветру! – крикнул Джаспер рулевому. – Держать круче, до отказа! Так, так держать!

Рулевой повиновался, и "Резвый", весело разрезая воду, спустя минуту или две оставил челн так далеко под ветром, что тот уже не мог от него ускользнуть. Джаспер сам схватил руль, ловким и осторожным маневром подвел куттер почти вплотную к пироге, и ее удалось зацепить багром. Там было два человека.

Им приказали подняться на борт куттера, и, когда они появились на палубе, все увидели, что это Разящая Стрела и его жена.

  ГЛАВА XV

Поведай мне, так что это за жемчуг,

Который богачи купить не могут,

Мудрец надменный поднимать не станет,

А бедняки, отвергнутые всеми,

Его подчас нетронутым находят?

Скажи, и я отвечу, что есть правда.

Каупер. «Третья загадка»

Встреча с индейцем и его женой нисколько не удивила большую часть общества, находившегося на палубе, однако у Мэйбл и тех, кто видел, как индеец сбежал от Кэпа и его спутников, зародилось подозрение, которое легче было почувствовать, чем доказать его справедливость. Один Следопыт свободно говорил на языке пленников – только так теперь их можно было рассматривать, – поэтому он отвел Разящую Стрелу в сторону и завел с ним длинный разговор о том, почему тот покинул людей, порученных его попечению, и где он с тех пор пропадал.

Тускарора спокойно выслушал эти вопросы и ответил на них с присущим индейцам самообладанием. Свое бегство он объяснил весьма просто и, казалось, довольно правдоподобно. Когда он увидел, что открыт тайник, где прятался отряд Кэпа, он, естественно, прежде всего подумал о своей безопасности и скрылся в лесной чаще в полной уверенности, что всех, кто не последует его примеру, перебьют на месте. Одним словом, он бежал, спасая свою жизнь.

– Так, – ответил Следопыт, делая вид, будто верит индейцу. – Брат мой поступил мудро, но за ним последовала его жена?

– А разве жены бледнолицых не следуют за своими мужьями? Разве Следопыт не оглянулся бы назад, чтобы посмотреть, идет ли за ним та, которую он любит?

Эти слова упали на благодатную почву и возымели свое действие на Следопыта. Мэйбл с ее приветливым, нравом, постоянно бывшая с ним рядом, все больше и больше овладевала его мыслями. Тускарора понял, что его объяснение признано убедительным, но не догадался почему; он стоял с видом спокойного достоинства в ожидании других вопросов.

– Это разумно и естественно, – ответил Следопыт по-английски, невольно переходя, по привычке, с одного языка на другой. – Это естественно, так оно и бывает. Женщина должна следовать за мужчиной, которому она поклялась в верности, муж и жена – единая плоть. Мэйбл тоже последовала бы за сержантом, если бы он находился там и отступил бы подобным образом; нельзя сомневаться, что девушка с таким любящим сердцем последовала бы за своим мужем! Слова твои искренни, тускарора, – продолжал Следопыт, снова переходя на индейское наречие. – Слова твои искренни, приятны и правдоподобны. Но почему брат мой так долго не возвращался в гарнизон? Друзья часто вспоминали его, но так и не дождались.

– Если лань следует за оленем, не должен ли олень следовать за ланью? – ответил тускарора с улыбкой, многозначительно коснувшись пальцем плеча Следопыта. – Жена Разящей Стрелы пошла за Разящей Стрелой, и он делать правильно, когда пошел за женой. Она заблудилась, и ее заставили варить еду в чужой вигвам.

– Я понял тебя, тускарора. Женщина попала в лапы мингов, и ты пошел по их следу.

– Следопыт видит причину так же ясно, как он видит мох на деревьях. Так и было.

– Давно ли ты выручил жену из беды, и как это тебе удалось?

– Два солнца. Июньская Роса не мешкал, когда муж тайком указал ей тропу.

– Да, да, все это похоже на правду, супруги так и должны поступать. Но скажи, тускарора, как ты раздобыл пирогу и почему ты греб по направлению к Святому Лаврентию, а не к гарнизону?

– Разящая Стрела знай свое и чужое. Эта пирога моя. Я нашел ее на берегу, у крепости.

"Тоже разумно. Должна же пирога кому-нибудь принадлежать, и любой индеец без зазрения совести присвоит ее себе. Но странно, почему мы не видели их, ни его самого, ни жены его – ведь пирога должна была выйти из реки раньше нас".

Когда эта мысль промелькнула в голове у проводника, он спросил об этом индейца.

– Следопыт знает, что и воину бывает стыдно. Отец потребовать у меня свою дочь, а я не знал бы, что ему ответить. И я послал за пирогой Июньскую Росу, никто ее ни о чем не расспрашивал. Женщины из племени тускарора не ведут разговор с чужой человек.

Все это казалось правдоподобным и соответствовало характеру и обычаям индейцев. Разящая Стрела, как водится, получил половину своего вознаграждения прежде, чем покинул Мохок; а то, что он не просил остальной суммы, служило доказательством его добросовестности и уважения к взаимным правам обеих сторон; эти качества отличают нравственные правила дикарей в такой же мере, как и христиан. Прямодушному Следопыту показалось, что Разящая Стрела вел себя осторожно и пристойно, хотя при своем открытом характере сам он предпочел бы пойти к отцу девушки и рассказать все, как было. Однако, привыкнув к повадкам индейцев, Следопыт не видел в поведении Разящей Стрелы ничего странного.

– Речь твоя течет, как вода с горы, Разящая Стрела, – ответил он после краткого размышления, – что верно, то верно. На такой поступок способны краснокожие, но не думаю, чтобы его одобрили бледнолицые. Ты не хотел видеть, как скорбит отец девушки?

Разящая Стрела слегка наклонил голову, как бы в знак согласия.

– Брат мой должен сказать мне еще одно, – продолжал Следопыт, – и тогда между его вигвамом и крепким домом ингиза больше не будет ни единого облака. Если ему удастся рассеять своим дыханием последние клочья тумана, его друзья увидят, как он сядет у своего огня, а он увидит, как они отложат оружие в сторону и забудут, что они воины. Почему пирога Разящей Стрелы была обращена к Святому Лаврентию, где нет никого, кроме врагов?

– А почему та сторона смотрит Следопыт и его друзья? – невозмутимо спросил тускарора. – Тускарора может глядеть туда же, куда смотрит ингиз.

– Что ж, сказать правду. Разящая Стрела, мы здесь вроде как в разведке.., то есть плывем.., одним словом, выполняем поручение короля, и мы вправе быть здесь, хоть и не вправе говорить, почему мы здесь.

– Разящая Стрела увидел большую лодку, и ему нравится смотреть на лицо Пресной Воды. Вечером он плыл к солнцу, возвращаясь в свой вигвам, но, когда увидел, что молодой матрос держит путь в другую сторону, повернул туда же. Пресная Вода и Разящая Стрела вместе шли в последний раз по следу.

– Может быть, все это чистая правда, тускарора, и, если так, ты у нас желанный гость. Ты отведаешь оленины, а потом мы расстанемся. Солнце садится быстро у нас за спиной, и мы идем вперед: брат мой слишком далеко уйдет от того места, которое ищет, если не повернет обратно.

Следопыт вернулся к своим спутникам и сообщил им все, что ему удалось узнать. Сам он готов был поверить рассказу Разящей Стрелы, хотя и признавал, что не мешает быть осторожным по отношению к человеку, который внушал ему неприязнь. Но его слушатели, кроме Джаспера, были мало расположены верить объяснениям индейца.

– Этого молодца нужно тотчас же заковать в кандалы, братец, – сказал Кэп, едва Следопыт кончил свой рассказ – Его следует передать под охрану судового полицейского, если они вообще бывают на пресной воде, а как только мы достигнем гавани, судить военным судом.

– Я думаю, что самое разумное – задержать его, – ответил сержант, – но, пока он находится на куттере, кандалы не потребуются. А утром мы его допросим.

Разящую Стрелу позвали и объявили ему принятое решение. Индеец выслушал его с мрачным видом, но не возражал. Напротив, он покорился своей участи со спокойным и скромным достоинством, каким отличаются коренные жители Америки. Стоя в стороне, он внимательно и бесстрастно наблюдал за всем происходящим. Джаспер повернул куттер, паруса надулись, и "Резвый" снова взял свой прежний курс.

Наступил час вахты и отхода ко сну. Почти все ушли вниз, на палубе оставались только Кэп, сержант, Джаспер и два матроса.

Здесь же, немного поодаль, стояли Разящая Стрела с гордой осанкой и его жена, равнодушная поза которой говорила о кроткой покорности, свойственной индейской женщине.

– Для твоей жены. Разящая Стрела, найдется место внизу, там о ней позаботится моя дочь, – приветливо сказал сержант, собираясь тоже уйти с палубы, – а сам ты можешь лечь вот на том парусе.

– Благодарю отца моего. Тускароры не бедняки. Она возьмет из пироги одеяла.

– Как хочешь, друг мой. Мы считаем необходимым задержать тебя, но не собираемся тебя в чем-нибудь ограничивать или притеснять. Пошли свою скво за одеялами, можешь и сам спуститься в пирогу и передать нам оттуда весла. На всякий случай. Пресная Вода, если на "Резвом" сон сморит людей, – понизив голос, прибавил сержант, – лучше отобрать у него весла.

Джаспер согласился. Разящая Стрела с женой, по-видимому, не помышляли о сопротивлении и молча повиновались приказанию. Из пироги послышались недовольные замечания индейца, обращенные к жене; она кротко приняла их и стала послушно исправлять допущенную ею оплошность, отложив в сторону одеяло и разыскивая другое, по мнению ее повелителя, более подходящее.

– Ну, давай руку, Разящая Стрела, – сказал сержант, стоя у борта и наблюдая за их движениями, казавшимися ему слишком медлительными, потому что у него у самого смыкались глаза. – Уже поздно, а мы, солдаты, привыкли по сигналу рано ложиться и рано вставать.

– Разящая Стрела идет. – раздалось в ответ, и тускарора шагнул на нос пироги.

Одним взмахом острого ножа индеец перерезал канат, державший пирогу на буксире. Куттер продолжал идти вперед, тогда как ореховая скорлупа, мгновенно замедлив ход, осталась почти недвижимой. Этот маневр был проделан так внезапно и быстро, что, прежде чем сержант разгадал хитрость, пирога уже находилась в четверти лиги в кильватере куттера и успела уже отстать от "Резвого", когда он сообщил своим спутникам о случившемся.

– Круче к ветру! – закричал Джаспер, собственноручно натягивая кливер.

Куттер быстро повернул против ветра, все его паруса заполоскали, "ветер дул ему в лоб", как говорят моряки, и легкое суденышко отклонилось на сто футов от своего прежнего курса. Как ни ловко и быстро все это было сделано, тускарора действовал еще проворнее. Он схватил весло и начал грести с большой сноровкой и опытностью. Жена ему помогала, и пирога быстро скользила по воде. Он гнал ее по ветру на юго-запад, в сторону берега, держась как можно дальше от куттера, чтобы тот не мог его настигнуть, когда переменит галс. Как ни быстро "Резвый" рванулся вперед по ветру и как ни далеко он ушел, Джаспер знал, что ему скоро придется лечь в дрейф, чтобы не слишком отклоняться от своего курса. Не прошло и двух минут, как руль был положен налево, и легкое судно уже дрейфовало, чтобы повернуть на другой галс.

– Он уйдет! – сказал Джаспер, одним взглядом определив относительное положение куттера и пироги. – Ловкий негодяй гребет против ветра, и "Резвому" его не догнать!

– У нас есть шлюпка! – воскликнул сержант, с юношеским задором собираясь ринуться вдогонку за Разящей Стрелой. – Скорее спустим ее и погонимся за ним!

– Бесполезно. Если бы на палубе был Следопыт, пожалуй, еще можно было бы попытаться, а без него ничего не выйдет. Пока спустим шлюпку, пройдет три или четыре минуты, а для Разящей Стрелы этого времени вполне достаточно, чтобы скрыться.

И Кэп и сержант видели, что Джаспер прав; в этом не усомнился бы даже и неопытный мореплаватель. До берега оставалось менее полумили, и пирога скользила в его тени с такой быстротой, что могла бы пристать к нему раньше, чем преследователи прошли бы половину расстояния. Возможно, удастся захватить пустую пирогу, но это будет никому не нужная победа. Даже если пирога и останется у Разящей Стрелы, ему безопаснее не появляться на озере, а пробраться тайком к другому берегу лесом, хотя это и более утомительно.

Руль на "Резвом" пришлось положить опять направо, и куттер, круто повернувшись, пошел другим галсом, словно живое существо, увлекаемое инстинктом. Джаспер проделал все это в полном молчании, его помощники сами знали свои обязанности и действовали с точностью машин. Тем временем, пока на куттере происходили все эти маневры, Кэп взял сержанта за пуговицу и повел его к двери каюты, где никто не мог их услышать, и там открыл неиссякаемый кладезь своей премудрости.

– Послушай, брат Дунхем, – сказал он со зловещим видом, – этот случай требует зрелого размышления и большой осмотрительности.

– Жизнь солдата, братец Кэп, такова, что требует непрерывного размышления и осмотрительности. Если бы на этой границе мы пренебрегали тем или другим и зевали бы, с наших голов давно уже содрали бы скальпы.

– Но поимку Разящей Стрелы я считаю одним "обстоятельством", а его побег – другим. За них должен ответить.., как его там… Джаспер – Пресная Вода!

– Это и в самом деле "обстоятельства", брат, но противоречивые. Побег индейца – обстоятельство, говорящее против парня, а то, что он задержал индейца, – обстоятельство в его пользу.

– Нет, нет, одно обстоятельство нисколько не исключает другое, подобно двум отрицаниям. Если хочешь последовать совету старого моряка, сержант, то, не теряя ни секунды, прими меры, необходимые для безопасности судна и всех, кто находится на его борту. Куттер бежит со скоростью шести узлов, а расстояния на этом пруду очень короткие, поэтому к утру мы можем очутиться во французской гавани, а к вечеру – во французской тюрьме.

– А это, пожалуй, верно. Как же ты посоветуешь мне поступить, шурин?

– Я нахожу, что ты должен сразу же посадить мастера Пресную Воду под замок; отправь его вниз и приставь к нему стражу, а командование куттером передай мне. Ты имеешь на это полное право, судно принадлежит армии, а ты командуешь находящимися на нем войсками.

Сержант Дунхем более часа размышлял над этим предложением. Он умел действовать быстро, когда приходил к определенному решению, но принимал его обдуманно и осторожно. Постоянное наблюдение за солдатами гарнизона, вошедшее в привычку, позволило ему узнать характер каждого, и у него давно сложилось о Джаспере хорошее мнение. Но тонкий яд подозрения уже проник в его душу. Неудивительно, что острое и, казалось, обоснованное недоверие, а также страх перед интригами и уловками французов и, кроме того, особое предупреждение майора Дункана вытеснили в его душе воспоминание о годах безупречного поведения Джаспера. Попав в такое затруднительное положение, сержант решил посоветоваться с квартирмейстером, с мнением которого как старшего по чину он полагал себя обязанным считаться, хотя в настоящее время и не находился в его подчинении. Не годится человеку, который сомневается при выборе решения, брать в советчики того, кому хочется расположить его в свою пользу; в таких случаях спрошенный почти наверняка постарается выразить мнение, совпадающее с мнением того, кто спрашивает. В данном случае дело осложнилось тем, что Кэп уже успел рассказать лейтенанту Мюру о происшествии по-своему, и это мешало беспристрастному изложению дела. Старый моряк в своем рвении не преминул намекнуть квартирмейстеру, на чью сторону он желал бы того склонить. И, если даже лейтенант Мюр испытывал некоторые сомнения, он был слишком расчетлив и хитер, чтобы вызвать недовольство и дяди и отца девушки, чьей руки он надеялся добиться. Все события были представлены ему в таком свете, что он согласился с мыслью о необходимости временно передать командование "Резвым" Кэпу в качестве меры предосторожности. Мнение, высказанное Мюром, заставило сержанта прийти к окончательному решению, которое он сразу принялся осуществлять.

Не вдаваясь ни в какие объяснения, сержант Дунхем просто заявил Джасперу, что считает своим долгом временно отстранить его от командования куттером, которое он передает своему шурину. На невольное и вполне естественное изумление, выраженное Джаспером, он ответил спокойным замечанием, что военная служба требует тайны и что характер возложенного на него поручения делает эту меру необходимой. Хотя удивление Джаспера нисколько не уменьшилось, так как сержант предусмотрительно и виду не подал о своих подозрениях, молодой человек, привыкший к военной дисциплине, подчинился приказу. Он сам объявил своей маленькой команде, что впредь, до особого приказа, она должна выполнять все распоряжения Кэпа. Однако, когда Джасперу было сказано, что отстраняется не только он, но и главный его помощник, которого за долгое плавание по озеру прозвали лоцманом, он изменился в лице от глубокой обиды, но так быстро овладел собой, что даже подозрительный Кэп ничего не заметил. Само собой разумеется, что при существующих подозрениях довольно было ничтожного повода для самых худших предположений.

Как только Джаспер с лоцманом ушли с палубы вниз, часовому, которого поставили у люка, было отдано секретное предписание внимательно следить за обоими и не позволять им выходить на палубу без ведома командира куттера, а также требовать их скорейшего возвращения в каюту. Однако все эти предосторожности оказались излишними. Джаспер и его помощник молча бросились на свои койки и не поднимались с них до самого утра.

– Ну, а теперь, сержант, – сказал Кэп, став хозяином судна, – будь добр, сообщи мне курс и расстояние, чтобы я вел куттер в нужном направлении.

– Я и понятия о них не имею, – ответил Дунхем, немало озадаченный этим вопросом. – Мы должны как можно скорее добраться до стоянки у одного из Тысячи Островов, где "высадимся, сменив отряд, который там находится, и получим указания относительно наших дальнейших действий". Так почти слово в слово написано в, приказе.

– Но ты умеешь набросать карту, наметить какие-нибудь точки и расстояния, чтобы я мог проложить курс?

– По-моему, Джаспер ничем этим не пользовался, а просто шел, как нужно.