Текст книги "Мартовские дни (СИ)"

Автор книги: Джерри Старк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– А он?

– А он владел моим амулетом. Говорил, мол, просто хочет малость меня припугнуть, и смеялся. Он частенько смеялся… просил, чтобы я смеялась тоже. Я ведь была не такая, как женщины, с которыми он привык иметь дело. Никогда не умела стоять, кротко опустив глаза и не прекословя мужчинам. Я ж изведала, какие они до старости щенки – напрудят лужу и радуются.

– Он обижал тебя? – напрямую спросил Пересвет.

– Нет. Да. Не знаю. Пару раз поднимал на меня руку, но что с того? Слова ранят куда больнее, чем шлепок узорчатым поясом. Хуже другое, я запуталась. Прежде я всегда знала, где правда и ложь, где кончается одно и начинается другое, и как свет рождается из тьмы. С ним я стала… – она замялась, не в силах подобрать нужных слов. – Мой супруг умел вывернуть любой спор наизнанку. Я всегда выходила неправой. Я была слишком сильной и дерзкой, слишком своевольной. Он говорил, ради моей же пользы надобно держать меня в узде и подальше от людей. Чтобы не вытворила чего дурного своим колдовством. Ведь он не переживет, если простецы ославят его прекрасную жену злобной ведьмой и забросают камнями. Однако он ничуть не возражал против капельки чар, сведших в могилу старого князя. Да, я это сделала и могу признаться. Муж убедил меня: отцу не по душе невестка-ведунья. Якобы князь помышляет жестоко истребить меня и его. Иван рассчитывал завладеть престолом, да только малость промешкал. Княжество ушло под руку старшего сына. Заподозрив неладное, новый правитель велел младшему брату приискать себе новые владения и новый дом. Мы ушли в края, которыми владел средний брат. Тот хлебнул в жаркий день ледяной водицы и тоже недолго протянул на свете. Его земли достались моему мужу… здесь он с моей помощью основал Тридевятое царство и развязал войну со старшим братом и племянниками. Война тянулась и тянулась, люди гибли, лилась кровь, горели поля. Все чаще меня за глаза именовали не Премудрой, но Еленой Темной. Шептались, я околдовала царя и свела его с ума. В конце концов Иван-царь одержал верх. Его брат погиб в бою, племянники очутились за решеткой. Мой супруг к тому времени сильно одряхлел телом и разумом – причем совершенно без моего вмешательства. Он старел, а я оставалась юной. Всякий день он кричал, чтобы я вернула ему молодость. Отдала свою, раз уж я такая никчёмная жена, или влила в его жилы кровь плененных молодых сродственников. Среди них был один юный витязь… которому достало сил, ума и выдержки заглянуть мне в глаза. Он спросил, ведаю ли я, что творю. Ведь он слышал то же, что и ты – мол, я свет и радость, а не тьма во плоти.

Хелла вскинула леденящий рысий взор на Пересвета:

– Вот я и положила всему конец. Витязь стал новым правителем… царем руин и развалин. Люди прокляли былую столицу и перебрались к реке Молочной. Основали Столь-град. А я улетела. На крылатой колеснице, с дымом и треском. Что нынче болтают среди людей о моем исходе?

– Что ты сразилась со смертью за Ивана-царевича, была побеждена и удалилась скорбеть об утратах.

– И на том спасибо, – буркнула чародейка.

– А что сталось с лягушачьей шкуркой?

– Сгорела, – после короткого мучительного молчания вымолвила Хелла. – Муж исполнил свою угрозу и бросил ее в огонь. Когда понял, что я лучше угасну, чем подарю ему отпрысков. Я тогда надолго в рассудке помутилась. Наворотила изрядно дурного, чего делать не стоило. Если б тот витязь меня не остановил…

– Как же ты ворожишь?.. – растерялся Пересвет. Выходит, сказочная Царевна-лягушка ему вовсе не пра-пра-прабабка, и в его жилах нет ее чудесной крови?

– Я как река. Ее можно запрудить, можно отвести часть воды, но невозможно иссушить до дна. Волшебство убывает и прибывает, но капля его всегда пребудет со мной. Где капля, там постепенно наберется море-океан. Из брошенного семени взрастает новый цветок.

– Хелла, – собравшись с духом, твердо произнес царевич. Благородный муж не уклоняется от своего долга и всегда помнит лица пращуров. – Сударыня Хелла. Понимаю, минуло столько лет… говорят, внук не в ответе за дедовы проделки, а сын за отца не отвечает… но я в это не верю. Прости нас, если сможешь. Мне очень стыдно, что мой предок так низко обошелся с тобой. И жаль, что ты до сих пор тащишь на плечах тяжкую ношу прошлого. Понимаю, это только слова. Они не изменят того, что было. Вряд ли ты забудешь нанесенные тебе обиды, но если тебе станет хоть немного легче…

Чародейка вскинула ладонь перед собой – вроде как останавливая чужие речи, а вроде как защищаясь от них. Пересвет спешно прикусил язык.

– Ты хороший мальчик, – глухо сказала Хелла, отводя мерцающие глаза. – Добрый. Напрасно я на тебя взъелась. Что за беда стряслась, расскажи. Чем смогу, помогу.

– Ой, – спохватился Пересвет. – Точно. Чуть не забыл. Старость, знаешь ли, не в радость.

Скорбящая чародейка не удержалась и тихонько фыркнула:

– Кажется, я и впрямь засиделась на этом островке. Может, тряхнуть стариной и отбить тебя у тех двух красавчиков? Хотя о чем это я. Куда немощной старой кляче угнаться за молодыми да резвыми жеребчиками. Ты будешь говорить или нет?

– Буду!

Пересвет втянул в легкие побольше воздуху, в очередной раз поведав историю загадочных исчезновений и смертей в Столь-граде, а также догадки разыскателей. Хелла, подперев впалые щеки острыми кулачками и хищно прищурившись, внимала. Сладко похрапывала Лисавета Патрикеевна, устроив морду на носках царевичевых сапог.

– Мнится мне, где-то я такое уже слыхивала… – раздумчиво вымолвила колдунья, когда рассказ подошел к концу, а рассказчик слегка осип. Глянув на него, Хелла хлопнула в ладоши. Звук вышел слишком громким и резким, словно поблизости ткнули шилом в раздутый до отказа кожаный бурдюк. Из-под потолка брызнуло зеленым огнем, сверху вниз камнем пала и развернулась перед гостем льняная скатерка с алой вышивкой и расставленным угощением. – Да-да, толковой хозяйкой я не была и никогда не стану. Ешь, пей. Авось, не отравишься.

Она выскочила из-за стола и, ткнув руки в боки, пошла вдоль слегка прогибающихся под тяжестью томов книжных полок. Повинуясь коротким жестам чародейки, то один, то другой фолиант выползал из плотно сомкнутого строя собратьев, и зависал перед Хеллой, треща ворохом стремительно листаемых страниц. Пересвет жевал, прихлебывал, снова жевал – иногда отправляя обглоданные косточки и особо лакомые кусочки вниз, в горячую, влажную и клыкастую пасть пробудившейся лисицы. Лисавета, надо признать, не жадничала, принимая угощение с вежливым достоинством.

– Нашла! – воскликнула Хелла, отправляя на полку толстенный том черной морщинистой кожи в серебряной оковке с алыми карбункулами. Пересвет торопливо заглотал кус пирога с белорыбицей, остальное сунул лисичке-сестричке.

– Так что это – волшба черная али злодейство умышленное?

– Не мельтеши, – Хелла вернулась за стол, вытянула руки перед собой, сплела пальцы замысловатым узлом. – Тут нечто странное вытанцовывается… С одной стороны, ты и твои друзья верно смекнули, это ритуал. Именуется Петлей или Арканом Вечности, впервые упомянут в работах аж тысячелетней давности, когда еще Трисмегист бродил по земле. С другой, как бы тебе сказать… Мнения чародеев касательно природы, действенности и истинности этого обряда в корне противоречат друг другу. Половина волшебников твердо убеждена, якобы ритуал Аркана давным-давно не имеет смысла. Ибо нет колдовской сущности, каковую должен заклинать обряд – она либо давно утрачена, либо и вовсе никогда не существовала. В итоге мы имеем впустую умерщвленных людей. Другая половина с пеной у рта уверяет, что Аркан более чем действенен. Мол, проявлением его могущества является то, что наш мир продолжает существовать, а солнце всякий день всходит над горизонтом…

– Мне надо выпить, – твердо заявил царевич. – Я ни черта лысого не понял. Можно все сызнова, только более простыми словесами?

Два кубка сошлись над столом, едва соприкоснувшись пузатыми краешками. Хелла ладонью утерла влажные губы, нахмурилась. Венец с кувшинками сполз на лоб, и чародейка в раздражении скинула его прочь. Взялась разъяснять в подробностях, помогая себе стремительными взмахами рук. Вычерчивая тонким пальцем мудреные колдовские символы, кружившиеся и переливавшиеся малахитом, багрецом и лазурью. Сперва Пересвет тужился поспеть за шустрой речью ворожейки, но вскоре сдался и просто смотрел, как мечутся тонкие косицы и яростными болотными огоньками вспыхивают кошачьи зрачки.

– Так кого посоветуешь нам искать? – осторожно спросил он, когда Хелла сунулась в предусмотрительно наполненную кружку. В ответ донеслось смачное бульканье.

– Человека, выжженного изнутри своей двойственностью, – спустя какое-то время отозвалась чародейка. – Он исполняет ритуал, отчаянно стараясь верить в его истинность – и сомневаясь каждое мгновение, в глубинах души оплакивая каждую отнятую жизнь. Утешая себя мыслями о неизмеримой важности возложенной на него миссии – и мучаясь сознанием того, что миссия может быть насквозь лживой.

– Но почему ему взбрела в голову мысль убивать… создавая этот ваш Аркан?

– Десяток причин на выбор. Он может происходить из семьи, хранящей тайну ритуала, – загнула палец Хелла. – Ему могла угодить в руки книга с упоминанием обряда или дойти отголоски слухов, – она загнула второй. – Его может вести священный долг… или извращенное любопытство… или намерение свершить в свой жизни нечто достойное, о чем никто никогда не узнает… Я не ведаю. Из твоей повести следует лишь то, что ваш Зимний душегубец упрямо и упорно, звено за звеном, выковывает цепь, призванную хранить мир от разрушения. Искренне веря или убеждая себя в том, что верит.

– Хелла, – перебил ворожею Пересвет. – Если Буян-остров когда-нито и впрямь тебе опостылеет, приезжай к нам. И Лисавету Патрикеевну тож привози. Примем со всем почетом, будешь самой дорогой гостьей. Увидишь, каким стал Столь-град. Ну не собираешься же ты до скончания веков прозябать среди дохлых упырей, любуясь на закаты и восходы?

Глава 11. Недосказанности

Сложив руки в широких рукавах зимней юкаты, принц Кириамэ в неподвижности застыл на пороге, сверху вниз бесстрастно взирая на два мертвых тела. Бесстрастности в собственной душе он совершенно не ощущал – скорее, нихонцем равнО владели ярость и обескураженность. Однако благородный муж не теряет лица ни в присутствии императора, ни в сообществе равных, ни в толпе простолюдинов. Так что Ёширо хранил сосредоточенное молчание, исподлобья следя за действиями Гая Гардиано. Ромей до смешного смахивал на цуру-журавля. Также высоко поднимал длинные ноги, осторожно совершая шажок за шажком.

Совершив посолонь третий или четвертый обход покойников, ромей присел на корточки и подался вперед, разглядывая раны.

«Журавль промышляет лягушку», – сравнил Ёширо. Из открытых настежь дверей опять пахнуло резкой смесью причудливых запахов, сладких до приторности, жгучих и будоражащих обоняние. Они находились на большом складе поназади купеческого двора под названием «Вендия», где издавна торговали чужеземными пряностями. За столько лет окрестные дома и самый воздух округи насквозь пропитались диковинными ароматами. Кириамэ втягивал запахи маленькими глотками, смакуя и чуть раздувая ноздри.

Кровью совсем не пахло – ее, несмотря на два смертоубийства, толком не пролилось.

Где-то на самой границе восприятия дружинники городской стражи тычками и окриками гнали прочь взбудораженных горожан, всячески норовивших пролезть ближе и заглянуть в склад хоть одним глазком.

У молвы десятки ног, сотни глаз и тысячи ртов, на которые просто невозможно накинуть платки, сокрушенно подумалось Кириамэ. Дурная новость, покамест воплощенная только в смутные слухи, вырвалась на свободу. К вечеру о случившемся в «Вендии» прознают все, от звонаря на колокольне до младшего подручного мясника, от торговки пирожками вразнос до боярских жен. Как здесь принято выражаться, шила в мешке утаить не удалось. Оно насквозь проткнуло холстину и всем стальным острием вылезло наружу.

Гардиано распрямился, аккуратно отшагнул назад и встал обок с принцем. Сунул ладони за широкий пояс, закусил губу.

– Что поведали мертвые? – вполголоса спросил Ёширо.

– Скончались почти одновременно и совсем недавно. Может, минувшей ночью. Расстались с жизнью не здесь и не прикончили друг друга. Однако тот, кто притащил их сюда, потратил немало стараний, чтобы убедить нас в обратном, – Гай озадаченно прищелкнул языком. – Хотел бы я знать, как ему удалось незаметно проволочь через город два трупа?

– Обширные склады. Много товаров, много людей, постоянно перетаскивающих с места на место сундуки, короба и ящики, – высказал догадку нихонец. – На еще одного озабоченного приказчика с большим мешком на спине никто не обратил внимания. Он свалил свою ношу в дальнем темном углу, куда заглядывают реже, потом притащил второй мешок. Разложил из мертвецов икебану и преспокойно ушел.

– Похоже на то, – согласился Гай.

Предметы их обсуждения недвижно вытянулись на грязноватом дощатом полу. Молодой темноволосый парень в овчиной свитке мехом наружу. При жизни, наверное, был весьма недурен собой, но сейчас, с вытаращенными глазами и нелепо высунутым промеж синевеющих губ разбухшим черным языком, выглядел не ахти. Вокруг шеи парня обвивалась тонкая вощеная веревка, один конец которой намертво стиснул в жилистом кулаке боярин Осмомысл. Зоркий Гардиано высмотрел и показал Кириамэ знакомый по предыдущим жертвам след удара тонкого ножа, оборвавшего жизнь старого сыскаря.

– Если б они впрямь сцепились здесь, то раскидали все ящики и непременно привлекли своей возней внимание свидетелей, – развил мысль Гардиано. – Осмомысл, может, не утратил с годами былой хватки, но даже при внезапном нападении старикану недостало б силенок быстро и бесшумно удушить молодого здорового парня. Это совершил некто третий. Наш неведомый Зимний душегубец. Теперь у нас имеется два трупа кряду… и ни единого подозреваемого.

«Я в отчаянии», – непроизнесенные ромеем слова уплыли под потолок склада, смешавшись с пряными запахами заморских трав.

– Помимо трупов, мы также имеем дурные слухи и неизбежные тяготы с соседями, – дотошно присовокупил нихонский принц. – Вряд ли карпашский князь обрадуется тому, что его младшего сына прикончили в Столь-граде.

– Почему очередными жертвами выбраны именно эти двое? – перебил Гардиано. – Мы знаем, что княжич Радомир ушел на встречу с подругой и не вернулся. Знаем, что Осмомысл велел объявить тайный розыск княжича. Вряд ли убийца настолько всеведущ и пронырлив, чтобы прикончить главу сыскного приказа на его же рабочем месте. Значит, Осмомысл покинул сыскную избу и ушел в город. В одиночестве.

– Иначе его люди не позволили никому и пальцем его тронуть.

– Верно мыслишь. Зачем боярину срочно занадобилось в город? Может, его выманили, посулив рассказать нечто важное?

– Щур, – не оборачиваясь, окликнул Кириамэ. Белобрысый сыскной предстал, споро протолкавшись локтями сквозь цепочку стражи. Некрасивая подвижная физиономия кривилась в гримасе уныния. – Щур, можешь разузнать, куда, когда и зачем ушел ёрики Осмомысл?

– Дак вчера, под вечер уже, – не задумываясь, заявил молодой сыскарь. – К приказным воротам прибежал мальчонка, притащил некую грамотку. С печатью и устным повелением вручить только в руки боярину. Мы передали, как было велено – вдруг впрямь важное что. Боярин печать сломал, прочел и немедля захлопотал. Грамотку с собой прихватил, не могу знать, что в ней писано было. Нам велел заниматься своими делами и следом не волочиться. Мол, он сам управится. Мы все едино отрядили вдогон пару молодцев, легких на ногу. Да только куда щенкам против такого пса матёрого. Улизнул боярин, потеряли соглядатаи его в переулках Вороньей слободы. Возвернулись, ждали, пока не примчался перепуганный купец из «Вендии». Его слуги вышли спозаранку скупленный товар грузить, а наткнулись на мертвого боярина… Кремень был, не человек. Как теперь без него управимся? Царь-батюшка, конечно, иного верховода изберет, но Осмомыслу-то никто в подметки не годится… – он судорожно вздохнул. – Эхх, жизнь наша поломатая. Был боярин, и сгинул ни за что, ни про что.

«В нашу способность изловить убийцу он просто не верит», – с удручением признал Ёширо, сухо распорядившись:

– Подгоните сани или телегу. Заверните тела в холст и везите в сыскной приказ. Гардиано, ты все осмотрел? Щур, кто-нибудь известил его величество о происшествии?

– Не, – помотал остриженной в кружок головой Щур. – А надобно? Сударь принц, раз вы в царский терем невозбранно вхожи, может, окажете милость? Государь с боярином Осмомыслом давнюю дружбу водили. Огорчится батюшка Берендей, сильно огорчится. Про убиенного княжича, опять же, поведать надобно. О! – сыскной вскинул палец с обкусанным ногтем. – Чуть из башки не вылетело! На восходной окраине, у самой Молочной реки, есть постоялый двор «Черемшаник». Не первой руки, грязноватый, многолюдный. Так вот, тамошний хозяин сболтнул нашим розыскателям, якобы осенью и зимой у него останавливался молодой человек, смахивающий описанием и повадками на княжича Радомира. Снимал комнату на единую ночь, утром уходил.

– С какого ляда трактирщик счел постояльца княжичем? – оживился Гай.

– Н-ну, парень рядился небогато, зато вел себя предерзко, не в пример нашему царевичу. Знаете, как человек, с детства привыкший смотреть на всех сверху вниз, и к тому, что все вершится по первому его слову. Хозяин спрашивал с него за комнату и выпивку вдвое или втрое дороже, а гость никогда не торговался. Злато-серебро у него в кошеле не переводилось, и счета деньгам он не ведал. Руки, опять же, гладкие – ни мозолей тебе, ни царапин.

– Этот парень встречался с кем-то на постоялом дворе?

– Хозяин говорит, ага. Но только совсем не с боярской дочерью и не с женой воеводы. К Радойце наведывалась женщина из племени ромалы.

– Айша? – не выдержав, посунулся вперед Кириамэ.

– Вот неведомо, – с искренним сожалением развел руками Щур. – Корчмарь эту самую Айшу-плясунью допреж не встречал. Женщина, что приходила в «Черемшаник», куталась в шаль с розанами, лица напоказ не выставляла и споро прошмыгивала наверх. Однако хозяин приметил на ней гремучие золотые браслеты с монистами, какие обычно ромалы носят, и пестрые юбки в десяток слоев. Может, то и впрямь была Айша. Может, другая ромалы, вздумавшая окрутить княжича.

– Теперь ясно, почему они встречались в разных городах Тридевятого царства, – протянул ромей. – Княжич приезжал туда, где останавливался табор… – он торопливо подсчитал что-то на пальцах и присвистнул.

Несшие дозор стражники расступились, пропуская их к ожидающим лошадям, привязанным к жерди-коновязи. Солнце в весенне-ясном, прозрачном небе показалось Кириамэ слишком ярким, режущим глаза после полутьмы склада. Сбившиеся в кучки горожане перешептывались, охали, тянули шеи, пытаясь через плечи дозорных заглянуть внутрь. Любопытство человеческое неистребимо.

– Эссиро, – ворвался в невеселые размышления нихонца хрипловатый голос, – смотри-ка, что выходит. В начале марта месяца пропадает Айша. Начинается ледоход, Пересвет вылавливает ее тело из реки. На следующий день в Столь-град приезжает карпашский княжич. Уходит вечером на свидание – возможно, с Айшей, возможно, еще не зная, что девица умерщвлена – и не возвращается. Через три дня встревоженные слуги оповещают городскую стражу. Спустя день княжича находят мертвым в обществе зарезанного Осмомысла. Пока тянулась зима, душегуб не спешил. Потихоньку похищал горожан, потихоньку убивал и искусно прятал тела. Но с приходом весны ему стало наплевать, найдут мертвецов или нет. Он начал торопиться.

– Что-то изменилось? – озадачился Кириамэ. – Но что именно? Сыскари стали более настойчивы в поисках? Кто-то его вспугнул?

– Иногда убийцы таким образом бросают вызов правосудию. Мол, я оставляю свежий кровавый след, так изловите и покарайте меня, коли сумеете… Меня занимает другое. Связаны ли между собой Айша и княжич Радомир? Ее смерть и его исчезновение стряслись почти одновременно. Допустим, именно ромалы была тайной подругой княжича. Он пришел в условленное место, прознал, что Айша мертва – и что случилось потом?

– На месте встречи княжича мог ожидать Душегубец, вызнавший о сердечном приятеле Айши, – покрутив события так и эдак, нихонский принц кое-как приладил их друг к другу. – Он пленил Радомира и несколько дней где-то удерживал, пока не счел нужным убить.

– Толково судишь, – одобрил ромей. – Еще версии? Давай, пораскинь умом.

– Узнав о гибели Айши, Радомир начал искать ее убийцу. Княжич оказался везучим и сумел выйти на Душегубца. Возможно, записку старому ёрики прислал именно Радомир – извещая, кто убийца и где он скрывается.

– Но Осмомысл не слишком поверил в успешные розыски карпашского княжича, – подхватил Гардиано. – Или в боярине вскипела кровь. Он возжелал пленить убийцу сам. Осмомысл отправился в город. Где встретился не с княжичем, а с Душегубом, успевшим к тому моменту выследить и прикончить Радомира.

– Есть еще одна возможность, – увлекся игрой предположений Ёширо.

– Выкладывай, – с жадным нетерпением в голосе потребовал ромей.

– Что, если Радомир и есть Душегубец? – рискнул Кириамэ. – Прикидываясь мстителем за гибель Айши, он забросил приманку. Сведения, где и когда якобы можно настичь убийцу. Осмомысл клюнул, явился – но в последующей стычке одолел Радомира. Тот, умирая, успел пырнуть ёрики кинжалом.

– Я ж тебе показывал рану, – нахмурился Гай. – Ну представь сам: тебе накинули на шею аркан и душат, а ты пытаешься отмахаться. Куда ты поразишь противника? В плечо и шею, в руки, если очень повезет – ткнешь в бок. Сердце, тем более столь точно, ни в какую не пронзишь. А удавку ты хорошо рассмотрел? Таким тонким шнурком немудрено изрезать в кровь пальцы и ладони, но у боярина руки целы. Да и веревка в кулаке стиснута неправильно. Словно пальцы умирающего просто сжали вокруг нее, они так и оцепенели… И еще. Похищения и убийства начались с конца минувшей осени и длились всю зиму. Если Душегуб – княжич, то для осуществления замыслов ему требовалось безвылазно торчать в Столь-граде. Его люди уверяют, он прибыл сюда всего пять дней тому, а последний раз навещал свою загадочную зазнобу перед Рождеством. Все остальное время Радомир провел в Карпашах. Может, слуги лгут, однако их слова легко проверить. Думаю, они говорят правду. Княжич впрямь водил знакомство с некоей девушкой-ромалы, но в убийствах он неповинен. Возражения сыщутся?

– Значит, мы вернулись к тому, с чего начали. Множество вопросов и предположений, но ни одного вразумительного ответа, – Ёширо толкнул коня пяткой, поворачивая с улицы на Торжище, стекавшее к стенам городской крепости и царского терема. С начала лета здесь разбивали сотни пестрых палаток и шатров ярмарочные торговцы, но сейчас Торжище выглядело большим грязным пустырем. Рыхлым месивом, истоптанным тысячами ног, с тающими следами санных путей и оплывшими, доживающими считанные дни сугробами. Влево и вправо тянулись дощатые заборы боярских усадеб. С невысокого холмика светилась округлым позлащеным куполом и белизной стен церковь во имя святых, чьи имена Кириамэ никак не мог упомнить. Ближе к реке внушительно громоздились высокие катальные горы. Днями плотники начали разбирать зимнюю забаву на доски и балки, чтобы убрать на хранение в склады до следующих морозов.

– Да-да, напомни лишний десяток раз, чтоб я точно не позабыл, – уныло отшутился Гардиано.

Подле глубокой арки Красных врат, парадного въезда в Кром-крепость, творилось шумство и буйство. Дружинники в алых с лазоревым долгополых кафтанах заворачивали вспять добротный возок, обтянутый черным сукном и запряженный парой крепких каурых лошадок. Мимохожие горожане сгрудились поодаль, заинтересованно глазея. Подъехав ближе, Кириамэ расслышал привизгивающий, царапающий ухо голос, требовавший немедля допустить служителя божия к царю-батюшке. Дружинные, исполняя приказ, сдержанно, но неумолимо оттесняли ржущих коней и повозку назад.

– Бонза Фофудья пожаловал, – безошибочно распознал назойливого визитера Ёширо.

– Не в меру добродетельный священник? – хмыкнул ромей.

– Он самый, – нихонский принц бестрепетной рукой направил лошадь к темному зеву Красных врат. Издалека признавшие Ёширо караульные приоткрыли одну из тяжелых решетчатых створок, как раз протиснуться лошади с седоком. Гардиано неотступно следовал за принцем, и тут дверца возка с треском отлетела в сторону. Высунувшись до пояса, преподобный Фофудья явил миру удрученный мировой скорбью лик, пронзительно возопив:

– Как иноземцам клятым, так дверь нараспашку! А слугу Господня, несущего к царскому порогу слово мудрое да разумное, взашей гоните! Только гляньте, кого царев отпрыск привечает, к себе приближая! Язычника да распутника, пустословца уличного да пригулка, из дому с позором выгнанного, царскую дочку со света сжившего!

– Ты кто, распутник или язычник? – желчно осведомился Гай. – И, раз я законный сын своих родителей, то пригулок – камень прямиком в сад вашей нихонской милости. Обожди малость, сейчас я скажу ему в обратку пару ласковых, – ромей задергал поводья, разворачивая коня головой к черному возку.

– Гардиано, нет, – бросил в спину ромею Ёширо. – Оно того не стоит.

При виде близящегося всадника преподобный шустрой крысой юркнул внутрь, захлопнув дверцу и прищемив свой долгий подол. Брошенный чьей-то меткой рукой камень смачно брякнулся о стенку возка.

– Кыш, ворон черный! – выкрикнули из толпы.

– На царевича удумал грязью плескать!

– Пшёл отсюдова! – с десяток камней и комков слежавшегося снега грянулись в задник поспешно удалявшейся прочь от высоких краснокаменных стен Крома повозки. Толпа заволновалась, разрастаясь и закручиваясь подобно водовороту. Обретая внутри себя малое и причудливое подобие сознания, что управляет людским скоплением, спорым на неправый суд, гнев и расправу.

– Успокойтесь, – повысил голос Кириамэ, привставая в стременах. – Святой брат не имел намерения никого оскорбить. Просто его стремление нести справедливость слишком часто выходит ему боком. Уймитесь, добрые люди, возвращайтесь к делам и не преследуйте его…

– Потому как битьем дурака не исправишь, – звонко и насмешливо выкрикнул Гардиано. Горожане отозвались хохотом, упруго перескакивающим от одного человека к другому. Плотный людской круг разомкнулся, пропуская всадников в крепость.

– Обошлось, – с явным облегчением выдохнул старший над караулом, следя, как подчиненные с кряхтением вдвигают обратно в скобы широкий, окованный железом засов. – Ловко вы их убедили, ваша милость.

– Почему заперли ворота? – за годы жизни в Столь-граде Ёширо привык, что Красные врата всякий день стоят нараспашку, дабы желающие могли беспрепятственно являться к царскому терему с челобитной или просьбицей.

– Добрыня Медведкович велел, – отозвался дружинник. – Сказал, мол, чует неспокойствие. На сегодня приказано без особого распоряжения никого из городского люда в крепость не пущать. Завтра поглядим, как дело обернется. Не знаете, ваш-милость, что там стряслось? Баяли, боярина Осмомысла из сыскных прикончили. Врут, поди? Рази ж такое возможно?

– Это правда, – коротко уронил Кириамэ, оставив приунывшего дружинного скрести в затылке.

– Я смотрю, ты по душе простому люду, – заметил ромей, когда они остановили коней у высокого, крытого двускатной крышей крыльца царского терема.

– Не я, царевич. Горожане уважают и любят своего правителя и его сына, оттого согласны терпеть довесок в моем лице, – сухо разъяснил Ёширо. – Иначе еще неизвестно, в кого бы полетели камни, в бонзу или в меня. Кстати, о правителях. Я должен повидать государя. Будет лучше, если ты отправишься к себе.

Гардиано азартно вскинулся возражать, но, малость поразмыслив, сник и уступил чужой правоте. Несколько ударов сердца Кириамэ промешкал на ступеньках, следя, как ромей неспешно пересекает двор, ведя коня в поводу и направляясь под мелкой сыпью дождя к западному крылу большой, запутанной хоромины. Не требовалось быть провидцем и прозорливцем, чтобы догадаться – на встрече с царем Берендеем нихонского принца не ждет ничего хорошего. Конечно, Берендей-сан премного умудрен долгими летами правления. Напрямую винить царевича и его окружение он не станет… но разумный поймет и не высказанное вслух.

Все вышло еще хуже, чем представлял Кириамэ, стоя под дверями царской палаты. Государь не разгневался. Нет, дурные новости тяжким грузом пали на стареющего царя, ввергнув его в мрачную, сосредоточенную угрюмость. Начав выспрашивать подробности о кончине карпашского княжича, Берендей тут же перебивал, вспоминая, как боярский сын Осмомысл впервые появился на царском подворье, ведя дознание по делу о похищенных реликвиях. Рассказывал, как Осмомысл потом учинял хитроумные испытания для желающих поступить в сыскной приказ, избирая достойных – и сбивался, с горечью размышляя вслух: как поведать Владу Карпашскому о том, что тот лишился сына. Князь на расправу скор, даром что союзную грамоту подписывал. Что ему писаная грамота, когда родная кровь пролилась? Войной на Тридевятое царство не попрет, конечно, куда малому княжеству против могучего соседа задираться. Это как шавка с-под забора учнет на быка лаяться. Но чрез Карпашские горы пролегает немало торговых путей, и вот их-то рассерженный князь вполне способен преградить. Немалой ценой откупаться придется. Может, уступать князюшке право на сбор каких-нито податей и даней с мимоезжих купцов. А самим-то жить на что?

Ёширо являл лицом понимающее сочувствие и вежливо поддакивал. Как назло, посередь государевых сетований пестрой утицей вплыла в горницу царица-матушка. Обеспокоенная тем, что давненько не видывала ненаглядного сыночка. Ёжик, отвечай, куда этот негодник задевался?

– Уехал, – коротко ответствовал нихонский принц, не испытывая желания сплетать долгую и вычурную ложь.

– Как – уехал? Куда уехал? – встревоженно заохала Василиса Никитишна. – Почему мне не сказался? Ёжик, как же так вышло – ты здесь, а Пересветушка околачивается невесть где? Неужто повздорили? Отец, куда смотришь, отчего дружину в поход не поднимаешь? Родное дитятко сгинуло, а он в ус не дует, беседы разговаривает!

– Мать, поди к себе в светлицу, займись чем душеполезным, – в раздражении огрызнулся на супругу царь-батюшка. – Не до тебя нынче. Раз уехал Пересвет – значит, для неотложной надобности. Царскому наследнику нет нужды на всякий свой чих у матушки разрешения выспрашивать. Чай, давно не младенец в люльке, а взрослый парень.

– А… – растерялась царица. Перевела вопрошающий взгляд туда-обратно, с мужа на вроде бы зятя. Более вопросов задавать не стала, кротко склонила голову да удалилась тихонько.