Текст книги "Кожаный Чулок. Большой сборник"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 117 (всего у книги 159 страниц)

  ГЛАВА XXXI

Так ты посмеешь, может быть,

В его берлоге льва дразнить

И Дугласа в дому его?

Вальтер Скотт. «Мармион»

Волнение мало-помалу улеглось, и жители поселка стали один за другим расходиться по домам, каждый храня на лице серьезную мину человека, внесшего свою лепту в дело общественного порядка, когда Оливер Эдвардс, возвращаясь от священника, встретил на своем пути молодого юриста, уже известного читателю под именем мистера Липпета. Между этими двумя молодыми людьми было очень мало схожего как во взглядах, так и во всем их внешнем облике, но оба принадлежали к наиболее образованной прослойке этой маленькой общины и потому, разумеется, были знакомы. Сейчас они уже успели заметить друг друга – разойтись молча было неудобно, и между ними произошел следующий разговор.

– Прекрасный вечер, мистер Эдвардс,– начал адвокат, которому явно хотелось побеседовать.– Но нужен дождь, весьма нужен. Всегда или засуха, или потоп, таков основной недостаток здешней погоды. Вы, вероятно, привыкли к более ровному климату?

– Я родился в этом штате,– сухо ответил Эдвардс.

– Да? Мне приходилось слышать на этот счет разные мнения. Впрочем, человек так легко свыкается с новым местом, что совершенно несущественно, где именно он родился. Интересно, как отнесется судья к делу Натаниэля Бампо?

– К делу Натаниэля Бампо? – переспросил Эдвардс.– О чем вы говорите, сэр?

– А вы разве не слышали? – воскликнул тот с удивлением, разыгранным столь ловко, что оно показалось Эдвардсу искренним.– Может получиться весьма неприятная история. Дело в том, что старик нынче утром подстрелил в горах оленя, а в глазах судьи это серьезное преступление.

– Ах, вот как! – сказал Эдвардс и отвернулся, чтобы скрыть краску, вдруг проступившую на его загорелом лице.– В таком случае, охотнику придется уплатить штраф.

– Пять фунтов,– заметил адвокат.– Наберется ли у старого Натти столько денег?

– Наберется ли? – воскликнул юноша.– Я не богат, мистер Липпет, нет, я беден и весь свой заработок откладываю ради цели, чрезвычайно для меня важной. И все же я не дам Кожаному Чулку пробыть в тюрьме даже часа, я истрачу последний свой цент, но выручу старика. Кроме того, он ведь убил двух пум; премия за них с лихвой покроет сумму штрафа.

– Да, да,– сказал адвокат, потирая руки. На физиономии его появилось выражение удовольствия, отнюдь не притворного.– Я не сомневаюсь, что мы распутаем это дело.

– Что распутаем? Какое дело? Прошу вас, сэр, объясните.

– Натти подстрелил оленя, но это сущие пустяки в сравнении с тем, что случилось потом,– продолжал мистер Липпет доверительным тоном, который подкупил молодого человека, сколь ни мало он был расположен к юристу.– На него поступила жалоба, свидетели присягнули в том, что в хижине у Натти Бампо спрятана оленина, судья дал ордер на обыск, и...

– Обыск? – в ужасе воскликнул Эдвардс и снова отвернулся, теперь уже для того, чтобы скрыть покрывшую его лицо бледность.– И что же было обнаружено, что увидели...

– Только дуло ружья старого Бампо, а это зрелище способно усмирить чье угодно любопытство.

– Так, так! – воскликнул с облегчением Эдвардс, разражаясь громким смехом.– Значит, старый герой вынудил отступить противника? Вынудил ведь, правда?

Адвокат удивленно уставился на юношу, но тут же снова заговорил на занимавшую его тему.

– Позвольте заметить вам, сэр, дело это не шуточное,– сказал он.– Сорок долларов премии и ваш полугодовой заработок сильно подтают к тому времени, когда оно будет улажено. Бампо нанес магистрату оскорбление при исполнении им служебных обязанностей и вдобавок угрожал оружием констеблю. Это вина немалая, она наказуема не только штрафом, но и тюремным заключением.

– Как! Посадить Кожаного Чулка за решетку? Нет, нет, сэр, это сведет старика в могилу! Нет, этого они не сделают!

– Знаете что, мистер Эдвардс, о вас поговаривают, что вы человек странный,– сказал вдруг юрист, переходя на откровенный тон.– Если вам известно, как можно заставить присяжных не выносить приговора виновному, когда дело для них ясно и доказательства неоспоримы, то я готов признать, что вы более моего сведущи в вопросах юриспруденции, хотя я получил диплом и занимаюсь судебной практикой целых три года.

Но у Эдвардса разум уже начинал брать верх над чувствами, и, по мере того как юноша все яснее видел подлинную сложность дела, он больше вникал в то, что говорил ему адвокат.

Волнение, в первый момент невольно вырвавшееся наружу, улеглось, и, хотя было очевидно, что Оливер еще очень взбудоражен всем тем, что только что узнал, он сумел взять себя в руки и теперь внимательно слушал советы мистера Липпета.

Несмотря на растерянность в мыслях, Оливер вскоре сообразил, что почти все, что предлагает юрист, сводится к хитрым уловкам, требующим при этом немалого времени для своего осуществления,– это не соответствовало ни нраву юноши, ни его материальным средствам. Однако Эдвардс дал понять мистеру Липпету, что в случае, если дело будет передано в суд, он готов полностью оплатить его адвокатские услуги, что было принято юристом весьма положительно. На этом они расстались – один чинно прошествовал к небольшому строению, деревянная вывеска над дверью которого гласила: «Мистер Липпет, юрист», а второй энергично зашагал к «дворцу» Мармадьюка Темпла. Мы же на время предоставим юриста самому себе и направим внимание читателя на его клиента.

Войдя в холл, широкие двери которого были раскрыты настежь, давая доступ теплому вечернему воздуху, Эдвардс увидел Бенджамена, выполнявшего обычные свои домашние обязанности, и торопливо спросил, где судья.

– У себя в кабинете, и с ним плотник Хайрем. А мисс Лиззи в гостиной. Ну, скажу я вам, мистер Оливер, вот было натворила нам беды эта кошка или пума, как ее там. Я этого зверя знаю плохо, в Англии у нас таких не водится. Еще в прошлом году я говорил, что в горах бродит дикая кошка, я сам слышал ее мяуканье как-то осенним вечером, когда возвращался в ялике с рыбной ловли. Кабы она вышла, так сказать, на открытую воду, чтоб было ясно, куда вести судно, я бы тут же разделался со зверюгой. Но попусту водить глазами по верхушкам деревьев, выискивать ее – это для меня все одно что стоять на палубе одного корабля и глазеть на марсы другого. Все равно не отличишь одну снасть от другой, и...

– Да, да, разумеется,– прервал его Эдвардс.– Я должен видеть мисс Темпл.

– Это нетрудно, сэр, она в соседней комнате. Ах, мистер Эдвардс, какая б то была утрата для судьи, кабы мисс Лиззи погибла! Провались я на этом месте, если знаю, где бы ему тогда раздобыть себе другую дочку – совсем взрослую, я хочу сказать. Да, сэр, на мой взгляд, мистер Бампо человек достойный и маху не даст, коли дело дойдет до ружья или остроги. Я почитаю его своим другом, как и вас, мистер Оливер.

– Спасибо, Бенджамен, она может понадобиться! – воскликнул Эдвардс, порывисто сжимая руку дворецкого.– Она может очень скоро нам понадобиться, и тогда я дам тебе об этом знать.

И, не дожидаясь, пока честный малый обдумает ответ, юноша высвободил руку из его мощного пожатия и прошел в гостиную.

Элизабет была одна и сидела все так же, откинувшись на диване. Погруженная в глубокое размышление, девушка прикрыла глаза рукой, по форме и цвету являвшей собой совершеннейший образец искусства.

Пораженный прелестью изящной фигуры и ее позы, юноша умерил нетерпение и приблизился к Элизабет осторожно и почтительно.

– Надеюсь, я не помешал вам, мисс Темпл,– начал он,– но мне необходимо поговорить с вами.

Элизабет отняла руку от лица, и Эдвардс увидел, что глаза девушки подернуты влагой.

– Это вы, Эдвардс? – произнесла она тоном мягким и кротким – обычным в ее разговорах с отцом, но в отношении юноши это было впервые и взволновало его до глубины души.– Как чувствует себя бедняжка Луиза?

– Она с отцом, спокойна и преисполнена благодарности богу. Я еще никогда не был свидетелем проявления столь горячих чувств, какие она выразила мне в ответ на мою радость по поводу ее спасения. Мисс Темпл, когда я услышал о том, что вам пришлось пережить, я от волнения потерял дар речи. Я опомнился лишь на пути к дому мистера Гранта. Мне кажется... мне кажется, там я сумел лучше выразить свое сочувствие, потому что мисс Грант даже расплакалась, слушая мои незамысловатые речи.

Элизабет ответила не сразу и снова закрыла лицо рукой. Но уже в следующую минуту, подавив волнение, она поглядела прямо на Эдвардса, не спускавшего с нее глаз, и сказала с улыбкой:

– Ваш друг Кожаный Чулок отныне и мой друг, Эдвардс. Я все думаю, как бы мне получше отплатить ему. Быть может, вы, так хорошо знающий всю его жизнь, все его нужды, поможете мне.

– Да! – воскликнул юноша с жаром, изумив тем свою собеседницу.– Благослови вас бог за ваше доброе сердце! Натти имел неосторожность преступить закон: сегодня утром он убил оленя. Я считаю, что я должен понести наказание вместе с ним, потому что я тоже принимал участие в этой охоте. Вашему отцу подали жалобу, он отдал распоряжение обыскать...

– Да, я все это знаю,– прервала его Элизабет.– Закон обойти нельзя – хижину Натти обыщут, обнаружат оленя и возьмут штраф с охотника. Но я хочу задать вам ваш же вопрос: вы столько времени живете под нашей крышей и все еще не знаете нас? Взгляните на меня, Оливер Эдвардс. Неужели вы можете поверить, что я позволю посадить в тюрьму человека, который только что спас мне жизнь, что я пожалею денег на уплату за него штрафа? Нет, сэр. Мой отец судья, но он прежде всего человек и христианин. Дело будет улажено, никто не обидит Натти.

– Какую тяжесть сняли вы с моей души! – воскликнул Эдвардс.– Значит, старика больше не будут тревожить, ваш отец не даст его в обиду? Я должен верить, раз это говорите вы, мисс Темпл.

– Вы имеете возможность выслушать заверения и самого судьи, мистер Эдвардс,– вот идет отец, он вам скажет то же.

Но вошедший в эту минуту Мармадьюк всем своим видом сразу рассеял радужные надежды Элизабет. Лоб его был нахмурен, лицо озабоченно. Ни Элизабет, ни Оливер не произнесли ни слова. Судья несколько раз прошелся по комнате и затем сказал:

– Все наши планы рухнули, дочка. Своим упрямством Кожаный Чулок навлек на себя негодование судебных властей, и теперь я уже не в силах остановить ход дела.

– Как! Почему, отец? Штраф – это пустяки. Я, конечно...

– Я не мог предвидеть, что такой безобидный человек, как Натти, станет оказывать сопротивление представителю власти,– сказал судья.– Я был уверен, что он подчинится распоряжению, у него произведут обыск, возьмут с него штраф и закон будет удовлетворен. Но теперь старику придется изведать всю его суровость...

– И какое же наказание грозит ему, сэр? – спросил Эдвардс, стараясь говорить спокойно.

Мармадьюк круто повернулся в сторону юноши.

– Вы здесь? Я вас не заметил. Судья не может ничего сказать, пока не выслушает свидетельские показания и присяжные не вынесут свой приговор. Однако в одном я могу заверить вас, мистер Эдвардс: все будет сделано по закону, хотя и у меня были моменты слабости – желание простить Натти его вину, потому что он оказал моей дочери неоценимую услугу.

– Никто, я полагаю, не сомневается в чувстве справедливости, присущем судье Темплу,– проговорил Эдвардс с горечью.– Но обсудим все спокойно, сэр.

Неужели возраст, образ жизни моего старого друга и незнание законов не являются смягчающими вину обстоятельствами?

– Обстоятельства могут смягчить преступление, но могут ли они оправдать его? Скажите, молодой человек, должно ли общество терпеть, когда представителям власти угрожают оружием? Разве для того старался я укротить этот дикий край?

– Если бы вы укротили тех диких зверей, сэр, что еще сегодня утром угрожали жизни вашей дочери, ваши доводы звучали бы убедительнее.

– Эдвардс! – воскликнула Элизабет.

– Спокойно, дитя мое,– остановил ее отец.– Молодой человек несправедлив ко мне, я не давал ему для этого повода. Я оставлю без внимания ваши слова, Оливер, я знаю, вы друг Натти и, ратуя за него, перешли границы благоразумия.

– Да, он мой друг! – воскликнул Эдвардс.– И я горжусь этим! Он человек простой, необразованный, даже невежественный и, быть может, с предрассудками, хотя, мне думается, его взгляды на жизнь во многом правильны. Но главное – это доброта его сердца, сэр, она с лихвой покроет тысячи недостатков. Он верен друзьям, он никогда не покинет в беде друга – не только человека, но даже и собаку.

– Это хорошая рекомендация, мистер Эдвардс,– мягко проговорил судья.– Но мне не удалось заслужить расположение Кожаного Чулка, со мной он всегда резок, однако я терпел это как причуду старого человека. И теперь, когда он предстанет передо мной как его судьей, он убедится, что прежнее его вызывающее поведение, равно как и оказанные мне большие услуги, не повлияют на решение.

– Да разве это преступление – прогнать от своих дверей наемного негодяя? Нет, сэр, если во всем этом деле и есть преступник, то это не Натти Бампо.

– А кто же, по-вашему, сэр? – спросил судья, глядя прямо в глаза разгорячившемуся юноше.

Лицо Мармадьюка Темпла уже вновь приняло свое обычное спокойное выражение.

Молодой человек не выдержал – он уже и без того был крайне взволнован, и теперь, при этом вопросе судьи, он окончательно отбросил всякую сдержанность.

– Кто преступник? И вы спрашиваете об этом меня? – воскликнул он запальчиво. – Спросите-ка собственную совесть, судья Темпл. Подойдите к двери, взгляните на долину, на мирное озеро, на темные горы и скажите своему сердцу, если оно у вас есть: откуда пришли к вам все эти богатства, как случилось, что вы стали их обладателем? Неужели вы не сгораете со стыда, когда видите, как бродят по этим землям обнищавшие, обездоленные – могиканин и Кожаный Чулок?

Мармадьюк в глубоком изумлении внимал этому бурному взрыву негодования, но, когда юноша умолк, он знаком остановил дочь, проявлявшую признаки нетерпения, и сказал:

– Вы забываетесь, Оливер Эдвардс. Я уже слышал, что вы утверждали, будто вы потомок туземных властителей этих земель. Но, право, ваше образование ни к чему вам не послужило, если вы не знаете, что земли эти достались мне по соглашению с вашими собственными предками – если вы действительно претендуете на туземное происхождение. И пусть небо будет мне свидетелем, оно знает, как я использовал эти права. После того, что вы осмелились мне сказать, мы должны расстаться. Я слишком долго предоставлял вам мой кров, настало для вас время покинуть его. Зайдите в кабинет, я выплачу все, что остался вам должен. Если хотите прислушаться к совету того, кто намного вас старше, опасайтесь, чтобы ваша невоздержанность не повредила вам в будущем.

Гнев юноши уже остыл, он стоял и глядел отсутствующим взглядом вслед удалявшемуся Мармадьюку – мысли Эдвардса были далеко. Наконец он опомнился и, медленно обведя взглядом комнату, увидел, что Элизабет опустила голову на грудь и вновь закрыла лицо руками. Вся горячность его исчезла.

– Мисс Темпл... Я позволил себе лишнее, я забыл о вашем присутствии. Вы слышали, что сказал ваш отец. Я нынче же покину ваш дом, но с вами я хотел бы расстаться по-дружески.

Элизабет медленно подняла голову, и на мгновение в глазах ее мелькнула грусть, но тут же они зажглись всегдашним огнем, щеки девушки запылали: в ней произошла резкая перемена. Она встала и двинулась к двери.

– Я прощаю вас, Эдвардс, и отец мой тоже простит вас,– сказала она, обернувшись у самого выхода.– Вы судите о нас неверно, но придет время, и вы измените мнение...

– Изменить мнение о вас, мисс Темпл? – прервал ее юноша. – Нет, никогда! Я...

– Я не хочу вас слушать, сэр, говорить буду я. Во всем, что произошло, есть нечто, чего я не понимаю. Но передайте Кожаному Чулку, чтобы он видел в нас не только судей, но и друзей. Пусть наш разрыв с вами не причинит ему лишних огорчений. Все равно, что бы вы ни говорили, вы не в силах ни облегчить его участь, ни усугубить его вину. Мистер Эдвардс, желаю вам счастья и более добрых друзей.

Юноша хотел что-то сказать, но Элизабет скрылась за дверью, и, когда он вышел, девушки уже нигде не было видно. Мгновение Эдвардс стоял в оцепенении, затем бросился вон из дома и поспешил к хижине охотника.

  ГЛАВА XXXII

Измерил землю, звезд постиг он ход,

Узнал, каким был древле лунный год.

Александр Поп. «Храм славы»

Ричард вернулся из своей поездки только на следующий день лишь поздно ночью. Среди остальных дел ему пришлось также возглавить поимку шайки мошенников, которые уже в те далекие времена, укрываясь в лесах, чеканили фальшивые монеты и затем распространяли их по всей стране. Поимка фальшивомонетчиков закончилась успешно, и среди ночи шериф во главе констеблей и стражников, сопровождавших четверых скованных преступников, въехал в поселок. Подле ворот «дворца» судьи мистер Джонс остановился и, велев своим подчиненным препроводить арестованных в тюрьму, сам двинулся по усыпанной гравием дорожке, преисполненный того самодовольства, какое должен испытывать человек подобного склада, когда он чувствует, что ему наконец действительно удалось доказать, на какие великие дела он способен.

– Эй, Агги! Куда ты запропастился, черномазый бездельник? —заорал шериф, подъезжая к крыльцу.– Я что ж, всю ночь буду торчать в этой тьме?.. Воин, Воин! А ты-то где? Вот так сторож! Я вижу, все спят, кроме меня! А мне, бедному, приходится не смыкать глаз, чтоб остальные спокойно почивали... Воин! Воин!.. Признаться, это впервые, что пес, хоть он и стал порядочным лентяем, не откликнулся и подпустил к дому в ночное время чужого, не проверив, честный то человек или вор. Носом он чует плутов так же безошибочно, как я угадываю их с первого взгляда... Эй, Агамемнон! Да куда вы все провалились? Ну, вон хоть пес-то наконец показался!

Шериф уже слез с коня и теперь смотрел, как из конуры медленно вылезает кто-то темный, кого он, естественно, принял за Воина, но, когда этот «кто-то», к его изумлению, выпрямился и встал не на четыре, а на две ноги, мистер Джонс в свете звезд разглядел курчавую голову и темную физиономию негра.

– Что ты тут делаешь, черная бестия, дьявол тебя возьми? – закричал шериф.– Неужто для твоей африканской крови недостаточно тепла в доме, что ты выгнал бедного пса из его конуры и забрался туда сам поспать на его соломе?

С негра уже слетел весь сон, и он, всхлипывая и причитая, пытался ответить своему хозяину:

– Ох, масса Ричард, масса Ричард!.. Что тут случилось, ох, что случилось!.. Никогда и не думал, что такое может случиться... Я думал, он никогда не умрет... Его не хоронили, все ждали, когда вернется масса Ричард... только могилу выкопали...

И тут бедняга, вместо того чтобы толком объяснить, что именно произошло, громко заревел.

– Кто? Что? Кого хоронить, кому могила? Кто умер? – дрожащим голосом расспрашивал Ричард.– Что тут у вас стряслось? Уж не с Бенджаменом ли?.. У него болела печень, но ведь я дал ему...

– Нет, не Бенджамен,– хуже, хуже! – рыдал Агги.– Ох, господи... Мисс Лиззи и мисс Грант гуляли... в горах. Бедный Войн!.. Он загрыз дикую кошку... Ох, господи... Натти Бампо... у него разорвано все горло. Посмотрите сами, масса Ричард, вон он лежит...

Все это для шерифа было полной загадкой, и он уже был рад терпеливо дождаться, пока негр принесет ив кухни фонарь, и вслед за своим слугой пошел к конуре, где действительно увидел труп бедняги Воина, окровавленный и окоченевший, но почтительно покрытый теплой одеждой негра. Ричард хотел было начать расспросы, но горе Агги, уснувшего на добровольном карауле возле мертвой собаки, вновь ожившее теперь, когда он окончательно проснулся, совершенно лишило негра способности вразумительно изъясняться. По счастью, в этот момент открылась парадная дверь и на пороге появился Бенджамен; держа высоко над головой свечу, он прикрывал ее другой рукой так, что тусклый свет падал прямо на его грубую физиономию. Ричард бросил негру уздечку, велел ему позаботиться о коне и быстро вошел в дом.

– Что такое, почему пес издох? – крикнул он Бенджамену. – Где мисс Темпл?

Указав большим пальцем левой руки через правое плечо, Бенджамен ответил:

– У себя.

– А судья?

– Спит.

– Ну-ка объясни, что случилось с Воином и почему так ревет Агги?

– Там все записано, сквайр,– сказал Бенджамен, кивнув на грифельную доску, лежавшую на столе подле кружки с пуншем, короткой трубки, еще не потухшей, и молитвенника.

Среди других увлечений у Ричарда была страсть вести дневник. Дневник этот, похожий на корабельный журнал, включал в себя не только все то, что касалось его, Ричарда, собственной персоны, но и сведения о погоде, а также хронику всех семейных событий, а подчас и происшествий в поселке. Со времени назначения на должность шерифа, обязывавшую к частым отлучкам из дому, Ричард поручил Бенджамену в свое отсутствие записывать на грифельной доске все то, что дворецкий почтет достойным внимания, и по возвращении переносил эти записи в журнал, датируя их и снабжая необходимыми примечаниями. Правда, при выполнении Бенджаменом подобных обязанностей имелось одно серьезное препятствие, преодолеть которое была способна только изобретательность Ричарда. Бенни Помпа не читал ничего, кроме своего молитвенника, да и то лишь некоторые страницы в нем, притом по складам и с ошибками. Но написать он не смог бы ни единой буквы. Большинству это обстоятельство показалось бы непреодолимым барьером в секретарской деятельности, но Ричард был не из тех, кто легко сдается. Он изобрел для Бенджамена нечто вроде системы иероглифов, каждый из которых обозначал то или иное повседневное явление природы: солнце, дождь, ветер, часы и тому подобное. А для особых случаев, дав к тому ряд необходимых наставлений, шериф полагался на смекалку дворецкого. Читатель, конечно, понял, что именно на этот свой «дневник» и указал Бенджамен, вместо того чтобы прямо ответить на вопросы.

Подкрепившись кружкой пунша, мистер Джонс извлек свой хранимый в тайном месте «корабельный журнал», уселся за стол и приготовился расшифровывать записи Бенджамена, чтобы выяснить наконец, что же произошло, пока он отлучался из поселка, а заодно и перенести их с грифельной доски на бумагу. Бенджамен фамильярно оперся одной рукой на спинку кресла шерифа и указательным пальцем второй руки, согнув его крючком, напоминающим собственные каракули, водил по доске, истолковывая содержание записей.

Шериф прежде всего обратился к изображению компаса, им же самим вырезанного в углу доски. На компасе были четко обозначены страны света и нанесены необходимые деления, так что всякий, кому когда-либо приходилось управлять судном, легко бы тут во всем разобрался.

– Ого, я вижу, и здесь всю прошлую ночь дул юго-восточный ветер! – начал шериф, удобно расположившись в кресле.– Я надеялся, что он нагонит дождь.

– Ни единой капли не выпало, сэр. Видно, там, наверху, опустела бочка с пресной водой. Коли со всей округи собрать ту воду, что пролилась с небес за три недели, на ней не проплыть и пироге Джона, а ей и дюйма глубины достаточно.

– Но ведь, кажется, к утру ветер стал другой. Там, куда я ездил, погода переменилась.

– И здесь у нас тоже. Я это отметил.

– Что-то не вижу.

– Как это «не вижу»?– проговорил дворецкий несколько ворчливым тоном.– А это что? Вот отметка, как раз напротив норд-норд-оста, и тут я еще пририсовал дужку, восходящее солнце, чтоб, значит, показать, что дело было в утреннюю вахту.

– Да-да, все понятно. Но где же отмечено, что ветер переменил направление?

– Неужто не видите? Вот чайник, из носика у него валит пар – сначала вверх, а потом малость отклоняется к зюйд-зюйд-весту. Вот это, стало быть, и значит «ветер переменился». Ну, а дальше, там, где вы нарисовали мне голову борова, рядом с компасом...

– Борова? Ага, ты хочешь сказать – Борея. Так зачем же ты провел линии от его рта ко всем сторонам света?

– Это не моя вина, сквайр, это все ваш треклятый климат. Вот, скажем, сегодня. Ветер дул по всему компасу, а в полдень завернул небольшой ураган – вон он у меня помечен. Я помню, однажды такой же вот зюйд-вест – дело было на Ла-Манше – дул три недели подряд, да еще сеял дождик, так что умываться можно было водой не из бочки, а прямо из небес.

– Хорошо, хорошо, Бенджамен,– остановил его шериф, записывая в журнал.– Кажется, я понял. Так-так, над восходящим солнцем туча, значит, утро было туманное.

– Ну понятно.

– Вчера было воскресенье, и ты отметил, сколько длилась проповедь. Раз, два, три, четыре... Как, неужели мистер Грант читал ее сорок минут?

– Да, что-то вроде того. По моим песочным часам вышло, что говорил он добрых тридцать минут. Теперь присчитайте время, которое я потратил, чтобы перевернуть часы, да прикиньте еще пару минут, потому что проделал я это не очень-то ловко.

– Послушай, Бенджамен, по твоим подсчетам проповедь эта получается что-то уж очень длинная. Не может быть, что тебе понадобилось десять минут на то, чтобы перевернуть часы.

– Да видите ли, сквайр, пастор говорил так торжественно, я даже глаза закрыл, чтобы обдумать его слова получше, ну вот как прикрывают иллюминаторы, чтоб было поуютнее. А когда я снова их открыл, народ уже собрался уходить. Вот я и прикинул: минут десять пошло на то, чтобы перевернуть часы, и... А глаза-то я зажмурил всего на минуту...

– Э, мистер Бенджамен, не клевещи зря на духовное лицо – ты просто-напросто заснул во время проповеди. – Ричард записал в журнале, что проповедь мистера Гранта длилась двадцать девять минут.– А что это у тебя тут изображено против десяти часов утра? Полная луна? Она что же, появилась среди дня? Говорят, такие случаи бывают, мне доводилось слышать. А что рядом с ней? Песочные часы?

– Вот это? – сказал Бенджамен невозмутимо, заглянув через плечо шерифа и с довольным видом пожевывая табак.– Тут записаны мои собственные делишки. Это не луна, сквайр, это лицо Бетти Холлистер. Я прослышал, что она получила новый бочонок ямайского рома, ну и заглянул к ней по дороге в церковь– ровно в десять часов утра – и хлебнул стаканчик. Я записал это на доску, чтобы мне не забыть потом уплатить ей за выпитое, как подобает честному человеку.

– Вот оно что!– проговорил шериф, с весьма недовольным видом рассматривая эти новшества в дневнике.– И неужели ты не мог нарисовать стакан получше? Он больше смахивает на череп и песочные часы.

– Признаться, сквайр, ром так пришелся мне по вкусу, что после проповеди я опять завернул к Бетти, опорожнил второй стаканчик и поставил его на дно первого, вот это у меня здесь и нарисовано. Но я побывал у Бетти и в третий раз и уже заплатил за выпитое сполна, так что ваша честь может преспокойно стереть губкой все разом.

– Я куплю тебе отдельную доску для твоих личных дел,– сказал шериф.– Мне не нравится, что твои записи в журнале пестрят такими вот пометками.

– Да нет, сквайр, не надо мне доски. Я уже смекнул, что, как видно, пока в этом бочонке не покажется дно, мне придется частенько заглядывать к Бетти Холлистер, ну, я и договорился с ней, и уж она сама начала теперь вести счет выпитым стаканам, все отмечает у себя на внутренней стороне двери. А я делаю зарубки вот тут. И Бенджамен показал шерифу деревянную палку, на которой было старательно сделано пять крупных, глубоких зарубок.

Шериф, мельком глянув на этот новый вид бухгалтерского гроссбуха, спросил:

– А что такое произошло в субботу в два часа дня? Ба, да тут, я вижу, была настоящая пирушка! Стоят две опрокинутые вверх дном рюмки!

– Нет, ваша честь, то не рюмки, то мисс Лиззи и дочка пастора.

– Но они-то зачем попали в твои записи? – воскликнул шериф удивленно.

– Они потому попали сюда, сэр, что чуть не попали в пасть пумы, вот почему,– последовал невозмутимый ответ.– Вот этот зверь – он малость похож на крысу, это верно, но на самом-то деле это и есть пума. А это, килем вверх, валяется бедняга Воин. Погиб на поле брани, словно адмирал, сражающийся за своего короля и отечество. А вот это...

– ...огородное пугало?

– Может, он и смахивает на пугало, но только, ваша честь, я так полагаю, что лучшего портрета мне рисовать еще не доводилось. Это Натти Бампо, он застрелил пуму, которая разорвала собаку и которая съела бы обеих мисс.

– Черт возьми, объясни же толком, что все это значит! – воскликнул шериф, теряя терпение.

– Как «что значит»? Здесь все точно записано, как в настоящем корабельном журнале.

Тут шериф перешел к прямым вопросам, получил на них уже более вразумительные ответы и наконец кое-как разобрался во всем случившемся. Когда изумление Ричарда, а также, скажем мы к чести шерифа, и его волнение несколько улеглись, он снова принялся разбирать иероглифы своего дворецкого.

– А это еще что? Кулачный бой? В поселке произошла драка? Стоит мне уехать, и...

– Это судья и молодой мистер Эдвардс,– весьма бесцеремонно перебил его Бенджамен.

– Дьюк дрался с Оливером? Дьявол, что ли, во всех вас вселился? За те тридцать шесть часов, что меня здесь не было, событий произошло больше, чем за последние полгода.

– Верно, сквайр. Я помню, однажды была погоня и потом большое сражение, так и то в корабельном журнале не столько было записано, сколько у меня здесь на доске. Впрочем, до настоящей потасовки у них дело не дошло, только обменялись крепкими словечками.

– Ну говори, говори же! – воскликнул Ричард.– Они, конечно, ссорились из-за тех копей... Вот это фигура человека с киркой на плече. Значит, ты слышал весь их разговор?

– Да, кое-что слышал, окно-то в гостиной было открыто, и, верно, копий они наломали немало. Но только это не кирка на плече человека, а якорь: видите, вторая лапа якоря у него на спине,– пожалуй, я нарисовал ее малость близко,– а это значит: парень снялся с якоря.

– Эдвардс покинул дом?

– Ну да!

После длительных и подробных расспросов Ричарду удалось вытянуть у Бенджамена все, что тему было известно, включая историю с обыском у Кожаного Чулка, на стороне которого были нежнейшие симпатии Бенджамена, и последовавшие затем события. Выслушав до конца, шериф схватил шляпу и вышел из дому, велев опешившему дворецкому запереть за ним дверь и ложиться спать.

Еще минут пять после того, как шериф ушел, Бенджамен стоял, уперши руки в бока и уставясь на дверь. Наконец, опомнившись, он отправился выполнять распоряжение шерифа.

Выше было сказано, что окружной суд, возглавляемый судьей Темплом, должен был заседать на следующее утро. Констебли, сопровождавшие арестованных фальшивомонетчиков, прибыли в поселок не только по этой причине, но также и затем, чтобы выполнить обычные свои обязанности во время судебной сессии. Шериф, хорошо знавший своих подчиненных, был уверен, что большинство из них, если не все, находятся сейчас у тюремного смотрителя и обсуждают качества его вин. Поэтому он сразу направился по тихим в этот час улицам поселка к небольшому и непрочному на вид строению, в котором сидели горемыки – несостоятельные должники и все те, кто так или иначе провинился перед законом; в этом же здании правосудие разбирало жалобы тех неразумных, которые готовы были выбросить на судебную тяжбу два доллара, лишь бы оттягать один доллар у соседа. Прибытие четверых преступников под охраной десятка стражников являлось в те времена настоящим событием в Темплтоне, и еще издали, только подходя к тюрьме, шериф убедился, что его подручные задумали отметить это событие достойным образом.