Текст книги "Мартовские дни (СИ)"

Автор книги: Джерри Старк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Ох уж эти женщины, в особенности любящие матери, вздохнул Кириамэ. Нет от них никакого спасения. Никак им не смириться с тем, что дети вырастают из пеленок и уходят собственной дорогой. Вот мудрая Яга-сан это понимает, а госпожа царица – нет. Что там с Пересветом, донес ли резвый, но полоумный конь его до Буяна-острова, сыскал ли царевич чародейку-лягушку?

Укрывшись после тягостного разговора за спасительными дверями личных покоев, Ёширо исполнил положенный ритуал успокоения. Вернул клинки на положенное место, переоблачился в домашний наряд, повелел сторонним мыслям удалиться прочь и потянулся за кистью. Тревожные мысли уходить не желали. Вместо иероглифа «небесное спокойствие» тонкая кисть упрямо выводила кружки, соединенные стрелками, воплощая тщетные старания принца сложить причудливые куски головоломки и уразуметь, кто повинен в смерти ёрики Осмомысла.

Когда в дверь постучали, Ёширо испытал стыдливое облегчение. Какая-нибудь из сенных девушек заметила, что он вернулся и побежала в кухни за кадайским чаем. Традиция, конечно, требовала кипятить воду и заваривать чайные листья в лепестках хризантем самому, но сегодня у принца не было ни малейшего настроения разводить долгую церемонию. Уподобимся воинам в походе, станем проще.

– Благодарю, поставь туда, – через плечо распорядился Ёширо, слишком поздно отметив, что шаги вошедшего слишком тяжелы для юной девы. Поперек стола и лежащих на нем бумаг пала узкая тень. Рядом с резным пеналом черешневого дерева увесисто шлепнулась книжица в обложке из синей холстины.

– Чаю не захватил, не обессудь, – буркнул Гардиано, чуть подвигая неожиданное подношение ближе к нихонскому принцу. – Вот. Знаю, момент не больно-то подходящий, но я видеть ее больше не могу. Забирай, владей. Хочешь – в печку брось, хочешь – запри в сундуке и доставай по большим праздникам. Моя часть уговора выполнена. Я пошел?

– Я бы предпочел, чтобы ты остался, – с надлежащим уважением и душевным трепетом Кириамэ провел кончиками пальцев по шершавой обложке. Открыл первую страницу книги – новорожденной, еще не встретившей в своей жизни ни единого читателя. Гай опять не стал надписывать книжицу своим именем, дав детищу только имя-название.

«Недосказанности». Слово было тщательно выведено поверх листа на языке русичей, и чуть пониже – угловатыми буквицами латинянского языка.

– Алусьони, так это звучит на нашем наречии. Среди пяти тысяч нихонских иероглифов отыщется похожее словцо? – ромей убрел к маленькому оконцу в глубокой нише, тщетно пытаясь высмотреть что-то в темноте за мутными цветными стеклами. Судя по размеренному шелесту, к ночи зарядил преизрядный дождь. К утру последние уцелевшие снега на улицах Столь-града растают, обратившись в плещущиеся промеж заборов и палисадников грязевые болотца.

– Югэн, прекрасная глубинная суть вещей, неуловимая прелесть увядания и несовершенства, – Кириамэ показалось весьма уместным подарить книге третье наименование – и оно легким и изящным столбцом иероглифов просыпалось из-под его кисти на желтоватую бумагу. Гай ничуть не возражал, но, когда Ёширо неторопливо пролистнул страницы дальше, вглядываясь и вчитываясь в строчки, Гардиано явно сделалось не по себе. Ромей надеялся оставить книгу и улизнуть, предоставив нихонскому принцу сколько угодно знакомиться с «Недосказанностями» в одиночестве.

Чужое многозначительно ерзанье ничуть не мешало. Напротив, отчасти забавляло. Как любой творец, Гай наверняка гордился своим созданием – и одновременно стеснялся предъявить его. Ромей опасался не насмешек, которые мог бы встретить достойным отпором, но вежливого и холодного равнодушия истинного, знающего ценителя, не открывшего в подаренной книге ровным счетом ничего нового, неизбитого и незатасканного.

Не подразнить ли малость заезжего гостя, лукаво прикинул Ёширо. Пара-тройка намеков, и Гардиано взбесится. Ладно, проявим снисходительность. Ромею на днях и так преизрядно досталось. Нет нужды сажать новые шишки на старые синяки и топтаться по чужому самолюбию. Да и причин для злословия особо не сыскать. Конечно, иной раз попадаются сравнения – как обухом по темечку. Можно было сделать над собой усилие, подобрав более изысканные, а не столь прямолинейные образы. Но вот это – хорошо, и хорошо весьма, единственное на всю книжицу обращение к Оливии – Лючиане Борха. Бесконечно печальный, исполненный потаенной нежности образ стареющей женщины, в сумерках скликающей домой разыгравшихся внуков.

Удивительно, сколь крепкую привязанность можно испытывать не к женщине или мужчине, но к целому городу.

Ёширо никогда не знал Эддо так, как Гай изведал свой Ромус.

Принц императорской крови видел лишь дворцы да павильоны Запретного города, но уж никак не грязные уличные закоулки, дешевые веселые дома и притоны игроков. Он и по-настоящему живым ощутил впервые себя лишь здесь, в чужом граде за тридевять земель от Нихона – и вот они, созвучные его тогдашнему настроению вирши о покинутом доме и гнетущем одиночество среди толпы незнакомцев под обманчивыми созвездиями чужих небес. Нет, Гардиано никогда не достичь всеобъемлющей краткости нихонских стихотворцев, слишком ромей ценит пёструю красочность многословия – но эта книжица написана куда лучше «Мимолетностей». Четче, суше, яснее и строже, а вот здесь, да, именно здесь – сущая летняя зарница посреди ясного неба. «В лунном свете проще верить песням и снам…» Строчки, достойные быть начертанными золотой краской на алой бумаге и вывешенными в гостиной. Для просветления ума хозяина и восхищения ценителей.

– Что, совсем скверно? – по-своему истолковал ромей затянувшееся молчание Ёширо. – Ну, твою-то мать… – он изо всех сил старался держать лицо и бодриться, но выходило плохо. Умение строить хорошую мину при плохой игре не относилось к числу немногочисленных достоинств Гардиано… может, именно это и привлекло к нему внимание Пересвета? – Ладно, я всегда знал, что рожден бездарностью. Книга что… всего лишь прессованные тряпки и сажа пополам с дубовыми орешками. Сгорит – не жалко.

– Предаваться самоунижению у тебя получается намного лучше, чем разбираться в чужих злодеяниях, – едко заметил Кириамэ. – Хватит метаться туда-сюда. Сядь, – принц закрыл книгу в синем перелете и на всякий случай отодвинул подальше. С одержимого внезапными перепадами настроения ромея станется в приступе отчаяния схватить книжицу и метнуть в жаровню.

Просьбу Гай не выполнил, но хотя бы замер под окном, перестав назойливо скрипеть половицами.

– Сядь, – с легким нажимом повторил Ёширо. – Я хочу поговорить с тобой, а при разговоре неудобно постоянно задирать голову.

Ногой пододвинув тяжелый табурет, ромей уселся напротив – словно делая величайшее в своей жизни одолжение. Сложил руки на столе, вопросительно блеснул зрачком из-под разлохматившейся челки, похожей на конскую.

– Итак, мое мнение. Которое ты очень хочешь узнать, но опасаешься утратить лицо, спросив напрямую, – Ёширо весьма удачно изобразил манеру речи многомудрого и оттого малость утомленного грузом познаний наставника. – Твое творение весьма далеко от совершенства, каким его представляю я, но близко к тем образцам, коими принято восхищаться у твоих соплеменников. Там, где ты забываешь страдать по утраченной любви и начинаешь говорить о том, что волнует тебя на самом деле – почти прекрасно.

– Это ты так шутишь? – напряженно спросил Гардиано. – Очень дурно с твоей стороны, между прочим… Я ведь почти поверил.

– У меня нет привычки шутить подобными вещами, – в былые дни Кириамэ счел бы себя оскорбленным до глубины души. – Искусство стихосложения ничем не уступает искусству фехтования, а с мечом в руках веселиться не принято. Во всяком случае там, где я родился и вырос.

– Как у вас все серьезно, – ромей украдкой выдохнул, рассевшись вольготнее. – То есть тебе правда понравилось?

– Нет, – припечатал Кириамэ, разрешив себе пару ударов сердца полюбоваться на ошарашенное и вытянувшееся от обиженного изумления лицо собеседника. Все-таки уроженцы Заката совершенно неспособны скрывать свои чувства. Но гримасничают они чрезвычайно занятно, и физиономии у них на удивление подвижные и выразительные, как мордочки сару-обезьян.

– Но ты же только что сказал…

– Я лишь оценил, как возросло твое умение прятать между строк то, чему не стоит быть произнесенным вслух, – уточнил Ёширо. – И нахожу, что ты дал своей книге очень меткое наименование. Разумеется, я сохраню ее. Чтобы спустя годы ты смог глазами, разумом и сердцем увидеть разницу между тем, какими были твои стихи, и какими стали. Что же касается умолчаний и тайн… думаю, тебе не привыкать таскать на горбу целый мешок секретов. Не опасаешься надорваться под его тяжестью?

– Тебе-то что за беда? – вызывающе ощерился Гай. Кириамэ мысленно пометил себе истребовать с царевича немалую виру за тяжкие попытки столковаться с вечно огрызающимся забиякой. Хотя… крылось тут нечто притягательное и знакомое, будоражащее кровь. Поединок с соперником из школы меча, исповедующей незнакомый тебе стиль боя. Обманчиво покойная болтовня за чашечкой саке с искушенным в интригах придворным, разговор, где каждый стремится вызнать побольше, а открыть поменьше. Партия в облавные шашки – ложная атака для отвлечения внимания противника и непредсказуемый прорыв в слабом месте обороны.

– Ровным счетом никакой, – как приставшую пылинку с рукава, смахнул чужое раздражение нихонский принц. – Это Пересвет невесть с чего вздумал, что тебе можно доверять. Настаивает на своем, сколько я не пытаюсь его разубедить. Твои тайны – только твои, держать их при себе – твое законное право. Как ты сам не раз справедливо замечал, ты угодил сюда по воле случая и не намерен тут долго задерживаться. С формальной точки зрения можешь покинуть дворец хоть сейчас. Книга, которую ты мне должен, завершена.

– Эммм, – седмица, которую Гай прожил в царском тереме, явно пришлась ему по душе. Ромей совершенно не горел желанием срываться с уютного места и тащиться в мокрую, холодную ночь на поиски нового приюта. – Но не разрешена та загадка, которую мы взялись разгадывать…

– Это верно, – согласился Кириамэ. – Но я полагаю, с поисками решения мы управимся и без твоей помощи.

– Если ты желаешь, чтобы я убрался прочь, так и скажи! – не сдержавшись, повысил голос ромей. – Кликни стражу, пусть вышвырнут меня пинками!

– О, с этим я и сам прекрасно справлюсь, – добродушно заверил его Ёширо. – Однако подобного желания покуда не испытываю. Даже наоборот. Ты занимаешь во дворце не так уж много места, приносишь некоторую пользу, из тебя порой выходит неплохой собеседник… не вижу причин, чтобы прогонять тебя. Кроме одной единственной, схожей с обоюдоострым клинком – я не доверяю тебе, ты не доверяешь мне… нам.

– Мои тайны не имеют ровным счетом никакого отношения к тому, что творится здесь, – быстро, но уже гораздо спокойнее выговорил Гай. – Все неприятности моей жизни случились давно и за сотни лиг отсюда.

– Я преодолел куда большее расстояние, добираясь в Тридевятое царство из Нихона – и тем не менее, мои секреты в своем преследовании были настойчивей голодной волчьей стаи, – покачал головой Кириамэ. Тонкие цепочки на острых навершиях шпилек еле слышно звякнули. – Знаешь, что однажды сказал мне Пересвет, когда я пытался уклониться от его вопросов расплывчатыми «Это было давно и далеко»? Что расстояние и время не имеют значения, ибо каждый из нас несет в своей душе…

– Свой кусочек тьмы, – завершил фразу Гардиано. Ромей выглядел не сбитым с толку, но крепко озадаченным. – Знаешь, есть такая игра… вопросы и ответы. Собеседники задают друг другу вопросы, частенько неприятные и откровенные, условившись не лгать. Однако тот, кто промолчит в ответ – выпивает кубок.

– Я так и не привык к винам из сока виноградной лозы, – признался Ёширо. – И мне более знакома иная разновидность этой игры – тайна за тайну. Рискнешь доверить хранимый за душой секрет? Взамен я открою свой.

– Начинай, – с нездоровым азартом в голосе без колебаний предложил Гай.

Нихонский принц призадумался, ибо тайн в его жизни успело накопиться – как сокровищ в подвалах скупого и прижимистого ростовщика. Некоторым из секретов лучше навсегда оставаться погребенными… но некоторыми можно пожертвовать ради благой цели.

– У меня есть старший брат, Мисомото. Нынче, когда наш отец скончался, он правит империей, – нараспев произнес Кириамэ. – У брата трое детей, наследников трона, священного меча и нефритового зерцала. Их родная и законная мать – императрица, но принцы и принцесса взросли от моего семени, ибо брат неспособен к продолжению рода. Бездетный император вызывает у подданных изрядные сомнения в том, что по праву владеет Небесным мандатом…

– И, конечно, ты по-братски оказал услугу, – понимающе осклабился Гай. – Только не сочти за оскорбление и не хватайся за меч. Ваши дети хотя бы королевской крови, а не пригуляны ради насущной необходимости невесть от кого на стороне и не позаимствованы у брюхатой служанки. Эй, а она красивая, эта ваша императрица, одна жена на двоих братьев?

– Твоя очередь, – строго напомнил Ёширо, пресекая пустопорожние рассуждения.

– Я… – Гардиано сбился и умолк, отводя взгляд. Кириамэ терпеливо выжидал, уподобясь лазутчику в засаде. – Я… ай, ладно, кому в здешней глухомани есть дело до того, что стряслось в далеком Ромусе! Или ты немедля снарядишь гонца в Совет мудрых, отписав им о моем чистосердечном признании, сделанном в здравом уме и трезвой памяти? Хорошо, вот тебе маленький грязный секрет. Я прикончил супруга моей дамы, Ченчи Борха, – с вызовом бросил ромей. – Отравил на званом ужине… стой, ты ведь понятия не имеешь, кто был таков старый Скорцени?

– Не столь давно мне и царевичу довелось выслушать историю о вольных нравах города Ромуса, о старом муже и его юной жене, а также о том, какие отношения связывали одного молодого стихотворца с семейством Борха, – сдержанно перечислил Кириамэ. – Сия занимательная повесть не повергла меня в безграничное удивление. Ничто не ново под солнцем и луной, в Нихоне и Кадае случалось подобное. Иногда отравителям везло и их не могли уличить. Иногда – нет, и тогда закон говорил свое веское слово. Мне любопытна цель, ради которой ты это совершил. Не мог же ты всерьез рассчитывать на благосклонность дамы? Прости за откровенность, но вы принадлежали к слишком разным кругам общества. О браке меж вами не могло идти и речи.

– А это уже другая история, – коварно ухмыльнулся ромей и пощелкал пальцами. В точности алчный купец, напоминающий покупателю о том, что пришла пора расплачиваться за покупку.

Или Гардиано клюнул на приманку откровенности, или прозревает меня насквозь, но охотно подыгрывает, рассудил Ёширо. Итак, мы имеем дело с не просто с сочинителем, но вдобавок отравителем. Просто прелестно. С другой стороны, на моем счету имеется немало загубленных душ, и кто я такой, чтобы судить? Я хочу знать. Чтобы насытить свое любопытство, я должен предложить в обмен тайну. Секрет, который не откроешь первому встречному, способный поразить чужое воображение. Богатое воображение, умеющее с легкостью додумывать недосказанное.

В сокровищнице Ёширо Кириамэ хранилась такая тайна.

– Я умер, – просто сказал нихонский принц. – Почти четыре года тому, в Кадае. Меня убили, так уж вышло. Тело сожгли на костре. С барабанным боем, выстроенными войсками под развевающимися знаменами, и скорбящей толпой, потому как я все-таки один из многочисленных внуков правителя Кадая. Говорят, внушительная была церемония. Жаль, по понятными причинам я ее не видел.

Он заметил, каким настороженно-недоверчивым и вместе с тем потрясенным огнем вспыхнули темные глаза ромея. Как он подался вперед, в точности гончий пес на теплом следе добычи. Лихорадочно пытаясь увязать одно с другим, видимое с услышанным, торопливо строя и отвергая предположения.

– Пересвет твердо вознамерился умереть вместе со мной, но Ками-сама Кадая – боги-хранители по-вашему – рассудили иначе. Царевич мог дожить до глубокой старости, почти до столетия, но пригоршня его будущих долгих лет была пожертвована мне. Я живу взаймы, на одолженные Пересветом года, – и, не давая собеседнику опомниться, Ёширо повторил вопрос: – Зачем ты убил мужа своей подруги?

– Из-за его богатства, – малость растерянно, словно услышав себя со стороны, промолвил Гардиано. – После внезапной кончины право распоряжаться имуществом покойного перешло бы в руки вдовы, то есть Ченчи. Если б не гонор и самоуверенность Борха, все бы удалось. Я говорил им. Предупреждал, но они ничего не желали слушать. Борха заблуждались, полагая, что уже правят Ромусом. Они доверились не тем людям, и замыслы пошли прахом, – он судорожно втянул воздух сквозь зубы. Какая-то часть рассудка требовала заткнуться и немедля бежать прочь, но Гай слишком долго молчал и убегал. – Раз ты слышал мою историю, то понимаешь про Сесарио, Ченчи и меня? Мы трое сплелись в тот еще ядовитый клубок. Но какие бы грязные слухи о нас не ходили, какую бы нежность не испытывала Лючиана к старшему брату, в их отношениях она провела четкую и недвусмысленную границу. За которую не дозволялось ступать ему, но порой разрешалось – мне. Сесарио это сводило с ума и доводило до исступления. Он обожал сестру и желал ее, как мужчина может желать прекрасную женщину, но мог заполучить только меня. Слабое утешение, – Гай вымученно улыбнулся. Кривой, дергающейся улыбкой, больше похожей на оскал. – О чем бишь я?.. Ах да, никудышные союзники. Маркиос, соучастник наших темных делишек и давний воздыхатель Ченчи Борха, решивший, что настал его звездный час. Взвесивший все и склонившийся к мысли, что предательство будет выгоднее. Он затеял этот дурацкий суд с единственной целью – оклеветать Ченчи, лишить брата и сестру Борха возможности запустить руки в сокровищницу Скорцени.

– Семейство Борха настолько погрязло в долгах – или имелась другая причина тому, что им так настоятельно требовалось золото?

– А? – ошарашенно переспросил Гардиано. – Нет. Долги тут не при чем, хотя Борха и впрямь были на грани разорения. Армия. Несколько тысяч золотых монет, отделяющих Сесарио Борха от возможности подкупить нужных людей, положить конец давним раздорам и стать единовластным правителем Италики. Нужно было действовать быстрее и настойчивее. Но Сесарио никак не мог всерьез уверовать в том, что суд осмелится ущемить в правах его сестру. Лючиану приговорили к изгнанию и лишению имущества, не признав законной наследницей покойного супруга.

– Ключи от кладовых стали для вас недосягаемы, – без труда догадался Ёширо.

– Если бы…

– Но вы отказались от своих замыслов?

– Тайна, – надтреснутым, каркающим голосом потребовал Гай. – Говори тайну.

Я на верном пути, подбодрил себя Кириамэ. Абы какой секрет не подойдет. Эта тайна должна быть особенной. Сокровенной и заповедной. Касающейся только меня и Гая Гардиано, а более никого в целом свете.

– Ты мне не нравишься, – невозмутимо заявил нихонский принц. Отчасти это было правдой – за столько лет он не привык к лицам русичей. Слишком водянистые, блекло-светлые глаза. Слишком большие, жабьи рты и слишком обильно растущие на лицах волосы, делающие людей отвратительно неразличимыми. У Гардиано хотя бы глаза обычного, человеческого цвета. Зато нос у ромея ничуть не уступает висящему носищу каппы, волосы что овечья шерсть, и привычка вечно скалиться наподобие готовой вцепиться в ногу злой собаки. – Ты вызываешь у меня чувство зависти и раздражения. Первое – потому что лучше владеешь словом. У тебя есть редкая способность ощущать чужой язык, как свой, а у меня – нет. Второе – ты завладел вниманием Пересвета. Он различает в тебе некий внутренний огонь, и он прав. Мне стоило бы любой ценой поскорее затушить это беспокойное пламя и плюнуть в тлеющие угли. Но меня занимает иное: обожгусь ли я, коснувшись твоего огня? Я перед выбором, и его необходимость беспокоит меня куда больше, чем шныряющий по городу убийца. Что случилось с деньгами Скорцени?

– Мы прикинулись побежденными. Ченчи со слугами спешно покинула город. Якобы удалившись в свое имение, а на самом деле – готовить убежище. Маркиос взломал замки на сокровищнице Скорцени и перевез золото в свой дом. Он рассчитывал превратить особняк в крепость, но не успел – к нему ворвались Сесарио и его приятели, – четко, словно свидетель перед судом, выговорил ромей. – Начался грабеж и разгром. Мы вынесли и погрузили на телеги все до последней монетки и прихватили все, до чего дотянулись. Надо было уносить ноги, но на Сесарио опять снизошло бешенство. Он выхватил меч и набросился на бедолагу Маркиоса. Поклялся, что никто из потомков ублюдка и предателя никогда не предъявит прав на законное имущество его сестры. Мы не сумели его оттащить. По правде, не очень-то и старались. У Сесарио Борхи слова не расходились с делом. Он охолостил глупца, думавшего, что можно предать Борха и остаться безнаказанным. Мы бросили его выть и рыдать в кровавой луже, и вырвались из Ромуса. С повозками, едва не ломавшимися под тяжестью сундуков. С погоней на хвосте. И… – Гардиано запнулся. – А потом… потом…

Он сделал над собой усилие, пытаясь продолжить рассказ, но ничего не вышло. Из напряженного горла рвались только скомканные обрывки слов и невнятное рычание. Ромей отчаянно мотнул головой и грузно навалился локтями на стол:

– Нет. Даже за все тайны мира. Не могу. Не надо. Нет во мне никакого огня, царевич ошибается. Нет никакого выбора. У нас тогда ничего не вышло, не выйдет и сейчас. Сесарио погиб.

– При каких обстоятельствах? – Ёширо был уверен, что наконец нашарил тропу в темноте недоказанного и того, о чем умалчивал Гардиано. Дело не в пропавшем золоте и не в неудавшейся попытке овладеть страной. Дело в обстоятельствах кончины Сесарио Борхи.

– Нет, – с отчаянием упрямства повторил Гай. – Нет. Пожалуйста, не спрашивай.

– То есть ты уклоняешься от ответа? – утончил нихонский принц. – И что по правилам твоей игры делает тот, кто отмалчивается? Пьет и нарывается на драку, как это постоянно делаешь ты?

– Я не…

– Гай, – пожалуй, впервые за недолгое время знакомства Кириамэ назвал ромея по имени. – Я встречал людей, подобных тебе. Как хорошая сталь, они гнутся, не ломаясь. Но есть одна извечная беда, мастера зовут ее усталостью металла. Клинок такой стали может отразить тысячу ударов других мечей и разлететься вдребезги на тысяча первом. Иногда приходит мгновение, когда нужно остановиться. Когда кто-то возьмет тебя за руку, снимет бремя с плеч и разрешит отдохнуть. Не беспокоиться ни о чем. Ни о прошлом, ни о будущем. Пройти сквозь тьму туда, где ее могущество больше не будет иметь над тобой власти.

– И что, ты согласишься стать для меня таким человеком? – недоверчиво прищурился Гардиано. – Эй, я ведь тебе даже не нравлюсь, забыл?

– Может, я еще привыкну, – Ёширо протянул руку, не коснувшись лица Гая, но лишь обозначив мимолетное касание кончиками пальцев к ободранной скуле. Ромей отшатнулся, ядовито вопросив:

– И что ты скажешь Пересвету, когда он вернется? Что, стоило ему ненадолго отлучиться, на тебя обрушились тяготы искушения и выбора?

– Ты заблуждаешься, полагая, что я выбираю между им и тобой, – сдержанно ответствовал нихонский принц. – Этот выбор совершен давным давно, раз и навсегда. В игру вопросов и ответов ты играл честно – до последнего вопроса. Достанет ли тебе смелости шагнуть дальше, доверившись мне? – и, поскольку Гардиано отмалчивался, Кириамэ со всей отпущенной ему искренностью добавил: – Обещаю не покидать тебя одного на темных тропах. Или ты так и хочешь остаться призраком, мучимым воспоминаниями?

Гай Гардиано кивнул так резко и сильно, что отчетливо хрустнул позвонок. Длинная челка упала ему на глаза и он отбросил ее раздраженным взмахом руки.

Даже под угрозой публичного побиения бамбуковой палкой по пяткам Ёширо Кириамэ не признался бы в удручающем обстоятельстве: он весьма смутно представлял, как именно сопроводить человека на темные и тайные тропы разума. Его скудные познания черпались из занимательного кадайского трактата (похищенного любознательным принцем из тайного раздела дворцовой библиотеки) и бдительной слежки за фрейлиной второго ранга из павильона Глициний, госпожой О-Тикусё, о которой среди придворных ходили разные загадочные слухи.

Кириамэ своими глазами убедился – достойная женщина весьма преуспела в своей изысканной науке. Она была требовательной и строгой наставницей. Ёширо ночами не спал, ломая голову над тем, как уговорить госпожу хотя бы на дозволение безмолвно присутствовать. Чем не шутит судьба, может, потом она бы согласилась на бОльшее – взять Ёширо в подмастерья? Принц был готов заплатить любую цену за возможность познать тайное искусство обращать человеческое тело в инструмент, исполняющий мелодии на струнах боли и удовольствия.

Но госпожа О-Тикусё выглядела такой неприступной и неразговорчивой, что Кириамэ не хватало духу подступиться к даме со своей неожиданной просьбой. Он наперечет знал учеников наставницы, подглядывал в щели между ширмами, сглатывал тягучую, вязкую слюну и гладил себя промеж ног, сходя с ума от разыгравшегося воображения.

Никак не ожидая того, что внезапно окажется в роли наставника. Судьба обожает подшутить.

Я справлюсь, подбодрил себя Ёширо. Я читал наставления мудрых и созерцал уроки истинного мастера. Сознавая свое несовершенство, я не стану учинять никаких сложных ритуалов. Пересвет рассказал мне о привычках ромея и его потаенных желаниях, в трактате не раз подчеркнуто – никакой поспешности и настойчивости, только сугубое внимание, осторожность и бдительность. Именно так мы и поступим. Не выказывая признаков волнения или испуга. Представая человеком, который исполнял подобный ритуал уже тысячу раз.

– Сперва надлежит условиться кое о чем, – Кириамэ как наяву видел пожелтевший свиток со струящимися сверху вниз столбцами кадайских иероглифов. – Если ты поймешь, что больше невмоготу и с тебя хватит, произносишь слово. Какое – выбирать тебе. Пустить его в ход можно только один раз. Как только слово прозвучит, все прекращается.

– А если мне… э-э… захочется просто сделать перерыв? Отлить, к примеру? – уточнил Гардиано.

– Нужен тебе перерыв или нет, решу я, – отрезал Ёширо. – Слово.

– Континья, – Гай ответил почти не раздумывая, но почему-то скверно ухмыляясь во все зубы.

– Надеюсь, это не любезное пожелание провалиться сквозь землю?

– Нет. На здешнем наречии это… – он выдержал паузу, переведя: – продолжай, не мешкая.

– Издеваешься? – заломил бровь Ёширо. Мысленно он оценил и одобрил выбор ромея.

– Нервничаю, – честно признался Гардиано.

– Мы в любой момент можем остановиться, – напомнил нихонский принц.

– Уже не можем. Я это знаю, ты это знаешь… Кстати, я могу разговаривать?

– Да, но постарайся не злоупотреблять моим терпением, – дозволил Кириамэ. – Не спорь и не возражай. Здесь и сейчас я указываю путь, ты следуешь за мной. Раздевайся.

Это простое указание Гай исполнил без малейшего замешательства, споро избавившись от суконной камизы и в пару рывков стянув через голову рубаху. Когда он взялся за пряжку узкого ремешка витой кожи, намереваясь расстегнуть ее и спустить штаны, Ёширо жестом остановил его:

– Нет. Сними сапоги, и довольно.

Ромей наклонился вперед, возясь с завязками на мягких домашних полусапожках. Кириамэ отчетливо разглядел белые тонкие полосы, мелкой сетью тянувшиеся по его плечам, лопаткам и спине. Когда-то – до того дня, когда его лишенное жизни тело объял огонь – нихонский принц тоже был отмечен подобным клеймом. Стыдясь, Ёширо всячески таил зарастающие следы побоев от всех, даже от Пересвета. Благо многослойные красочные одеяния позволяли быстро закутаться с ног до головы даже ночью. Но царевич все равно углядел шрамы, слово за словом вытянул из Ёширо их историю и сурово припечатал сердечного друга полным глупцом. Ёжик ты бестолковый, неужто ты впрямь вбил себе в голову, что пара десятков подживающих царапин способны отвратить меня от тебя? Вроде такой умник с виду, а порой сморозит такое, что хоть стой, хоть падай…

– Садись, – Ёширо подтолкнул к Гардиано тяжелый табурет. – Руки убери за спину. Нет, не так. Обхвати себя за локти. Не оглядывайся, – он сделал шаг в сторону, очутившись у Гая за спиной и заметив, как сразу напряженно окаменели мускулы на спине ромея. Спина, надо признать, была вполне себе крепкая и ладная, теплая и приятная на ощупь.

Опустив ладони на плечи сидящего человека, Кириамэ слегка надавил на точки бесконечного потока ци. Подействовало. Гардиано задышал ровнее и слегка расслабился. Однако не смог удержаться и судорожно передернулся, когда на его предплечье затянулся первый виток.

– Спокойно, – сквозь зубы напомнил Кириамэ, быстро и ловко вывязывая плоский узел на тонкой, с мелкими торчащими ворсинками веревке. Оплетая сложенные за спиной руки и торс Гардиано сибари-паутиной. Одной из самых простых разновидностей – ибо создание по-настоящему вычурного узора наподобие «Летящей хризантемы» могло затянуться до утра – но достаточно крепкой, чтобы без посторонней помощи от нее было не избавиться.

Работая, Ёширо на десяток ударов сердца поймал драгоценное, бездумное ощущение теплой накатывающей волны – когда приловчившиеся руки исполняют обвязку без подсказок разума.

Финальный отрезок бечевки Кириамэ превратил в подобие ожерелья на шее Гардиано, закрепив конец. Гаю достало выдержки пребывать в неподвижности, пока сибари являлась на свет. Поняв, что ритуал закончен, он немедля завертелся ужом, извиваясь, напрягая мышцы и выворачивая кисти в попытках ухватиться за веревку и сбросить ее либо малость ослабить натяжение. Утратив в безнадежной борьбе с хитроумными путами равновесие, ромей едва не завалился на пол. Ёширо поймал его и сызнова усадил ровно.

Убедившись, что веревки и узлы держат крепко, а если он начинает слишком сильно отклоняться назад и дергать руками, то душит сам себя, Гай шумно втянул воздух и вскинул взгляд на Ёширо. В темных глазах читалась озадаченность, а глубже, как поблёскивающие чешуйками в водной толще рыбки, плескались едва различимые смешинки. Отчасти лишенный возможности двигаться, ромей не утратил самообладания и не ударился в панику. Что, безусловно, говорило в его пользу.

Оценив дело рук своих, нихонский принц недовольно цокнул языком. Долгое отсутствие упражнений все-таки сказалось. Плетение вышло небезупречным: треугольные просветы кой-где скосились, а сдвоенные узлы не везде получились одинаковыми и легли ровно. Зато паутина светлой веревки замечательно смотрелась на изжелта-смуглой коже, превращая Гардиано в подобие ожившего иероглифа. Или в диковинную статую.