Текст книги "Мартовские дни (СИ)"

Автор книги: Джерри Старк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Глава 7. Омуты

Ранняя птаха, Кириамэ обыкновенно пробуждался первым. Порой нихонец успевал недурно размяться и отбить тренировочным клинком-дзё десяток-другой ката, прежде чем царевич соизволял нехотя продрать глаза. Однако сегодня, толком еще не проснувшись, Ёширо уловил – что-то не так. Соседняя половина кровати пуста и успела остыть. Кто-то заботливо задернул парчовый полог, оградив принца от щекочущего прикосновения первых солнечных лучей. В былые времена Кириамэ немедля потянулся бы за мечом – но теперь им ничто и никто не угрожал. Вдобавок за пологом различался малость приглушенный, но весьма бодрый голос царевича.

Пригладив разметавшиеся за ночь волосы, Кириамэ отодвинул плотную узорчатую ткань и высунулся.

Пересвет в рубахе и нижних портах сидел за столом, наворачивая с фарфорового блюда блинчики и беседуя с сидевшим напротив маленьким, размером не более кошки, лохматым созданием. Заросшая клочковатой бородой и длинными усищами мордашка существа, впрочем, была вполне человековидной – с курносым носом, тугими щеками и маленькими шустрыми глазками. Существо носило пестрый вязаный жилет и широченные короткие шаровары с прорехой на самом интересном месте, а блины потребляло шустро и с превеликим старанием. Обильно поливая их то медом из корчажки, то обмазывая красной икрой из миски. Оба едока шумно прикладывались к дымящимся чашкам – судя по плывшему по светлице нежному аромату, с кадайским жасминовым чаем.

– Доброго утречка вашей нихонской милости, – дружелюбно и зубасто осклабившись до ушей, существо повернулось на шелест ткани и помахало Ёширо недоеденным блином. Диковинное создание было местным домовым, откликалось на прозвище Малуша Доможирыча, и в былые времена оказало молодым людям немало ценных услуг. К примеру, маленький домовник ничуть не возражал против того, чтобы прибирать трупы убитых принцем Кириамэ лазутчиков. Утащенные Малушем под широкую постель мертвые тела исчезали бесследно, не оставляя по себе даже кровавых пятен на досках. Из обмолвок Доможирыча следовало, что мертвецов он переправлял на прокорм лесной нежити, не гнушаясь требовать за свежее мясцо плату золотом. Этот факт всегда повергал Кириамэ в легкое недоумение: откуда у нечисти берутся деньги? Впрочем, в удивительной стране русичей и не такое случается.

– Итадакимасси, дзасики-вараси-сама [Отменного аппетита почтенному хранителю кладовых], – откликнулся Ёширо.

– Почтенный хранитель уперся всеми четырьмя лапами и не желает пойти мне навстречу, – нажаловался Пересвет.

– Ну не обессудьте, – затряс лохматой башкой домовой. – Угробят вас за милую душу, а я виноватым выйду. Гляньте ж в окно, ранняя весна на дворе! По весне, да еще силком разбуженные, они знаете как лютуют?

– О чем речь? – Кириамэ перебрался к столу. Домовой заботливо подвинул ему тарелку с заботливо разложенными блинчиками и блюдечко с медом. – Домо аргиато [Благодарю].

– У меня идея, – объявил царевич. – Нам позарез нужно отыскать свидетелей убийства Айши. Ёж, погоди кривиться, сперва выслушай. Думается мне, ее убили выше по течению Молочной и за пределами града. Я чай, никто не станет таскаться по людным улицам с зарезанной девицей на руках? Опять же, мыслю я, душегуб совершенно не желал, чтоб труп нашли. Это вышло случайно – вода подхватила тело и увлекла вниз, к городу. Верно рассуждаю?

– Верно, – вынужденно признал Кириамэ.

– Тогда отгадай: кто знает все, что творится в реке, у реки и рядом с водой?

– То существо, которое вы именуете Водяным, – предположил Ёширо. – Речной император, разъезжающий на огромном соме. Но ты говорил, он сейчас спит.

– Ага. И он злой, что твой медведь-шатун. И зимой, и летом. Зато у Водяного есть супружница. С ней, если верить слухам, можно договориться.

– Того, кто такие слухи распускает, гвоздем за язык его длинный и болтливый к воротам бы приколотить, – сквозь забитую блином пасть злобно проурчал домовник. – Ничуть она не лучше своего муженька разлюбезного. А уж как смазливых парней любит, просто страсть!

– Вот я и подумал: повидать бы Водяницу и выспросить, кто, где и когда опустил мертвую Айшу в воду, – закончил излагать свой замысел Пересвет. – Но сперва ее нужно отыскать и выкликнуть на разговор, причем так, чтобы она сразу нас не убила. А почтенный Малуш не хочет помогать, вот.

– Кто кому не желает помогать? – в дверь стукнули. Не дожидаясь разрешающего отклика, явился Гардиано – за которым царевич давеча отправил слугу, наказав зазвать гостя к раннему столу. Судя по самодовольно поблескивающим темным очам, Гай вчера таки добился своего и уговорил какую-то легкомысленную горничную скоротать с ним ночку.

Не брякнуть бы при ромее ненароком чего эдакого, неподобающего, запоздало всполошился царевич. Не обмолвиться бы, что Гай писал о бессчетности обликов и прихотей любви, основываясь на собственной маленькой причуде. Мол, у ромея есть пристрастие забавляться в постели с мужчинами, да так, чтобы ласки были жестокими да грубыми, без всякой милости. И что нагишом он удивительно ладный и сладкий. Можно понять тех, кому страсть как хочется отхватить кусочек эдакого лакомства. А когда вусмерть разъяренный Гардиано полезет с ножом к горлу выспрашивать, как Пересвет о сём проведал, ответить искренне и честно: во сне увидал. Славный был сон, красочный и завлекательный, хотя и срамной до головокружения…

– О, – при виде закусывающего домовника Гардиано не вытаращился, не забормотал испуганно «чур меня, чур» и не вылетел стрелой за дверь. Даже не особо удивился, просто спросил: – Там у вас на столе живой клурикане сидит или мне мерещится спросонья? Вроде не пил вчера, не до того было.

– Домовые мы, – с достоинством вздернул торчащую встрепанным веником бороденку Малуш Доможирыч. – Дом и хозяйский достаток, значитца, сберегаем от всяких там… – он вдруг насторожился. – Погодь-погодь, добрый молодец, ты что, про клурикане ведаешь?

– Так их зовут в Элладе. В Ромусе кличут пенатами или пентатраллисами, то бишь пронырами, – ответил Гардиано, с любопытством разглядывая мохнатого домового. – Они – наши древние духи жилищ, хранители кладовых и винных погребов… ну, и еще изрядные пакостники, но с этим волей-неволей приходится мириться. Я Гай, а как допустимо обращаться к тебе?

– Из колена Доможирычей буду, – домовик вскинулся на тонкие ноги-лапы, проковылял к краю стола. Про блины он напрочь позабыл и выглядел, насколько мог судить Пересвет, крайне взволнованным. Шерсть на загривке стояла дыбом, усы встопорщились, что твоя щетка для прочистки печной трубы, – а ответь-ка, гость чужеземный… ежли ты родом из Ромуса, не встречал ли ты там воочию кого из моего рода-племени?

– Видел, – кивнул Гай. – Старого-престарого клурикане из бывшего храма бога-покровителя города. Он многое пережил и был не против поболтать, да вот беда – изъясняется он на каком-то напрочь забытом наречии, и вдобавок с жутким провинциальным акцентом. Еще мои друзья частенько сталкивались с большим семейством, обосновавшимся в доходных домах на холме Кибуры. Это… это далеко не самый зажиточный и добропорядочный квартал, но местные жители почитают своих хранителей и клурикане процветают. Кстати, обличьем они весьма походили на тебя, почтенный – такие же, гм, заросшие диким волосом по самое не могу. По-моему, ни один из них ни разу в жизни не стригся.

– А среди них, случаем, не попадалось такого… – домовник громко сглотнул, прежде чем выговорить, и тонкий его голосишко сделался прерывистым: – Ну вот по чистой случайности, вдруг ты или кто другой приметил одного – пегой в рыжину масти, с кривой хребтиной и сильно западающего на левую ногу?

– Так это Бентий Доместыч, – не раздумывая, ответил Гардиано. – Колченогий Бентий. Среди своих он, как я понял, за старшего.

Маленький лохматый домовой неловко совершил несколько крошечных шагов по столешнице и крепко обхватил обеими лапами руку присевшего за стол гостя. В точности кот, которому ввечеру взбрело в голову виниться перед хозяином за неправедно украденный и сожранный утром пирог с томленой курятиной. Гай оторопело замер, взглядом вопрошая у Пересвета и Кириамэ, не оскорбил ли он ненароком домовника – или, напротив, сказал нечто, несказанно порадовавшее сердце Малуша Доможирыча. Тем оставалось только развести руками. Мол, сами не вразумевши.

– У-у, – провыл домовой, разжимая объятия и плюхаясь на задницу. На перекошенной мордашке блестели дорожки слез, которые Малуш спешно смахнул подвернувшимся под руку расшитым утиральником, – вот ведь живучий засранец! Я сколько твердил – Бенша выживет и выкрутится, а они не верили! Значит, говоришь, заправляет он там? Бенша, он с младых лет такой был, и к старости ничуть не изменился!

– Дзасики-сама, – почтительно встрял принц, – не соизволите ли вы?..

– Ох, – домовник шумно втянул носом воздух, – ох, господа вы мои хорошие. Вечером праздник будет, ай, какой праздник! Бенша сыскался! Бенша, извольте видеть – это ж мой братан троюродный со стороны бабули Голубы. Он со своим коленом на дворе у новиградского посадника обретался. Давно, лет триста по вашему, людскому счету будет. А потом кипчаки – черные клобуки из Дикой степи налетели, – Доможирыч невольно передернулся. – Рать несметная обложила Новиград да разметала по камешку. На Беншу горящая балка рухнула, когда он посадниковых детишек из терема выводил. Пацана спас, а девчоночка так и осталась под завалами. А сколько наших в том великом пожаре сгинуло!.. Почитай, в каждом семействе единый выживший против пятерых погибших. Беншина хозяйка с малыми чадами тож не выбралась. Братец-то отлежался, но с той поры хром сделался и смурной, что твоя туча грозовая. Скликнул родню да учал кричать: не станем дожидаться, покамест люди Новиград заново отстроят. Не будет нам в этой земле счастья. Повлечемся за уходящим солнцем за тридевять земель, туда, где зимы не бывает. Там, мол, стоит великий непобедимый град Ромус, там привольно и покойно. Дед с бабкой сильно ругались, уходить не велели. Где ж это видано, чтоб домовники целым коленом с родной земли утекали? Города возносятся и рушатся, а потом все едино возрождаются. Но Бенша уперся и таки ушел. Не один, многих за собой увел. С той поры ни слуху, ни духу от них. Ни письмеца, ни весточки приветной. Ушли да сгинули невесть где, и косточки их по оврагами да болотам вороны расклевали. А они, выходит, живы-здоровы! Ух, дед бороду свою сжует с досады, а бабуля с таких новостей вскочит да плясать пойдет по улице… – от полноты чувств Малуш хлопнул себя по коленям, и решительно заявил: – Коли у меня нежданная радость нынче выпала, пусть вам тоже удача улыбнется! Нынче же свожу вас до Водяницы и лично словечко замолвлю. Сбирайтесь шустро, да поскакали.

– Что, прямо сейчас? – поперхнулся блином Пересвет. Чья-то твердая ступня под столом больно лягнула его в лодыжку. Судя по силе и меткости удара, нога принадлежала Ёширо.

– Не, сперва блины дохарчим, – рассудил маленький домовой. – Негоже столько вкуснятины ненадкушенной оставлять. И ехать до её лежбища, опять же, долгонько выйдет… Эхх, и погуляем же мы нынче! – он азартно потер лапки в предвкушении грядущего празднества. – Всей округе жарко станет! Братан живой, ушам своим не верю!

Путь до места, где, по уверениям домового, дремала в ожидании весны Водяница, и в самом деле оказался трудным и неближним. Выехав из города, версты две пробирались размокшим и малоезжим трактом навстречу течению Молочной реки. Как добрались до Бобрового ручья, наглухо скованного ноздреватым серым льдом, повернули и начали подниматься вдоль едва угадываемого русла. Указывавший дорогу Малуш ехал вместе с Гардиано, забившись под суконный плащ ромея и вцепившись лапками в изогнутую луку седла. Весь путь эти двое непрерывно чесали языками – как краем уха подслушал царевич, толковали про далекую Италику и тамошнее житье-бытье, человечье и домовничье.

– Тяжко им пришлось, – высказался Пересвет, когда тропа позволила ехать вровень с Кириамэ.

– Кому? Ты о чем? – принцу за шиворот черного походного кимоно только что занырнула пригоршня мокрого снега, сделав его крайне недовольным.

– Про домового Беншу и его народ. Они ведь такие крохотные. Новиград – он стоит далеко к полуночи, за дремучими лесами и полями, на берегах Синь-озера. Представляешь, каково домовым оттудова было ковылять аж до самого Ромуса? Со стариками и малыми детишками, со скарбом и ложками-поварешками. В сказках сказывается, мол, домовые могут разъезжать на собаках и петухах… интересно, это в самом деле так? Малуш! – окликнул царевич. – Малуш Доможирыч, а вправду дворовые псы вашему племени заместо коней служат?

– Это как сговоришься, – пискляво донеслось в ответ. – Иногда бывает. Но псы – они такие, под седло становиться не шибко любят. С кошками вообще не столкуешься. Забияки хвостатые-полосатые в нашу строну фыркают да злым оком зыркают, говорят, больно на крыс смахиваем. Вот бараны да свиньи – ребята справные, честные. И груз дотащат, и на полдороге не начнут жалобиться, что моченьки нету, копытца истерлись… Ага, сворачиваем.

По взмаху лапки домового лошади протопали сквозь оплывающие под солнцем, но все еще высокие и плотные сугробы, проломились сквозь хрустящую путаницу ракитовых кустов и выбрались к малой потаенной заводи. Доможирыч потребовал, чтоб его спустили на землю. Озабоченно побегал туда-сюда вдоль берега, принюхиваясь, потрогал задней лапой хрусткий лед и решительно заявил:

– Туточки. Во-он, видите полынью? Над ней еще парок курится.

По мнению Пересвета, заводь ничем не отличалась от тысяч таких же, затерявшихся в бесконечных дубравах, березняках и ельниках Тридевятого царства. Но домовому, наверное, было виднее.

– Надеюсь, никому из нас не понадобится нырять в эту полынью? – малость раздраженно осведомился Кириамэ. С каждым утекающим мгновением затея царевича нравилась ему все меньше и меньше. Ёширо явно хотелось обратно, в умиротворяющий покой и уют царских палат.

Домовой поскреб в затылке и ехидно фыркнул:

– Летом-то оно как раз было самое милое и верное дело. Штаны с рубахой скинул, нырнул – и толкуй с ней, покуда силенок хватит и не задохнешься. Да только не вам, господин Кириамэ. Ей такие не по нраву, она светленьких и ясноглазеньких предпочитает, навроде царевича… Ну да ладно, испробуем по-иному. Пересвет Берендеич, у тебя ножичек сыщется?

– Само собой, – заподозрил неладное царевич, вытаскивая из расписных ножен малый клинок и издалека предъявляя домовнику.

– Руку надо резать, – со вздохом сожаления растолковал Малуш Доможирыч. – Талый ледок аленьким кропить. Кровушку она беспременно учует, тем более царскую.

– Дядюшка Малуш, а без этого никак обойтись нельзя? – заныл Пересвет, заранее скривившись при мысли о жгучей, кусающей боли в порезанной ладони. – Хором покликать ее с берега, скажем? Ведь у нее прозвище какое-нито имеется?

– Что за молодежь пошла, никакого уважения к древним традициям! – насупился домовой. – Таскаешься с ними по лесам да болотам, а как до дела доходит, так сразу от ворот поворот и хныканье: «Ой, нельзя ли попроще?» Нельзя, говорю!

– Вообще-то я тоже потомок правителей… моя родословная не в пример древнее семейства здешнего царя, – вежливо напомнил Кириамэ. – Моя кровь не сгодится для ритуала?

– Ты ж царю Берендею не наследник, – не очень уверенно возразил Малуш.

– А что, здесь в традициях разве не майорат, сиречь передача власти от отца напрямую старшему сыну? – на редкость вовремя сунулся любопытный собиратель сплетен Гардиано. – Царевич же седьмой из царских отпрысков. С чего вдруг он разгуливает в наследниках?

– Так вышло! – злобно рявкнул Пересвет. – Заткнитесь все! Уй-ей-ей… – с легким нажатием он прочертил острием клинка по левой ладони, оставляя алый след вдоль линии жизни. Сжал кулак, зачарованно смотря на плюхающиеся и растворяющиеся в толще сизого, надтреснутого льда алые капельки. Одна, вторая, третья…

– Будет, – смилостивился домовой. Ёширо выдернул из складок рукава чистый платок, быстрым, привычным движением обмотал царевичу кисть, натуго затянув тряпицу. Ожидаемой рези вроде пока не чувствовалось. – Теперь надеемся на лучшее и ждем.

– А сколько ждать-то?..

Льдины вокруг исходившей теплым паром полыньи вдруг распахнулись, как цветочные лепестки. Из всплеснувшейся черной воды с пронзительным воем изникло белесое, призрачное, бесформенное нечто, заполошно ринувшееся к берегу. За существом тянулась широкая полоса с грохотом ломающегося и раскалывающегося толстого льда. Пересвет успел заметить оскаленные сверкающие зубы, обрамленные распяленным в истошном крике пунцовым ртом, и смирился с тем, что ему не суждена покойная старость в кругу семьи.

Тоненько свистнула, покидая лаковые ножны, катана работы мастера Масамунэ. Серебряная звенящая полоса в руках Ёширо преградила путь визжащему ужасу в острейших осколках льда.

– Роксуня! – истошно заверещал домовой, шмыгнув под катаной, мимоходом смахнувшей разлохмаченную прядку с его макушки. – Роксуня, милая, окстись! Роксуня, это я, Доможирыч с царского терема! Гости к тебе пожаловали, краса ты наша ненаглядная! Роксуня, добром прошу – уймись!

– А? – порождение озера круто затормозило, щедро осыпав оцепеневших молодых людей снежной крупой пополам с увесистыми ледяными каплями. – Что?

– Роксуня! – домовник лихо заскакал на месте, размахивая руками над головой. – Тише, драгоценная! Свои! Угомонись!

– Ой, – беспощадное, несущее неминуемую погибель чудовище с ног до головы окуталось пеленой сизого, непроглядного тумана – и сбросило его на землю, как женщина изящным жестом сбрасывает с плеч расписную шаль. – Малуш. Ой. Прости. Я тебя… э-э… сразу не заметила.

– Конечно, где успеть по сторонам оглядеться, когда несешься кромсать всех без оглядки, – проворчал домовой, настойчиво дергая Кириамэ за широкую штанину-хакама: – Принц, саблю вострую спрячь, а? Не станет она больше кидаться, а от холодного железа ей дурно делается.

Нихонец с явной неохотой возвернул оставшийся незапятнанным меч в ножны. Пересвет запоздало вспомнил, что надо бы хлебнуть воздуху, и набрался отваги взглянуть в лицо вынырнувшей из холодных омутных глубин речной хозяйки. Взглянул, онемел и невольно присвистнул.

– Мать-Деметра шествует во славе своей, – враз осипшим голосом пробормотал Гардиано. – Боги, я сражен.

Тонкий профиль Ёширо исказило мгновенной судорогой. Водяница с нежным именем Роксуня воплощала в своем облике все, что напрочь отвращало уточенного нихонского принца от женщин. Ростом и охватом талии она ничуть не уступала богатырям царской дружины. Обтянутые намокшей рубахой и драным сарафаном великолепнейшие формы не оставляли никакого простора воображению и повергали в священный трепет. На бледном лице мерцали круглые глазища цвета неба в сумрачный день в обрамлении пушистых ресниц. Маленький курносый носик, яркий пухлогубый рот – и, о счастье, ни малейшего намека на смертоносные клыки. Мокрые зеленоватые волосы волной текли из-под расшитой речным жемчугом и множеством пестрых ракушек высокой кички-сороки, убора замужней женщины. На широком поясе, затянутом прямо под выдающейся грудью, раскачивались и звенели отлитые из бронзы обереги – рыбки, витые улитки да пучеглазые раки. Среди висящих на шее янтарных бус робко переливался тусклой позолотой крестик – последняя память Водяницы о былой человечьей жизни.

В отличие русалок и мавок-навок, загубивших свои бессмертные души в тоске неразделенной любви, в глупой надежде обрести на речном дне недосягаемую красу или способность завораживать парней единым взглядом, речная царица приняла смерть в водах Молочной не по своей воле. То ли ее, храбро сражавшуюся с вражинами, во время набега пронзили стрелами злые половцы, то ли отец-воевода своеручно порешил любимую дщерь, спасая от пленения и позорного полона.

– Здрасьте, – почти робко пролепетала смущенная своей выходкой Водяница. – Я… я спозаранку гостей-то не ждала, вот и осерчала малость… Обыкновенно я не такая…

– Совсем-совсем не такая, – подтвердил Малуш и яростно замигал обеими глазами-пуговичками, намекая, что негоже гостям стоять соляными столпами и беззастенчиво глазеть на ошеломительную Роксуню.

– Матрона бона, не вы, но мы должны нижайше испросить прощения за то, что в неурочный час потревожили ваш покой, – Гардиано первым справился с внезапной немотой. Мало того, ромей спустился вниз по размытому нахлынувшей волной и скользкому бережку поближе к Водянице, на ходу продолжая говорить. У Гая даже голос изменился – из раздраженно-хриплого вкрадчиво потек расплавленным мёдом. В памяти Пересвета явился сияющий портрет девы в призрачной комнатушке и подумалось: вряд ли такая расчётливая и сметливая женщина, как дама Лючиана – тем более ее лихой братец! – избирали себе кавалеров и сердечных друзей только по смазливости лица да статности фигуры. У Гардиано было в Ромусе много друзей… значит, он не отродясь был угрюмым бирюком. Может, сейчас он самую малость смахивал на себя былого – ибо от его речей Роксуня хихикала и стыдливым девичьим жестом прикрывала лицо рукавом. Вместо рдеющего алой зарей румянца ее щеки окрасила призрачная синева.

Слово за слово, очарованная Водяница протянула руку человеку и вышла из озера на берег. Ноги у нее были босые, с неожиданно маленькими для столь внушительного телосложения ступнями. Поддернув драный подол, Роксуня присела на поваленный древесный ствол и величественно кивнула – мол, нечего мяться с ноги на ногу, подходите ближе, потолкуем. Домовой шустро пристроился рядом.

– Гай говорит, вы ищете, где на реке два дня тому бросили в реку мертвую девушку, – чинно сложив руки на коленях, Водяница с вежливым интересом взирала из-под соболиных бровей на незваных пришлецов. В точности степенная и рассудительная хозяйка богатого купеческого терема, приветствующая дорогих гостей. – Так это случилось на Скрипучем ручье. Под самый вечер. Девица явилась на ручей не одна. Ну, как это всегда по весне бывает… хотя парочки на гулянки бегают в мае, как трава-мурава в рост пойдет и ландыши проклюнутся.

– Значит, Айша пришла с мужчиной, – мягко, успокаивающе сказал Гардиано. – Царевич, знаешь, где протекает Скрипучий ручей?

– Полверсты от города, – вспомнил паутину окрестных речек, речушек и ручейков Пересвет. – Почтенная Роксуня, а каков был с лица спутник девицы?

– Этого я тебе не скажу, – колыхнула внушительными плечами речная царица. – Не потому, что не желаю, а просто не ведаю. Я ж своими глазами их не видела. Спала я тогда. А когда я сплю, то, что творится на берегах, оно для меня как опрокинутое отражение в воде – зыбкое да неверное. Могу понять, что на берег вышли мужчина с женщиной. Не спорили, не кричали, даже почти не говорили промеж собой. Обнялись и долго-долго стояли так. А потом кровь пролилась и я малость пробудилась, – Водяница не сдержалась и быстро облизнулась, мазнув по губам остреньким язычком. – Девица не блажила и на помощь не звала. Мужчина держал ее на руках, покамест она не угасла. Потом разбил на ручье лед и опустил тело поблизости от берега. Постоял малость и ушел, вот и весь мой сказ.

Не сопротивлялась и стояли в обнимку, отметил Пересвет. Сыскалось объяснение умиротворенному лицу мертвой плясуньи, но все остальное по-прежнему скрывает полнейший мрак. С кем Айша на ночь глядя отправилась в темный лес, почему безропотно приняла смерть?

– Госпожа Исси-онна, не припомните ли вы: появлялись ли минувшей зимой в окрестных реках другие мертвые тела? – безупречно вежливо вопросил Кириамэ. Водяница вскинула на принца взгляд прозрачно-льдистых глаз, нахмурилась.

– Того не ведаю. Но спрошу, коли надо.

Она повернулась всем телом в сторону дремлющего озера, приоткрыла мягкие губы и издала шелестящий, чистый перезвон, навроде как потревоженные ветром сосульки ударились друг о друга. Спустя малое время из плещущейся между ледяными обломками черной воды соткались крохотные, высотой человеку по колено, фигурки, точно вылепленные из сверкающих пузатых капель. Колыхаясь и переваливаясь с боку на бок, они подлетали-подбегали к ногам Водяницы и начинали выводить быструю, режущую ухо своей остротой мелодию. Порой Роксуня звеняще отвечала им, иногда выслушивала в молчании.

– Пятеро, – наконец кратко изрекла она, проводив последнего из явившихся на зов капельников, духов-хранителей малых родников и безымянных речушек. Тот никак не желал утекать обратно в озеро, назойливо льнул к ногам Водяницы, теребил рваный подол когда-то нарядного, украшенного вышивкой сарафана. Роксуне пришлось слегка шлепнуть его ладонью по округлому прозрачному бочку. – Двоих больше не сыскать. Их в Гнилом бочаге кикиморы за зиму до косточек обглодали. Один лежит прямо вон там, – она указала на вдающийся в заводь каменистый мысок. – Один под раздвоенной осиной в Кабаньем овраге, шагах в ста от Молочной. Место приметное, сыщете. Еще одного прикопали на кладбище брошенной погорелой деревни, неподалеку от старой мельницы на плёсе.

– При каких обстоятельствах эти люди лишились жизни, госпожа Исси-онна?.. – издалека начал Ёширо, но царевич в нетерпении перебил его: – Когда это случилось? Они сопротивлялись? Кто их убивал – тот же человек, что зарезал Айшу, ну, унесенную рекой девушку?

Водяница перевела растерянный взгляд с одного человека на другого. Прозрачные очи помутнели, словно подернувшись изнутри ледяной коркой, пунцовый рот жалобно округлился в предвестии вопля.

– Цыть! – жутковатым свистящим шепотом повелел маленький домовой. – Заткнулись все! Щаз запутаете её, она испугается, нырнет и поминай, как звали. Один пусть говорит, остальные рот за замок! Валяй ты, гостьюшка любезный, к тебе она вроде прислушивается…

Гардиано понятливо вздохнул, понуждая себя на краткий миг стать прежним – бойким на язык юнцом, с природной легкостью подбирающим златые ключики к людским сердцам. От мягкого голоса Роксуня малость подуспокоилась, но толку из ее рассказов вышло немного. Водяница была уверена, что жертвы, утопленные в Гнилом болоте, скончались в самом начале зимы, когда снега и льды на заводях толком не установились. Эти двое изо всех сил отбивались от душегуба, пытались убежать и скрыться в чащобе. Три последующие жертвы, как и Айша-плясунья, перед лицом неминуемой смерти сохраняли полное спокойствие. На попытку выяснить, был ли убийца во всех случаях одной и той же личностью Водяница сокрушенно развела руками, обескураженно посетовав, что с годами все хуже распознает людей. Мужчин от женщин отличает, стариков от детей, но двух юнцов или девок, особливо с похожим телосложением и цветом волос за милую душу перепутает. Лиц-то ей с-под колеблющейся воды и нарождающегося льда толком не видать, и голосов не слыхать. Убивал мужчина и вроде как еще не старый.

– Благодарность наша безмерна, матрона бона, – поняв, что ничего нового от Роксуни не услышать, Гай потихоньку начал сворачивать беседу к намекам на мучительную, разбивающую ему сердце печальную необходимость распроститься с прелестнейшей из дам.

– Э-э, нет, – оказывается, Роксуня еще не утратила способности понимать недоговоренное. – Так дело не пойдет, господа хорошие. Долг платежом красен.

Она воздвиглась во весь немалый рост, выкатив грудь, размашистым жестом отбросила с плеч волосы с вплетенными нитками водорослей, колокольно звякнула оберегами.

– Сколько я тут с вами сидела, лясы точила? Значит, теперь один из вас отправится со мной.

По спине Пересвета ссыпались обжигающе-ледяные крошки битого льда. Холодея, он бросил отчаянный взгляд на домовника – мол, дядюшка Доможирыч, ни о чем подобном речи не шло, выручай!

Должно быть, на лицах молодых людей отразился такой непомерный ужас пополам с желанием удрать поскорее, что Водяница громко и обидно расхохоталась:

– Да не навсегда, глупые! В гости зову, не на вечный постой!

«Благородному мужу надлежит первому принять на себя бремя тяжких испытаний», – вспомнил наставления нихонского принца Пересвет и поневоле зажмурился. Ой, никак не выходит у него стать истинно благородным мужем, не ведающим страха, да что поделать. Роксуня-Водяница вроде не такая кровожадная и свирепая, как по первости да с перепугу примерещилось…

– Конечно, я с удовольствием принимаю ваше предложение.

Царевич не поверил своим глазам, когда Гардиано, бережно придерживая Водяницу за кончики пальцев, сошел в темную озерную воду. Держась за руки, человек и речная царица сделали несколько шагов – и беззвучно сгинули. Ни всплеска, ни кругов по воде, только закачались потревоженные обломки льдин.

– Челюсть подбери, – ехидно посоветовал Малуш Доможирыч. – Кафтан слюной закапаешь.

– Надолго они? – хмуро спросил Кириамэ.

– А кто ее знает? – философски отозвался маленький домовой. – Покамест благоверный храпака в тине задает, Роксуня решила весну спраздновать. Натешится, так отпустит. Но отпустит точно. Роксуня баба честная, слово держит… – он кхекнул в кудлатую бороду. – Давайте костерок спроворим, что ли? Чего в холоде да голоде маяться. Я как чуял, закусок разных из терема прихватил, да меду кувшинчик. Хочет кто?

Никто, что удивительно, не захотел.

Бездельно торчать у костра, гадать о судьбе исчезнувшего под водой Гардиано и выжидательно таращиться на поблескивающую под солнцем заводь Пересвету вскоре приелось хуже горькой редьки. Хоть все глаза прогляди, ничего не изменится. Остается надеяться, Водянице не взбредет на ум злобных пакостей, и Гай сумеет как-нибудь улестить речную хозяйку не оставлять его погостить на месяц-другой.

– Так! – царевич решительно поднялся. – Вы как хотите, а я прогуляюсь на мыс. Гляну, правду ли молвила прекрасная Роксуня. Может, у нее от долгого житья под водой ум за разум зашел, а тамошний покойничек гниет там уже лет сто, с набега Тохмурмышевой орды.

Пересвет ожидал, Ёширо рьяно заспорит, доказывая, что под осенней листвой и сугробами хрен сыщешь запрятанного мертвеца. Но принц согласно кивнул, с сожалением признав: в поход они снарядились из рук вон скверно. Сейчас им бы очень пригодилась малая лопатка, а лучше – обычнейшая крестьянская мотыга.

– А я взял, – невиннейшим голоском мяукнул домовой и довольно заухмылялся. – В подседельники сунул. Вдруг, мыслю, добры молодцы замыслят мертвяков откапывать.

– Вот спасибо, дядюшка, – в тон ему откликнулся царевич. – Ты ж наша нянька заботливая. Чтоб мы без тебя делали, наверное, сели на берегу и заплакали в горестях. Ёжик, настало время потревожить покой мертвых и это, как его, учинить полный Рагнарок!

Вооружившись раскладными лопатами и увесистыми киркомотыгами, Пересвет и Кириамэ отправились на поиски якобы захороненной на долгом мысу невинноубиенной жертвы. Малуш идти третьим отказался, заявив, что лучше доглядит за конями и костром.