Текст книги "Кожаный Чулок. Большой сборник"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 159 страниц)

  ГЛАВА VII

Леман! Как сладок мир твой для поэта,

Изведавшего горечь бытия!

От мутных волн, от суетного света

К тебе пришел я, горная струя.

Неси ж меня, бесшумная ладья!

Душа отвергла сумрачное море

Для светлых вод, и, мниться, слышу я,

Сестра, твой голос в их согласном хоре!

Вернись! Что ищешь ты в бушующем просторе?

Байрон. «Чайльд Гарольд»

[Перевод В. Левика]

Уже совсем рассвело, когда молодой человек снова открыл глаза. Он тотчас же вскочил и огляделся по сторонам, понимая, как важно ему поскорее уяснить себе свое положение. Сон его был глубок и спокоен; он проснулся со свежей головой и ясными мыслями, что было необходимо при сложившихся обстоятельствах. Правда, солнце еще не взошло, но небесный свод отливал нежными красками, которые знаменуют начало и конец дня, в воздухе все звенело от птичьего щебета. Этот утренний гимн пернатого племени предупредил Зверобоя о грозившей ему опасности.

Легкий, едва заметный ветерок за ночь немного усилился, а так как пироги двигались на воде словно перышки, то и отплыли вдвое дальше, чем рассчитывал охотник. Совсем невдалеке виднелось подножие горы, круто вздымавшейся на восточном берегу, и Зверобой уже явственно слышал пение птиц. Но это было не самое худшее. Третья пирога дрейфовала в том же направлении и теперь медленно подплывала к мысу; еще немного – и она уткнулась бы носом в берег. Лишь внезапная перемена ветра или человеческая рука могли бы отогнать ее от берега. Кроме этого, не было ничего тревожного. "Замок" по-прежнему возвышался на своих сваях приблизительно на одной линии с пирогами и ковчег, пришвартованный к столбам, покачивался на воде там же, где его оставили несколько часов назад.

Понятно, что прежде всего Зверобой занялся передней пирогой, которая была уже почти у самого мыса.

Взмахнув несколько раз веслом, охотник увидел, что судно коснется берега раньше, чем он сможет его нагнать. Как раз в эту минуту ветер совсем некстати вдруг посвежел, и легкая лодочка еще быстрее понеслась к суше. Понимая, что ему не догнать ее, молодой человек благоразумно решил не тратить понапрасну сил. Осмотрев затравку своего ружья и повернув предварительно свою пирогу таким образом, чтобы в нее можно было целить только с одной стороны. Зверобой медленно греб по направлению к мысу. Передняя пирога, никем не управляемая, продолжала плыть вперед и наскочила на небольшой подводный камень в трех или четырех ярдах от берега. Как раз в этот момент Зверобой поравнялся с мысом и повернул к нему нос своей лодки. Желая сохранить при этом полную свободу движений, юноша отвязал ту пирогу, которая шла на буксире. Передняя пирога на одну секунду застряла на камне. Затем накатилась незаметная глазу волна, суденышко поплыло вновь и уткнулось в прибрежный песок.

Молодой человек все это заметил, но пульс его не участился и движения рук были по-прежнему спокойны. Если кто-нибудь притаился на берегу, подстерегая пирогу, то следовало очень осторожно подвигаться вперед, если же в засаде никто не сидел, то не к чему было и торопиться. Мыс тянулся как раз против индейской стоянки, расположившейся на другом берегу озера. Бить может, там не было ни души, но следовало приготовиться к худшему, потому что индейцы, наверное, разослали, по своему обычаю, лазутчиков, чтобы добыть лодку, которая могла бы доставить их к "замку". Достаточно было одного взгляда на озеро с любой окрестной возвышенности, чтобы увидеть самый мелкий предмет на его поверхности, и вряд ли можно было надеяться, что пироги останутся незамеченными. Любой индеец по направлению ветра умел определять, в какую сторону поплывет пирога или бревно.

По мере того как Зверобой приближался к земле, он греб все медленнее и медленнее, весь превратившись в слух и зрение, чтобы вовремя заметить угрожавшую опасность. Для новичка это была трудная минута. Ведь робкие люди становятся смелее, если знают, что за ними следят друзья. Зверобоя не подбадривало даже и это. Он был совершенно один, предоставлен лишь своим силам, и ничей дружеский голос не придавал ему храбрости. Несмотря на это, самый опытный ветеран лесных войн не мог бы действовать лучше. Молодой охотник не проявил в данном случае ни безрассудной лихости, ни малодушных колебаний. Он подвигался вперед обдуманно и осторожно, устремив все свое внимание лишь на то, что могло способствовать достижению намеченной цели. Так началась военная карьера этого человека, впоследствии прославившегося в своем кругу не меньше, – чем многие герои, имена которых украшают страницы произведений гораздо более знаменитых, чем наша простая повесть.

Очутившись приблизительно в сотне ярдов от суши, Зверобой встал во весь рост, несколько раз взмахнул веслом с такой силой, что суденышко ударилось оберег, и затем быстро бросив орудие гребли, схватился за орудие войны. Он уже поднимал свой карабин, когда громкий выстрел, сопровождавшийся свистом пули, которая пролетела над головой юноши, заставил его невольно отпрянуть назад. В следующее мгновение охотник зашатался и упал на дно пироги. Тотчас же раздался пронзительный вопль, и на открытую лужайку у мыса выскочил из кустов индеец, бежавший прямо к пироге. Молодой человек только этого и ждал. Он снова поднялся и навел ружье на врага. Но Зверобой заколебался, прежде чем спустить курок. Эта маленькая проволочка спасла жизнь индейцу; он умчался обратно под прикрытие с таким же проворством, с каким раньше выскочил оттуда. Тем временем Зверобой быстро приближался к земле, и его пирога подошла к мысу как раз в ту минуту, когда скрылся враг. Никто не управлял судном, и оно пристало к берегу в нескольких ярдах от второй пироги. Индеец, вероятно, еще не успел зарядить ружье, однако у Зверобоя было слишком мало времени, чтобы захватить желанную добычу и отвести ее на безопасное расстояние, прежде чем последует еще один выстрел. Поэтому охотник, не теряя даром времени, бросился в лес и стал под прикрытие.

На самом конце мыса была небольшая лужайка; местами она поросла травой, местами была засыпана прибрежным песком. Лишь с одной стороны ее окаймляла густая бахрома кустов. Миновав этот узкий пояс карликовой растительности, вы сразу же попадали под высокие и угрюмые своды леса. На протяжении нескольких сот ярдов тянулся ровный пологий берег, за которым поднималась крутая гора. Высокие толстые деревья, у подножия которых не рос кустарник, напоминали огромные, неправильно размещенные колонны, поддерживающие лиственный свод. Хотя для своего возраста и своих размеров они стояли довольно тесно друг подле друга, все же между ними оставались порядочные просветы, так что при достаточной зоркости и сноровке можно было без труда разглядеть даже людей, стоявших под прикрытием.

Зверобой знал, что его враг теперь заряжает свое ружье, если он только не пустился наутек. Это предположение подтвердилось: не успел молодой человек встать за дерево, как увидел мельком руку индейца, который забивал пулю в дуло своего ружья, спрятавшись за большим дубом. Проще всего было бы ринуться вперед и на месте покончить с врагом, застигнутым врасплох, но совесть Зверобоя возмутилась при мысли о таком поступке, несмотря на то что его самого только что чуть не подстрелили из засады. Он еще не привык к беспощадным приемам войны с дикарями, о которых знал лишь понаслышке, и ему казалось неблагородным напасть на безоружного врага. Лицо его раскраснелось, брови нахмурились, губы сжались – он собрал все свои силы, но, вместо того чтобы поскорее выстрелить, взял ружье наизготовку и, не отдавая сам себе отчета в своих словах, пробормотал:

– Нет, нет! Пусть краснокожий язычник зарядит свое ружье, и тогда мы посмотрим. Но пироги он не получит!

Индеец был так поглощен своим занятием, что даже не заметил присутствия врага. Он только боялся, как бы кто-нибудь не захватил пирогу и не увел от берега прежде, чем ему удастся помешать этому. Индеец стоял всего в нескольких футах от кустов и, приготовившись к выстрелу, в один миг мог очутиться на опушке. Противник находился в пятидесяти ярдах от него, а деревья, кроме тех двух, за которыми прятались сражающиеся, были расположены таким образом, что не закрывали поля зрения.

Зарядив наконец ружье, дикарь огляделся по сторонам и пошел вперед, ловко укрываясь от предполагаемой позиции своего врага, но очень неловко от действительной опасности. Тогда Зверобой тоже выступил из-за прикрытия и окликнул его:

– Сюда, краснокожий, сюда, если ты ищешь меня! Я еще не очень опытен в военном деле, но все же не настолько, чтобы остаться на открытом берегу, где меня можно подстрелить, как сову при дневном свете. От тебя одного зависит, быть между нами миру или войне, потому что я не из тех, кто считает подвигом убивать людей в одиночку в лесу.

Индеец удивился, так внезапно заметив угрожавшую ему опасность. Однако он знал немного английский язык и понял общий смысл сказанных ему слов. К тому же он был слишком хорошо вышколен, чтобы обнаружить свой испуг. Он опустил с доверчивым видом приклад ружья и сделал рукой приветственный жест. При этом он не потерял самообладания, подобающего человеку, который считает себя выше всех. Но вулкан, бушевавший в его груди, заставлял глаза его сверкать и ноздри раздуваться, подобно ноздрям хищного зверя, которому неожиданно помешали сделать роковой прыжок.

– Две пироги, – сказал он низким горловым голосом, свойственным людям его расы, и вытянул вперед два пальца во избежание всякой ошибки, – одна мне, другая тебе.

– Нет, нет, минг, это не выйдет! Пироги тебе не принадлежат, и ты не получишь ни одной, пока это зависит от меня. Я знаю, теперь идет война между твоим и моим народом, но это еще не значит, что люди должны убивать друг друга, как дикие звери, встретившиеся в лесу. Ступай своей дорогой, а я пойду моей. Земля достаточно обширна для нас обоих, а если мы встретимся в честном бою, тогда пусть сам бог решает, кому жить, а кому умереть.

– Хорошо! – воскликнул индеец. – Мой брат миссионер. Много говорит. Все о Маниту.

– Нет, нет, воин. Я недостаточно хорош для моравских братьев. Я вряд ли гожусь, для того чтобы читать в лесу проповеди разным бродягам. Нет, нет, в мирное время я только охотник, хотя при случае мне, может быть, придется сразить одного из твоих соплеменников. Только я предпочел бы сделать это в честном бою, а не ссорясь из-за какой-то жалкой пироги.

– Хорошо! Мой брат молод, но очень мудр. Плохой воин, но хорошо говорит. Вождь в совете.

– Ну, этого я не скажу, – возразил Зверобой, слегка покраснев от плохо скрытой насмешки в словах индейца. – Мне хотелось бы провести свою жизнь в лесу, и провести ее мирно. Все молодые люди должны идти по тропе войны, когда для этого представляется случай, но одно дело война, другое – бессмысленная резня. Сегодня ночью я убедился, что провидение осуждает бесполезное убийство. Поэтому я предлагаю тебе идти твоей дорогой, а я пойду моей, и, надеюсь, мы разойдемся друзьями.

– Маниту-имя таинственной колдовской силы, в которую верили некоторые индейцы. Так же назывались духи-покровители, которым поклонялись индейские племена.

– Хорошо! У моего брата два скальпа – седые волосы под черными. Мудрость старика, язык юноши.

Тут дикарь приблизился, протянув с улыбкой руку и всем своим видом выражая дружелюбие и уважение. Оба обменялись рукопожатиями, уверяя друг друга в своей искренности и в желании заключить мир.

– Каждому свое, – сказал индеец, – моя пирога мне, твоя пирога тебе. Пойдем посмотрим: если она твоя, бери ее; если она моя, я возьму.

– Будь по-твоему, краснокожий. Хотя ты ошибаешься, говоря, что пирога принадлежит тебе. Но за показ денег не берут. Пойдем на берег, и убедись собственными глазами, если не веришь мне.

Индеец снова воскликнул: "Хорошо!" – и они зашагали рядом по направлению к берегу. Никто из них не выказывал ни малейшего опасения, и индеец шел впереди, как бы желая доказать своему новому знакомому, что не боится повернуться к нему спиной. Когда они выбрались на открытое место, дикарь указал на пирогу Зверобоя и произнес выразительно:

– Не моя – бледнолицого пирога. Та – краснокожего. Не хочу чужой пирога, хочу свою.

– Ты ошибаешься, краснокожий, ты жестоко ошибаешься. Пирогу оставил в тайнике старик Хаттер и она принадлежит ему по всем законам, белым или красным. Взгляни на эти скамьи для сиденья – они говорят за себя. Это неиндейская работа.

– Хорошо, Мой брат еще не стар, но очень мудр. Индейцы таких не делают. Работа белых людей.

– Очень рад, что ты согласен, а то нам бы пришлось поссориться. А теперь каждому свое, и я сейчас же уберу пирогу подальше, чтобы прекратить спор.

С этими словами Зверобой поставил ногу на борт легкой лодки и сильным толчком отогнал ее в озеро футов на сто или более, где, подхваченная течением, она неминуемо должна была обогнуть мыс, не подходя к берегу. Дикарь вздрогнул, увидя это решительное движение. Зверобой заметил, как индеец бросил быстрый, но свирепый взгляд на: другую пирогу, в которой лежали весла. Лицо краснокожего, впрочем, изменилось лишь на секунду. Ирокез снова принял дружелюбный вид и приятно осклабился.

– Хорошо, – повторил он еще более выразительно. – Молодая голова, старый ум. Знает, как кончать споры. Прощай, брат. Плыви в свой водяной дом, в Гнездо Водяной Крысы. Индеец пойдет в свой лагерь, скажет вождям: не нашел пироги.

Зверобой с удовольствием выслушал это предложение, так как ему не терпелось поскорее вернутся к девушкам, и он добродушно пожал руку, протянутую индейцем. По-видимому, они расстались друзьями, и в то время как краснокожий спокойно пошел обратно в лес, неся ружье под мышкой и ни разу не оглянувшись, бледнолицый направился к пироге. Свое ружье он нес столь же мирным образом, но не переставал следить за каждым движением индейца. Впрочем, подобная недоверчивость вскоре показалась ему неуместной, и, как бы устыдившись, молодой человек отвернулся и беззаботно шагнул в лодку. Здесь он начал готовиться к отплытию. Так прошло около минуты, когда, случайно обернувшись, он своим быстрым и безошибочным взглядом заметил страшную опасность, грозившую его жизни. Черные свирепые глаза дикаря, как глаза притаившегося тигра, смотрели на него сквозь небольшой просвет в кустах. Ружейная мушка уже опустилась на один уровень с головой юноши.

Тут богатый охотничий опыт Зверобоя оказал ему хорошую услугу. Привыкнув стрелять в оленей на бегу, когда действительное положение тела животного приходится определять скорее по догадке, чем на глаз, Зверобой воспользовался теперь тем же приемом. В одно мгновение он поднял карабин, взвел курок и, почти не целясь, выстрелил в кусты, где, как он знал, должен был находиться индеец и откуда видна была лишь его страшная физиономия. Поднять ружье немного выше или прицелиться более тщательно не было времени. Он проделал это так быстро, что противники разрядили свои ружья в один и тот же момент, и грохот двух выстрелов слился в один звук. Горы послали в ответ одно общее эхо.

Зверобой опустил ружье и, высоко подняв голову, стоял твердо, как сосна в безветренное июньское утро, тогда как краснокожий испустил пронзительный вой, выскочил из-за кустов и побежал через лужайку, потрясая томагавком. Зверобой все еще стоял с разряженным ружьем у плеча, и лишь по охотничьей привычке рука его машинально нащупывала роговую пороховницу и шомпол. Подбежав к врагу футов на сорок, дикарь швырнул в него свой топор. Но взор минга уже затуманился, рука ослабела и дрожала; молодой человек без труда поймал за рукоятку пролетавший мимо томагавк. В эту минуту индеец зашатался и рухнул на землю, вытянувшись во весь рост.

– Я знал это, я это знал! – воскликнул Зверобой, уже готовясь загнать новую пулю в дуло своего карабина. – Я знал, что этим кончится, когда поймал взгляд этой твари. Человек сразу все замечает и стреляет очень проворно, когда опасность грозит его жизни. Да, я знал, что этим кончится. Я опередил его на одну сотую долю секунды, иначе мне пришлось бы плохо. Пуля пролетела как раз мимо моего бока. Говорите, что хотите, но краснокожий совсем не так ловко обращается с порохом и пулей, как бледнолицый. Видно, нет у них к этому прирожденной способности. Даже Чингачгук хоть и ловок, но из карабина не всегда бьет наверняка.

Говоря это, Зверобой зарядил ружье и швырнул томагавк в пирогу. Приблизившись к своей жертве, он в печальной задумчивости стоял над ней, опершись на карабин. В первый раз ему пришлось видеть человека, павшего в бою, и это был первый ближний, на которого он поднял руку. Ощущение было совершенно новым для него, и к торжеству примешивалась жалость. Индеец еще не умер, хотя пуля насквозь прострелила его тело. Он неподвижно лежал на спине, но глаза его наблюдали за каждым движением победителя, как глаза пойманной птицы за движением птицелова. Он, вероятно, ожидал, что враг нанесет ему последний удар, перед тем как снять скальп, или, быть может, боялся, что это жестокое дело совершится еще прежде, чем он испустит дух. Зверобой угадал его мысли и с печальным удовлетворением поспешил успокоить беспомощного дикаря.

– Нет, нет, краснокожий, – сказал он, – тебе больше нечего бояться Снимать скальпы не в моем обычае.

Я сейчас подберу твой карабин, а потом вернусь и сделаю для тебя все, что могу. Впрочем, мне нельзя здесь слишком долго задерживаться: три выстрела подряд, пожалуй, привлекут сюда кого-нибудь из ваших чертей. Последние слова молодой человек произнес про себя, разыскивая в это время ружье, которое нашел там, где хозяин его бросил.

Зверобой Отнес в пирогу ружье индейца и свой карабин, а потом вернулся к умирающему.

– Всякая вражда между нами кончена, краснокожий, – сказал он. – Ты можешь не беспокоиться насчет скальпа и прочих жестокостей. Надеюсь, я сумею вести себя, как подобает белому.

Если бы взгляд мог полностью выражать мысли человека, то, вероятно, невинное тщеславие Зверобоя и его бахвальство своим цветом кожи получили бы маленький щелчок, но он прочитал в глазах умирающего дикаря лишь благодарность и не заметил горькой насмешки, которая боролась с более благородным чувством.

– Воды! – воскликнул несчастный. – Дай бедному индейцу воды!

– Ну, воды ты получишь сколько угодно, хоть выпей досуха все озеро. Я сейчас отнесу тебя туда. Мне так и рассказывали о раненых: вода для них величайшее утешение и отрада.

Сказав это, Зверобой поднял индейца на руки и отнес к озеру. Здесь он прежде всего помог ему утолить палящую жажду, потом сел на камень, положил голову раненого противника к себе на колени и постарался, как умел, облегчить его страдания.

– Грешно было бы с моей стороны не сказать, что пришло твое время, воин, – начал он. – Ты уже достиг средних лет и при твоем образе жизни, наверное, натворил немало. Надо подумать о том, что ждет тебя впереди. Краснокожие, как и белые, в большинстве случаев не думают успокоиться в вечном сне, и те и другие собираются жить в ином мире. Каждого из нас будут судить на том свете по его делам. Я полагаю, ты знаешь об этом довольно и не нуждаешься в проповедях. Ты попадешь в леса, богатые дичью, если был справедливым индейцем, а если нет, то будешь изгнан в пустыню. У меня несколько иные понятия на этот счет. Но ты слишком стар и опытен, чтобы нуждаться в поучениях такого юнца, как я.

– Хорошо! – пробормотал индеец. Голос его сохранил свою силу, хотя жизнь его уже клонилась к закату. – Молодая голова, старая мудрость.

– Когда наступает конец, нам порой утешительно бывает знать, что люди, которых мы обидели или пытались обидеть, прощают нас. Ну так вот, я совершенно позабыл, что ты покушался на мою жизнь: во-первых, потому, что ты не причинил мне никакого вреда; во-вторых, потому, что ничему другому тебя не учили и мне совсем не следовало бы тебе верить, и, наконец, самое главное, потому, что я не могу таить зло против умирающего, все равно – язычник он или христианин. Итак, успокойся, поскольку речь идет обо мне, а что касается всего прочего, то об этом ты знаешь лучше, чем я.

Подобно большинству людей своего племени и подобно многим из нас, умирающий больше думал об одобрении тех, кого он собирался покинуть, чем об участи, поджидавшей его за могилой. И, когда Зверобой замолчал, индеец пожалел, что никто из соплеменников не видит, с какой твердостью переносит он телесные муки и встречает свой конец. С утонченной вежливостью, которая так часто бывает свойственна индейскому воину, пока его не испортило общение с наихудшей разновидностью белых людей, он постарался выразить свою благодарность.

– Хорошо, – повторил он, ибо это английское слово чаще других употребляется индейцами – хорошо, молодая голова и молодое сердце. Хотя и старое сердце не проливает слез. Послушай индейца, когда он умирает и не имеет нужды лгать. Как тебя зовут?

– Теперь я ношу имя Зверобой, хотя делавары говорили, что когда я вернусь обратно с военной тропы, то получу более почетное прозвище, если его заслужу.

– Это хорошее имя для мальчика – плохое имя для воина. Ты скоро получишь лучшее. Не бойся! – в своем возбуждении индеец нашел в себе достаточно сил, чтобы поднять руку и похлопать молодого человека по груди – Верный глаз, палец-молния, прицел-смерть… Скоpo – великий воин… Не Зверобой – Соколиный Глаз… Соколиный Глаз… Соколиный Глаз… Пожму руку!..

Зверобой, или Соколиный Глаз, как впервые назвал его индеец (впоследствии это прозвище утвердилось за ним), взял руку дикаря, который испустил последний вздох, с восхищением глядя на незнакомца, проявившего столько проворства, ловкости и твердости в таком затруднительном и новом для него положении.

– Его дух отлетел, – сказал Зверобой тихим и грустным голосом – Горе мне! Со всеми нами это случится рано или поздно, и счастлив тот, кто независимо от цвета своей кожи достойно встречает этот миг! Здесь лежит тело храброго воина, а его душа уже улетела на небеса, или в ад, или в леса, богатые дичью. Старик Хаттер и Гарри Непоседа попали в беду; им угрожают, быть может, пытки или смерть – и все ради той награды, которую случай предлагает мне, по-видимому, самым законным и благородным образом. По крайней мере, очень многие именно так рассуждали бы на моем месте. Но нет! Ни одного гроша этих денег не пройдет через мои руки. Белым человеком я родился и белым умру, хотя его королевское величество, его губернаторы и советники в колониях забывают ради мелких выгод, к чему обязывает их цвет кожи. Нет, нет, воин, моя рука не прикоснется к твоему скальпу, и твоя душа в пристойном виде может появиться в стране духов. Сказав это, Зверобой поднялся на ноги. Затем он прислонил мертвеца спиной к небольшому камню и вообще постарался придать ему позу, которая не могла показаться неприличной очень щепетильным на этот счет индейцам. Исполнив этот долг, молодой человек остановился, рассматривая в грустной задумчивости угрюмое лицо своего павшего врага. Привыкнув жить в полном одиночестве, он опять начал выражать вслух волновавшие его Мысли и чувства.

– Я не покушался на твою жизнь, краснокожий, – сказал он, – но у меня не было другого выбора: или убить тебя, или быть убитым самому. Каждый из нас действовал сообразно своим обычаям, и никого не нужно осуждать. Ты действовал предательски, потому что такова уж у вас повадка на войне, а я был опрометчив, потому что слишком легко верю людям. Ладно, это моя первая, хотя, по всей вероятности, не последняя стычка с человеком. Я сражался почти со всеми зверями, живущими в лесу-с медведями, волками, пантерами, – а теперь вот пришлось начать и с людьми. Будь я прирожденный индеец, я мог бы рассказать об этой битве или принести скальп и похвастаться своим подвигом в присутствии целого племени. Если бы врагом был всего-навсего медведь, было бы естественно и прилично рассказывать всем и каждому о том, что случилось. А теперь, право, не знаю, как сказать об этом даже Чингачгуку, чтобы не получилось, будто я бахвалюсь. Да и чем мне, в сущности, бахвалиться? Неужели тем, что я убил человека, хотя это и дикарь? И, однако, мне хочется, чтобы Чингачгук знал, что я не опозорил делаваров, воспитавших меня.

Монолог Зверобоя был внезапно прерван: на берегу озера, в ста ярдах от мыса, появился другой индеец. Очевидно, это тоже был разведчик: привлеченный выстрелами, он вышел из лесу, не соблюдая необходимых предосторожностей, и Зверобой увидел его первым. Секунду спустя, заметив охотника, индеец испустил пронзительный крик. Со всех сторон горного склона откликнулась дюжина громких голосов. Медлить было нельзя; через минуту лодка понеслась от берега, подгоняемая сильными и твердыми ударами весла.

Отплыв на безопасное расстояние, Зверобой перестал грести и пустил лодку по течению, а сам начал оглядываться по сторонам. Пирога, которую он отпустил с самого начала, дрейфовала в четверти мили от него и гораздо ближе к берегу, чем это было желательно теперь, когда по соседству оказались индейцы. Другая пирога, та, что пристала к мысу, тоже находилась всего в нескольких ярдах от него. Мертвый индеец в сумрачном спокойствии сидел на прежнем месте; воин, показавшийся из лесу, уже исчез, и лесная чаща снова была безмолвна и пустынна. Эта глубочайшая тишина царила, впрочем, лишь несколько секунд. Неприятельские разведчики выбежали из чащи на открытую лужайку и разразились яростными воплями, увидев своего мертвого товарища. Однако, как только краснокожие приблизились к трупу и окружили его, послышались торжествующие возгласы. Зная индейские обычаи, Зверобой сразу догадался, почему у них изменилось настроение. Вой выражал сожаление о смерти воина, а ликующие крики – радость, что победитель не успел снять скальп; без этого трофея победа врага считалась неполной.

Пироги находились на таком расстоянии, что ирокезы и не пытались напасть на победителя; американский индеец, подобно пантере своих родных лесов, редко набрасывается на врага, не будучи заранее уверен в успехе. Молодому человеку не к чему было больше мешкать возле мыса. Он решил связать пироги вместе, чтобы отбуксировать их к "замку". Привязав к корме одну пирогу, Зверобой попытался нагнать другую, дрейфовавшую в это время по озеру. Всмотревшись пристальнее, охотник поразился: судно, сверх ожидания, подплыло к берегу гораздо ближе, чем если бы оно просто двигалось, подгоняемое легким ветерком. Молодой человек начал подозревать, что в этом месте существует какое-то невидимое подводное течение, и быстрее заработал веслами, желая овладеть пирогой, прежде чем та очутится в опасном соседстве с лесом.

Приблизившись, Зверобой заметил, что пирога движется явно быстрее, чем вода, и, повернувшись бортом против ветра, направляется к суше. Еще несколько мощных взмахов весла – и загадка объяснилась: по правую сторону пироги что-то шевелилось: при ближайшем рассмотрении оказалось, что это голая человеческая рука. На дне лодки лежал индеец и медленно, но верно направлял ее к берегу, загребая рукой, как веслом. Зверобой тотчас же разобрался в этой хитроумной проделке. В то время как он схватился со своим противником на мысу другой дикарь подплыл к лодке и завладел ею. Убедившись, что индеец безоружен, Зверобой, не колеблясь, нагнал удалявшуюся лодку. Лишь только плеск весла достиг слуха индейца, он вскочил на ноги и, пораженный неожиданностью, издал испуганное восклицание.

– Если ты вдоволь позабавился пирогой, краснокожий, – хладнокровно сказал Зверобой, остановив свою лодку как раз вовремя, чтобы избежать столкновения, – если ты вдоволь позабавился пирогой, то с твоей стороны самое благоразумное – снова прыгнуть в озеро. Я человек рассудительный и не жажду твоей крови, хотя немало людей увидели бы в тебе просто ордер на получение денег за скальп, а не живое существо. Убирайся в озеро сию минуту, а не то мы поссоримся!

Дикарь не знал ни слова по-английски, но угадал общий смысл речи Зверобоя по его жестам и выражению глаз. Быть может, и вид карабина, лежавшего под рукой у бледнолицего, придал прыти индейцу. Во всяком случае, он присел, как тигр, готовящийся к прыжку, испустил громкий вопль, и в ту же минуту его нагое тело исчезло в воде. Когда он вынырнул, чтобы перевести дух, то был уже на расстоянии нескольких ярдов от пироги. Беглый взгляд, брошенный им назад, показал, как сильно он боялся прибытия рокового посланца из карабина своего врага. Но тот не выказывал никаких враждебных намерений. Твердой рукой привязав пирогу к двум другим, Зверобой начал грести прочь от берега. Когда индеец вышел на сушу и встряхнулся, как спаниель , вылезший из воды, его грозный противник уже находился за пределами ружейного выстрела и плыл по направлению к "замку". По своему обыкновению. Зверобой не упустил случая поговорить с самим собой обо всем происшедшем.

– Ладно, ладно, – начал он, – нехорошо было бы убить человека без всякой нужды. Скальпы меня не прельщают, а жизнь слишком хорошая штука, чтобы белый отнимал ее так, за здорово живешь, у человеческого существа. Правда, этот дикарь – минг, и я не сомневаюсь, что он был, есть и всегда будет сущим гадом и бродягой. Но для меня это еще не повод, чтобы позабыть о моих обязанностях. Нет, нет, пусть его удирает. Если мы когда-нибудь встретимся снова с ружьями в руках, что ж, тогда посмотрим, у кого сердца тверже и глаз быстрей. Соколиный Глаз! Недурное имя для воина и звучит гораздо мужественнее и благороднее, чем Зверобой. Для начала это очень сносное прозвище, и я его вполне заслужил. Будь Чингачгук на моем месте, он, вернувшись домой, похвалился бы своим подвигом и вожди нарекли бы его "Соколиный Глаз". Но мне хвастать не пристало, и потому трудно сказать, каким образом это дело может разгласиться.

Проявив в этих словах слабость, присущую его характеру, молодой человек продолжал грести так быстро, как только это было возможно, принимая во внимание, что на буксире шли две лодки. В это время солнце уже не только встало, но поднялось над горами на востоке и залило волнами яркого света озеро, еще не получившее свое имя. Весь окрестный пейзаж ослеплял своей красотой, и посторонний наблюдатель, не привыкший к жизни в лесах, никогда не мог бы поверить, что здесь только что совершилось дикое, жестокое дело.

Когда Зверобой приблизился к жилищу старого Хаттера, он подумал или, скорее, почувствовал, что внешний вид этого дома странным образом гармонирует с окружающим ландшафтом. Хотя строитель не преследовал иных целей, кроме прочности и безопасности, грубые, массивные бревна, прикрытые корой, выступающая вперед кровля и все контуры этого сооружения выглядели бы живописно в любой местности. А окружавшая обстановка придавала всему облику здания особую оригинальность и выразительность.